Текст книги "Месье, сделайте мне больно"
Автор книги: Жан-Пьер Гаттеньо
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
– Должно быть, он чувствовал себя очень плохо, раз действовал подобным образом.
– На мой взгляд, он не решался с ней расстаться. Такое немного некрофилическое поведение встречается чаще, чем полагают. Если бы ты читал полицейские архивы, то понял бы, что к чему. Все это настолько ударило ему в голову, что он убил и мужа тоже.
На этот раз я промолчал. Я не был удивлен, заподозрив истину, когда Злибовик сказал мне, что встречался с ним, чтобы обсудить долги Аналитического кружка.
– Это тоже не вызывает никаких сомнений. Именно он позвонил в полицию после убийства. Он не мог знать эту деталь, пресса не упоминала о ней. Но самое главное – это то, что он застрелился из оружия, из которого убил Монтиньяка. Почему он так поступил? Он очень уклончиво говорит об этом в письме. Возможно, из-за того, что произошло с Ольгой. В преступлениях, совершенных на почве ревности, все получают по заслугам: любовница, супруга, муж, любовник. Все те, кто, в той или иной мере, замешаны в деле. К тому же между ними произошел спор, касающийся финансовых дел психоаналитического центра. Монтиньяк занимался этим. В своей обычной манере. Злибовик оказался в полной зависимости от него. Злоупотребление общественным имуществом, незаконное финансовое обеспечение проектов, подлог и использование фальшивых документов, расхищение средств – вот как работал Aналитический кружок. Это почерк Монтиньяка. Даже если Злибовик был ни при чем, ему пришлось бы за это ответить. Он был официальным управляющим этой организации. Ты понимаешь, у него было достаточно причин, чтобы устранить Макса.
Он поднялся, я тоже.
– После этого двойного убийства ему только и оставалось, что покончить с собой, это был достойный выход, – сказал он тоном фаталиста. – Во всяком случае, дело теперь раскрыто. Если найдутся миллионы, присвоенные Максом, кредиторы получат свои деньги обратно. Но не стоит строить иллюзий, никто теперь не знает, где они спрятаны.
Он проводил меня к выходу из кабинета.
– Он был твоим психоаналитиком? – спросил он, пожимая мне руку.
– Да, и моим другом тоже.
– Тебе, должно быть, тяжело. Дело будет улажено таким образом, чтобы эти факты не получили огласки. Нет смысла очернять его память. Я должен тебе это после всех неприятностей, которые я тебе устроил.
Я находил, что он слишком уверен в своих выводах. Может, он не дал себя одурачить и чувствовал себя спокойнее, признав меня непричастным к делу?
Словно чтобы подтвердить это впечатление, он добавил:
– Надо поужинать вместе в ближайшее время… Кто знает, может, ты сможешь сказать, почему так настойчиво звонил мне на прошлой неделе?
Я с неопределенным видом согласился.
Прежде чем уйти, я спросил у него:
– Как ты получил показания Май Ли?
– Я пригрозил, что отошлю ее обратно в Камбоджу.
Я в ужасе смотрел на него.
– И ты бы это сделал?
У него был немного смущенный вид.
– Простая угроза. Ты же знаешь полицию.
В самом деле я начинал ее узнавать. Я поблагодарил его и, еще раз пожав ему руку, вышел из кабинета.
В соседней комнате диск-жокей расхваливал достоинства акустической системы Хай-Фай, которая позволяла благодаря опции «синхронный таймер» засыпать или просыпаться под музыку при автоматическом включении станций, введенных в память.
Он скользнул по мне безразличным взглядом.
Снаружи я едва обратил внимание на холод.
Я шел до своего дома как сомнамбула, одновременно оглушенный и освобожденный тем, что Злибовик для меня сделал. Однако было уже два часа, и вскоре должны были появиться мои пациенты.
На улице Данкерка мусороуборочные машины блокировали движение. Поравнявшись с ними, я выбросил отмычку от кладбищенских ворот в урну, содержимое которой тут же исчезло в кузове грузовика. Затем поспешил домой, чтобы не заставлять ждать пациентов.
«Невротики по средам» сменяли друг друга, так что ничего примечательного не произошло. С первой встречи, чтобы «посмотреть», до курса реабилитации, на который их ко мне направляла больница, я видел те же страх жизни и нерешительность, едва дело доходило до серьезного лечения. «Мы слушаем джунгли», – сказал мне Злибовик. Формулировка меня устраивала, но, судя по тому, что я слышал, дела у джунглей шли, скорее, плохо.
Последний пациент ушел около шести вечера. В восемь у меня была назначена встреча с Флоранс. Я покинул кабинет, устроился, как обычно, на канапе в гостиной и включил радио. По «Франс-Мюзик» [34]34
Название радиостанции.
[Закрыть]передавали «Miserere»Аллегри. Это отвлекло меня от Джима Моррисона и Пер-Лашез. «Miserere» было одним из моих любимых произведений. Я любил торжественность его хоров, их настойчивую важность, откуда поднимался, как бы несомый ими, звук «до» верхней октавы абсолютной чистоты. В течение почти двух веков оно исполнялось в Сикстинской капелле. Там постепенно тушили свечи, и темнота, окутывая таинственное пение, придавала ему дополнительную нотку божественности. Несмотря на религиозный характер произведения, я находил эту музыку чрезвычайно чувственной. Она очищала меня от всего, что я перенес в последние дни, и я мог бы слушать ее часами, когда вдруг меня осенила идея. Безумная мысль, которая не понравилась бы моему банку, если бы он узнал. Но в моем положении это немногое бы изменило.
Я выключил радио, поднялся в кабинет, взял двадцать тысяч франков, принадлежавшие Ольге, потом схватил пальто и помчался к своей машине, припаркованной перед лицеем Жак-Декур.
Часом позже я оставил машину на углу улиц Скриба и Обера. Передо мной, построенный из того же камня, что и здания в стиле Хауссманна, высился гордый и кричащий фасад башни. Гигантская вывеска, висевшая над входом, образовала яркое пятно в темноте. На ней было два слова, которые были мне как нельзя более знакомы:
ЮВЕЛИРНЫЙ БЕРНШТЕЙНА
Огромная масса народа толкалась внутри. С приближением праздников в магазине постоянно толпились люди. Щиты, развешанные повсюду, информировали, что магазин открыт до десяти вечера. Наподобие «Тиффани» в Нью-Йорке он был построен по принципу супермаркета, с явным намерением составить конкуренцию ювелирным на Вандомской площади и улице Мира, совсем рядом. В свое время это вызвало хор протестов, особенно у элитарного Вандомского комитета, [35]35
Вандомский комитет – некоммерческая ассоциация, основанная в 1936 году, объединяющая торговые дома, находящиеся на Вандомской площади и окрестных улицах в Париже: ювелирные, часовые, парфюмерные бутики, дома мод, отели, художественные галереи, магазины по продаже хрусталя, крупные французские и иностранные банки, финансовые компании и пр.
[Закрыть]который, охраняя святыню, опасался, как бы этот вид торговли не нанес ущерб совершенству квартала. На нескольких этажах и километрах отделов были выставлены роскошные драгоценности, в некоторых случаях настоящие произведения ювелирного искусства. Все самые престижные имена представлены здесь: «Ван Клиф amp; Арпель», «Картье», «Мобуссен», «Шоме», «Бушрон». К ним добавлялись известные фирмы по производству и торговле предметами роскоши: «Бом и Мерсье», «Ролекс», «Пьяже» в отделе часов, «Сен-Лоран», «Вуиттон», «Гермес», «Диор» в отделе дорожных принадлежностей и изделий из шелка.
Именно там Ольга Монтиньяк применяла свой талант. Проходя мимо отдела шейных платков, я вспомнил, как она спрятала в них кольцо за тридцать тысяч франков, чтобы вернуться за ним на другой день. Глядя на все эти камеры, открыто установленные чуть не по всему магазину, и это не считая охранников, некоторых легко было узнать по походке мнимых зевак, следовало признать, что у нее не было недостатка в смелости. Но я не собирался совершать паломничество по памятным местам невротички. Один отдел привлек мое внимание.
На витрине лежала великолепная пара сережек в оправе из изумрудов стоимостью двенадцать тысяч франков. Я не колебался и, почти ликуя, попросил продавщицу упаковать их в подарочный пакет. Затем расплатился деньгами Ольги и пошел к выходу.
Уже собираясь покинуть магазин, я вдруг заметил устроившуюся за маленьким столиком Математичку, которая рассматривала драгоценности, большей частью часы, которые ей показывала продавщица. Я глазам своим не поверил. Она пришла сюда на разведку или сразу же решила перейти к часам «Жагер-ЛеКультр» из литого золота? В отличие от Ольги, у нее не было манер женщины, привыкшей к покупкам в роскошных бутиках. Продавщица это понимала и смотрела на нее подозрительно. Она незаметно подала знак мужчине, одетому в темно-синий костюм, вероятно, заведующему отделом, который приблизился в сопровождении другого типа с походкой охранника. Не знаю, видела ли их Математичка, но виду не подала и продолжила интересоваться изделиями, которые ей показывали. Мне было любопытно узнать продолжение этой истории, но я не хотел шпионить за ней. Вероятнее всего, завтра она сама расскажет, что произошло. Если она не придет, это тоже послужит знаком.
На улице я перестал думать о ней.
Несмотря на холод, было много народа. Оставалось несколько дней до праздников, люди толкались перед входом в кинотеатры и рестораны или спешили сделать последние покупки. У меня еще оставалось пятнадцать минут до встречи с Флоранс «Гран-кафе Капуцинов»было недалеко, я мог добраться туда пешком.
Я не стал торопиться. Не то чтобы я хорошо чувствовал себя среди этой толпы, но, вероятно, потому, что израсходовал больше, чем предполагал, я думал о семи миллионах, спрятанных Ольгой. Учитывая мое финансовое положение, эти деньги пришлись бы как нельзя кстати. По мнению Шапиро, с ними стоило попрощаться. Может, он прав? Занятый этими размышлениями, я и не заметил, как дошел.
10
«Гран-кафе Капуцинов»было заполнено на три четверти. Официанты в белых куртках, нагруженные огромными подносами с рыбой и дарами моря, двигались между столиками. Их проворство в сочетании с шумом голосов в зале создавало в ресторане атмосферу веселья.
Флоранс ждала меня за нашим привычным столиком в глубине зала. Я подумал, что она выглядит усталой и напряженной. На скатерти перед ней лежала полупустая пачка «Мальборо».
– Снова куришь? – заметил я, усаживаясь напротив.
– Они так достали в Чикаго с этой антитабачной кампанией, что мне вновь захотелось начать.
Официант, который пришел принять заказ, прервал ее.
– Ты не очень хорошо выглядишь, – сказал я, когда он ушел.
– Я очень устала, разница часовых поясов… Не сплю уже две ночи.
Мне тоже не очень-то удавалось поспать в последнее время, по рассказывать о своей жизни не хотелось. Я заметил ей, что мы могли бы перенести ужин, но Флоранс ответила, что ее все устраивает.
– И потом, – добавила она, улыбаясь, – я рада тебя видеть.
Я улыбнулся в ответ. Несмотря на усталый вид, она выглядела соблазнительной. Она знала и успешно использовала это, и при общении с пациентами тоже, что не всегда облегчало работу. В этот вечер она оделась по-простому, скромный макияж, волосы, перехваченные резинкой, темно-серый бархатный пиджак поверх белой футболки и подчеркивающие фигуру джинсы. Ничего изысканного, но по взглядам, которые бросали на нее официанты, было ясно, что ее привлекательность действует.
– Как конгресс в Чикаго?
– Не оправдал моих надежд. Американцы очаровательные люди, но у них неверная концепция психоанализа.
И она резко раскритиковала коллег из-за океана, не желая принимать Фрейда под американским соусом и прагматическую терапию, предполагающую быстрое избавление от симптома, из-за чего американцы теперь вынуждены юридически страховаться от неудовлетворенных пациентов. Кроме того, для больных синдромом безопасности-, главной проблемой стало расположение кушетки по отношению к креслу и двери кабинета. Без возможности свободно выйти, – объясняли они с самым серьезным видом, – никакая страховка не возместит расходы на госпитализацию в случае насилия.
– Вот так, такой примерно их уровень, – сказала она. – Они больше поднаторели в судебных процессах, чем в психоанализе. Эти люди нажились бы и на чуме. Представь себе, в Нью-Йорке существует что-то типа фрейдистской службы для звезд, очень занятых. Лимузин с кушеткой и креслом заезжает за пациентом к нему домой. В то время как автомобиль движется по направлению к Уолт-Стрит, психоаналитик выслушивает жалобы пациента. Конечно, продолжительность сеанса зависит от расстояния и пробок. Ты можешь представить себя избавляющимся от пациента посреди Бронкса, так как завершил сеанс?
Казалось, критика англо-саксонской терапии немного освежила ее. Было похоже, что Флоранс не будет тянуть с уничижительной статьей о психоанализе made in USA.
Официант принес бутылку рислинга в ведерке со льдом. Он налил немного вина мне, а затем, получив одобрение, наполнил бокал Флоранс.
– За твое здоровье и за Чикаго! – сказал я.
– Что происходило в Париже?
– Я виделся с Мэтью, мы замечательно провели выходные, он был рад сходить на «Мышьяк и старые кружева».Ничего необычного, кроме…
– Кроме Злибо? – закончила она.
– Да, я узнал сегодня утром. Мне жаль его. Я не думал, что мой психоанализ с ним так трагически завершится. На самом деле, я не могу осознать, что он…
– Когда ты это осознаешь, твой траур закончится.
Что и следовало доказать. Несмотря на усталость, у Флоранс на все был ответ.
– Тебе легко говорить, – сказал я. – Ты была холодна в отношениях с ним.
– Он становился своевольным и властным. Его руководство Аналитическим кружком вело к катастрофе. Вместо того чтобы называться пожизненным консулом, лучше бы уступил место другому.
– Ты за это его осуждала?
– Он меня ужасно раздражал тем, что взялся за историю психоанализа. Согласна, он встречался с Фрейдом, Мари Бонапарт, Эрнестом Джонсом или с кем там еще, но ему уже пора было на пенсию, это уберегло бы его от подобного конца.
Я предпочел ничего не отвечать. Официант принес наш заказ – зубатка на гриле для Флоранс (складывалось впечатление, что она не могла есть ничего другого в этом ресторане), и голавль для меня, и этим, к счастью, отвлек наше внимание. Он поставил перед нами тарелки и удалился, пожелав приятного аппетита.
Однако я едва притронулся к еде. Тема разговора и категоричный тон Флоранс создали некоторую неловкость, так что остаток ужина прошел в банальностях, призванных ее рассеять: общие друзья, жестокость времени, продвижение крайне правых, распущенность политиков, последняя книга, которую мы прочли, соперничество фрейдовских школ… Мы были не способны разговаривать на одну и ту же тему более двух минут подряд. Флоранс, казалось, заняла оборонительную позицию. У нее был нервный, прерывистый тон. Я не понимал, что привело ее в такое состояние. Хотела ли она заставить меня забыть о ее нападках на Злибовика с помощью этих пустых рассуждений обо всем и ни о чем? Если только это не последствия усталости или многочасовой разницы во времени, как она утверждала. Как; бы то ни было, ужин начал меня утомлять, и я спешил его закончить.
– А твои пациенты? – спросила она.
– Ничего необычного со времени твоего отъезда – ответил я уклончиво, – рутина продолжительные анализы с одной стороны, а с другой – работа с хроническими неудачниками. Ты знаешь эту песню: неприятности в школе, на работе, в любовных делах, потом безрезультатное лечение и неудавшаяся попытка самоубийства, потом снова реабилитация. Тяжелое время для невротиков…
– А как успехи с твоей клептоманкой?
Вопрос меня удивил, я никогда не говорил ей о клептомании Ольги.
– Это тебе Шарве сказал? Определенно, новости быстро расходятся, – с досадой заметил я.
– Он… немного рассказывал об этом, – пробормотала она.
Ее поведение показалось мне странным. Неужели она хотела скрыть от меня, что они были любовниками? Но она уже вышла из того возраста, когда такие вещи держат в тайне. Словно поняв причину моего удивления, она уточнила.
– Я видела его вчера. Мы должны были закончить кое-какую работу.
– Ты вчера его видела? Я думал, он звонил тебе из Вены. Он там на семинаре до конца недели.
Она сильно покраснела и чуть не опрокинула бокал. В первый раз я видел ее настолько взволнованной.
– Ну, я хотела сказать… по телефону. Он хотел получить уточнения по статье, – пробормотала она, все больше смущаясь.
Она явно лгала Шарве не звонил ей. И я ошибся: они не могли быть любовниками, иначе Шарве не справлялся бы о ней. Причиной замешательства, которое я, как мне казалось, почувствовал во время разговора с ним, было то, что происходило в картеле, а не его интерес к Флоранс. Почему она лукавила? Внезапно в голове у меня промелькнула догадка. Подозрение сначала покачалось мне настолько невероятным, что я хотел прогнать его прочь, но оно лишь укрепилось в моей голове с силой убежденности.
– Это Макс Монтиньяк рассказал тебе, что моя пациентка была клептоманкой? – спросил я внезапно.
Она выглядела так, будто ее ударили.
– О чем ты говоришь? – спросила она бесцветным голосом.
– Ты знала этого типа. Только он мог сказать тебе, что его жена была клептоманкой.
На этот раз Флоранс не выдержала. Избегая моего взгляда, она взяла сигарету и дрожащей рукой зажгла ее.
– Я действительно обсуждал это с Шарзе, – продолжил я, – но это не он тебе рассказал. Ты даже не знала, что он сейчас в Вене.
– Ну и что?
– И что?… Кроме него только два человека были в курсе: Злибо и Монтиньяк. Со Злибо ты в контрах, остается Монтиньяк. Назови кого-нибудь другого.
– Никого другого, – сказала она окрепшим голосом. – Ты прав, я знала Макса… Он был моим любовником.
– Твоим любовником!
– Тебя это шокирует? По-твоему, чтобы мужчина меня заинтересовал, ему нужно проучиться десять лет или полжизни провести на сеансах у психоаналитика. Заметь, – добавила она немного более спокойным тоном, – со всем тем, что у него было, Макс мог бы так и прожить всю жизнь. Тем не менее, он был моим любовником. Я предпочла бы, чтобы ты об этом ничего не знал, из-за его жены. Тем хуже. В сущности именно по оплошности правда обычно выходит наружу. Ты думал, что у меня была связь с Шарве, так? Мы действительно переспали два или три раза, но не более того… С Максом было по-другому, я познакомилась с ним, возвращаясь с конференции в Женеве. Мы сидели рядом в самолете. Он буквально взял меня приступом. Я испытала какое-то животное влечение к нему. В тот же вечер мы переспали.
Я ушам своим не верил. Флоранс спала с Максом! Чем она приглянулась этому человеку? Животное влечение, как она говорила? Макс рассказывал Злибовику, что лечился с другими женщинами от унизительной страсти к Ольге. А Флоранс, от чего лечилась она? Она часто подсмеивалась над порядочными и добросовестными интеллектуалами, с которыми обычно встречалась, как бы вспоминая нашу робость в браке, и нелестно отзывалась об их мужских способностях. «Такие же целомудренные, как и Фрейд», – говорила она. Был ли Макс панацеей? Такое ощущение, что весь мир старался от чего-то исцелиться. Макс хотел освободиться от Ольги, которая с помощью моих сеансов, возможно, пыталась получить избавление от него. А я, вероятно, того же ждал от Ребекки, которая, со своей стороны, искала исцеления со мной. Жизненные трудности в некотором роде толкали нас друг к другу. А психоанализ был на перекрестке этих разочарований и вносил некоторый порядок, подобно транспортной развязке в часы пик. Он не всегда помогал избежать аварий, как в случае с Ольгой, но некоторые все же предотвращал. Тем не менее, выходки Флоранс во вкусе Ольги, затем то непреодолимое влечение, которое Злибовик и я испытывали к нашей общей негодяйке… – все это вызывало у меня растерянность. Сыновья Фрейда близки к сумасшествию? – Вот только жизнь с мужчиной, – продолжила она, – длится, пока вы в постели. Макс был очаровательным, – если бы ты его видел, то согласился бы со мной, – но он не мог жить без публики. В конце концов это начинает утомлять. Он думал привлечь мое внимание, принимая меня в своем особняке. Но я не из тех, кому можно пустить пыль в глаза. На самом деле, несмотря на внешность конкистадора, он был слабаком с хронической депрессией. Жена делала его жизнь невыносимой. Она как безумная воровала в магазинах. Он оплачивал все, что она хотела, но ничего не помогало. Это вызывало у него невообразимые приступы ярости, однако он был не способен покинуть ее. Мне это надоело, и я порвала с ним прежде, чем уехать в Чикаго.
– Потому что ему не удавалось бросить жену?
Она пожала плечами:
– Не будь идиотом. Я не ревновала, но их скандалы меня раздражали. Кроме того, Макс становился вспыльчивым. Его донимали судебные преследования. Он повсюду видел заговоры. Послушать его, так целый мир охотился за ним. Он плакал у меня на руках. А иногда, наоборот, клялся, что не позволит себя арестовать, что у него компрометирующие досье на уйму людей. Пусть только осмелятся его задержать, и тогда посмотрим, что из этого выйдет. А потом снова распускал сопли. Я отдалилась, он этого не вынес. Постоянно мне звонил, чуть было не пришел посреди сеанса, обвинял меня в предательстве. Однажды он сказал мне, что собрал достаточно денег, чтобы убежать за границу, хотел, чтобы я поехала с ним. Ты, конечно, понимаешь, что я отказалась. На этот раз он угрожал задушить свою жену, а затем покончить с собой. И все в таком духе! Когда меня пригласили в Чикаго, я ухватилась за эту возможность. В других обстоятельствах я бы отказалась, но тут даже не задумалась. Я позвонила Максу из аэропорта, чтобы сказать ему, что между нами все кончено. У меня было ощущение, что это я сбегаю. Там я и узнала о его смерти. В прессе писали, что его убила жена. Обратное меня бы тоже не удивило. Во всяком случае иначе между ними закончиться не могло. Я признаю, что почувствовала облегчение. Всего неделя прошла, как он умер, а у меня такое ощущение, что прошла уже целая вечность. Вот так, – закончила она, – ты спрашивал, откуда я узнала про Ольгу, теперь ты знаешь.
Тем не менее, я не чувствовал себя полностью удовлетворенным. Чтобы покончить с этой историей, оставалось еще кое-что прояснить.
– Это ты представила его Злибо?
Она бросила на меня удивленный взгляд:
– Как ты узнал? Еще одно из твоих умозаключений?
– Назовем это интуицией, – сказал я туманно.
Флоранс была слишком умна, чтобы поверить, но ей было все равно.
– Ну, да, – сказала она, – я представила его Злибо. Это было в самом начале нашей связи. Было бы разумнее мне не лезть в это дело, но и Злибо не обязательно было попадаться. У Аналитического кружка были денежные затруднения. Макс искал, куда вложиться. Благодаря ему кружок расширил свое влияние, увеличил число семинаров и конгрессов, выпустил супержурнал, – ты в курсе всего этого. Но когда у нас начались трудности, Макс стал нападать, доставал меня через Злибо. Он в совершенстве владел искусством обогащения. И разорения тоже. Просто золотых дел мастер. Не успокоился, пока не разорил кружок. И в то же время собирал деньги для побега. Вот почему я избегала Злибо, злилась на себя за его провал, но что я могла сделать? На самом деле немного.
С самого начала ее рассказа я подозревал, что именно она была тем сообщником, о котором он мне говорил. Официант принес десерт, мы к нему едва притронулись. Я оплатил счет, и мы без дальнейших разговоров покинули ресторан.
Снаружи снова пошел снег.
Флоранс рассеянно меня поцеловала, потом уселась в свой «Остин».
Она собиралась завести машину, когда, я, наклонившись, спросил:
– Что случилось с деньгами, которые Макс приготовил для своего бегства за границу?
– Не имею ни малейшего представления.
И, не дав мне ничего добавить, уехала. Чуть позже я еще видел, как ее машина повернула на улицу Галеви. Я остался один на бульваре Капуцинов. Снег толстым слоем покрывал мое пальто, но я не двигался. Думал о том, что она мне только что сказала.
Снова у меня было ощущение, что она солгала. Новое подозрение поселилось во мне, такое же стойкое, как и предыдущее. Могла ли одна воровка маскироваться за другой? «Макс обвинял меня, что я его обокрала», – рассказывала Ольга. Продолжение фразы потерялось в моем сне. Слишком занятый, я пренебрег деталью: Макс ее обвинял.Это не означало, что она действительно это сделала. Впрочем, сам-то Макс в это верил? «Подумайте, – сказал он мне, – вполне возможно, что у вас есть соображения по поводу этих денег». Соображение по имени Флоранс? Может быть, именно об этом он предлагал мне подумать. Ольга или Флоранс? Никто не находился в лучшем положении, чем я, чтобы это знать. Но я не знал. По крайней мере, до сегодняшнего вечера Флоранс раньше уже бывала в особняке Макса. И вполне могла наведаться туда до отъезда Как она действовала, чтобы обокрасть Макса? Знала ли она комбинацию цифр, открывающую сейф? Или он уже был открыт? Перепрятал ли Макс деньги в другое место, вопреки тому, что говорил Злибовику? У меня не было об этом ни малейшего понятия, но семь миллионов были украдены, а немного погодя Флоранс улетела в Чикаго. Если она и была виновной, можно было, по крайней мере, сказать, что она замечательная актриса. Обвинили бы Ольгу, и проклятая парочка свела бы счеты, сожрав друг друга Но тут результат превзошел все ее ожидания. Я понимал, что она почувствовала облегчение, узнав о смерти Макса. И почувствует себя еще лучше, когда узнает об Ольге.
Чем больше я об этом думал, тем больше эта гипотеза казалась мне правдоподобной. Возможно, Флоранс планировала вернуть эти деньги Злибовику? Но теперь, когда он был мертв, а Аналитический кружок – при последнем издыхании, вопрос так больше не стоял. Флоранс могла сама распорядиться этими деньгами. Она любила роскошь, изысканные заведения – все то, что давало богатство. С этими семью миллионами она купила бы себе чрезвычайно дорогую мебель от Элен Грэй, о которой она так мечтала, ансамбли от Жан-Поля Готье, Йоши Иамамото или Карла Лагерфельда, позволила бы себе пребывание в самых дорогих отелях, и конечно, вложила бы остаток денег в доходные предприятия. Мэтью имел бы право на более продолжительные каникулы и немного большее количество подарков. Что касается меня, возможно, она уменьшила бы сумму алиментов, которые я должен ей платить и – кто знает? – возможно, помогла бы мне погасить задолженность в банке? Все хорошо, что хорошо кончается. «Если вы отыщете эти деньги, воспользуйтесь ими правильно», – сказал мне Злибовик. Он должен был бы дать этот совет Флоранс.
Карман брюк раздуло подарочным пакетом от Бернштейна. Это немного подняло мне настроение. Я пошел к машине, говоря себе, что, возможно, не буду один на новогодние праздники. Но я не мог думать ни о чем другом, кроме этих семи миллионов. Мысль, что Флоранс могла стать их хозяйкой, не дала мне сомкнуть глаз всю ночь.
Я звонил ей на следующее утро, но каждый раз попадал на автоответчик, сообщающий, что ни ее, ни Мэтью не будет до следующей недели. Она не теряла времени, чтобы устроить себе уик-энд на деньги Макса. Я сказал себе, что стоит подождать ее возвращения, и не стал оставлять сообщение на автоответчике.
К полудню я пообедал в «Тай-Фон»,читая «Либерасьон». Шапиро сдержал свое слово по поводу Злибовика. Целая страница была посвящена описанию его жизни и творчества, но ничего не сообщалось о причинах самоубийства и финансовых трудностях. По своему обыкновению, газета ссылалась на отзывы тех, кто его знал. Разумеется, самые известные люди в психоанализе не скупились на соболезнования, признавая его высокие заслуги. Тогда как Флоранс предпочла воздержаться.
В том, что касалось Ольги, Шапиро также очень грамотно представил дело. Сообщали, что ее тело было найдено на кладбище Пер-Лашез, но не устанавливалось никакой связи между ее гибелью и самоубийством Злибовика. Отвечая журналисту, Шапиро признавал, что ошибся, подозревая Ольгу в убийстве Макса Монтиньяка. На самом деле именно Макс в приступе губительной ярости задушил жену – по результатам вскрытия он убил ее в понедельник или во вторник, накануне собственной смерти, – а потом избавился от нее, спрятав труп в чужой могиле. В заключение он клялся сделать все возможное, чтобы арестовать того, кто действительно убил финансиста-мошенника Макса Монтиньяка.
Я не знал, насколько он был талантлив как полицейский, но что касается жонглирования фактами, тут он был мастер.
Внезапно я подумал, что пора и мне платить по счетам. По крайней мере оплатить те, что я могу. По возвращении домой я составил письмо Май Ли. Она не приходила уже неделю. Я написал, что не сержусь, что она дала показания: угрозы полиции не оставили ей выбора. Теперь все уладилось, и, если она хочет вернуться, я был бы ей рад. Я приложил к письму восемь тысяч франков, оставшихся у меня после похода в универмаг Бернштейна – оплата за месяц, которую я был ей должен, и премия к Новому году, – и отправил конверт на адрес ресторана в тринадцатом округе, где она работала.
После этого, – подумал я, – мне только и осталось, что продать «Вольво» с покореженным багажником и, вероятно, часть обстановки, чтобы избежать неприятностей с банком.
Но я не хотел улаживать проблемы такой ценой. Снова я подумал о Флоранс. Если она завладела деньгами, это, безусловно, удалось ей благодаря ее ловкости, но сохранить их она смогла частично благодаря мне и тому, что я вынес в то время, как она была на другом конце Атлантики. Я снова набрал ее номер и на этот раз оставил на автоответчике сообщение, в котором просил связаться со мной по возвращении.
Потом позвонил Ребекке.
Подарочный пакет лежал на низком столике, а я не без тревоги слушал гудки на том конце провода. Трубку она взяла сама.
– Это Вы? – спросила она.
– Да, – ответил я нетвердым голосом из страха, что она не станет со мной разговаривать. – Я хотел извиниться за прошлый раз.
Никакого ответа. Набравшись смелости, я добавил:
– Я… очень хочу Вас видеть.
Снова долгое молчание, потом она спросила:
– Вы уверены, что не предпочтете мне подушку?
Я засмеялся.
– Уверен. Я хочу быть с Вами.
– В таком случае прощаемся до вечера?
Мы договорились, что она придет ко мне домой в восемь часов, и я повесил трубку.
При мысли о том, что увижу ее, я почувствовал себя настолько взволнованным, как если бы речь шла о первом свидании. Я представлял ее перед собой, одетую лишь в серьги от Бернштейна, как в стихотворении Бодлера:
Я поднял глаза на «Конец света».Казалось, что картина смотрела на меня, и я вдруг понял, что купил эти серьги, потому что они были похожи на донышки артишоков.
С этой мыслью я поднялся в кабинет, чтобы начать вечерние сеансы психоанализа.
Первой пациенткой была Математичка Она должна была появиться полчаса назад. Вероятно, больше не придет. То, что должно было произойти у Бернштейна, не вызывало никаких сомнений, у нее не было мастерства Ольги. Я почти ждал звонка от Шапиро с требованием срочно приехать в комиссариат. На этот раз он обойдется без моих показаний. Все остальные, за исключением пациента с хронической депрессией, пришли. Семяизвергатель был моим последним пациентом в этот день. Он появился, как обычно, точно вовремя.
