Текст книги "Месье, сделайте мне больно"

Автор книги: Жан-Пьер Гаттеньо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Деньги сослуживца, – сказала она довольным тоном.

Я пожал ей руку, сделав вид, что не слышал этого, и проводил ее до выхода из кабинета.

Из окна я видел, как она бодрым шагом пересекала авеню Трюден. Я был потрясен этой метаморфозой. У нее в самом деле было намерение стать профессионалкой? Определенно, я нескоро покончу с Ольгой. Едва она меня покинула, как ее заменила другая. Надо полагать, что пациенты являются симптомом психоаналитика и всегда с одним и тем же укладываются на его кушетке.

Герострата внизу не было. Это меня устраивало. По крайней мере, не придется прибегать к разного рода хитростям, чтобы не встретиться с ним при выходе. Что касается Математички, верная себе, она повернула направо и ушла в сторону сквера д'Анвер.

В первый раз, с тех пор как я ее консультировал, я нашел ее почти привлекательной.

В семь тридцать я должен был ехать за Мэтью на улицу де Сен, где он жил со своей матерью. Теперь едва пробило шесть, торопиться было некуда. В гостиной я налил себе виски и улегся на канапе. Я уже давно не позволял себе немного расслабиться. На ковре, рядом с журнальным столиком, пятно от апельсинового сока оставило большой круговой след. Надо было вычистить его тут же, но после вызова к Шапиро Май Ли так больше и не появилась. Я был должен ей зарплату за месяц, придет ли она за ней? Какой бы ни была ее вина передо мной, не было никакой причины не заплатить ей. Потом мои мысли переключились на Ребекку. Интересно, она все еще злилась на меня за ту ночь? С ее картины, висевшей напротив меня, вырывалась смесь цветов, в которой я ничего не понимал. Я хотел только одного: чтобы она была рядом со мной, на канапе, и сказала мне, как не умела никакая другая женщина: «Забудьте про эту картину, на которую вам плевать, и займитесь мной».

Ничто иное не имело значения.

Внезапный телефонный звонок прервал эти мысли.

На другом конце провода я узнал Шарве.

– Мы не очень хорошо с тобой поступили, уехав таким образом, – сказал он. – Я хотел извиниться.

– Вы тут ни при чем, это моя вина. Гроссман со своими борромеевскими узлами… у меня голова была занята другим.

– Оказывается, внизу это твою машину разбил тот психованный. Тебе нужно было предупредить нас.

– Зачем? Это ничего бы не изменило. Я знаю водителя, он приличный человек, там разберемся с нашими страховыми компаниями.

– А Дед Мороз явился, чтобы помочь тебе ее отремонтировать?

– Нет, надо было заменить аккумулятор. Этот тип постоянно бродит перед моим домом, я дал ему подработать.

– Послушай, надо бы познакомить этого типа с Кристиан, у нее проблемы с машиной. Если он может заниматься ремонтом в любое время дня и ночи и в какую угодно погоду, – это удачная находка.

Его ирония сбила меня с толку, и я не ответил.

– Я не хотел вмешиваться в то, что меня не касается, – сказал он, – но у меня впечатление, что дела у тебя идут не слишком хорошо.

– В общем, ничего серьезного… Ладно, сложная история с одной пациенткой, я только что обнаружил, что она клептоманка.

Он рассмеялся:

– Она стянула у тебя портфель?

– У меня нет особого желания шутить по этому поводу.

Он не стал настаивать и спросил о Флоранс. Мне показалось, что я уловил смущение в его голосе, как если бы он стеснялся говорить со мной о ней. Мысль о связи между ними еще никогда не приходила мне в голову. Однако в этом не было бы ничего необычного. Психоаналитический круг был достаточно узким. Здесь часто встречали одних и тех же людей и легко говорили о себе. Врачи могли встретиться со своими пациентами на семинарах или коллоквиумах. Не считая вечеринок, где в полном смысле оказывались среди своих. Так что иные из братства, запуганные возможной встречей со своим терапевтом, тщательно просматривали листы приглашенных. И как следствие – странная, возможно, бессознательно поддерживаемая атмосфера близости, где каждый знал почти все обо всех, что сильно способствовало встречам и расставаниям и, иногда, недоразумениям.

– Флоранс возвращается из Чикаго в понедельник, – ответил я. – Вообще-то, мы вместе ужинаем в будущую среду.

– Передавай ей привет. Меня пригласили в Вену на семинар. Город Фрейда, только и всего! Меня не будет до конца следующей недели. Я увижу ее по возвращении.

На этом он повесил трубку, оставив меня слегка обеспокоенным, не из-за предположения, что у него была связь с Флоранс, а потому, что сказал ему про Ольгу. Что на меня нашло? Конечно, последствий не будет. Самое большее, отделаюсь тем, что расскажу о ее случае в картеле. Но я злился на себя за подобную несдержанность. С какой стороны ожидать следующего удара? – задавался я вопросом. Учитывая мою способность постоянно совершать неудачные поступки и допускать оплошности, были все основания опасаться, что с моей собственной.

Мэтью ждал меня с нетерпением.

– Гениально, повеселимся вволю! – воскликнул он, увидев меня.

– Ему осталось еще одно упражнение по географии, – вмешалась гувернантка – Мадам Сованьяк позвонила из Чикаго, она хотела бы, чтобы завтра он вернулся не слишком поздно.

Наводящее уныние нытье. Это было в духе Флоранс. Даже с другого конца Атлантики ей нужно было вмешиваться в мои отношения с Мэтью. Я заверил гувернантку, что привезу его точно вовремя, и мы поспешили уехать.

Мы начали с отделов игрушек в крупных универмагах – в период праздников большинство из них были открыты до десяти часов. Мэтью повел меня к стенду, где был выставлен электрический поезд фирмы «Плеймобиль», модель «Вестерн», стоивший в два раза дороже, чем остальные. Я немного поупирался для виду, потом сдался. Поезд ему доставят накануне Рождества. Под предлогом, что до него еще очень долго ждать, он к тому же выклянчил у меня достаточно дорогую аркадную игру для своей приставки. Такими темпами моему банку достанется немного из того аванса, который я ему обещал. Но Мэтью я не мог отказать ни в чем, и он бесстыдно этим пользовался. После магазинов мы пошли в ресторан – не без труда мне удалось избежать «Макдоналдса». Затем, в обмен на обещание сходить на следующий день на «Мышьяк и старые кружева»,он согласился вернуться и лечь спать.

Проснувшись, он напомнил мне об обещании. Он уже недели две приставал ко мне с этим фильмом. В сущности, я был рад отвести его туда. Его киномания меня устраивала, я видел в этом признак раннего развития, чемнемало гордился. Правда, с Мэтью я во всем находил повод для восторга. В свои двенадцать лет это был полный прелести человечек, который легко переживал, если можно так сказать, свой латентный период. [32]32
  Латентный период – фаза сексуального затишья, располагающаяся в промежутке от 6–7 лет до начала подросткового возраста. Фрейд уделял мало внимания процессам в этот период так как, по его мнению, сексуальный инстинкт в это время предположительно дремлет.


[Закрыть]Любовь, истории о мужчинах и женщинах немного значили в его жизни. К несчастью, они являлись обязательной программой приключенческих фильмов, которые он обожал, но в которые режиссер, уступая склонностям взрослых, считал своим долгом вставить две или три сцены с поцелуями. Хотя гораздо интереснее было бы смотреть, как носорог нападает на путешественника, у которого остался всего один патрон, или как индейцы, окружив форт кольцом огня, готовятся начать последний штурм, прежде чем придет кавалерия. По его мнению, приключения были, в первую очередь, делом выносливых мужчин, чувствам здесь не было места, они замедляли действие.

С такими высказываниями безразличного ко всему вояки, вроде Стюарта Гренджера, который в фильме «Копи царя Соломона»только и делал, что разгуливал по джунглям под руку с Деборой Керр, я подозревал, он не удовлетворится одной лишь компанией своей матери.

– Все, что она умеет делать, так это слушать невротиков, которые, лежа на кушетке, рассказывают ей о своих сердечных огорчениях, – говорил он. – Женщины только об этом и думают.

Семяизвергатель не сказал бы лучше, только ему было не двенадцать лет. Я восхищался легкостью, с которой дети перестраивают мир по своему вкусу. Будто Мэтью не знал, что я занимаюсь той же самой работой, что и Флоранс. Но я был мужчиной и, вероятно, для него было немыслимо, чтобы я интересовался теми же историями, что и его мать. Может, он воображал себе, что, практикуя мужскую терапию, я лечил пациентов, предлагая им операции по выживанию в зарослях джунглей с кинжалом и компасом в руке? Наверняка он был бы рад предложить мне свое содействие.

Итак, после того как мы решили, что пойдем смотреть «Мышьяк и старые кружева»сразу после обеда, я не смог избежать традиционной перестрелки у себя в кабинете, похожую он видел в фильме «Ровно в полдень».

– Ты понимаешь, – говорил он, – с мамой кушетка только для невротиков и не может быть местом игр.

Тогда как со мной это было возможно. Разумеется, он играл роль Гарри Купера, а я бандита, который хотел свести с ним счеты. И мы наперебой обстреливали друг друга с разных сторон кушетки. Но как бы я ни старался отдаться игре, из-за того, что кушетка представлялась мне под другим углом: воспоминание об Ольге, задушенной на ней и спрятанной под ней, без конца приходило мне на ум.

– Ну что ты делаешь, папа? – воскликнул Мэтью. – Ждешь, чтоб я тебя убил, или что?

Он был прав, приключение не располагало к размышлениям. Здесь либо стреляешь сам, либо стреляют по тебе. Я распластался на матрасе и открыл пальбу. Мне ответили частым огнем со стороны кресла. Спрятавшись за подушкой, которую я притянул к себе, я изо всех сил давал ему отпор, но передо мной снова встал образ Ольги. Кабинет, охваченный холодом, и этот ледяной отвратительный труп, а я лежу на том самом месте, где она была задушена, и играю с сыном в ковбоев.

В этот момент я почувствовал у себя на спине металлический предмет. Мэтью держал меня под прицелом своего кольта. Он прополз под кушеткой, чтобы застать меня врасплох.

– Брось оружие и подними руки, – скомандовал он. – Одно неверное движение, и я стреляю.

Мне ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться. Счастливый, что одержал верх, он сделал вид, будто связывает меня. Потом, проверив путы на прочность, положил свое оружие и вынул из кармана металлический предмет, которым потряс у меня перед носом.

– Один из твоих ключей, – сказал он, – он был под диваном. Определенно, ты бросаешь свои вещи где попало.

Удивленный, я порылся в карманах: мой ключ был на месте. Проверил в ящике стола – запасной тоже. Тогда откуда взялся третий?

Мне на ум пришли слова Макса. «Я нашел в ее вещах предметы, принадлежащие вам», – сказал он. Я вспомнил о своей ручке «МонБлан», которую нашел у нее в сумочке. Возможно, она украла у меня и другие вещи? Например, один из ключей, чтобы сделать дубликат. Но зачем ей это понадобилось?

Эта копия ключа не давала мне покоя весь день. После игры в ковбоев мы пошли смотреть «Мышьяк и старые кружева»в «Аксьон Кристин». [33]33
  «Аксьон Кристин» – кинотеатр в Париже, где показывают только фильмы 50-х годов.


[Закрыть]Трупы, которые горой скапливались в погребе двух старых дам, вызывали у Мэтью смех. А мне напомнили поездку на Пер-Лашез. Когда фильм закончился, я отвез Мэтью на улицу Сены ко времени, назначенному гувернанткой.

Вернувшись к себе, я обнаружил несколько сообщений на автоответчике. Кристиан Левек и Давид Гроссман в свою очередь извинялись за свое поведение в картеле. Словно сговорились, или Шарве перед отъездом объяснил им, что я чувствовал себя не в своей тарелке. В любом случае, мне никуда не деться от доклада о связи психоанализа с клептоманией на следующем собрании. Затем я прослушал сообщение от Флоранс, которая спрашивала, хорошо ли мы провели выходные с Мэтью, и подтверждала встречу в «Гран-кафе Капуцинов»в среду вечером.

Я остановил пленку и пошел спать.

В ту ночь я тоже не смог заснуть. По крайней мере, мне так показалось, потому что невозможно было отличить сновидения от моих размышлений об этом ключе.

Когда начало светать, мне приснился сон, который поверг меня в ужас. Я только что закрыл могилу Ольги. Она не умерла, елышно было, как она изнутри долбит по надгробной плите. Удары перемешивались со звуком бас-гитары, которая сопровождала пение Джима Моррисона. Невозмутимый диск-жокей присутствовал при ее погребении. Внезапно он протянул мне ключ, который нашел Мэтью.

– Это ключ от ее могилы, чтобы ты смог к ней присоединиться, – сказал он. – Она зовет тебя. Это теперь между вами и в жизни, и в смерти.

Голос диск-жокея, казалось, шел откуда-то сверху. Я поднял голову и, к своему огромному ужасу, увидел несколько волков – шесть или семь: сидя на ветках орехового дерева, возвышавшегося над могилой Сергея Прево, они молча наблюдали за мной. Большинство из них были белыми. Своими поднятыми хвостами и настороженными ушами они напоминали мне лис или овчарок. Тот, который сидел на самых высоких ветках, вероятно, был предводителем, а немного пониже держался другой волк;, полностью похожий на своих собратьев с той лишь разницей, что его окрас был рыжим. Темнота и снег делали ореховое дерево похожим на новогоднюю елку. Это зрелище меня напугало, но я никак не мог убежать: застыл на месте, неспособный оторвать от них взгляд. Их глаза метали молнии, которые ярко освещали мой сон. Долго я не мог понять, что это дневной свет заполнял мою спальню.

Когда я проснулся, шел уже второй час дня. У меня оставалось совсем немного времени, чтобы привести себя в порядок и идти к Злибовику.

– Я провел ночь в размышлениях о дубликате ключа. Должно быть, это Ольга его изготовила по образцу оригинала, который украла у меня. С какой целью? Ограбить мою квартиру? Не думаю. Возможно, Макс завладел им, чтобы прийти задушить ее у меня в кабинете. Совершив свое злодеяние, он оставил дубликат в кармане ее костюма, и он выпал, когда я прятал Ольгу под кушеткой. Именно там его нашел Мэтью. Все может объясняться совсем просто. Только я не понимаю, зачем Макс убил жену прежде, чем она сказала ему, где спрятала деньги.

Злибовик хранил молчание. Я не слышал звук его голоса с тех пор, как был у него в последний раз. Он принял меня, не сказав ни слова, без единого намека на то, как закончился предыдущий сеанс. Он сохранил спокойствие и тогда, когда я извинился за то, что ушел без предупреждения. Опасаясь, как бы он снова не заснул, я рискнул оглянуться, но он не спал. Слушал меня, неподвижный, с широко открытыми глазами и закутанными в плед коленями. Я рассказал ему о том, что испытал, увидев его заснувшим в кресле, каким старым и уязвимым, особенно уязвимым, он мне показался, что достаточно было бы лишь немного сжать ему горло, чтобы его сон стал вечным. Он опять не отозвался. Эта безучастность напомнила мне смерть, и внезапно с невероятной четкостью мне вспомнился сон с волками.

– Это странно, – сказал я, – что я не говорил вам об этом раньше. Этот сон преследует меня уже несколько дней. К тому же он вернулся прошлой ночью, как если бы ничего не изменилось, будто бы, похоронив Ольгу, я не избавился от нее. У меня такое впечатление, что этот сон отвечает на вопросы, которые я задавал себе на ее счет, и, возможно, на другие, более давние и глубже скрытые. Они образовывали странную картину, волки на этом дереве.

– Вы, возможно, начитались «Пяти лекций по психоанализу».

Я настолько удивился, услышав его голос, что вздрогнул.

– Мне это уже говорили, но я не помню, по какому поводу. Конечно, я знаю о сне Человека-Волка. Именно поэтому я и стал психоаналитиком. Я написал об этом диссертацию, чтобы показать, что Фрейд ошибся в своем толковании. Простейшая сцена: ребенок, застающий своих родителей во время занятий любовью. По-моему, она не имеет ничего общего с данным сном. Я, скорее, сказал бы, что волки, должно быть, реализуют в живых образах то, что сказал один философ, думаю, это был Хоббс: «Человек человеку волк».Мы живем в джунглях, где есть место только таким хищникам, как Монтиньяк. На таких людей жаловался мой отец. Говорил, что если дела у него идут плохо, так это из-за волков. Так он называл конкурентов, налоговую службу, супермаркеты, да что хотите. Мой отец постоянно плакался. Он был прирожденной жертвой. Тогда как Макс мог, щелкнув пальцами, собрать семь миллионов, он был не в состоянии заработать триста франков за день. Я хотел, чтобы он объединил в себе престиж, могущество, успех, но его горизонт ограничивался магазином скобяных товаров. Его проклятая скобяная лавка! Я не помню, чтобы он говорил о чем-нибудь кроме кастрюль, которые ему еще не поставили, векселей, которые нужно было оплатить, и донимавших его фининспекторов. Вот почему я его невзлюбил, из-за его вечного хныканья, и в день, когда он подарил мне этого голубого жирафа, моя неприязнь к нему стала бесконечной.

– Вы до сих пор продолжаете на него злиться?

– Дело в том, что он меня сильно разочаровал. Я не мог – как это сказать? – отождествить себя с ним. Внешне мы похожи: тот же рост, та же предрасположенность к небольшой сутулости – у него от хронического отчаяния, у меня из-за недостатка движения, – те же светлые волосы, голубые глаза, ямочка на подбородке. Это ему я обязан тем, что начал полнеть, и этим жестом, который так раздражал Флоранс, – машинально отбрасывать волосы назад. Иногда, когда смотрю на себя в зеркало, мне кажется, что я вижу его. Однако вместо того, чтобы сближать меня с ним, это сходство только усилило отвращение, которое он мне внушал…

Разом нахлынули воспоминания. Такое ощущение, что из них возникала история, в которой я был лишь свидетелем.

– Моя мать тоже его ненавидела. Она не могла разговаривать с ним без язвительности в голосе, мы заключали против него союз. Мне было всего-то лет двенадцать, но вот что значит озлобленность: мы с ней образовывали пару, которая и состарилась бы в горечи. Никогда мы не упускали возможности принизить его. Поощряемый матерью, я только и думал о том, как сразить его своим успехом. Я коллекционировал первые места в лицее. Потом добивался превосходных результатов на медицинском факультете. Мне понадобились годы психоанализа, чтобы понять, что отец по-своему любил меня, грустно, неуклюже и, возможно, даже восхищался мной, но в то время я ничего не хотел знать. Вот так я стал одним из самых молодых психоаналитиков Франции. Я хотел быть на стороне Фрейда, Нахта, Лакана. Отождествлял себя с ними и с вами гораздо больше, чем с ним. Из-за пациентки, убитой у меня на кушетке, и ее мужа, которого я встретил немного позже, я узнал, что не так сильно от него отличаюсь. Когда я об этом поразмыслил, то понял, что вел себя с Максом как ничтожное создание, мой отец в этой ситуации действовал бы так же.

– Эта мысль пришла вам в голову из-за волков?

– Да, тот, который казался вожаком, напомнил мне Макса, когда он был у меня. Та же величественная осанка, тот же уверенный вид. Другие волки, казалось, относились к нему подобострастно. Он был хозяином мира. Как Макс. Если бы вы слышали его речи у меня дома! Этот человек был безумным, параноиком, раздувшимся от сознания собственной важности, но он меня околдовал. Я имел дело с настоящим проходимцем, с кем-то, кто не принадлежал к нашему миру. В сущности, я ему завидовал. Такие люди, как он, не уважают никакие ценности, они так же легко попирают их, как и дышат. Вот именно, хозяин мира. В то время как мы, прочие интеллектуалы, только и умеем, что разоблачать эти ценности, показывать ненадежность их обоснований. Однако мы не осмеливаемся идти дальше. Мы дряхлые и забитые. Вот что я понял, когда в прошлый раз увидел вас спящим. Я увидел себя таким, каким скоро стану, болезненным старцем, таким же жалким и слабым, как мой отец. Хуже того, у меня возникло ощущение, что я уже стал таким, и я сказал себе, что перед лицом таких людей, как Макс, мы не имеем веса. Мы скоро зачахнем, тогда как подобные ему продолжат править миром.

Наступило долгое молчание. Злибовика, казалось, совершенно не взволновало то, что я только что сказал. Может, ждал продолжения?

Он спросил:

– Кто был тем волком, который сидел немного повыше?

– Ольга, само собой разумеется. Его окраска была такого же цвета, как и ее пальто. Поскольку дерево было освещено, я подумал о новогодней елке. Именно по этому случаю отец купил мне голубого жирафа. И через некоторое время мне приснился странный сон, похожий на тот, что я видел вчера вечером. Я был у себя в комнате, внезапно открылось окно, и я увидел нескольких белых волков, устроившихся на ветках высокого орехового дерева. Они молча на меня смотрели. На последней ветке сидела волчица. Я уверен, что это была самка. Она расположилась над другим волком, на этот раз самцом. Мне казалось, что она ему опасно угрожала. На самом деле, я хотел, чтобы она его убила.

– Вы говорите, что она была на нем?

– Выше него, – поправил его я. – Это не…

Я собирался сказать, что это не одно и то же, но на нем или выше него, какая разница? Этот сон преследовал меня годами, теперь я это вспоминал. Только теперь. Иногда по ночам неожиданно возникали неподвижные глаза, молча взиравшие на меня, а утром я силился все забыть. Но это всегда жило в моем подсознании. На этом ореховом дереве вырастали и устраивались различные события моей жизни. В реальности те же самые – что, в самом деле, менялось в жизни? – может, других цветов, размеров, но на тех же самых местах, на тех же самых ветках, в тех же самых позах. И всегда с этой волчицей сверху. В сущности, не было никакой разницы, волчица ли. Волк так же хорошо делал свое дело. Что имело значение, так это то, что убийца всегда был сверху. Всегда. Эту бесспорную истину я открыл летом, которое наступило после эпизода с жирафом. Я изо всех сил желал, чтобы отец был сурово наказан за свой подарок. Я знал, что мать собиралась осуществить это желание. Матери всегда исполняют желания своих сыновей. В тот полдень было очень жарко. Настолько же, насколько было холодно в моем сне с волками. Это было, вероятно, в июне или июле. Скобяная лавка была закрыта до четырех часов дня. Я очень хорошо помню, что у моего отца была привычка вешать табличку на дверь, чтобы предупредить об этом покупателей. Позже, научившись читать, я узнал, что там было написано что-то вроде: «Чтобы лучше обслужить наших любезных покупателей, магазин будет закрыт с двенадцати тридцати до шестнадцати часов».Моя мать находила это нелепым, но для него это была высшая степень торгового мастерства. «Нужно всегда поддерживать хорошие отношения с клиентом», – говорил он. Тем не менее клиенты к нему не торопились, но он не сдавался. Итак, в тот полдень, повесив на дверь свою табличку, он поднялся в квартиру над магазином. Он не знал, что наступил час мести и что наверху мать готовилась его убить. Он простодушно, спокойным шагом поднимался в свою комнату. Шум его шагов по деревянным ступенькам был похож на удары Ольги по могильному камню. Он долетал до первого этажа и помещения скобяной лавки. Словно отец хотел предупредить весь мир о том, что поднимается в спальню. Дурак! Если бы он знал, что его ждет. Я чуть было не проявил слабость, испугался за него и подумал о том, чтобы догнать его и сказать ему не ходить туда, что ему угрожала страшная опасность. Но тут я вспомнил о жирафе, которого похоронил накануне, и во мне поднялся сильный гнев. Раз он хотел умереть, пусть умрет! И я остался на первом этаже, в комнате за магазином, стараясь не упустить ничего из предстоящей драмы. Я долго терпеливо ждал. Внезапно я услышал их крики. Уже позже я нашел слова, чтобы выразить, что я тогда почувствовал, наткнувшись в одной книге на выражение: «Волки пожирают друг друга».Точно так, они терзали друг друга. Кричали как волки и действовали с беспощадностью этих зверей. Я бросился на второй этаж и увидел, как они в смертельной битве схватились на кровати. Для большего удобства, – так я, по крайней мере, думал – они не стали снимать белое нижнее белье – отец был в хлопчатобумажной майке, а мать в комбинации, – белые, как волки в моем сне. Мать была сверху. Мой отец, это точно, вот-вот должен был быть истреблен. Лежа на спине, он отбивался, но она крепко удерживала его между бедрами, чтобы он не смог высвободиться. Я не сомневался в исходе сражения, казнь вот-вот должна была свершиться, и я принялся аплодировать. Именно тогда они заметили меня. Мать издала изумленное «О!», и их крики резко прекратились. Отец воспользовался оцепенением матери, чтобы перевернуться на живот. Вероятно, он думал от нее ускользнуть, но больше ничего не предпринял. И они оба долго молча смотрели на меня… Если подумать, может, я сам уставился на них широко раскрытыми глазами, как волки из сна. В любом случае, я чувствовал, что мне следует уйти, не мешать им в их битве, но мне это не удавалось. Я долго не мог оторвать от них взгляд. Не мог закрыть дверь их спальни и вернуться в комнату за магазином, чтобы дождаться, пока мать покончит с отцом.

– Что произошло потом?

– Я заснул. Во сне мне казалось, что я слышу шум их сражения. Я проспал очень долго, а когда проснулся, уже стемнело. Тогда я заметил, что вместо того, чтобы наказать отца, мать с ним помирилась и нежно его обнимала. У меня возникло ощущение чудовищного предательства. Я очень долго потом с ней не разговаривал. Если бы мог, то похоронил бы ее вместе с жирафом. Думаю, это воспоминание лишь отчасти перестало меня мучить, оно определило мою жизнь, как личную, так и профессиональную.

– Вы говорите о том, что произошло с Ольгой?

– Да, сон о схватке в скобяной лавке или борении на моей кушетке – это одно и то же. Если поверить, что я видел этот сон, чтобы признать правоту Фрейда… Годы споров с ним, и все даром – из-за одного-единственного сеанса. Какое унижение! Простейшая сцена, я страстно желал этого даже со своими пациентами, особенно с Ольгой. В сущности, Макс, возможно, и не был таким расчетливым, как я предполагал. То, что происходило между ним и его женой, возвышало их любовь, если только не безумие. Я очень хорошо себе представляю, как Ольга говорила ему. «Смотри, я изготовила копию ключа от его квартиры. Я рассказываю ему обо всем, что ты со мной делаешь. Уверена, его это возбуждает. Если это тебя интересует, ты войдешь к нему с помощью этого дубликата, останешься в зале ожидания и послушаешь. Если мои разговоры будут тебя раздражать или, наоборот, чересчур понравятся, ты вмешаешься. На выбор: устранишь психоаналитика или супругу. Эта идея должна тебе понравиться, правда?» Вот так она, вероятно, организовала сеансы на троих. Она описывала, как жестоко он с ней обращался, как она его провоцировала, как наслаждалась этим, а затем искушала меня проделать с ней то же самое. Меня или Макса, стоящего за дверью? Я находил убежище во сне, но часть меня восстанавливала в сновидениях то, о чем она рассказывала. На мой взгляд, Макс довольствовался тем, что просто слушал, не вмешиваясь, свои дела они улаживали снаружи. Герострат сказал мне, что однажды перед моим домом он ударил ее настолько сильно, что прохожим пришлось их разнимать. В прошлый понедельник он, должно быть, не сдержался. Очевидно, именно этого она и ждала. Однажды она доверительно мне сообщила, что история закончится только со смертью одного из супругов. Он вошел в кабинет, пока я спал, его руки сомкнулись у Ольги на шее. Ему, должно быть, понадобилось не больше минуты, чтобы покончить с ней. И с ее странной девственностью. И только после этого он подумал о семи миллионах и захотел узнать, что она мне о них говорила.

– И что она вам о них говорила?

– Я ничего не помню. В любом случае, если бы она об этом говорила, он бы услышал, ведь он был в зале ожидания.

– Возможно, он пришел позже.

Это замечание меня удивило.

– Верно. Что вы хотите, чтобы я вам сказал?

– Только где находятся эти семь миллионов франков, – пробормотал он.

Мне показалось, что я ослышался.

– Что вы говорите? – спросил я, поворачиваясь.

Тогда-то я и увидел направленный на меня пистолет.

Вероятно, он прятал его под пледом с самого начала сеанса.

– Где находятся семь миллионов? – повторил он.

На этот раз его тон был угрожающим.