Текст книги "Монсегюр и загадка катаров"

Автор книги: Жан Маркаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Мысль человека, похоже, быстрее ее словесного выражения. Что значило это непреодолимое головокружение? Подо мной простиралось воображаемое, и я мог его воспринимать; значит, оно не было ирреальным, и не материальная пустота мучила меня в то послеполуденное время, когда я с грехом пополам спускался по склону пога Монсегюра. Я задаюсь вопросом, не промелькнуло ли передо мной на миг видение трагедии, которая произошла в этом месте в 1244 году, когда в пламени у подножия пога погибло двести пять совершенных. И за пределами этого жертвоприношения, дым от которого не развеялся, я думаю, также была громадная пустота, составляющая загадку катаров. Тайна всегда пугает. Но она влечет. Страдая от головокружения, испытываешь и некое наслаждение: погружение в бездны мрака столь же волнует, столь же возбуждает, как и взлет к пламени солнца. Это, несомненно, потому, что мрак и свет – две внешне противоположных стороны единой по существу реальности.

Был ли дуализм катаров ложным дуализмом?

Четыре года спустя я вернулся в Монсегюр. У меня не было ни малейших оснований не возвращаться и не карабкаться вверх. Но на этот раз, поднимаясь, я делал это медленно, осторожно, останавливаясь на каждой площадке, в любом особом месте, чтобы оглянуться и осмотреть только что пройденный путь – как он выглядит, расстояние, отделявшее меня от земли.

В замке ветра не было. И не было никого. Этим осенним утром солнце светило кротко, ласково, привычно. На севере струилась легкая дымка. На юге огромная масса Пиренеев таяла в очень пока еще бледном небе. Камень стен имел прежний цвет, а наверху, на платформе, я мог смотреть на горизонт и на гигантские ущелья, ничуть не опасаясь, что они меня поглотят. Пространство, простиравшееся подо мной, было моим. И деревня Монсегюр показывала мне свои красные крыши, словно приглашая к отдыху и спокойной мирной жизни, очень далекой от бурь и ураганов, сотрясающих мир. Я знал, что в этих горах есть мирная гавань, где я, как путник, мог бы найти приют.

Но я также понял, что, пускаясь в путь по неведомым тропам, всегда надо оглядываться назад: тщательно отмечая пройденный путь, извлечешь пользу из любого поиска, потому что в конечном счете главное – не таинственный объект, поблескивающий за туманной завесой, а сам поиск…

Глава II
ЗАМОК МОНСЕГЮР

Чары Монсегюра, какой бы ни была сила их воздействия, вызваны двумя главными причинами: с одной стороны, крепость, носящая это имя, имеет крайне примечательное положение, с другой – здесь разыгралась историческая трагедия, отбрасывающая тень достаточно далеко, чтобы провоцировать самые бредовые выдумки. К этому, впрочем, следовало бы добавить особые мотивы всех, кто интересуется Монсегюром и катарами и кто, очень вероятно, ищет совсем не одно и то же.

Крепость Монсегюр стоит на поге (pog), то есть возвышенности (pech или puig) – считают, что это слово происходит от латинского podium (возвышенное место), но на самом деле его корни уходят значительно дальше, похоже, в докельтские эпохи, и их можно найти также во французском pic.

При этом крепость занимает не весь пог Монсегюр. Сам пог – это колоссальная глыба известняковых горных пород длиной около километра и шириной от трехсот до пятисот метров. Максимальная высота – 1218 метров. Эта скальная глыба отделена от массива Таб (который некоторые непременно желают называть Фавором – Thabor), массива, образованного Ольмскими горами, горами Ла-Фро (1925 м), пиками Сен-Бартелеми (2348 м) и Суларак (2368 м). С этой вершины панорама открывается во все стороны, и понятно, почему эта местность была заселена с самой глубокой древности: это даже не столько «надежная гора», сколько настоящий «прекрасный обзор», великолепный наблюдательный пост, благодаря которому можно было господствовать над всем краем.

Но высота была не единственным достоинством этого места. Его расположение, совершенно исключительное, делает пог настоящей природной крепостью, в которой замок был только одним из элементов. На самом деле эта глыба почти неприступна, кроме как с юга: там она имеет более пологий склон, соединенный с подстилающим пластом, который окружает вершину кольцом неправильной формы примерно в ста пятидесяти метрах ниже нее. В остальных местах отвесные стены высотой от шестидесяти до восьмидесяти метров образуют столь же надежные укрепления, какими были бы возведенные крепостные стены. К востоку от крепости, со стороны, где гора представляет собой наиболее впечатляющее зрелище, платформа вершины переходит в очень узкий гребень, шириной всего несколько метров, который не было нужды укреплять, потому что природа защитила его грозными отвесными скалами высотой метров по сто. На оконечности этого гребня и находился передовой пост обороны Монсегюра, знаменитый барбакан, который во время осады 1244 года был захвачен посреди ночи – причем не обошлось без страшных потерь – баскскими наемниками на службе инквизиции. Из этого-то барбакана они и обстреливали из камнемета стены и внутреннюю территорию замка, отчего вскорости гарнизон сдался и произошла известная трагедия.

Лучше всего помнят именно катарскую историю. Однако тем самым забывают, что первоначально это место не имело никакого отношения к еретикам и что катарский Монсегюр просуществовал всего лет сорок. Раскопки, регулярно проводившиеся на поге с начала века, а особенно с 1956 года, показали, что это место было обитаемым в самые разные эпохи. Прежде всего надо развеять общее заблуждение: те развалины, какие можно видеть сейчас, остались не от того замка, который был осажден инквизиторами, – по крайней мере, некоторые. На самом деле после осады 1244 года крепость занимал королевский гарнизон, и в конце XIII века ее переоборудовали, как все так называемые катарские замки этих краев. Они представляли собой те стратегически важные пункты на ненадежных территориях и близ каталонской границы, которые немыслимо было бы не использовать, даже если придется их перестроить, чтобы они стали еще крепче.

Далее надо сказать, что общий план крепости датируется самым началом XIII века, и это бесспорно, даже если в нем можно заметить некоторые аномалии, дающие повод для различных спекуляций. Но определить, как выглядело здание до 1200 года, абсолютно невозможно. И в этой связи у нас есть небезынтересная информация: в XII веке Монсегюр не входил в список крепостей фьефа Мирпуа, который в то время зависел от графа де Фуа. Это доказывает, что до водворения здесь катаров в 1206 году на поге Монсегюр были разве что развалины.

Ведь населена эта местность была с очень давних времен. Раскопки позволили обнаружить к северу от крепости, но на той же платформе, развалины настоящей деревни. Но так как места было мало, освоение территории происходило вертикально: разные культуры возводили свои постройки над прежними строениями. А поскольку средневековая застройка значительно преобладала над прочими, точно определить, что относится к той или иной эпохе, нелегко.

Тем не менее найдены доисторические предметы, точнее, эпохи неолита: режущий наконечник стрелы типа позднего Шассе (от 3000 до 2000 гг. до н. э.), а также маленькие ножи, отбойник и колющий наконечник стрелы халколитического типа (от 2000 до 1800 гг. до н. э.). Во всяком случае, доисторические племена часто бывали в районе Монсегюра. Большое число культурных следов найдено, в частности, в пещерах Лас-Мортс, Ле-Тютей или на отроге Моранси, не говоря уже о группе пещер в высокогорной долине Арьежа, в окрестностях Юсса-ле-Бен, очень популярной местности благодаря источникам горячей воды, важном центре заселения. Что касается бронзового века и кельтского железного века, они также дают о себе знать остатками жилищ или погребений, довольно многочисленными поблизости.

Римские поселения в районе Монсегюра возможны, но, кроме одной бронзовой монеты III века н. э., никаких доказательств их существования нет; правда, римляне почти не селились на возвышенных местах, предпочитая размещать свои лагеря и сторожевые заставы в долинах, где им было легче контролировать дороги, которые в горах были большой редкостью. Фактически район Монсегюра, похоже, приобрел определенное значение только к концу Римской империи, с приходом вестготов.

Известно, что вестготы оставили неизгладимый отпечаток в культуре большей части Окситании. Они заселили большую территорию между Нарбонном и Аженом, Руэргом и Перигором, Пиренеи, не доходя до Сердани и Комменжа. Эти вестготы, пришедшие из Швеции несколькими волнами нашествия, были далеко не такими «варварами», как хотят нам внушить: прежде всего они не отличались большей жестокостью, чем все остальные народы того времени, и, далее, если они иногда разрушали города, то отстраивали другие и создали блистательную культуру, свидетельства которой приводит археология. Так, благодаря им возникла знаменитая Септимания, позже ставшая Разе, вскорости разделенная на три графства – Каркассон, Нарбонн и собственно Разе, то есть Ренн-ле-Шато, или Ренн-ле-Бен. В рамках вестготского административного устройства уже начинает вырисовываться сеньория Мирпуа, включающая в себя район Монсегюра. После мусульманских вторжений и отвоевания этих земель франками сформировалась феодальная структура; тогда появилось графство Фуа, в зависимость от которого попала сеньория Мирпуа, а значит, и Монсегюр.

В Раннее средневековье жизнь обитателей Монсегюра, должно быть, походила на жизнь всех остальных горцев: чем, кроме скотоводства и скудного ремесла, они могли заниматься в этом бедном, но не сказать чтобы негостеприимном краю, где, по правде говоря, удобнее было скрываться, чем вести доходный промысел? Если бы на поге не поселилась катарская община, то ли чтобы укрыться там, то ли чтобы в уединении медитировать и совершать обряды, сегодня бы никто не говорил о Монсегюре, и развалины замка не возносили бы к небесам загадочный призыв на языке, которого мы даже не понимаем.

Итак, в начале XIII века катары начали посещать пог Монсегюр. У северного фаса стали строиться маленькие домики, образовав настоящую деревню. Один из этих домиков принадлежал лично некой Форнейре, матери местного сеньора Рамона де Переллы, одного из вассалов Рамона-Рожера, графа де Фуа. Это были времена, когда под покровительством графа Тулузского Раймунда VI ересь распространялась по всему Лангедоку. Но катары ощущали угрозу, надвигающуюся с севера: притязания короля Франции на окситанские земли становились все явственней, а катары знали, что Филипп Август воспользуется малейшим предлогом, чтобы ввести войска и аннексировать территорию страны, которая неудобна для капетингской монархии. Этот предлог был налицо – альбигойская ересь, яростно обличающая официальные проповеди и прежде всего наносящая ущерб местным церковникам, лишая их паствы. Филипп Август пытался добиться от папы разрешения на крестовый поход, чтобы пресечь распространение ереси.

Тогда вожди катаров попросили Рамона де Переллу укрепить руины Монсегюра. Рамон перестроил крепость, также зная, что конфронтация неизбежна. В 1206 году Эсклармонда, сестра графа де Фуа, получила consolamentum – высшее причастие, правду сказать, единственное причастие катаров, тем самым войдя в число совершенных среди верующих. В то же самое время один испанец, Доминик де Гусман, который станет знаменитым святым Домиником, поселился в Фанжо, в самом сердце страны, приняв на себя миссию вернуть ее к ортодоксальному учению. Потом в 1206 году произошло убийство Петра де Кастельно, папского легата, которое стало для папы Иннокентия III предлогом, чтобы провозгласить крестовый поход. Жребий был брошен. Симон де Монфор во главе королевских войск разорил страну и добился бесспорных успехов. Но если казалось, что Окситания потеряна для катаров, крепость Монсегюр не подверглась нападению, и в ней поселялось все больше верующих. Поражение при Мюре в 1213 году возвестило конец свободной Окситании и в то же время спокойной жизни катаров. Отныне, чтобы выжить, им надо было прятаться и избегать грозных агентов инквизиции, этой огромной машины для подавления умов и сжигания тел, предоставленной в распоряжение монахов святого Доминика под ответственность Святого Престола. Симон де Монфор умер в 1218 году, святой Доминик – в 1221 году, Раймунд VI Тулузский – в 1222 году. Сын последнего, Раймунд VII, в 1226 году был отлучен, потому что проявлял слишком большую терпимость в отношении катаров и выражал желание отвоевать все домены, которые начали прибирать к рукам северные крестоносцы. Но в 1229 году граф Тулузский был вынужден покориться, согласно договору в Mo между ним и Людовиком IX, на самом деле между ним и Бланкой Кастильской, в чьих руках находились бразды правления королевством до совершеннолетия сына.

Договор в Mo нанес катаризму очень жестокий удар; даже если Раймунд VII вел очевидную двойную игру, он вынужден был пожертвовать некоторыми слишком видными еретиками, чтобы спасти других. Катарам, которых в основном очень хорошо принимало даже католическое население, потому что они оказывали сопротивление французской оккупации, пришлось создать собственную организацию. В 1232 году по предложению диакона Гиллаберта из Кастра они созвали внушительный собор. В ходе этого собрания они официально попросили Рамона де Переллу, который не принадлежал к их числу, но покровительствовал им, согласиться на поселение в деревню всех катаров, которые захотят там укрыться, а также попросили усилить замок. Рамон де Перелла колебался: он знал, что, соглашаясь на просьбу катаров, он ставит себя вне закона и против него могут подняться Церковь и французский король. Но он понадеялся на положение пога Монсегюр, считавшегося неприступным. Наконец он согласился и велел укрепить крепость и гарнизон.

Надо сказать, у катаров были средства, чтобы внести свою лепту в эти приготовления к обороне. Они владели громадной казной, происхождение которой все еще остается несколько загадочным, и поместили ее в подземельях замка. Они щедро платили Перелле и вносили свой вклад в содержание гарнизона.

Монсегюр тогда стал настоящим светочем катаризма, «синагогой Сатаны», как писали некоторые хронисты той эпохи. Многочисленные паломники стекались сюда со всей Окситании, чтобы послушать проповеди «добрых людей». Удивительно, что сенешали короля не сделали ни одной попытки захватить Монсегюр до того, как его укрепления были усилены, и ничего всерьез не предпринимали также против паломников. Похоже, Бланка Кастильская по причинам, которые нам неизвестны, на практике щадила катаров, при этом громко провозглашая, что их необходимо уничтожить. Позиция регентши по отношению к Раймунду VII далеко не была ясной[2]2
  О странной снисходительности Бланки Кастильской к графу Тулузскому см.: Markale, Jean. Le Chêne de la sagesse: un roi nommé saint Louis. Paris: Hermé. 1985.


[Закрыть].

Однако Раймунд VII, находясь в неудобной позиции, должен был предоставлять свидетельства благонамеренности по отношению как к королевской власти, так и к папе. Конечно, он регулярно заявлял протесты против действий инквизиции в его доменах: он очень хорошо знал, что местные епископы и священники куда менее сурово, чем братья святого Доминика, борются с еретиками, и тем самым помогал последним. Впрочем, он добился временной приостановки действий инквизиции в своих владениях на четыре года, с 1237 по 1241 год, и это было относительным успехом. Но в качестве компенсации ему самому приходилось демонстрировать суровость по отношению к некоторым слишком видным «добрым людям»: так, он должен был забрать из Монсегюра альбигойского диакона Жоана Камбитора и еще трех еретиков и сжечь их на костре в Тулузе.

Именно тогда, в 1240 году, умер Гиллаберт из Кастра. Эта яркая фигура катаризма стала легендарной: рассказывали, что он давал consolamentum и проповедовал в нескольких сотнях населенных пунктов под носом у инквизиции, несомненно пользуясь защитой со стороны графа Тулузского. На смену Гиллаберту из Кастра, настоящему главе катарской религии, пришел Бертран из эн-Марти. А через год, чувствуя себя все более затравленным, Раймунд VII был вынужден пообещать королю Людовику IX разрушить замок Монсегюр. Он осадил замок, но, разумеется, это не повлекло никаких последствий: осада была чистой формальностью, да и крепость считалась неприступной.

Представление о том, как в то время мог выглядеть Монсегюр, можно составить на основе письменных документов, в частности рассказов хронистов, а прежде всего благодаря систематическому изучению территории в свете данных последних раскопок.

Сам по себе замок составляет лишь часть оборонительной системы: он имеет небольшую площадь по сравнению с погом в целом. Это только важная часть очень обширного комплекса, соответствующего скальному отрогу, стены которого по всему периметру более или менее отвесны. Если внимательно посмотреть на этот отрог с высоты стен, можно заметить, что освоено было все плато. Очевидно, что проще всего разглядеть военные сооружения. За пределами замка, самой возвышенной точки, можно увидеть укрепления на южном склоне, наиболее уязвимом из-за относительной простоты доступа, как можно проверить сегодня. Передовые укрепления есть и на северном склоне, где их едва можно различить, потому что сейчас они скрыты под растительностью. На востоке аванпост, позволяющий контролировать выход из ущелья Карруле, был усилен расположенным чуть северней наблюдательным постом на Рок-де-ла-Тур, дающим возможность контроля над входом в то же ущелье.

Деревня располагалась на северном склоне между замком и сквозниками, прикрывавшими подступы к ней. Чтобы изолировать поселение с востока и запада, достаточно было самой горы. В этой-то деревне и проживала община верующих и совершенных. На самом деле немыслимо, чтобы эти люди, занятые медитациями и интеллектуальными построениями, могли жить внутри крепости: там располагались солдаты-наемники Рамона де Переллы, и только в случае опасности катары укрывались за стенами.

Площадь замка составляет почти семьсот квадратных метров. В центре находился маленький открытый мощеный двор размером около ста квадратных метров. Вокруг него в три яруса размещались постройки разного назначения – казармы, мастерские, арсеналы и склады. На дозорный путь и к входным укреплениям можно было пройти по трем лестницам. Именно в этой части замка жили воины, которых набрал Рамон де Перелла и которыми в момент осады командовал Пьер-Рожер де Мирпуа. Обычно их количество оценивают в сто пятьдесят человек, но большинство из них, как это было принято, взяло с собой семьи, что заметно увеличило численность населения. Были также конюшни, потому что специально оборудованной дорогой в замок можно было провести лошадей и мулов. Известно, что лошади были очень небольшого роста и превосходно подходили для использования на крутых горных дорогах. Раскопки показали, что гарнизон располагал очень обширным арсеналом: копьями, дротиками, кинжалами и дагами, снарядами для пращи и стрелами. Обнаружили также большие каменные шары, весом от 60 до 80 кг, которые хранились в крепости и использовались в качестве снарядов к метательным орудиям типа требюше.

Занятия этих воинов были достаточно разнообразны. Они обеспечивали охрану укреплений, приводили в порядок или ремонтировали оружие, сопровождали провиантские обозы или охраняли ту или иную особу, покидавшую эти места либо возвращавшуюся в них. Внеслужебное время они, должно быть, проводили за игрой в кости: ведь при раскопках нашли множество костяшек из обычной и слоновой кости.

Восточную платформу замка окружают самые толстые стены – в 4,2 м, что составляет значительную величину. Это место, полностью обнесенное деревянными галереями, лучше всего подходило как для наблюдения, так и для руководства обороной.

На западе, в действительности на северо-западе, находились донжон и обширная цистерна. В последнюю набирали воду, стекавшую с крыш по каменным или терракотовым желобам; переливной желоб позволял обеспечивать деревню, располагавшуюся на террасе ниже донжона. Емкость этой цистерны оценивают в пятьдесят кубометров воды.

В нижнем зале донжона для освещения было проделано пять окон. Четыре из этих окон расположены попарно на противоположных стенах и ориентированы на восход солнца в день летнего солнцестояния. Эта особенность, можно предполагать, дает весомый аргумент тем, кто желает видеть в крепости Монсегюр солярный храм, однако это не более чем один аргумент: мало ли построек, в архитектуре которых принят во внимание восход солнца в день солнцестояния, но не дающих никаких оснований искать в этом религиозную мотивацию. Но поскольку в данном здании учтен и восход солнца в день зимнего солнцестояния, нельзя полностью исключать гипотезу солярного храма, сочетающегося с очень эффективной системой обороны.

Одна дверь нижнего зала выходит на винтовую лестницу, которая ведет на этаж, освещенный четырьмя большими окнами. Именно там находилось жилище сеньора. Этот этаж был снабжен большим камином у южной стены, и только через этот этаж можно было пройти в жилой корпус. Все было прикрыто галереями и черепицей. Но в этой изощренной архитектуре ничего по-настоящему специфического нет. Постройка прежде всего учитывает особенности местности, а работы, предпринятые после осады 1244 года, исказили облик собственно катарского замка.

На южном склоне на пути, по которому можно было пройти в замок, было устроено три сквозника. Этот путь, проделанный в нескольких метрах от крепости, был вырублен в скале и представлял собой нечто вроде короткой лестницы с парой десятков широких ступеней. Южные ворота особо велики – 1,95 × 3,25 м – и были защищены деревянными галереями (hourds) на высоте стен, где могли располагаться защитники ворот. Галереи держались на «воронах», то есть на консольных выступающих камнях, поддерживавших концы балок. Этих «воронов» можно видеть и теперь. До порога можно было дойти через ряд деревянных клетей, отчасти выдвижных, что доказывает: эти ворота, самые уязвимые, были наилучшим образом приспособлены для обороны.

Под защитой этого внушительного массива обитатели Монсегюра, катары, жили в поселении, простиравшемся под стенами замка и на части пога. В первой половине XIII века самый крупный квартал деревни располагался вокруг донжона. Недавние раскопки обнаружили на площади в шестьсот квадратных метров и на пяти уровнях три жилища с пристройками и сетью коммуникаций. Рядом с одним из этих домов находилась цистерна для снабжения водой. Эти деревянные и каменные постройки сообщались между собой узкими лестницами. Они наслаивались друг на друга, как черепица, и, похоже, использовалась любая горизонтальная поверхность. Может быть, чтобы получать горизонтальные плоскости для постройки жилищ, даже насыпали грунт или долбили скалу. В бывшей деревне Монсегюр имеется с полсотни жилищ такого типа. После осады 1244 года немногие оставшиеся жители и, возможно, новые пришельцы поселились ниже, у подножья пога, в месте под названием Пра-де-ла-Глейзо, под нынешней автостоянкой, и только после религиозных войн люди начали селиться в том месте, где деревня Монсегюр находится сегодня, ниже ущелья Карруле, под прикрытием от северных ветров и ближе к плодородным землям равнины.

Ведь на поге Монсегюр надо было выживать. Зимой жилища обогревались простыми очагами, горящими среди камней, причем дым выходил через отверстие в крыше или через дверь. Стенной камин, появившийся не ранее XI века, распространился еще не повсюду, и в Монсегюре им пользовались только в главном зале донжона.

Мебель в жилищах была самой элементарной и состояла из убогого ложа, сундуков, табуретов и скамей. Закрывать комнаты позволяли деревянные двери с железными засовами. Освещали дома свечами и железными масляными лампами типа «калей» (calèlh), то есть с четырьмя горелками. В состав посуды входили кувшины, различные терракотовые сосуды, стаканы для питья и ножи. При каждом жилище был хотя бы маленький водоем.

Можно задаться вопросом, за счет чего жили эти люди, отрезанные от мира на бесплодной горе и не имевшие природных ресурсов. Фактически выжить можно было только за счет скотоводства, которым могли заниматься на склонах, и скудного земледелия. Нельзя исключать и охоту, а также ловлю рыбы в соседних горных реках. Кроме того, никогда, даже в самые трудные периоды осады, не прекращалось снабжение Монсегюра извне: сообщение с внешним миром всегда было возможным. Оставалась проблема воды, и именно эта проблема стала причиной сдачи.

Согласно открытиям археологов, основой питания здесь были злаки, пшеница и рожь. Были обнаружены многочисленные бычьи, бараньи, косульи, кабаньи кости, а также остатки рыбьих костей. Вероятно, мясо хранили здесь в соленом и копченом виде, и его запасы всегда были в изобилии. Пусть питание было не первоклассным, но его вполне хватало, и хроники, повествующие об осаде, не упоминают о голоде.

Жившие здесь катары проводили время не только в медитациях или религиозных упражнениях. В дополнение к пастушеской и земледельческой жизни они были вынуждены активно заниматься материальными делами. Они изготовляли одежды из шерсти баранов, из шкур животных и производили также растительные или минеральные краски, необходимые для окраски этих одежд. Они пряли шерсть на веретенах. Они резали ее железными ножницами и сшивали, используя бронзовые наперстки. Они делали поясные пряжки и шпеньки. Не забывали и о декоративных элементах, подвесках, кольцах и нагрудных крестах, а также о туалетных принадлежностях: пинцеты для выщипывания волос были необходимы для удаления заноз и колючек. И разумеется, они не могли забывать о собственно религиозных или просто символических предметах, таких как знаменитые свинцовые жетоны (méreaux), выполнявшие, вероятно, роль пропусков на тайные собрания, или загадочные пентаграммы, точное значение которых еще далеко не известно.

Можно было бы рассматривать Монсегюр как подобие монашеского поселения: под защитой крепости и занимавшего ее гарнизона катары в деревне как таковой якобы вели жизнь, аналогичную жизни ортодоксальных католических монахов. Но это представление далеко от реальности. Прежде всего надо проводить различие между двумя категориями катаров, совершенными и верующими. Совершенные дошли до высшей степени не только посвящения, но и «чистоты» жизни. Получив по своей просьбе consolamentum, только они могли считаться истинными катарами. Практикуя строгость, сексуальное воздержание, вегетарианство, они, согласно катарским верованиям, были готовы вернуться в Царство Божье, не претерпев нового воплощения с целью очиститься и избавиться от порабощенности материей – созданием Сатаны. Они не могли ни носить оружия, ни заниматься работой, которая считалась унизительной, их делом были медитация, проповеди и отправление культа. Для верующих подобная строгость была не обязательна, потому что они еще не достигли той же степени мудрости и «чистоты». Они знали, что им придется переродиться, чтобы завершить инициацию и полностью очиститься. Поэтому упомянутые запреты, особенно в сфере питания и сексуальных отношений, на них не распространялись. Но из благоговения перед жизнью ни один катар – теоретически – не имел права носить оружия и вести войну.

Так вот, бесспорная военная окраска жизни в Монсегюре заставляет предположить, что его жители в большинстве не были катарами. Кроме того, обнаружение костей животных наводит на мысль, что не все жители были вегетарианцами. К тому же верующие и совершенные вели активный образ жизни, и в повседневной деятельности тех и других принципиальных различий не было. Все это показывает, что в начале XIII века в Монсегюре существовала разнородная катарская община, более близкая к кельтским христианским монастырям Ирландии, чем к цистерцианским аббатствам того времени. К тому же ее религиозное значение было тесно связано с политическим. Возможно, что около 1240 года Монсегюр воспринимали как катарскую столицу, и совершенно определенно, что в нем видели оплот, настоящий символ окситанского сопротивления капетингской оккупации. Результатом этого стали события, которые привели к трагедии 1244 года.

Известно, что в 1241 году Раймунд VII Тулузский был вынужден вновь подтвердить королю Франции свою верность монархии и свою волю продолжать борьбу с ересью. Он даже осадил пог, не слишком усердствуя, что позволяло ему уверять посланцев короля и инквизиторов, что попытки захватить Монсегюр тщетны. Раймунд VII превосходно вел двойную игру. Он ждал лишь удобного случая, чтобы изгнать французские войска и восстановить целостность своих доменов. К тому же, не имея наследника мужского пола, он всеми силами пытался расторгнуть брак с Санчей Арагонской, которая была бесплодна, чтобы жениться на женщине, которая родит ему сына. Но Людовик IX и Бланка Кастильская предпринимали всевозможные маневры, чтобы помешать ему вступить в новый брак; их план был намечен заранее – дочь Раймунда, Жанна Тулузская, выйдет за Альфонса де Пуатье, брата святого Людовика, и в результате графство Тулузское рано или поздно станет ленным владением королевского рода.

В этих условиях Раймунд VII хотел выиграть время. Бесспорно, он пользовался услугами катаров, покровительствуя им, потому что они были врагами короля Франции, а в глазах населения, по преимуществу католического, – представителями сопротивления северным угнетателям. Раймунд VII поддержал бы любую еретическую секту, выскажи она несогласие с королевской политикой. И в 1242 году он стал душой обширного заговора, в который вступили всегдашний противник Бланки Кастильской – Гуго де Лузиньян, граф Маршский, Генрих III Плантагенет – король Англии и герцог Аквитанский, графы Фуа, Комменжа, Арманьяка и Родеза, а также виконты Нарбонна и Безье. Почти вся Окситания объединилась в эту пока что тайную коалицию, и император Фридрих II, радуясь возможности создать проблемы для капетингской монархии, оказывал заговорщикам осторожную поддержку.

К несчастью для окситанцев и, разумеется, для самих катаров, восстание вспыхнуло слишком рано вследствие драмы, которая имела вид мелкого инцидента, но была, возможно, результатом намеренной провокации со стороны королевской власти. На самом деле у Людовика IX и Бланки Кастильской во всем графстве Тулузском были свои осведомители, чтобы не сказать – шпионы. Они не преминули предупредить своих хозяев, что затевается что-то серьезное. Можно выдвинуть следующую гипотезу: Париж был заинтересован, чтобы восстание разразилось как можно раньше, прежде чем заговорщики по-настоящему подготовятся, – это бы оправдало быстрый ввод королевских войск и сделало последний эффективнее из-за неготовности противника. Доказательств этого нет, но гипотеза продолжает существовать, поскольку ее, похоже, подтверждают последующие события.