Текст книги "Монсегюр и загадка катаров"

Автор книги: Жан Маркаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Итак, согласно общепринятой версии, Дагоберт II был последним Меровингом старшей ветви. История гласит, что он вступил во второй брак с Гизелой, дочерью графа Разе, Беры II. Но далее историю невозможно отличить от легенды: от этого брака у Дагоберта II родился сын; королевского отпрыска после гибели отца прятали в Разе, во владениях его деда. Таким образом, благодаря прямому наследнику Дагоберта II род Меровингов никогда не прерывался. Сигиберт IV, сын Дагоберта II, – довольно любопытный персонаж: факт его реального существования не вызывает сомнений, но формально он ничем не подтвержден. Доказательством могли бы послужить, пергаменты, найденные аббатом Соньером в своей церкви, однако их оригиналов так никто и не видел. Вероятнее всего, рассказ о Сигиберте IV, ставшем графом Разе, все же не вымысел: его далекими потомками в XIII веке считались граф Марша Гуго де Лузиньян и герцогиня Бретонская Алиса, союзница Раймунда VII Тулузского, принимавшая участие в феодальной борьбе против Бланки Кастильской и Людовика IX. Какими бы темными и запутанными ни были обстоятельства этой истории, она все же позволяет принять гипотезу о том, что «сокровище» катаров могло содержать некие документы для шантажа правящей партии, династии Капетингов. Дополним эту картину еще одним штрихом, что, собственно, уже сделал за нас Никола Пуссен: стоит вспомнить обстоятельства щекотливого «дела», касавшегося его картины «Аркадские пастухи». Как известно, на этом полотне были изображены окрестности графства Разе, а сам художник, по одной из версий, знал некий секрет, которым он поделился с Никола Фуке, после чего последний оказался в опале. Все эти неясности подчас раздражают, поскольку тайна, чье присутствие ощущается всеми, порождает на свет гипотезы, которые довольно нелегко опровергнуть.

Кроме того, в легенде о Святом Граале немало и других, «собственных» тайн: например, природа этого сакрального объекта или то окружение, в котором он находится, те самые таинственные «хранители Грааля». Вольфрам фон Эшенбах утверждал, что ими были тамплиеры, однако не стоит понимать этот термин буквально, даже несмотря на то, что «бедные рыцари Христовы» заключали союз с катарами. Действительно, тамплиеры довольно часто выступали в роли их покровителей, что шло вразрез с элементарными правилами дисциплины, существовавшими внутри Римско-католической церкви.

Итак, чтобы ответить на интересующий нас вопрос, следует разобраться в двух вопросах: первый – чем же на самом деле был Святой Грааль для действующих лиц этой истории; второй – кем был Иисус Христос для катаров.

Ответ на первый вопрос таится в одном из самых распространенных поэтических и писательских приемов XII–XIII веков: в игре слов или, если на то пошло, в фонетической каббалистике, ярким примером чего служит уже упоминавшийся «Киот Провансалец» Вольфрама фон Эшенбаха. Однако речь сейчас идет о Граале. В тексте Кретьена де Труа он еще не «святой». Это простой сосуд, более напоминающий кельтский котел изобилия и вдохновения, нежели чашу, собравшую Кровь Христа. «Святым» Грааль сделали последователи Кретьена де Труа, продолжившие его роман, и авторы «Перлесво», цистерцианской версии легенды: священное содержимое реципиента (Кровь Христа) дало соответствующий эпитет самому реципиенту (кубку, чаше или фиалу). Поскольку старофранцузский язык еще не обладал устойчивой орфографической нормой, в манускриптах появлялись вариативные формы написания, в том числе и слитные: «sangral», «sangreal» и «sangraal». Так, в XV веке, на страницах английского романа Томаса Мэлори, компилятора артуровских легенд, уже доминирует форма «sangreal».

С этой формы – «sangreal» – и начинается та самая «каббалистическая» игра слов, поскольку положенный пробел между формами «san» и «greal» можно легко перенести: «sang» и «real». В то время как «sang real» в переводе на современный французский язык означает «sang royal», то есть «царская кровь». Итак, можно ли предположить, что таинственный Грааль был просто-напросто «царской кровью», иными словами, образным обозначением династии, ведущей свое начало от королевского рода Грааля, связанного посредством Иосифа Аримафейского с библейским царем Давидом?

Подобная идея кажется привлекательной. Конечно, это всего лишь гипотеза, но она подкрепляется фактом, отраженным во всех версиях легенды: «святой» Грааль был собственностью людей из священного рода, появившегося на свет еще во времена царя Давида. Кем бы ни был герой Грааля – Ланселотом Озерным, его сыном Галахадом «Чистым», Персевалем, Перлесво или Парцифалем, – нужно помнить одно: он всегда приходился племянником Королю-Рыбаку и отшельнику-наставнику (Тревриценту у Вольфрама); он являлся потомком Иосифа Аримафейского (бывшего отпрыском царя Давида); и, наконец, ему принадлежал небесный изумруд, из которого была сделана чаша Грааля.

Конечно, сведения об этой исключительно мифологической династии порой озадачивают: в «роду Грааля» встречаются библейские персонажи, несколько маргинальных епископов и короли, заимствованные из кельтских преданий (например, король Эвелак, в чьем имени отражено название мифического острова Авалона, рая в друидической концепции мира). Однако столь разнородный список преследует одну-единственную цель: показать, что род Грааля никогда не прерывался. То же самое стремление упрочить «ветвь Грааля» побудило Вольфрама фон Эшенбаха рассказать о том, кто последовал за Парцифалем: Лоэнгрин, предок королей Иерусалима и лотарингских герцогов. В конце концов, подобная преемственность приведет к тому, что «царская кровь» Грааля отыщется даже в жилах герцогов де Гизов (прекрасно понимавших, что такое родство будет хорошим козырем в игре за корону Франции). Та же кровь будет струиться и в жилах династии Габсбургов (последние члены этой фамилии, в свою очередь, живо заинтересуются делом аббата Соньера и Ренн-ле-Шато).

Все это сбивает с толку. Но в еще большей степени может сбить с толку информация, взятая из всевозможных «секретных досье», появившихся с недавнего времени в большом количестве: вопрос об их подлинности по-прежнему остается открытым.

Однако обратимся к одной любопытной традиции, бытовавшей в Ренн-ле-Шато, в графстве Разе и во многих других местах: к культу некой Марии Магдалины. В незапамятные времена ей была посвящена церковь в Ренн-ле-Шато. А в XIX веке в той же деревушке появляется башня «Магдала», построенная аббатом Соньером, решившим разместить в ней свою библиотеку. Такое название лишний раз подчеркивает незримое «присутствие» таинственной святой в этих местах.

Чтобы найти этому объяснение, придется обратиться к некоторым катарским концепциям, касающимся личности Иисуса Христа. Надо сказать, что определение места и роли Иисуса было для катаров нелегким делом. Согласно одним катарским учениям, он не был Сыном Божьим: согласно другим, он таковым являлся, но другим сыном Всевышнего был Сатана: в результате весь мир превратился в арену военных действий, поделенную двумя сыновьями, ставшими символами беспощадной борьбы Добра и Зла.

Многие катары считали, что Иисус был ангелом, явившимся пробудить души, уснувшие в ловушке материи. Однако этот тезис понемногу обрастал смысловыми нюансами – вплоть до предположения о существовании второго Христа. Действительно, земной Иисус, распятый на кресте в Иерусалиме, мог быть только «ложным, мнимым», а Мария Магдалина, занимающая привилегированное место подле него, была, очевидно, его сожительницей или даже супругой. Истинный Христос был рожден и распят в мире невидимом; этот «высший мир» не является в понимании катаров Небом – это настоящее поле битвы, где столкнулись два принципа, Добро и Зло[64]64
  Borst, Arno. Les Cathares, p. 142.


[Закрыть]. Земной Иисус, в отличие от своего небесного собрата, жил обычной человеческой жизнью – следовательно, как и у всякого обычного человека, у него могли появиться дети. Кто же стал наследником Иисуса и Марии Магдалины?

Ни для кого не секрет, что «реальная», не подслащенная Евангелиями жизнь Иисуса Христа полна загадок. Начнем с того, что Иисус не мог быть плотником из Назарета – в то время этого города еще не существовало. Подобное суждение появилось в силу того, что Иисус входил в религиозную секту назореев. Далее, вряд ли рождение Сына Божьего произошло в стойле или пещере: это лишь символическое место. Иисус не был беден; согласно некоторым каноническим Евангелиям, он принадлежал к царскому роду Давида. В период с пятнадцати до тридцати лет Иисус словно исчезает из истории – нам ничего не известно о том, где он был в это время и чем занимался. Его манера вести проповедь говорит сама за себя: так может излагать свои мысли человек, обученный ремеслу оратора. Но кто обучал Иисуса? Все это для нас тайна. Порой Иисуса называют «равви», «учитель», что следует понимать в значении латинского «magister», но не «dominus». Подобное звание в то время было предназначено для «докторов» теологии, обязательным условием для которых было вступление в брак. Впрочем, еврейское общество в эпоху Иисуса Христа вовсе не придерживалось позиций целибата; напротив, любой обычный человек должен был иметь семью. Евангелия полностью устранили из жизни Иисуса сексуальный аспект – впрочем, так же они поступили и с Девой Марией. Однако и по сей день непонятно: что могло быть предосудительного в браке Христа? К тому же, согласно самим Евангелиям, Иисус никогда не осуждал брака, в отличие от святого Павла, полной его противоположности.

Анализ некоторых эпизодов из жизни Иисуса, особенно знаменитой сцены «брака в Кане Галилейской», приводит к целому ряду вопросов. Почему Иисус во время пира вел себя как настоящий хозяин дома? Не мог ли это быть его собственный брак? И если его – то с кем? Не с той ли самой Марией из Магдалы? Ведь первой, кому явился Иисус после воскрешения, была она…

О Магдалине (и о спорных вопросах, касающихся ее личности) можно было бы рассказать многое: эта женщина, без сомнения любившая Иисуса, принадлежала к богатому сословию и, скорее всего, была одним из первых его учеников, а не раскаявшейся блудницей, о которой нам прожужжали все уши, в то время как в Евангелии об этом даже не упоминается[65]65
  Подробнее об этой теме см.: Байджент М., Ли Р., Линкольн Г. Священная загадка СПб.: АО «Кронверк-принт», 1993.


[Закрыть]. Все эти и другие догадки понемногу приближают нас к ответу на вопрос, почему в графстве Разе был когда-то распространен культ Марии Магдалины. Согласно одной из легенд, после смерти Иисуса и начавшихся гонений против евреев (в то время христиан считали одной из еврейских сект) Мария Магдалина покинула Палестину и прибыла в Окситанию, возможно, в Массилию (Марсель) или в устье Роны (где ныне город Сент-Мари-де-ла-Мер). Далее, вместе со своими детьми она обосновалась либо в Сен-Боме, где были обнаружены следы ее культа, либо в Разе, где ее культ был не менее распространен. Ее дети продолжили род, поскольку известно, что одна из наследниц этого рода сочеталась браком с северным королем, возможно, с самим Клодио Длинноволосым, отцом Меровея. Таким образом, Меровей, «рожденный от двух отцов» (иными словами, двойного происхождения), был потомком не только франкских королей, колдунов и чудотворцев, но и божественного рода Иисуса и Марии Магдалины, даже если этот Иисус был лишь земным двойником того, кто сражался со Злом в невидимом, высшем мире.

Итак, гипотеза (к несчастью, слишком часто выдаваемая за аксиому) такова: «сокровище» катаров, утаенное в Ренн-ле-Шато или в каком-либо ином месте Разе, являлось документом, подтверждающим существование меровингского потомства, божественной династии, отстраненной от власти каролингскими узурпаторами и их капетингскими преемниками. Такое предположение вполне оправдывает интерес, питаемый Бланкой Кастильской к «сокровищу»: подобный документ заставлял заново пересмотреть вопрос о праве на престол ее сына Людовика IX и, разумеется, всей капетингской династии. Не об этом ли секрете знал Никола Пуссен, передавший его Никола Фуке? Не этот ли секрет удалось раскрыть аббату Беранже Соньеру, сумевшему извлечь из него выгоду – деньги в обмен на молчание? Не обратился ли он в первую очередь к Церкви – хотя бы в силу того, что Римско-католическая церковь играла не слишком достойную роль в деле, касающемся ухода с престола Меровингов и воцарения Каролингов?

На все это можно ответить: «Почему бы нет?» Эта гипотеза ничем не хуже других; ее заслуга в том, что она заставила пошатнуться незыблемый фундамент официальной истории, в большинстве случаев усеченной, полной неточностей и обмана. Однако, к сожалению, в нее попутно врос миф о «Великом Монархе»: грядущий властелин мира, потомок божественного рода, появится на земле приблизительно в 2000 году, в таинственных долинах Разе, словно новоявленный король Артур, очнувшийся от своего спокойного сна на острове Авалон. В сущности, почему бы Авалону не находиться в окрестностях Ренн-ле-Шато? Разве не верили катары в то, что в один прекрасный день император Фридрих II (долгое время подозреваемый в ереси и неоязыческих обрядах) воскреснет и спасет совершенных и верующих, собрав из них новую нацию?

Что на это ответить? Только одно – миф об уснувшем и возродившемся монархе встречается практически в любой культуре: это и король Артур, и Фридрих Барбаросса, уснувший в горах Германии, и тот же Великий Монарх. Поэтому… пускай Великий Монарх появляется в таинственных долинах Разе. Главное, чтобы он не был Антихристом!

Как говорит многословный Жан Робен, «во всех фольклорных традициях у темных сил имеется личный топос, так же, как, например, существует сакральное пространство паломнических мест. Говоря об окрестностях Ренна, можно признать, что таких мест там хватает в избытке. Однако в таком случае следует выяснить, каково то таинственное соотношение между загадочным тиглем (местом) и алхимическим процессом, им производимым. И порой становится невозможно понять, служит ли это место лишь способом передачи определенного воздействия или же это вещее место само порождает эгрегоры (воспользуемся словарем оккультистов) и таким образом намагничивает мыслеформы (все тот же словарь) самих мистификаторов»[66]66
  Robin, Jean. Rennes-le-Château, la colline envoûtée, p. 163.


[Закрыть]. Суровые слова. Должно быть, не зря утесу в окрестностях Арка, возвышающемуся на 666 метров (число Зверя в Апокалипсисе), дали имя Скалы Святого Михаила. Но, как говорил Пеги, «все то, что пригодно для греха, пригодно и для благодати». Именно в таком случае дуализм преодолевает свои противоречия.

Однако существует еще одна гипотеза, касающаяся священного потомства, о котором знали катары. Детальный анализ всех текстов легенды о Граале и внимательное изучение того, что говорится в них о Ланселоте Озерном, ключевом персонаже всего цикла, может привести к любопытным выводам.

Ибо Ланселот Озерный, чье первое, настоящее имя Галахад, не только наследник священного королевского рода Грааля: он его завершение. Ланселот не смог стать королем Грааля лишь по одной причине: из-за любви к королеве Гиневре и, соответственно, из-за греха прелюбодеяния, от которого он не может избавиться. Точнее, причина кроется в том, что его Грааль – это королева Гиневра, образец Красоты, Совершенства и абсолютной Любви[67]67
  Markale, Jean. Lancelot et chevalerie arthurienne. Paris: Imago, 1985. В этой книге я детально изложил мотивацию Ланселота во время поиска Грааля.


[Закрыть]. Однако его сын Галахад успешно завершил поиск Святого Грааля, иными словами, подтвердил торжество «царской крови».

Итак, Галахад – наследник священного рода, но не только по линии отца Ланселота, потомка Иосифа Аримафейского и царя Давида: те же корни и у его матери – знаменитой девы Грааля, приходившейся дочерью самому Королю-Рыбаку. Галахад – этот плод воображения писателей начала XIII века, творивших во времена регентства Бланки Кастильской, – являет собой совершеннейший образец божественного рода, вобравший в себя всю его силу и святость. Именно ему было позволено узнать, что же таил в себе Грааль; увидев то, что было скрыто в нем, Галахад воскликнул, что он познал все тайны мира, – но, едва успев произнести это, он скончался на руках у друзей, поскольку его человеческая природа не смогла вынести такого знания. Иными словами, в тот миг, когда Галахад смог постичь все тайны мира, он достиг Совершенства – того, о котором говорили катары: Галахад узрел божественный Свет, поглотивший его. Но почему он смог его увидеть? Потому, что в тот момент он понял, что в его жилах струится «царская кровь».

Ланселот пережил своего сына. Во время крушения мира короля Артура, наступившего после смерти королевы Гиневры, он стал отшельником и окончил свою жизнь в уединении и молитвах. Все это дает возможность предположить, что в обличье романтического персонажа Ланселота выступал иной, реально существовавший герой: отшельник времен Меровингов, то есть эпохи короля Артура, таинственный святой Фрамбур (или Фрамбо), считавшийся предком Капетингов.

Итак, сформулируем наконец вторую гипотезу: «сокровище» катаров заключалось в знании таинственного и священного рода Грааля, восходившего к царю Давиду. Продолжателями рода были Иосиф Аримафейский и, возможно, Иисус и Мария Магдалина. Род закончился на Ланселоте Озерном, ставшим святым Фрамбо, одним их предков династии Капетингов. Таков был истинный «Святой Грааль», иными словами, таково было генеалогическое древо этой царской линии. Именно такое доказательство могло стать предметом неустанных поисков Бланки Кастильской.

По поводу второй гипотезы можно сказать то же, что и о первой: «Почему бы нет?» Пока что это самое логичное и правдоподобное из всех объяснений, касающихся «сокровищ» катаров, спрятанных четверкой беглецов из Монсегюра, успевших спастись ту в мартовскую ночь 1244 года, за которой последовал день капитуляции крепости и казни катаров. В подобном предположении нет ничего магического или сверхъестественного.

Однако литургия святой Марии Магдалины включает в себя гимн, вторая строфа которого гласит: «Утерянная драхма спрятана в царском сокровище, а камень драгоценный, очищенный от скверны, превосходит сиянием своим небесные светила». Разве это не описание Грааля? Разве это не совет очистить изумруд, упавший со лба Люцифера, чтобы Грааль – «царская кровь», струящаяся в жилах спящих ангелов, – смог наконец засиять во всем своем величии?

Глава VII
ПАМЯТЬ О КАТАРАХ

Финальной точкой в истории катаризма принято считать начало XIV века. Однако если к тому времени ортодоксальному христианству удалось расправиться с катарами, это вовсе не означает, что Церковь смогла уничтожить и их образ мыслей. Вероучение катаров о двух основных началах, находящихся в бесконечной борьбе, отразилось во многих последующих философских системах. В основе толкования мира как места, управляемого силами Зла, в котором человеческая душа ощущает себя пленницей, лежит катарская идея о падении ангелов. Общепризнанным положением любой аскезы является катарский тезис о спасении, достижимом путем отказа от благ земного мира, и об очищении, без которого невозможен путь к Свету. Рассмотрев основные черты христианского мировоззрения, появившегося после уничтожения катарской ереси, можно спросить себя, что стало причиной столь ярой нетерпимости Церкви: в доктрине катаров нет ничего такого, что могло бы шокировать христианское сознание. Следует ли заключить из этого, что репрессиям подвергались в основном люди, утверждавшие, что спасение души зависит прежде всего от человека, в то время как участие в этом Церкви не обязательно? Подобное утверждение вновь прозвучит во времена Реформации.

Действительно, похоже, что Реформация XVI века взяла на вооружение некоторые идеи катаров, чуть ли не дословно повторив их критические высказывания, направленные в адрес Римско-католической церкви. Катары обвиняли ее в том, что ею движет лишь материальный интерес, что она забыла о своей божественной миссии и перешла на сторону Сатаны, помогая ему вводить в заблуждение души, еще верующие в Свет. Суровая духовная аскеза, учение о предопределении судьбы человека, о том, что спасение не принадлежит самому человеку, находится вне его воли, отказ от догмата всеобщности крестной жертвы – все эти постулаты кальвинизма свидетельствуют о том, что реформаторы пошли по тому же пути, который когда-то предлагали катары. Конечно, катарское учение о переселении душ не было принято кальвинистами: человеческое существо может обрести спасение лишь в одной жизни, другой ему не дано. Но несмотря на то что кальвинизм, проникнутый суровым «северным» духом, столь мало соответствовал южному темпераменту, он все же быстро охватил умы южан – и это неслучайно. Как и то, что наибольшее распространение он получил в регионах, отмеченных печатью катаризма.

Однако в данном случае речь идет о преемственности идей, осуществляемой элитарной частью общества, то есть теми, кого можно считать духовными учителями. Если мы обратимся к учению катаров, то, без сомнения, обнаружим в нем отголоски идей их предшественников: богомилов, манихеев и даже ортодоксов. Все это появилось в учении стараниями просвещенных людей, идеологов течения. В то время как другие идеологи, в свою очередь, заимствовали что-либо из катарских традиций, развивая и переосмысливая какие-либо их концепции. Это одно из незыблемых правил истории человеческой мысли. Но не стоит забывать и о другой, не элитарной части общества: что удалось сохранить ей, особенно если учесть, что учение катаров привлекало к себе множество верующих? Было бы странно, если бы катаризм не оставил ни одного отпечатка на повседневном, бытовом уровне, то есть не закрепился бы в том, что мы называем «народной памятью».

Не будем говорить о символах. Неотъемлемое свойство любой символики – закрепиться в памяти и оставаться в ней даже тогда, когда символ теряет значение и ценность. В свое время на свет появились три символа – окситанский, катарский и гугенотский кресты, – о которых можно сказать лишь то, что они словно отлиты на один манер, то есть сделаны по одному и тому же образцу. Особенно это заметно в случае гугенотского креста: в его символике появляется катарский голубь, хотя значение его не соответствует тому, которое вкладывали в голубя сами катары. У кальвинистов голубь означает Святого Духа, и только его. У катаров голубь в большей степени олицетворял душу, освободившуюся из темницы Сатаны и ожидающую того мига, когда можно будет устремиться в высшие сферы.

Пожалуй, именно этот смысл можно увидеть в одном из преданий страны Монсегюр, в легенде о фее, превращавшейся в голубя. Волшебница попыталась спасти человека, дав ему богатство и благополучие, однако эта попытка была бы успешной лишь в том случае, если бы человек соблюдал основной запрет: не произносить слов «фея» или «безумная». Существуют и другие варианты запрета: человек не должен гневаться на фею или бить ее. Или же, как в пуатевинской легенде о Мелюзине, он не должен настаивать на том, чтобы увидеть истинное лицо феи, иначе он не вынесет вида этого сверхъестественного существа. В таком контексте у Мелюзина вполне может быть олицетворением катарского Совершенства, пытающегося спасти людей, околдованных иллюзиями мира-материи, однако в контексте христианской ортодоксии ее образ очернили, превратив Мелюзину в демоническое существо. Из чего можно заключить, что люди в то время еще не понимали смысла послания катаров, гласящего о том, что очищение доступно любому существу. Иными словами, мир еще не был готов вернуться к первозданному Свету.

То же можно сказать и о сказочных образах таинственных женщин, которых порой можно встретить в долинах, на берегу ручья или реки. В Ренн-ле-Шато их называют «mitoune»: молва гласит, что они обольщают молодых людей. Иногда, подстерегая свои жертвы на берегу реки, они принимают обличие прачек: это довольно распространенный фольклорный образ, встречающийся и в Бретани, – однако этих «Ночных прачек» следует остерегаться еще больше, чем «mitoune». Мы не ошибемся, если скажем, что все эти «mitoune», все эти «Ночные прачки» или пиренейские «Белые Дамы» не что иное, как образное воплощение Ереси в умах деревенских жителей. Обольстительные и опасные волшебные создания, способные погубить того, кто попадется им в руки, подобны еретическим доктринам, обольщающим тех, кто рискнет пойти наудачу, не проявляя осторожности и не придерживаясь общепринятых догм, иными словами, тех, кто не склонен к конформизму. Столь негативные образы, фигурирующие в легендах, появились в результате планомерного осуждения всего того, что считалось в те времена маргинальным.

Но порой бывает обратная ситуация: ересь, или попросту маргинальная мысль, скрытая в том или ином странном обличье, вновь обретает утраченное влияние – и в таком случае ей вновь приходит на помощь устное народное творчество. Так совершенно безобидные, на первый взгляд, сказки и предания на самом деле оказываются осовремененной версией древних верований. Действительно, народная память ничего не забывает.

Возьмем, к примеру, широко известную сказку о красавице и чудовище. В каждой провинции этой истории придают различные оттенки: меняются детали, появляются новые подробности – но сюжет остается неизменным. Речь идет о девушке, которой приходится расплачиваться за неосторожность отца: ее отдают таинственному чудовищу, наделенному некими сверхъестественными способностями. Чтобы спасти жизнь своего отца, она должна стать супругой чудовища, то есть преодолеть отвращение к монстру. Если она выдержит это испытание, то в один прекрасный день чудовище превратится в прекрасного принца, бывшего все это время под заклятием колдовских чар.

Однако история может варьироваться. Порой девушке не удается преодолеть отвращение, и чудовищу приходится еще долгое время ждать от нее того спасительного деяния, которое вернет ему прежний облик. Или же девушка нарушает некий запрет: задает запрещенный вопрос или узнает тайну чудовища, его истинное лицо. В таком случае чудовище вынуждено уйти в другие края, а девушке приходится искать его. Чтобы найти своего суженого, она должна износить три пары железных туфель.

Символический смысл этой истории прост. Чудовище, то есть заколдованный принц, – это падший ангел, плененный Сатаной, заключенный им в материальную оболочку (отсюда безобразный облик героя). Единственной возможностью ангела вернуть свой прежний облик становится бескорыстная любовь девушки. Итак, рассматривая этот частный случай в свете доктрины катаров, мы прекрасно видим общий замысел, основную идею катаризма: мир несовершенен и охвачен силами зла лишь потому, что ему не хватает милосердия, совершенной любви. Вновь вернув в этот мир совершенную любовь, можно искоренить зло, освободить душу, плененную им. Преимущество сказки в том, что она может передать эту прекрасную идею, не прибегая к долгим объяснениям или теоретическим доказательствам. Сказка трогает душу, а не разум – в этом причина столь длительной жизни духа катаров.

Другим свидетельством этой «долговечности» служит не менее популярная сказка, в основном известная как «Тело без души». Как и у первой легенды, у нее множество версий, особенно в Стране Басков и Бретани, где эта тема получила наибольшее распространение. Ее главный персонаж – чудовище с поистине дьявольскими наклонностями: этот ненасытный монстр, не брезгующий человечиной, творит свои черные дела, в частности требуя от жителей страны отдавать ему каждый год самую красивую девушку, как правило, принцессу. Наконец отважный юноша (или человек зрелых лет в других версиях) решает победить монстра; однако сначала герою приходит на помощь «супруга» монстра-людоеда. Она предупреждает юношу, что одолеть чудовище в честном бою невозможно – он неуязвим, поэтому она будет действовать хитростью, то есть попытается узнать его секрет. И ей это удается – «Тело без души» рассказывает ей следующее:

«Я не могу умереть, потому что моя душа хранится в тринадцатом яйце куропатки, сидящей в зайце, которого не поймает ни один охотник. Заяц спрятан в утробе страшного волка, пожирающего все, что он видит. А волк находится в чреве льва, который вселяет ужас во всех»[68]68
  Markale, Jean. Contes populaires de toute les Bretagne. Rennes: Ouest-France, 1977, p. 107.


[Закрыть].

Такую версию легенды можно услышать в Верхней Бретани, но в Нижней Бретани эта история сохранила массу любопытных подробностей:

«Я был рожден от русалки и волка, и мое имя – Тело без души» – «Как? – спросила принцесса. – Тело без души? Но как в таком случае ты можешь жить?» – «Благодаря великому духу, придающему мне необычайную силу. Но мое могущество несравнимо с тем, каким бы оно стало, если бы я мог овладеть своей душой» – «Так, значит, у тебя все же есть душа, только она не с тобой?» – «Увы, – произнес Тело без души, – она не со мной. Если бы я вернул ее себе, не было бы ничего такого, чего бы я не мог сделать. Обретя душу, я перевернул бы мир вверх дном» – «Но ты, наверное, мог бы легко вернуть ее себе?» – «Увы, это слишком сложно. Множество раз я пытался ее обрести, но никогда не мог добраться до нее. Именно поэтому меня навсегда отправили на остров посреди моря. Однако моя душа не так далеко от меня… приблизительно в десяти милях, на другом огромном острове»[69]69
  Markale, Jean. La tradition celtique, p. 205.


[Закрыть].

Этот отрывок из сказки (повторимся, из народной сказки, сохранившейся в устной традиции), без сомнения, содержит в себе двойной смысл, точнее, дополнительный оттенок, в котором легко распознать катарскую концепцию дуализма. Согласно этой доктрине, в любом существе есть три основополагающих начала: тело, душа, дух. Правда, после подобного утверждения возникал вопрос: как отличить дух от души… Однако это вечная проблема: «инь» и «ян», «animus» и «anima», всевозможные споры по поводу точного определения «mens» и «spiritus», представления об «астральном теле» и «эгрегоре», используемые различными оккультными школами… Вплоть до сегодняшнего дня ни у кого нет точного ответа на этот вопрос – и катары не исключение из правил. Тем не менее, каково бы ни было точное значение этих понятий, катары, придерживавшиеся идей крайнего дуализма, уверяли, что Сатане удалось обольстить лишь «треть» ангела, иными словами, лишь его душу, но не дух. Некоторые из них утверждали даже, что при любом воплощении (которое равноценно падению) ангельская душа оставляла свое тело на небесах, в то время как в материальную оболочку ее заключал Сатана. Однако связь между душой и телом – то есть дух – оставалась в некоем промежуточном мире: в этом мире-посреднике, расположенном между небом и землей, дух, как Элохим, «носился над водою», отыскивая своего двойника, душу. Если же духу удавалось найти ее, то наступало озарение: существо становилось катаром, то есть совершенным. Иными словами, дух в концепции катаров напоминает ангела-хранителя, без которого невозможно слияние двух начал, разъединенных силами зла.