Текст книги "И унесет тебя ветер"

Автор книги: Жан-Марк Сувира

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Глава 36

Та же ночь.

23.00. С одной стороны стола заседаний – Мистраль и Венсан Кальдрон, с другой – Жак Тевено. Перед психиатром разложены ксерокопии фото из альбома, некоторые отмечены яркими стикерами. Полицейские слушают очень внимательно. Но прежде чем приступить к изложению своих выводов, Жак Тевено достал из чемоданчика непочатую бутылку портвейна.

– Мой любимый. Да и вы, Людовик, по-моему, уже его пробовали. Рюмки не захватил – уверен, у вас есть все, что нужно.

Полицейские заулыбались.

– В этой истории все упирается в зеркало, – продолжил Тевено. – И в зеркале-то я, смею надеяться, отыскал разгадку. Прошу вас обоих внимательно вглядеться в эту пару фотографий, отмеченных желтым ярлычком.

Заинтригованные Мистраль и Кальдрон взяли пару листов, протянутых психиатром. Мистраль облокотился на стол, оперся подбородком на руки и переводил взгляд с одного оттиска на другой. Кальдрон делал то же, опершись на стол скрещенными руками. Все трое молчали.

Через несколько минут полицейские оторвали от снимков разочарованные, растерянные, вопрошающие глаза.

– И что же? – спросил Тевено.

– Да ничего, – отозвался Кальдрон. – Что-то непонятное. На одной фотографии Франсуа сидит за столом с карандашом и тетрадкой. Карандаш в правой руке. На другой странице совершенно такой же снимок, но карандаш в левой руке.

Жак Тевено был очень доволен эффектом.

– Вот-вот, неплохо. А вы что скажете? – обратился он к Мистралю.

– Похоже на игру «найди десять различий», – ответил комиссар. – Карандаш я заметил, но дело, наверное, не в этом?

– У вас тут есть зеркало? – спросил психиатр.

– В туалете.

– Пойдемте.

Тевено забрал ксероксы, и все трое пошли в туалет.

Психиатр поднес к зеркалу одну из страничек:

– Что вы видите?

– То же самое, только наоборот.

– Превосходно! Вот вы и раскрыли свое дело. Теперь можем вернуться в кабинет.

Пока полицейские шли обратно следом за психиатром, в голове их роились только вопросительные знаки.

Тевено опять положил ксероксы перед собой.

– Перед вами одна очень редкая загадка генетики: ее называют «зеркальные близнецы».

Полицейские по-прежнему ничего не понимали. Жак Тевено указал на фотографии карандашом:

– Один правша, другой левша. У одного на голове пробор справа, у другого слева. Один и тот же человек в двух экземплярах. Людовик, когда вы смотрите на себя в зеркало, вы, как и все, видите перевернутое изображение. Изображений два, человек один. А тут не так, – похлопал по фотографиям Тевено. – Человека два, изображение одно. Истинные близнецы, но один зеркален другому!

Мистраль и Кальдрон на ходу сопоставляли пояснения психиатра с материалами дела.

– Иначе говоря, когда они стоят друг напротив друга – все равно что смотрятся в зеркало.

– Именно так! Захватывает дух, да?

– И вся генетика одинакова?

– Абсолютно вся, кроме отпечатков пальцев.

Мистраль, качая головой, размышлял, как это соотносится с убийствами. В Уазе из трех случаев в двух был левша, в одном правша. Следы ДНК в Уазе и в Париже одинаковы. Но ведь внешне Бриаль и Эмери совершенно не похожи, даже учитывая, что они не просто близнецы, а зеркальные…

– Я открою портвейн?

– Открывайте, а я схожу за рюмками, – ответил Мистраль.

В Восемнадцатом округе хозяева и некоторые завсегдатаи баров, откуда звонил Эмери, узнали по фотороботу посетителя, который даже позвонить не мог – до того был пьян. Все говорили: «Жуткая рожа, вся изранена – да и неудивительно, если так пить!» Один клиент в одном из баров рассказал, что никак не мог понять, зачем этот мужик ищет общий телефон, когда у самого в руках мобильник. «Я его спросил, а он мне: „А что, это идея!“ Я помог ему выйти на улицу, он даже не мог подняться на три ступеньки. А потом пошел, держась за стенку».

Поль Дальмат и Жерар Гальтье не спеша пили портвейн. Они с интересом слушали, как Жак Тевено излагал научные сведения об истинных и зеркальных близнецах. Мистраль взглядом предоставил слово Дальмату:

– Ну и что рассказала Одиль Бриаль?

– Тихо плакала, – отозвался Дальмат, – а Ингрид ее утешала. Я рассказал про ДНК, про мобильный телефон. Она делала вид, будто ей все равно, но все поняла. А когда вы нас вызвали, я как раз рассказывал ей про апостола Фому.

– Апостола? При чем тут апостол? – удивился Мистраль.

– Вы имели, конечно, в виду – про Дидима.

Психиатр и Дальмат понимающе переглянулись.

– Ну да, Дидима! Конечно, именно так.

– Вы не могли бы нам что-нибудь объяснить, чтобы мы не торчали в офсайде? – Кальдрон обращался одновременно и к Тевено, и к Дальмату.

Дальмат все тем же монотонным голосом, к которому все уже начали привыкать, продолжил:

– Думаю, что разгадал эту историю, опираясь на цитаты из Экклезиаста. Когда убийца пишет: «И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем, ибо все – суета и ловля ветра!», еще: «Время искать и время терять; время сберегать и время бросать», – я снова вспомнил о потерянном поколении, теме романа Хемингуэя «И восходит солнце». Разлученные при рождении близнецы ищут друг друга, потому что каждый знает, что у него есть брат. Но потом они будут вновь разлучены и осуждены на жизнь в аду разлуки – из-за своих убийств. Вот как я рассуждал.

В кабинете наступила тишина, Мистраль нарушил ее первым:

– И при чем тут Фома? И кто такой Дидим?

Дальмат улыбнулся одними губами.

– Одиль Бриаль все время называла меня кюре, я и решил прочитать ей проповедь. Фома в Евангелии назван Близнецом, по-гречески «близнец» будет Дидим. Не мог же я ее разочаровать, хотя позже она меня и окрестила сатаной.

Всем присутствующим – и полицейским, и психиатру – очень понравился тон рассказа Дальмата: очень спокойный, но не лишенный юмора.

– Жерар, что Вивиана Бриаль?

– После моего рассказа с «картинками» она разрыдалась. Потом высморкалась, выпила воды и принялась меня ругать. Я думал, она уже расколется – не тут-то было! Но если дойдет до близнецов, тяжело ей будет держаться.

Лицо Мистраля в сгущающейся темноте выглядело заостренным еще больше. Он уже и не помнил, сколько с утра заглотил чашек кофе и таблеток аскорбиновой кислоты. Побаливал желудок, и Мистраль понимал: ему не устоять против изнеможения, которое постепенно овладевало им. Ныли также спина и плечи, а колющая боль в голове мешала нормально разговаривать. Только заряды адреналина еще поддерживали в нем хотя бы минутные всплески энергии.

Гипотеза о зеркальных близнецах и перспективы, которые она давала для расследования, словно впрыснули в него хорошую дозу, но теперь он чувствовал, что ее действие заканчивается.

Мистраль торопливо листал блокнот.

– У нас есть хорошая мысль о том, кто совершал убийства, но почему убиты именно эти женщины, мы все еще не знаем. Есть идеи?

Вопрос Мистраля поубавил оптимизма у присутствующих. Никто не мог пока на него ответить.

Полночь. Все, кто собрался в кабинете Мистраля и теперь молча размышлял о причинах убийств, вздрогнули от телефонного звонка. Поговорив несколько секунд, Мистраль нажал кнопку спикерфона, чтобы разговор слышали все. На проводе был старший группы, занимающейся поисками Эмери в Восемнадцатом округе.

– Я говорил, что благодаря фотороботу мы напали на след этого типа. Во-первых, его узнали во всех барах, откуда он звонил на ФИП. А теперь я стою перед большой башней, которую видно с Окружного бульвара, у ворот Ла Шапель. Там подростки его официально опознали, видели его два вечера подряд – вчера и сегодня. Видели, как он выходил из башни, но как возвращался – не заметили.

– Оставайтесь там. Сейчас я буду! – Организм Мистраля получил новую мощную дозу адреналина. – Там их на месте человек десять. Я поеду с Венсаном – этого довольно. Остальные продолжат допрос. Но на случай надобности будьте на связи.

– Я тоже хотел бы поехать. – Дальмат произнес это твердо и громче обычного, что всех удивило.

Мистраль строго посмотрел на него.

– Этим делом занимался мой отряд, – решительно произнес Дальмат. – Если мы арестуем этого человека, я бы хотел быть на месте и составить протокол.

Мистраль кивнул.

Кальдрон выехал со двора на набережной Орфевр медленно, без мигалки, без сирены, не зажигая фонарика «Полиция». Спокойно. Так едут домой после долгого рабочего дня. Он пропустил несколько машин, а через сто метров остановился на красный свет.

– А почему мы едем так медленно?

– Поль, если бы мы вылетели, как из пушки, нам на хвост упали бы журналисты на мотоциклетах, которые крутятся возле дома № 36, и торчали бы у нас над душой во время операции. Вот выедем на Севастопольский – там врублю скорость.

Выехав на бульвар Ла Шапель, Кальдрон опять выключил мигалку с сиреной, которые задействовал у Шатле. Машина ехала быстро, но не обращая на себя внимания.

Мистраль обернулся к Дальмату:

– Поль, в полиции все просто. Берем убийц, отдаем под суд, а сами никого не судим. Вы понимаете, о чем я?

– Совсем не понимаю.

В центральном участке Девятого округа трое молодых полицейских с тоской ожидали, когда им закончат мылить шею. Их бригадный командир разбушевался. Он только что узнал, что Оливье Эмери, проходивший по делу о шуме в квартире и выдающий себя за полицейского, несколькими днями раньше был задержан этим патрулем за то, что мочился на улице. Он позвонил в свой штаб, а тот передал информацию в штаб криминальной полиции.

01.15. Оливье Эмери вышел из метро и направился к своей башне. Помня, что с ним сегодня было, он шел осторожно, присматривался к редким прохожим на улице. Несколько раз убедился, что бритва хорошо держится на шнурке и готова к бою.

Глава 37

Среда, 27 августа 2003 года.

01.15. Сторожа в башне нет. Фамилии Эмери на почтовых ящиках нет. Посовещавшись с Мистралем и Кальдроном, полицейские сели в лифт, доехали до последнего, двадцать девятого этажа и пошли пешком вниз, проверяя таблички на дверях там, где они имелись.

Мистраль, Кальдрон и Дальмат отошли от подъезда в сторонку поговорить с двумя девушками, которые вечером видели, как человек, совпадающий по описанию с Эмери, выходил из башни. Девушки все время хихикали от смущения и вертели в руках мобильники. Как возвращался тип с изуродованным лицом, они не видели. Два вечера подряд он проходил мимо их компании, и парни говорили, что мужик больно наглый: смотрит, не отводя глаз.

Девушки ушли. Кальдрон стал следить по рации за медленным продвижением группы по этажам. Квартиры без табличек они помечали, чтобы установить их владельцев, когда спустятся.

Подъехала машина. Из нее вышли трое парней лет двадцати и громко попрощались с оставшимися. У подъезда их встретили трое полицейских. У одного из парней лицо было обмотано бинтами.

Кальдрон показал ребятам удостоверение, хотя и знал, что смысла в этом нет: те и так понимали, что он из полиции. Ребятам дали фоторобот.

Они переглянулись.

– Этот? Видали, ага.

– Здесь?

– Ага, тут, в башне. Живет он тут дня три. Два раза видали.

– На каком этаже живет?

– А не знаю. Жуткий мужик, непростой! Вон, сегодня кореша моего порезал. Идем себе, да? Радио слушаем. Навстречу нам этот ублюдок. Взял и толкнул моего кореша, да? Мы ему говорим: «Извинись, да? Так не делают». А он сразу раз – бритвой! Мы даже не видели, как он ее достал, да? И прямо ему по лицу. Пятнадцать швов на лице ни за что, да? Как раз из больницы приехали. Ну и все.

– Надо в полицию заявить. Если все так и было, если можете подтвердить, – посоветовал Кальдрон.

Парни немного замялись и не решались смотреть друг на друга.

– Ну да, верно… надо в участок… да куда торопиться, до завтра подождет… Сейчас спать хочется… А вы зачем его ищете?

– Разговор есть. У вас документы при себе? Будем вас вызывать как свидетелей.

Парни боязливо дали Кальдрону свои документы, а тот переписал данные в блокнот. Парни вошли в башню. Полицейские по рации доложили, что закончили осмотр двадцать пятого этажа.

* * *

01.30. Не зная, возвращался ли Оливье Эмери домой, полицейские отошли метров на тридцать от башни и спрятались за пикапом. Через стекла машины им было прекрасно видно, кто проходит мимо, а мимо в такой поздний час практически никто и не проходил. Кальдрон продолжал вести переговоры с отрядом в здании, из предосторожности надев наушники.

Оливье Эмери уже несколько минут наблюдал за подъездом. Все казалось спокойно. Он пять раз потер затылок и глаза: приступа от удара не случилось, но и боль не унималась. Глубоко вдохнул, выдохнул и шагнул из своего укрытия. Дорогу пересек мелкими перебежками. До подъезда башни оставалось метров двадцать. Все было тихо, и сам он бежал по-прежнему молча. Десять метров осталось Эмери до подъезда. У самой двери он резко остановился: не попасть бы в капкан в этом самом месте. Подъезд был освещен парой лампочек, которые еще не успели разбить. Прежде чем войти, он осмотрелся. Внутри – никого.

Он еще больше насторожился, оглянулся в последний раз. Свет подъездной лампочки осветил его лицо, и трое полицейских тотчас его узнали.

Оливье Эмери вошел в здание. Когда он скрылся из виду, Мистраль, Кальдрон и Дальмат бегом бросились следом. Эмери ничего не подозревал. Вбежав в холл, Кальдрон заметил, что все шесть лифтов стоят на первом этаже. Он поскорей нажал на кнопки. Двери лифтов раздвинулись – никого. Мистраль с Дальматом осторожно открыли дверь пожарной лестницы и прислушались. Кто-то бегом поднимался по лестнице – были слышны шаги.

Мистраль поспешно подозвал Кальдрона:

– Венсан, немедленно сообщите ребятам на этажах, что Эмери в башне, поднимается по пожарной лестнице. Пусть бесшумно пойдут ему навстречу и определят, на каком он живет этаже.

Мистраль с Дальматом бросились вдогонку за Эмери по винтовой лестнице. У того была фора этажей пять. Перила кое-где были сломаны, стены и потолок все исписаны, изрисованы, почти все выключатели выдраны или разбиты. На площадках повсюду громоздились велосипеды с детскими колясками. Мистралю казалось, он пробирается через хаос по какому-то туннелю.

Полицейские спешили, перепрыгивая через ступени. Кое-где еще оставалось аварийное освещение. Видимость практически нулевая – меньше метра. У Мистраля началась одышка, в боку кололо, ноги отваливались. Собственное тело внезапно призвало его к порядку. Он остановился.

– Вам нехорошо?

– Нет-нет, все в порядке, просто слушаю, далеко ли отстаем.

Дальмат даже не обратил внимания на ответ Мистраля: и так было понятно, что здоровье не позволяет ему продолжать погоню.

Хлопнула дверь парой этажей выше. Мистраль и Дальмат опять побежали. Комиссар открыл дверь девятого этажа. На площадке темным-темно. Он медленно пробирался вперед, тараща глаза, напрягшись всем телом, обеими руками сжав револьвер. Длинный коридор перед ним был освещен только аварийными лампочками. Никого, пусто. Мистраль и Дальмат кинулись на лестницу – Дальмат впереди. Они поднимались молча, медленней прежнего, затаив дыхание, стараясь почуять какой-нибудь звук, который мог издать Эмери. Мистраль совсем запыхался, сердце колотилось, револьвер он из предосторожности опустил к ноге дулом вниз. Дальмат поднимался в шаге перед ним.

Оливье Эмери вдруг встал. Тревога!

Закрыв глаза, задержав дыхание, он смутно расслышал еще далекий звук шагов, спускающихся по лестнице. В такую позднюю пору это могла быть только полиция. Охота подходила к концу – зверь попал в загон. Эмери понимал: если он затаится в квартире, его обнаружат не позже чем через сутки. Значит, это не вариант. Оставалось одно: бежать по лестнице, рискуя нарваться на группу встречающих, что наверняка ожидают его у лифта.

В тот же час Жан-Пьер Бриаль проснулся весь в поту, в отчаянии. Сердце его колотилось, как будто ему сию минуту грозила опасность. Он поднялся и стоял неподвижно посреди комнаты. В башне была западня, и там в одиночестве бился Франсуа.

Дальмат, держа в руке револьвер, на бегу открыл дверь на одиннадцатый этаж. Там тоже было темно. Мистраль у него за спиной спрятал оружие и включил вместо фонарика свой мобильный. Слабый свет позволял им видеть на несколько метров перед собой.

Полицейские медленно шли вперед. Поперек длинного коридора стояли коляска, детские четырехколесные велосипеды, тележка из супермаркета, стиральная доска – должно быть, на выброс. За ними и прятался Эмери. Вдруг он встал прямо перед полицейскими, метрах в восьми. Руки на затылке. Дальмат, готовый стрелять, наставил револьвер, целя в голову Эмери. Мистраль заново включил телефон: его свет ослаб. Они разглядывали Эмери, а тот их. Эмери анализировал ситуацию: «Шеф с семинаристом перегораживают коридор, остальные заходят сверху. Шанс есть. Медлить нельзя. У семинариста револьвер, но стрелять он все равно не решится – начну с него».

Дальмат медленно заговорил:

– Подойди сюда, Жан-Пьер, надо поговорить.

– Не смейте так меня называть! – в истерике завопил Эмери. – Вы не имеете права!

– Жан-Пьер – два тела, одна душа, так ведь? Один отражает другого в зеркале – верно?

– Молчать, сука! – закричал Эмери, совсем потеряв рассудок и контроль над собой.

Он шагнул вперед, руки все так же на затылке.

«Не могу больше слышать эту гниду! Не могу!»

Дальмат доверчиво опустил револьвер. Мистраль, припомнив, что говорили парни на улице, заорал:

– Стой! У него же бритва!

Через тысячную долю секунды лезвие бритвы вонзилось Дальмату в лицо, оставив длинный кровавый след. Лезвие рассекло скулу, щеку, губы, подбородок, руку, которой Дальмат инстинктивно прикрылся. Он выронил оружие, вскрикнул от дикой боли и схватился за лицо. Эмери с раскрытой бритвой кинулся на Мистраля и столкнулся с ним. От первого удара, метившего в сонную артерию, Мистраль уклонился. В борьбе его мобильник упал и раскололся – пропал единственный источник света, позволяющий видеть Эмери. Мистралю не удалось перехватить его руки: он каждую секунду ждал нового удара бритвой – ведь ничего же не видно. Эмери удалось вырваться, он убежал на лестничную клетку.

В тот же час Жан-Пьер Бриаль у себя дома в Уазе терзался муками и отчаянием. Он чувствовал, как уходит из него жизнь его близнеца. Не в первый раз они с ним убивали людей. Особенно женщин. С тех пор как наконец нашли друг друга, стали вместе скитаться, сменив неполноценное «я» на подлинное «мы», они убивали много и по-разному. Жан-Пьеру это нравилось, а Жан-Пьер его слушался. Не раз и не два им приходилось бежать в последний момент в другие края. Брат убил ту журналистку, что все раскрыла, а с ней еще двух женщин – «сбить со следа легавых», – как он объяснил. Жан-Пьер устроил эту бойню, чтобы Жан-Пьера выпустили из тюрьмы. Теперь Жан-Пьер боялся, что убьют Жан-Пьера.

Дальмат чувствовал жгучую, все более невыносимую боль по всему лицу. Он зажимал рану рукой, но кровь все равно текла через пальцы по шее, затекала в рот. Пошатываясь, на ощупь он стал отыскивать кнопку лифта. Эмери, преследуемый Мистралем, кинулся на площадку второго этажа, а оттуда к окну в дальнем конце коридора. Окно выходило на улицу. Всего второй этаж. Эмери быстро сообразил, что может спрыгнуть без риска.

На последнем дыхании, но подгоняемый безумной яростью, Мистраль в темном коридоре схватил Эмери за шею. Эмери отбивался изо всех сил, размахивал бритвой наугад, порезал Мистралю руки. Чтобы скорее со всем покончить, он попытался схватить Мистраля за горло, но почувствовал, как ему заломили руки. Эмери завопил от боли. Полицейский из группы, спускавшейся с верхних этажей, пришел на помощь. Эмери сам себе изранил бритвой лицо и ладони. Руки Мистраля тоже были в крови. Мистраль слышал, как часто и сильно колотится сердце. Он провел рукой по лицу, по шее – убедился, что не ранен. Мистралю было страшно, заболел живот – в том самом месте, где оставался шрам от удара ножом, полученного зимой. Его разобрал нервный смех. Вернулся прежний Мистраль.

Потом подъехали всякие службы – прежде всего «скорая помощь». Жители башни стали выходить из квартир, фотографировали и снимали на видео мобильными телефонами все, что могли только снять, чтобы затем продать прессе или выложить в Интернете. Потом на «бал» явились журналисты. Поскольку полицейские не горели желанием сниматься и давать интервью, героем ночи стал паренек, раненный бритвой Эмери за несколько часов до того. Он упивался славой и все рассказывал. Чем больше его снимали, тем в больших подробностях он расписывал, как столкнулся с этим зверюгой, что налетел на него с бритвой в руках. Его приятели, стоя в сторонке, хохотали и хлопали себя по ляжкам.

Мистраль держался в стороне от общей суеты. Кальдрон подошел к нему. Один из офицеров дал шефу свой телефон. Мистраль подробно изложил все Бальму.

– Браво! Решающий гол в добавленные минуты. Отличная игра! Можешь идти в раздевалку и принимать душ.

Под присмотром полицейских из сыскной бригады Эмери оказывали первую помощь в фургоне «скорой». Другие полицейские оцепили машину, чтобы не подпускать журналистов и зевак. Мистраль подошел к врачам. Эмери лежал на носилках, его только что перевязали. Бинты перехватывали руки, шею, полностью закрывали одну сторону лица. Порезов у Эмери было много, но все неглубокие. Он равнодушно уставился в какую-то точку над собой. Мистралю было интересно увидеть вблизи этого человека с лицом, изборожденным глубокими старыми шрамами. Из правой руки у него торчала игла капельницы. Мистраль спросил, может ли обратиться к Эмери, врач кивнул.

– Как ваше имя? Оливье Эмери? Жан-Пьер Бриаль? Франсуа Бриаль?

Мистраль внимательно смотрел на Эмери. Секунд через двадцать тот оторвался от своей точки в зените и обернулся к Мистралю. Тусклые, без всякого выражения глаза остановились на комиссаре. «Невероятно! – думал Мистраль. – Он смотрит на меня, но совершенно не видит. Как будто его взгляд направлен внутрь самого себя».

Постепенно взгляд раненого прояснился, обратился наружу.

Эмери пристально посмотрел на Мистраля и с трудом переспросил:

– Что вы сказали?

– Как ваше имя?

– Франсуа Бриаль.

– А Оливье Эмери?

– Это имя я взял двадцать лет назад. У меня на него тоже легальные документы.

– В какой квартире вы здесь живете?

Взгляд Франсуа Бриаля опять помутился.

– В сто восемнадцатой. – Глаза его снова обратились в глубь себя. Он вернулся в свой мир.

Мистраль и врач вышли из фургона. Эмери по-прежнему сторожили двое полицейских. Они приковали его за руки и за ноги наручниками к носилкам.

– Я ввел ему успокоительное и большую дозу обезболивающего. Он жалуется на сильную головную боль, потому что его побила шпана. Порезы бритвой неглубокие, тут никакой опасности. Но его, полагаю, надо серьезно обследовать с психологической точки зрения. Когда ему оказывали первую помощь, он вел себя очень странно. Говорил со мной так, как будто не о нем речь. Отвечая на вопросы, говорил не «я», а «мы» и смотрел на меня невидящим взглядом. Очень неприятно.

– Когда можно будет его допрашивать?

– Через несколько часов. Я написал, какие процедуры надо ему сделать в «Куско» [20]20
  «Палата Куско» – охраняемая палата в Парижском госпитале для содержания арестованных.


[Закрыть]– только обычные анализы да рентген.

Врач внимательно посмотрел на Мистраля:

– А сами вы как? У вас вид человека на исходе физических сил. На чем держитесь? На амфетаминах?

– Ни на чем. Все у меня прекрасно!

Машина «скорой помощи» с Оливье Эмери укатила в сторону Парижского госпиталя напротив собора Парижской Богоматери. Полицейская машина с мигалкой и сиреной сопровождала ее. Замыкали кортеж три журналиста на мотоциклах.

Тем временем санитары пожарной команды обрабатывали рану Дальмату, чтобы не допустить заражения крови. Вся его рубашка была насквозь в крови.

– Придется вас госпитализировать на пару дней – зашить хорошенько рану и провести обследование. Большой шрам останется на всю жизнь. Да вы не огорчайтесь, старина: женщины это обожают. Мужчина рисковал жизнью и победил – перед таким никто не устоит!

Доктор пожарной команды как мог утешал Дальмата. Дальмат не отвечал. На него действовал местный наркоз, он плавал между явью и забытьем.

Мистралю тоже наложили несколько швов на изрезанные руки. Он слушал, как врач разговаривает с Дальматом, и его разбирал смех.

«Это нервное», – подумал он. Мистраль был пьян от усталости, в ушах гудело, хотелось присесть хоть куда-нибудь в тишине.

Половина третьего. Кальдрон держал возле уха телефон и поглядывал на Мистраля.

– Это звонят из штаба. Дежурный говорит, уже полчаса пытается вам дозвониться, но у вас телефон на автоответчике.

– Телефон у меня разбит вдребезги. Что он сообщил?

– Чем занимался так называемый Оливье Эмери. С центральной диспетчерской Девятого округа к нам недавно звонили в штаб. 7 августа этот тип был задержан молодыми патрульными в состоянии опьянения зато, что мочился на улице. Между прочим, на улице Монсе. Они решили не заводить дела из уважения к его профессии – сотрудник похоронной команды. Он им сказал, что целый день вместе с полицейскими и пожарными убирал трупы. Молодые ребята вошли в его положение: у них была точно такая жизнь. Отпустили его и ничего не сделали. Братство тех, кого немыслимая жара застала вместе со всеми последствиями. Они друг за друга держатся.

– Вы хорошо сказали, Венсан, и я их не осуждаю. Изо дня в день они только тем и занимаются, что убирают трупы. Морги забиты, мертвецы хранятся в грузовых рефрижераторах, в холодильных камерах рынка в Ренжи. Все шиворот-навыворот, никто не знает, за что отвечает. И только на экстренных службах – полиции, пожарных, «Скорой помощи», похоронной команде – все это держится. Еще бы у этих людей не появилось полной солидарности!

– Не думаю, что их дело дошло бы до нас. Если даже и так, оно бы нас не вывело на злодея.

– Конечно. Зато теперь мы знаем, что именно той ночью он избавился от рюкзачка. Похоронная команда? Почему же мы про нее забыли?

– Потому что они приезжают, когда все уже закончено, держатся тихо, в сторонке, никому ни слова не говорят. Заходят на место, когда им дадут зеленый свет, кладут труп в пластиковый мешок и уходят. А в жару у них втрое прибавилось работы, и в квартирах они совсем не задерживаются.

– Да, похоже, так и есть. У них рабочая одежда, которую можно назвать и формой. Синий верх, серый низ. Стоит только опустить лицо и поднять воротник рубашки – никто его не заметит.

– Так и случилось. А в квартире у Димитровой мы оставались дольше обычного. Поэтому похоронщикам пришлось подождать, прежде чем забрать тело. Должно быть, Эмери… Я хотел сказать, Франсуа Бриаль обращался к товарищу, стоя поблизости от диктофона.

– Кстати, я позвоню Элизабет Марешаль: пускай запишет голос Бриаля для сравнения.

В тот же час в Уазе Жан-Пьер Бриаль передумал сводить счеты с жизнью. Его брат будет жить. Он это знает безошибочно, как все о нем знал всегда. Когда плохо Жан-Пьеру, плохо и Жан-Пьеру. И наоборот. «Мы еще повоюем».