Текст книги "И унесет тебя ветер"

Автор книги: Жан-Марк Сувира

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Мистралю стало совестно за утреннюю угрюмость: он позвонил Кларе и долго болтал ни о чем, чтобы обоим стало легче на душе. И все-таки Клара произнесла фразу, на которую Людовик нарочно не отозвался:

– Это все славные мужские дела, но женщинам становится утомительно.

После этого Мистраль позвонил в лабораторию.

– Ваши анализы готовы. Абсолютно ничего годного. По крайней мере никакого отношения к образцам той ДНК, которая фигурирует в делах из Уазы. Совершенно никакого. Есть подтверждение, что кровь Шанталь Коломар появилась в результате ударов в лицо жертвы. Интересно было бы знать, зачем убийца моет пол на месте преступления, если это кровь убитой, а не его. Что касается ваших пакистанцев – то же самое: ДНК не имеет никакого отношения к убийству.

– Что еще?

– У всех троих масса неидентифицированных следов, но это может быть как убийца, так и соседи или знакомые. Этого не узнаешь, пока вы его не возьмете. Еще мне нужны образцы ДНК официальных лиц, входивших в помещения: полиции, пожарных и врача. Сделайте как обычно: кто-нибудь из ваших возьмет ватной палочкой у всех мазки изо рта в стеклянную пробирочку, а вы мне все это быстро доставите. Я получу ДНК и сравню с неидентифицированными образцами, чтобы не искать напрасно. Много шансов, что ваши места преступлений сильно загрязнены первыми входившими – так всегда бывает.

Мистраль повесил трубку, погрустнев.

Глава 20

Тот же день.

Оливье Эмери сидел в машине, припаркованной в паре кварталов от его дома и, как обычно, слушал ФИП. Ему нужно было выйти и пешком дойти до дома, но он позволил себе немного забыться под голос молодой дикторши. Он знал, что дикторша новая: она объявила, что слушатель, ответивший на один простой вопрос, может выиграть джазовый диск. Тембр этого голоса казался ему завораживающим. Оливье Эмери чувствовал себя как на дыбе. В новом голосе звучала тайна. Оливье что угодно отдал бы, чтобы без конца слышать этот голос и отвечать ему. Он старался не вспоминать о ловушке, в которую чуть не попался несколько дней назад, чтобы не вызвать стресс, который, по опыту, всегда через несколько минут становился приступом. Времени было 14.45, а он все еще не обедал. Есть пищу, которую трогали жирные, грязные руки, он не мог себя заставить.

Зеркальце в водительской кабине было повернуто вниз, чтобы он случайно не заглянул в него.

Дикторша объявила: «Новости на ФИП, у микрофона Серж Лозуар», и Оливье Эмери очнулся от грез. Он с неудовольствием потянулся выключить радио, зная, что на этой станции есть только один мужской голос: тот, что каждый час без десяти минут кратко рассказывает новости. Слышать мужской голос на этой волне он категорически не хотел. Однако новости начались с сообщения о его деле, и он застыл с протянутой рукой на все двадцать секунд, пока длилось сообщение.

– Как сообщает источник в органах правосудия, следствие не может ответить на вопрос, почему три убийства молодых женщин, совершенные в 2002 году в департаменте Уаза, так похожи на три других убийства, которые произошли недавно в Париже. Адвокат главного подозреваемого внес ходатайство о его освобождении, поскольку – цитирую: «улики, выдвинутые против предполагаемого убийцы, не столь убедительны, как утверждало следствие».

Оливье Эмери понял: это сообщение адресовано именно ему. Оно призывало быть вдвойне осторожным. Еще он был убежден, что полиция не давала дикторшам отвечать на его звонки, и тогда они придумали эту уловку, чтобы к нему обратиться.

«Какие славные! Я просто обязан поблагодарить их».

Он вошел в первый попавшийся бар – отсюда он наверняка еще не звонил ни разу, – заказал одно пиво и поскорее подбежал к телефону.

– Здравствуйте, я хотел бы, если можно, поговорить с диктором, которая сейчас в студии.

Телефонистка помахала рукой, привлекая внимание сидящего рядом с ней техника, и включила второй микрофон.

– Опять этот шиз!

Техник все понял и жестом показал: «работает». Он включил запись.

– Здравствуйте. Простите, диктора из студии вызвать нельзя.

– Да-да, конечно… Я хотел только ее поблагодарить.

– За что? Я могу передать ей ваше сообщение.

– Нет, это слишком сложно. До свидания.

Телефонистка пожала плечами и снова погрузилась в чтение дамского журнала. Техник нажал на «Стоп».

Оливье Эмери повесил трубку. Он не добился своего, но был рад, страшно рад: он снова мог набирать номер ФИП и, хотя ему в очередной раз отказали, но он же знал, что так будет. Он передал дикторше то, что хотел сказать, хотя ему и нельзя было сделать это самому. И она его про себя поблагодарит.

Он вернулся к стойке и выпил подряд три пива. Поставленная перед ним вазочка с арахисом была ему противна: он представлял, как липкие, грязные пальцы перебирали эти орешки. Футляром для очков он отодвинул ее от себя на полметра, чтобы больше не видеть. Бармен пожал плечами и покачал головой: «Еще один чокнутый. Что-то их, кажется мне, с каждым годом все больше!»

На тротуаре, метрах в пятнадцати от Эмери, трое мальчишек лет десяти злобно дразнили девочку, их сверстницу. Эмери шел в их сторону и смотрел на эту сцену. Когда поравнялся с ребятами, у пареньков смех пропал: их напугал вид человека с необычным лицом. Они поскорее дали стрекача. Девочка же стояла на месте и смотрела на Эмери.

– У тебя лицо такое чудное, испорченное. Я тебя даже немножко боюсь. Ты с кем-нибудь подрался?

Эмери немного подумал.

– Это очень старая история. Слишком долго рассказывать. А ты почему плачешь?

– Потому что мальчишки убили паука, а я его тут каждый день видела.

– Большой был паук?

– Нет, не очень. Он плел паутину от водосточной трубы к тротуару и мушек ел.

– Ты не боишься пауков? А то многие боятся!

– Я не боюсь. Они не кусаются.

– Бывают и кусачие.

– Мама говорит: «Паук с утра к беде, паук с вечера к счастью».

– Ну и что?

– Мне не нравится, когда вечером убивают паука, они же тогда счастье приносят. Вот я с обеда и считаю, что уже вечер.

– Это ты хорошо придумала, правда!

Поднимаясь по лестнице к своей квартирке, Оливье Эмери все еще думал об ответе девочки – такого он не ожидал. Он встретил соседа с шестого этажа, автоматически поздоровался с ним, но старик упрямо прошел мимо, не останавливаясь и глядя вниз, на ступеньки. Эмери не обратил на это внимания: голова кружилась, болела, его подташнивало. Он пообедал яйцами, сваренными вкрутую, залпом выпил литр соевого молока с тегретолом и рухнул на постель.

Мистраль ехал на совещание к судебному следователю из Понтуаза Николя Тарносу, туда должны были прийти и жандармы. За рулем сидел Жозе Фариа, рядом Поль Дальмат читал сводный отчет о тройном убийстве в Уазе, Людовик Мистраль дремал на заднем сиденье. Через сорок пять минут он проснулся оттого, что машина остановилась на стоянке исправительного суда. Он привел себя в порядок и молча пошел за Дальматом и Фариа.

Дверь в кабинет Николя Тарноса была открыта. Жандармы уже прибыли. Когда Мистраль, Дальмат и Фариа вошли, они уже знакомились с парижским делом.

Полицейские обменялись пустыми приветствиями, пустыми привычными фразами о погоде, о том, как все завалены работой и прочее. Наконец следователь перешел к делу: он перечислял пункты совпадений и различий между парижскими убийствами и теми, которыми занимался он. Через час перед ним лежало два листка. На одном было написано «за», на другом «против».

Полицейские с жандармами тоже делали записи.

«Я такими упражнениями уже занимался, – размышлял Мистраль. – Интересно, что получится у них».

Но больше всего Мистраль боялся, что не совладает с желанием уснуть, которое могло вернуться в любой момент. Надеялся он только на то, что следователь угостит их кофе.

– Итак, если мы все положим на весы, – подводил итоги Тарнос, – чаши придут в равновесие. «За» у нас: абсолютно одинаковый почерк преступлений, осколки зеркала в лицах, салфетка, закрывающая лицо, руки, связанные за спиной, похищения мобильных телефонов и компьютеров, загадочные тексты. «Против»: веревки, которыми связаны руки, не одинаковы; жертвы друг на друга не похожи; места преступлений тоже разные: там квартиры, здесь собственные дома; цитаты – из разных текстов, и нет убедительных анализов ДНК.

– Об этом мы сейчас как раз только что говорили, господин судебный следователь. Мы считаем, что под впечатлением от событий в Уазе кто-то повторил те же преступления в Париже, – вступил в разговор жандармский майор.

– Что скажет полиция?

Мистраль пожал плечами. Против своего обыкновения говорил он медленно, а в рассуждениях на тему «за и против» участия не принимал.

– Очевидно, что Бриалю нельзя приписать парижские убийства. Но в самом ли деле Бриаль совершил первые три? Вот, на мой взгляд, ключевой вопрос. Может, он был подстрекателем. Или Бриаль вообще ни при чем, а все шесть раз убивал один и тот же человек. Тогда возникает вопрос: почему Бриаль не говорит ничего серьезного в пользу своего алиби.

– Я знаю, что у жандармерии другое мнение насчет Бриаля – не так ли? – заметил следователь.

Все три жандарма только молча кивнули.

– Есть один пункт, который меня смущает, – продолжал Мистраль. – В протоколах аутопсии по вашему делу судмедэксперт указывает, что в двух случаях узлы завязаны левшой, в одном – правшой. Бриаль не амбидекстр? [16]16
  Человек, у которого одинаково хорошо развиты функции обеих рук.


[Закрыть]

Замечание Мистраля вызвало у жандармов легкое замешательство.

– Бриаль правша, – ответил молодой крепыш. – Разумеется, мы видели это место в протоколе и обсуждали его. Во всех трех убийствах у нас одна и та же веревка, следов ДНК на ней нет, потому что убийца, вероятно, действовал в перчатках. На всех трех жертвах веревка обмотана вокруг запястий четыре раза. Различается только положение веревки в момент завязывания узла. Поэтому мы подумали, что убийца действовал один и ему, очевидно, приходилось, когда он связывал руки женщин, дважды менять собственное положение.

– Да, похоже, вы правы, – согласился Мистраль. – Теперь у меня еще вопрос: вы не заметили, были ли завешаны зеркала в домах убитых или дома у Бриаля?

– Что вы хотите этим сказать? – встрепенулся следователь.

Мистраль сообщил о том, что обнаружил у Шанталь Коломар, и поделился своей гипотезой, предполагающей, что убийца – шизофреник и не входит в помещение, где может увидеть свое отражение. Он особо обратил внимание на совпадение передвижений убийцы в домах жертв в Уазе и в Париже. Следователь и жандармы смотрели на Мистраля круглыми глазами.

– Нет… – покачал головой офицер жандармерии, – на это мы внимания не обращали. Но что это дает для нашего дела, если Бриаль все равно за решеткой?

Жандармы обменивались мнениями с полицейскими, а следователь оформлял запись беседы. Потом он обратился к жандармам:

– Итак, вот к чему мы приходим. Надо проверить деталь, замеченную комиссаром Мистралем. Я свяжусь с поверенным Бриаля и отправлюсь к нему в дом. Вам, со своей стороны, поручаю осуществить проверку в домах убитых. Хотелось бы, чтобы из криминальной полиции кто-нибудь присутствовал там просто как наблюдатель. Все это довольно запутанная история, так что взгляд со стороны не помешает.

На обратном пути Мистраль молчал. Дальмат опустил козырек от солнца и заглянул в зеркальце, не спит ли шеф. Их взгляды встретились.

– Почему вы им не сказали, что сосед последней потерпевшей тоже убит?

– Как справедливо заметил следователь, дело это довольно запутанное. Пока у нас нет объективных оснований утверждать, что это убийство связано с убийством Димитровой, хотя исключать такую возможность тоже нельзя. Судя по тому, что я читал и слышал, сопоставляя наше дело с тем, мне не кажется, что Бриаль – единственный автор всех убийств в Уазе. Но следователю и жандармам еще рано с этим соглашаться. Они проделали огромную работу, и им кажется, будто все сходится.

– И стало быть, если проверка на зеркала у убитых даст положительный результат, это еще не значит, что Бриаль ни при чем, а может быть и так…

– Может быть и так, что они действовали вдвоем – особенно если у Бриаля зеркало есть, – договорил Мистраль.

– Пока Бриаля не отпустят, адвокат следователю жизни не даст, – уныло заметил Жозе Фариа.

Мистраль позвонил Кальдрону рассказать о разговоре у судебного следователя и убедиться, что нового срочного не объявилось. С виду все было спокойно, и он позвонил Кларе, сообщил, что будет к ужину. Потом поговорил с родителями и сыновьями. Мальчики «отрывались» с луками, стрелами и деревянными мечами.

В 19.15 серый «форд-мондео» въехал в узкие ворота набережной Орфевр, 36. Через полчаса Мистраль на нем выехал, поставив в магнитолу диск Билли Пола «Я и миссис Джонс». По пути он сделал за один раз два дела: аптека была рядом с цветочным магазином. Сначала он подобрал букет для Клары, потом решился и направился в аптеку. Весь вечер его не покидала головная боль, и он совсем обессилел. Мистраль чувствовал, что еще одной бессонной ночи не выдержит. Он подал аптекарю рецепт, который несколько дней назад ему выписал Тевено.

– Избегайте спиртного, если выбрали это лекарство. Принимайте за пятнадцать минут перед сном, запив стаканом воды.

Мистралю было неприятно, что у него в кармане лежит пачка снотворного. Он еще не решил, воспользуется ли им.

В тот же самый час два коротких звонка в дверь вышвырнули из кровати Оливье Эмери. Он не спал, а просто лежал, чтобы легче было терпеть стреляющую боль – предвестницу приступа. К нему никто, совершенно никто, никогда не приходил, он даже не знал, как звучит его собственный звонок! Сердце бешено заколотилось, он задыхался, в висках зажужжало сверло, стресс зашкалил – полная паника. Еще звонок, немного дольше прежних. Эмери подошел к двери и спросил, стараясь, чтоб не дрожал голос:

– Кто это? Кто звонит?

– Полиция, господин Эмери.

За миллионную долю секунды Оливье Эмери вспомнилось все.

«Пришли брать» – был первый рефлекс. «Этого не может быть, они не могли докопаться, я бы знал!» – рефлекс второй. «Делать нечего, надо открыть» – вывод.

Третий звонок. Усталый голос из-за двери:

– Откройте, господин Эмери, это из участка.

– Да, да, сию секунду!

Эмери стоял у двери, левой рукой сжимая рукоятку раскрытой опасной бритвы. Правой рукой он открыл замок, насторожившись, готовый на все, даже если полиция силой ворвется в квартиру. Ничего подобного: всего лишь двое молоденьких полицейских, юноша и девушка, немного смущенные, стояли на лестнице и ожидали приглашения. Оливье Эмери тихо сложил бритву и неприметно сунул ее в карман брюк.

– Можно войти? – спросила девушка.

– Конечно, конечно, проходите, пожалуйста. Простите, я задремал – сегодня рано встал на службу.

На нем была только футболка поверх брюк, и полицейские, увидев его мощную мускулатуру, невольно переглянулись.

Стрелка прибора находилась еще в зоне паники, но эта паника понемногу сходила на нет. Успокаивал Эмери единственный новенький шеврон на погонах молодых патрульных.

«Стажеры-первогодки, – подумал он. – Теоретически бояться нечего: таких на задержание не посылают». Юноша рылся в поисках блокнота, а девушка обвела глазами квартирку.

– Суровая у вас обстановочка.

– Я в Париж только на работу приезжаю. На выходные у родных в провинции. Так зачем вы пришли? – Оливье Эмери все же был начеку и руку держал возле кармана, чтобы сразу, если понадобится, выхватить бритву.

– К нам сегодня поступило заявление от Анри Лестрада, вашего соседа снизу. Он жалуется, что у вас по утрам в шесть часов всегда бывает шумно, это мешает спать ему и его супруге. У нас экземпляр его заявления, мы сейчас вас с ним ознакомим.

Пресс, давивший на черепную коробку Оливье Эмери, разом исчез, сверло перестало вертеться в висках. Правда, еще ощущалось биение в левом глазу – придет боль и уничтожит глаз. Но можно нормально продержаться до ухода полиции. Он знал, какие огромные усилия ему приходится прилагать, чтобы оставаться во вменяемом состоянии. Таблетки, которые он глотал как попало, лишь кое-как справлялись с задачей смягчать боль.

Эмери зачитали заявление соседа. Он внимательно выслушал, наблюдая, как полицейские смотрят на него, и понимая, что они чувствуют. Всякий, кто видел его более или менее близко, отводил глаза, в которых появлялось смешанное чувство страха и удивления.

– Очень жаль, если я им мешаю. В такую жару я плохо сплю и рано просыпаюсь. Проснувшись, делаю небольшую зарядку. Шум, который они слышат, – это я прыгаю через скакалку. Я не знал, что им меня слышно: я привык к гимнастике. А вообще я совсем не шумлю.

– Согласен, это не так уж страшно, – кивнул юноша-полицейский. – Вы обязуетесь больше не тревожить их?

– Да, конечно, я буду выходить на улицу.

– Сейчас я запишу это ваше заявление, а потом познакомлю с ним вашего соседа. Знаете, какие бывают старики: из-за ерунды нервничают, надо же их успокоить. Сейчас им еще и от жары очень плохо бывает.

Юноша составлял ответ на заявление, а его спутница машинально опять стала оглядывать квартирку. Ее внимание привлек обернутый в газету плоский предмет на входной двери, примерно на три четверти от ее ширины и высоты. Ей стало любопытно, что это такое. Размышляя, она почувствовала тяжелый взгляд человека и тут же покраснела. Ей стало не по себе, она извернулась на стуле и вдруг страшно заинтересовалась протоколом, который писал ее коллега.

– Так, теперь я заактирую ваши ответы. Итак, вас зовут Оливье Эмери. Родились…

– Первого ноября тысяча девятьсот шестьдесят пятого года в Шатору, департамент Эндра.

– Проживаете в доме № 17 по Будапештской улице, седьмой этаж, дверь направо. В жару без лифта высоковато будет!

Молодой патрульный позволил себе такую шутку, понимая, что дело об утреннем шуме не слишком серьезно. Его коллега смущенно улыбнулась. Эмери тоже принудил себя изобразить улыбку.

– Телефон?

Оливье Эмери стремительно думал. Телефон есть у всех. Он тоже должен быть как все, но давно решил никому не давать номер своего мобильного, да и сам воздерживался им пользоваться и даже заряжать. Исключение делалось только для экстренных случаев.

– У меня нет телефона. Теперь они у всех есть, а раньше-то как жили? Не было их, и обходились! А по мне мобильный телефон хуже поводка для собаки.

– Можно согласиться, но лично я без него не мог бы обойтись… Ваша профессия? Как вы понимаете, мы задаем обычные вопросы, просто чтобы иметь какие-то данные.

– Знаю, знаю. Мы же с вами коллеги, я сам сержант полиции. Потому мне и лучше без телефона – никто не достанет. Если надо вызвать на службу – пускай едут домой, а не застанут дома – ничего не поделаешь!

Эмери небрежным движением раскрыл старый потрепанный черный кожаный бумажник, где лежала трехцветная карточка с надписью «ПОЛИЦИЯ» посередине. Раскрытый бумажник он положил на стол. Молодые полицейские раскрыли рты. Эмери остался доволен произведенным эффектом. Но тут же и пожалел – все равно что в карты побил тузом двойку.

Слишком рано и слишком сильно. Опять эта страсть играть с опасностью, проходить через страх. Это был плохой ход.

Глава 21

Пятница, 15 августа 2003 года.

В 7.00 дежурный на верхнем этаже дома № 36 поздоровался с Венсаном Кальдроном и открыл ему автоматический замок стеклянной двери. Он давно знал офицера и уже не спрашивал у него пропуск. Свой обычный утренний маршрут Кальдрон начал с того, что зашел в штаб. Вместе с коллегами, заступающими на двенадцатичасовое дежурство, он пил свой первый кофе, потом просматривал, что случилось за ночь. Затем шел к себе и кормил рыбку.

– Сегодня есть пташка и пораньше тебя!

– Кто? Из нашей бригады?

– Да. Этот новый капитан… как его… ах да, Дальмат. Слушай, какой-то он невеселый. Я его встретил здесь в здании в половине седьмого. Только поздоровался сквозь зубы, и все.

Кальдрон только пожал плечами и ушел от ответа, но его заинтересовало, чего ради Дальмат явился так рано. Первый раз за очень долгое время он забыл про рыбку и направился прямо в кабинет Дальмата.

Капитан сидел за столом, изучая детализацию телефонных разговоров Лоры Димитровой. Когда вошел Кальдрон, он почти не повернул головы.

– Ты что, с кровати упал сегодня с утра?

– Нет. Я уже много лет встаю в пять утра, когда бы ни лег. А от жары тяжко, вот и решил лучше поработать с малознакомыми документами в тишине. Через пару часов станет еще жарче, начнется шум, телефонные звонки – пяти минут не будет сосредоточиться.

– Нашел что-нибудь интересное в этих столбиках телефонных номеров?

– Пока нет. Надо закончить работу. Еще до обеда я тебе скажу результат. Сбой на почте нам, конечно, не на руку: тяжеловато все это перелопатить вручную.

– Так велел бы ты Фариа попахать. У него уже привычка есть, он вдвое быстрее глотает всю эту цифирь.

– Верно, но я хочу сам знать, как это делается.

9.30. Людовик Мистраль ехал в сторону Парижа, не превышая скорости. Он считал, что может на часок припоздниться. Дежурный по штабу нарисовал ему картину событий за ночь, которая сводилась к двум словам: без происшествий. Всю ночь Мистраль ожидал сна, который пришел только к пяти утра. Два часа поспал. Он был словно в ватном тумане, прилагал все силы, чтобы естественным тоном разговаривать с Кларой, а та смотрела на него с испугом, но не позволяла себе замечаний. В эту ночь он пытался заговорить свою бессонницу, но ничего не вышло. Ее причины словно расплывались в тумане – оставалась только темнота в открытых глазах.

В бардачке машины в аптекарском пакетике лежала нетронутая упаковка таблеток – он нарочно забыл ее там. По его подсчетам, тяжелые нарушения сна длились уже дней сорок.

«Должен же организм в определенный момент на это отозваться, – думал он, – и тогда я просплю всю ночь».

С другой стороны, он понимал, как сказывается на нем отсутствие настоящего сна: чувствовал, что хуже соображает, стал напряженнее и раздражительнее.

Движение было небольшое. Он объехал площадь Звезды, двинулся вниз по Елисейским полям и поставил машину у тротуара возле «Американской аптеки». Там не спеша позавтракал и прочитал лежащую на столике «Паризьен», словно день был выходной. Быстренько позвонил Бальму предупредить, что появится ближе к обеду, и Кальдрону – поговорить о текущих делах.

– Вы точно здоровы?

– Абсолютно здоров, Венсан. Просто мне сегодня нужно немножко продышаться, а думать я и тут могу. Мобильный включен, можете связаться со мной в любой момент.

Выйдя из «Американской аптеки». Мистраль поехал в сторону букинистов на набережных, а потом наугад. Опущенные стекла заменяли ему кондиционер. Хотя день обещал быть по-прежнему очень жарким, невыносимый зной, казалось, уже отступал.

* * *

Жан-Пьер Бриаль сидел через стол от священника тюрьмы в Лианкуре. Он развалился на стуле, руки сложил на огромном пузе и сосредоточенно смотрел на служителя культа. Священник сидел прямо и с любопытством глядел на арестанта.

– Кажется, вы хотели со мной говорить. Это первый раз?

Бриаль почесал жирной пухлой рукой с грязными ногтями макушку и шею, вытер потные руки о штаны.

– Да. Только сначала я хочу вас спросить. Вы ничего не рассказываете, что мы вам говорим?

– Если на исповеди – разумеется, нет!

– А не на исповеди?

– Обычно тоже нет. Но в таком случае я предпочел бы говорить с вами о другом: как вы попали в такое место, помочь вам стать лучше…

– Не тот случай. Они мне хотят дело «пришить», а я тут ни при чем – тройное убийство, если точнее, так что…

Священник остановил его жестом руки.

– Мы не на исповеди, и я уже говорил вам, какие есть ограничения.

– Да-да, я понял. Так вот я что говорил: там на убитых, сказал следователь, находили записки со словами Сенеки. Так вот. Мне бы хотелось знать, можете ли вы мне рассказать про Сенеку. Кто такой, что написал и всякое прочее.

Озадаченный и обескураженный священник разглядывал сидящего против него неряшливого арестанта, совершенно не похожего на интеллектуала: с грязными руками, в нестираной одежде, с примитивной лексикой.

– Чтобы говорить о Сенеке, вам не нужен священник.

– Да? А с кем еще об этом говорить в такой дыре?

– Ну как же: есть библиотека, есть…

Заключенный промолчал. Священник невольно улыбнулся и подумал, что с арестантами всегда есть смысл поговорить, чтобы они заново взглянули на свою жизнь. Его немного позабавило, как передернуло Бриаля при слове «библиотека».

– Что ж, хорошо, я вам расскажу в двух словах о Сенеке, – сказал священник.

Ровно в 13.00, как всегда по пятницам, священник обедал с директором тюрьмы. Разговор катился плавно, ничего тревожного не было – жара не причина, чтобы тюрьмы набивались битком. Подали десерт и кофе.

– У меня сегодня был странный разговор с одним заключенным, – завел речь священник, отламывая ложечкой пирожное «Наполеон». – Он хотел, чтобы я рассказал ему о Сенеке.

– Это и впрямь достойно внимания. Нечасто в наших тюрьмах ведут беседы на такие темы, – с улыбкой ответил директор.

– Надо сказать, это был скорее мой монолог, но арестант, грубый с виду, слушал очень внимательно – ему было, видимо, интересно.

– А кто это? Если, конечно, не секрет.

– Конечно, нет, ведь это была не исповедь. Я говорил с Жан-Пьером Бриалем.

Дальмат аккуратно надел колпачок на желтый фломастер. Всего восемь звонков да еще кое-что. Работал он по ксерокопии, оригинал оставил в ящике стола.

Кальдрон заканчивал телефонный разговор с прокурором, когда Дальмат вошел к нему в кабинет с бумагами в руках. С непроницаемым лицом он присел к столу, дожидаясь конца разговора. Ни тени волнения, само спокойствие и невозмутимость.

– Нашел что-то в своих листочках? Вижу, вижу, весь прямо светишься от радости, – попробовал «раскусить» его Кальдрон.

– Вот что, Венсан: нет тебе никакого дела до моей радости. Бурных чувств я не проявляю и проявлять никогда не буду.

– Вроде дошло. Ну давай – что ты мне можешь предъявить?

– Детализация телефонных разговоров Димитровой кое-что показала. Она восемь раз звонила Норман и Коломар – каждой по четыре раза – и всякий раз подолгу говорила.

– Когда?

– Около двух месяцев назад.

– Ты сверял с детализациями тех двух?

– Да, все сходится. К тому же номер Димитровой есть в списке ожидающих определения.

– Так, теперь у нас есть связь между всеми тремя, только непонятно какая.

Кальдрон быстро схватил телефонную трубку и нажал на кнопку памяти, куда был занесен телефон Мистраля.

– Это не все, Венсан.

– Что еще? – Кальдрон тут же повесил трубку.

– Димитрова раз двадцать звонила на разные номера в одну деревню в Сена-и-Марне. Я определил, куда именно. Получается – всем подряд: в мэрию, в магазины, в школу, просто жителям.

– Понятно, Поль, а почему это так интересно?

– Среди адресатов звонков есть некто Одиль Бриаль. Та же фамилия, что у арестованного по делу об убийствах в Уазе. Я заглянул в личное дело из жандармерии: его мать зовут Вивиана. Должно быть, Димитрова отыскала его родственницу.

* * *

Мистраль сидел на Монмартре на ступенях церкви Сакре-Кер, что возвышается над Парижем, окруженная сотнями туристов, которые на всех языках планеты восхищались панорамой. Ловкие карманники сновали между группками отпускников и десятилетних детишек и незаметно их «ощипывали». Мистраль ел сандвич. Он нарочно посмотрел в глаза кое-кому из этих ребяток, и те поняли, кто он такой. Они переполошились, стали вычислять, нет ли в толпе еще полицейских, и на всякий случай временно оставили туристов в покое. Партия была просто отложена.

Рядом с Мистралем лежали перьевая ручка и блокнот в черной обложке. На одной странице блокнота были записаны цитаты из Сенеки, на другой – из Экклезиаста, а дальше шли колонки заметок самого Мистраля. Телефонный вибратор вывел его из задумчивости.

Разговор с Кальдроном получился недолгим:

– Еду! Венсан, пошлите людей привезти фотографа Джекки Шнейдера – с ним очень много неясного. А про Сена-и-Марне надо еще подумать: туда нельзя ехать, не зная, что ищешь.

Карманники увидели, что Мистраль встает, потихоньку пошли следом, чтобы убедиться, что он действительно уходит, и принялись за новых туристов – толпа все прибывала и прибывала. Садясь в машину, Мистраль не оборачиваясь помахал им рукой, как будто говорил: «Еще увидимся».

Ингрид Сент-Роз и Роксана Феликс прилежно крутили записи, сделанные камерами наблюдения за движением. Тысячи кадров, которые надо просмотреть, чтобы, возможно, определить «крайслер-вояджер», который наехал на мотоцикл Себастьена. Девушкам помогала группа из службы ДТП. Один из этой группы заметил машину, едущую с одной левой фарой. Стоп-кадр. Увеличение. Минивэн – возможно, подходит. Попытка прочесть номер. Невозможно. Огорчение. Команда нервничает. Просмотр кадров с другой камеры. Минивэн, вид сзади – несомненно, «крайслер-вояджер». Чтение номера – виден частично. Параметраж. [17]17
  Система, позволяющая полностью идентифицировать автомобиль по неполным данным с номерного знака.


[Закрыть]Надежда.

Еще одна группа обзванивала сервис-центры «Крайслера» в Иль-де-Франсе, чтобы выяснить, продавали ли они переднюю правую фару для «вояджера» модели 2001 года. На семнадцатый звонок ответили: «да». Способ платежа? Наличными. Особые приметы? Никаких. Человек как человек, не из постоянных клиентов. Подробности о машине? Тоже нет. Кладовщик запчастей был на складе один, выходить ему не требовалось. На этом след обрывался. Общее огорчение, а затем все-таки звонки другим механикам.

Джекки Шнейдер чего-то смутно опасался. Он переводил взгляд то на Мистраля, то на Кальдрона, то на Дальмата и молодого лейтенанта, держащего руки на клавиатуре компьютера в ожидании вопросов. Стенные часы в кабинете показывали 18.40. Шнейдер побаивался шефа – того, что с покрасневшими глазами и впалыми щеками, – и еще одного, похожего на Лино Вентуру. «Длинный и унылый», как он прозвал Дальмата, только кивал на вопросы тех двух, так что с этой стороны волноваться было не о чем.

– Господин Шнейдер, мы прекрасно поняли, что ваши отношения с госпожой Димитровой были чисто профессиональными. Но вот о профессиональных-то отношениях нам теперь и хотелось бы поговорить поподробнее.

Шнейдера удручал резкий тон шефа. Полицейские явно взяли его под подозрение. Стало быть, общение становилось опасным: любую фразу могут истолковать превратно.

– Я уже говорил вон тому господину, – указал Шнейдер на Дальмата.

– Верно, но с тех пор появились новые обстоятельства, их надо бы уточнить. Вы говорили нам, что не знаете госпожу Норман и госпожу Коломар.

– Совершенно верно. Даже не слышал этих имен. Когда Лора говорила о своих сюжетах, она не всегда называла имена тех, у кого брала интервью, а мне приходилось снимать.

– Добро, зайдем с другой стороны. Над какими темами вы работали в последнее время или собирались работать сейчас?

– Последний большой сюжет мы сделали и продали на телевидение о переполненных тюрьмах. Сдали запись месяц назад, показать ее должны в сентябре.