Текст книги "Мы вернемся за подснежниками"
Автор книги: Жан Лаффит
Жанры:
Военная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
*
Рэймон и Виктор сидят рядом в уборной.
– Мне здорово досталось, – говорит Рэймон, потирая поясницу.
– От эсэсовца?
– Нет, капо мимоходом стукнул.
– Все-таки справились удачно.
– Да, неплохо, но в следующий раз следует нападать на две секунды позже.
– Жежену что-нибудь удалось?
– Кажется.
– А Роберу?
– Сейчас узнаем. Вот он как раз возвращается.
У Робера вздутый живот. Он развязывает веревку, которая служит ему поясом.
– Сцапал-таки! – говорит он, вытягивая из-под рубашки два свеклы.
Рэймон вынимает ржавый нож и режет свеклу на части.
– Спрячьте в карманы, чтобы не увидели.
– Один кусок я съем сразу, – заявляет Виктор. – В свекле есть сахар.
– Я доволен, – говорит Жежен, получая свою долю, – не меньше, чем после операции в Сент-Ассизе. Вкусно.
*
В каменоломне Маутхаузена кипит работа. Два часа дня. Неожиданно раздается вой сирены. Что-то случилось. Никогда этого не бывало.
– Что такое? – спрашивает Робер у старика-австрийца, работающего рядом с ним.
– Не знаю.
На площадке стрела крана неподвижно повисла метрах в тридцати от земли. Постепенно затихает шум отбойных молотков – прекратилась подача сжатого воздуха. Мимо пробегают эсэсовцы.
– Стройся! Стройся! – раздаются со всех сторон крики капо.
Все бросают работу и строятся побригадно.
– Верно, дело серьезное. Старики и те не видали ничего подобного, – говорит кто-то.
Группы наскоро пересчитываются и одна за другой трогаются к месту сбора.
Тысяча триста человек, выстроенные в две колонны, стоят навытяжку. У всех встревоженные лица. Капо молчат. Kommandofuhrer [Эсэсовец, надзирающий за всеми бригадами. (Пpимеч. пер.)] и за ним Oberkapo [Старший капо (Примеч. пер.)] быстрым шагом проходят перед колоннами, пересчитывая людей по сотням. Видно, кого-то не хватает. Подбегают двое заключенных и становятся за последней сотней. К ним подходит Kommandofuhrer и отпускает каждому по паре пощечин. Эти двое – капо.
Никто не шевелится.
На скалах, повисших над гранитной бездной, заняли сторожевые посты эсэсовцы. Робер замечает, что один из них беспрерывно нагибается, что-то подбирая в траве.
– Землянику ищет, – шепчет Жежен.
Посреди лестницы в сто восемьдесят шесть ступенек вьется поднятый ветром листок.
– Смирно! – орет Oberkapo.
– Что он лопает? – шепчет снова Жежен, продолжая смотреть вверх, на эсэсовца.
Kommandofuhrer развернул лист бумаги и громко объявил:
– Двадцать пять тысяч пятьсот пятьдесят два!
– Черт, это я! – говорит Жежен.
– Выходи.
– Сюда, скорее! – орет Oberkapo. Жежен выходит из рядов и бежит на указанное ему место.
– Двадцать пять тысяч пятьсот…
Жежен больше не слушает, он с удовлетворением видит, что и Робер присоединяется к нему.
Перекличка продолжается. Один за другим из рядов выходят заключенные и отправляются ко все увеличивающейся группе, которую разбивают по пять человек. Вызывают только французов. Робер выходит десятым. Виктор четырнадцатым. Их человек тридцать. Когда все уже в сборе, Kommandofuhrer делает вторую перекличку. Oberkapo проверяет у каждого номер, нашитый на полосатой куртке. Тут собраны все французы, работающие на каменоломне. Их окружают эсэсовцы с ружьями наперевес.
– Кончено! Все по бригадам! На работу! – кричит Oberkapo всем оставшимся в рядах.
Снова воет сирена, люди расходятся на работу, а группу французов ведут к большой лестнице.
– Куда же нас тащат? – спрашивает мертвенно-бледный старик, шагающий справа от Рэймона.
– Наверное, куда-то перевозят.
– Ты уверен?
– А может, что-нибудь и похуже.
– Ты думаешь?
– Откуда я знаю?
– Я слышал, как один немец говорил, что это плохой признак.
– Увидишь сам.
– Обидно, что свекла наша пропала, – говорит Жежен.
*
– Итак, повторим: Насьональ, Тольбиак, Берси, Аустерлиц, мост Турнель.
– Ты забыл мост Сюлли-Морлан.
– Ну конечно, его и недоставало. Теперь, наверно, счет сходится.
– Нет, не хватает еще одного.
– Мост Альма называли?
– Подумай, забыли его. А ведь это мост храбрецов.
– Считай сначала. Насьональ.
– Раз.
– Тольбиак.
– Два.
– Ребята, можем дальше не считать, счет сошелся. В Париже тридцать один мост. Мы их все назвали. Давайте придумаем другую игру.
– Какую?
– Можно пересчитать сады и скверы.
– Я начинаю: Люксембургский.
– Тюильри.
– Монсури.
– Парк Монсо.
– У Башни Сен-Жак.
– Это не сад.
– А сквер с голубями, это что, по-твоему?
– Бют-Шомон.
– Бют-Руж.
Выведенных из каменоломни французов привели во двор 16-го барака. Усевшись вокруг Робера, они придумывают себе развлечения, чтобы скоротать время. Они перечислили 376 остановок метро, вспомнили мосты через Сену и теперь прогуливаются по парижским садам.
– Сад Клюни.
– Сквер Клюни.
– Это одно и то же.
– Нет, ты не прав, сад идет вдоль бульвара Сен-Жермен, а сквер находится на маленькой площади за Аббатством.
Время кое-как ползет.
– Послушайте, – говорит Виктор, пока кто-то называет сквер Букико, но не встречает отклика, – меня все-таки интересует, зачем мы здесь торчим.
– Ты видишь – отдыхаем, – отвечает Жежен. – Как-никак, это лучше, чем надрываться в каменоломне.
– Да, но нас сюда отправили не зря. Говорят, что и остальных французов вызвали в бараки.
Жежен пожимает плечами.
– Скажи-ка, Рэймон, помнишь наш взрыв в Сент-Ассизе?
– Еще бы!
– Это было ровно год назад.
– Да, верно.
– А дело с кино “Рэкс”?
– Это было в сентябре.
– А бомба в отеле “Бедфорд”?
– Раньше.
– Все-таки у нас есть утешенье – мы попали сюда не зря. А уж сейчас-то мы им показали бы!
– Да, – подхватывает Виктор, – хорошее было время.
Четверо друзей садятся рядом.
– Мне хотелось бы знать, – говорит Робер, – дошли ли наши письма.
– Свое я вложил в письмо Мишеля, – говорит Рэймон. – На конверте был адрес его жены. Я видел сквозь решетку фургона, что кто-то подобрал конверт.
– Мне только важно, чтобы мать знала, – говорит Жежен.
– Уже год прошел.
– Уже?
– Слушай, когда мы сюда прибыли, нам казалось, что это продлится месяца два. Потом прошло лето. А теперь осень.
– Как ты думаешь, скоро им конец? – спрашивает кто-то еще.
– Надеюсь, что да.
– Русские взяли Харьков и приближаются к Днепру, – сообщает Робер.
– Сколько же нам еще ждать?
– Сказать трудно.
– Покончат с ними в этом году, как по-твоему? Мне очень бы хотелось вернуться к рождеству.
– Возможно.
– Во всяком случае, до весны все должно кончиться, – говорит Рэймон.
– Почему?
– Я обещал жене, что мы поедем собирать подснежники.
– Боюсь, – говорит один из заключенных, который до сих пор не принимал участия ни в играх, ни в разговоре, – что нам до этого не дожить.
– Почему же?
– Нас увели из каменоломни. Когда нас пригнали сюда, начальник барака выдал всем по котелку супа и вообще был довольно любезен. Нас оставили в покое… Вам это не кажется подозрительным?
– А ты какие делаешь выводы?
– Нас расстреляют. Все замолкли.
– Ну, во что бы поиграть? – спрашивает Рэймон. Но тут же, не получив ответа, прибавляет: – Робер, расскажи нам какой-нибудь анекдот.
– Анекдот военный, – говорит Робер. – Представьте себе…
Но никто его не слушает.
– Неужели этот трус вас перепугал? – говорит Жежен. – Вот я сам расскажу анекдот. Мировой анекдот.
Рэймон, улыбаясь, поднимает голову.
Все слушают.
– Ребята, сирена. Что такое?
– Да это же сигнал к сбору. Вон возвращаются бригады и идет писарь.
– Быстро, быстро! – кричит писарь. – На перекличку! Завтра работать!
Французы строятся по росту, смешиваясь с заключенными, вернувшимися из каменоломни. Последние явно удивлены тем, что французы еще здесь.
– Вот что значит повезло, – говорит Жежен. – Ничего не делали, получили суп и еще посмеялись.
Француз, недавно высказывавший мрачные предположения, теперь приподнимается на цыпочки, чтобы посмотреть на корзины с хлебом, которые приносят из кухни двое пленных.
– Ну, приятель, – говорит Рэймон, толкая его локтем, – я же тебе говорил, что мы еще будем собирать подснежники.
XIX
– Чудом уцелели!
– А мы-то смеялись!
– Нас действительно хотели расстрелять.
– А что им помешало?
– Из Берлина пришел приказ отложить расстрел.
– Как об этом стало известно?
– В лагерной канцелярии нашли бумаги.
– Все-таки большая часть французов погибла в лагерях.
– Да, возвращается, по-видимому, один из десяти.
Прошло семнадцать месяцев с тех пор как французы, работавшие на каменоломне Маутхаузена, были вызваны в лагерь. Сейчас в Берлине над рейхсканцелярией развевается флаг Победы. Те немногие, которым удалось выжить в фашистских лагерях, возвращаются на родину. В начале 1944 года Рэймона разлучили с друзьями. Сейчас, на границе, он оказался в одном поезде с Робером.
– Где Виктор?
– Он едет с больными.
– А Жежен?
– Умер весной от истощения. Он не сломился до конца.
– А Арман? – Этот выжил.
Страна проклятья,
Где все мы – братья,
Томимся под ярмом…
[Песня, написанная в концлагере. (Примеч. авт.)]
– Ребята, предместья, предместья.
Мои дорогие предместья…
– Нуаэи-ле-Сек. Смотри, здесь оживление…
Но день придет, и жизнь вернется,
И расцветет для нас весна.
Нам счастье снова улыбнется,
Моя свободная страна.
Освобожденные из концлагерей возвращаются домой. Все поют.
В первых вагонах лежат на соломе умирающие. Париж!
Земля свободы,
Где скоро снова
Мы обретем свой дом!
Восточный вокзал. Поезд медленно въезжает под стеклянный свод. На платформе стоят офицеры, солдаты, медицинские сестры. Внезапно раздается музыка, волнующая до слез. Железнодорожники снимают фуражки и стоят навытяжку.
Отречемся от старого мира…
Люди в полосатой одежде выходят из вагонов. На изможденных лицах глаза кажутся огромными.
Одна из медицинских сестер, как ребенка, несет на руках взрослого мужчину. Он весит меньше тридцати килограммов.
– Не спешите! Не торопитесь!
– Сюда, товарищи!
Ребер и Рэймон осматривают вагон: никто не остался.
– Вон еще вещи.
– Это мои, – говорит парнишка. Он опирается на палку и похож на старика.
– Что там у тебя?
– Консервы.
– Так ты их забери, пригодятся.
– Ничего, обойдусь.
– Мы тебе поможем нести, бери.
Вокруг неподвижно стоят военные. У них взволнованные лица.
– Идите прямо по платформе, – говорит один из офицеров. – У выхода вас ожидают машины.
Трубач играет песню “Самбр и Маас”. Бывшие заключенные проходят между шеренгами молодых солдат, которые отдают им честь.
– Неужели все это ради нас? – спрашивает у Робера Рэймон.
– Как видно.
У вокзала перед оградой толпятся сотни людей; у большинства глаза полны слез. Они ищут своих близких. Полицейские наводят порядок. Прибывшим все кажется необыкновенным.
– Да здравствует Франция! – кричат в толпе. Бывшие заключенные проходят, подняв головы.
– Бедненькие, бедненькие мои, – рыдает старушка. Парижане вглядываются в проходящих, надеясь увидеть знакомые лица.
А приехавшие идут вперед. Они поражены, как будто попали в новый мир.
– Мама!
Один из бывших заключенных роняет картонку, которую держал под мышкой. Прорывая цепь охраны, он бросается к седой женщине.
– Странно, все плачут, – замечает сосед Рэймона.
– Никто из вас не видел Пьера Порталя? – спрашивает какая-то женщина.
– Жака Треба? Люсьена Маршаля?
И со всех сторон сыплются имена и фамилии. На тротуаре мужчина хватает Робера за руку и показывает ему снимок.
– Это мой сын, вы его не знаете? Парижские автобусы стоят на мостовой.
– Возьмите себе, – говорит какая-то женщина Рэймону и протягивает ему букетик ландышей.
Бывшие заключенные проходят к автобусам. Их окружают парижане.
– Есть среди вас такие, у кого нет семьи? – спрашивает дрожащий голос.
– У него вот не осталось близких, – указывает Робер на одного из своих товарищей. – Его родителей и двух сестер убили в Освенциме.
– Я его приглашаю к себе.
Кондуктор автобуса угощает всех папиросами. Это его недельный паек.
– Слушайте, ребята, говорят, что нас везут в гостиницу “Лютеция”.
– Здорово! Там помещалось гестапо.
*
Каждый пассажир в автобусе, в котором едут Рэймон и Робер, выражает радость по-своему. Пение. Крики. Восклицания.
– Представляешь себе, – рассказывает один, – какой-то старичок во что бы то ни стало хотел мне дать пятьсот франков.
– А мне всунули в руку банку сгущенного молока.
– Сена! Вот Сена!
– Да ведь это Париж!
– Париж! – повторяет кто-то сдавленным голосом.
– Смотри, узнаешь башню?
– Еще бы!
Автобус едет по бульвару Сен-Жермен.
– Видишь кабачок, вот тут у меня было первое свидание с Жеженом.
Некоторые прохожие снимают шляпы.
*
У входа в гостиницу “Лютеция” толкотня. Не успел еще Робер выйти из автобуса, как его уже спрашивает какая-то женщина:
– Не знаете Мишеля Лурье?
– Мишель, а дальше?
– Лурье.
– Нет, мадам, его нет с нами. В каком он был лагере?
– Не знаю.
– А Поля Леви? – спрашивает другая. – Он был в Маутхаузене.
Робер вспоминает молодого еврея, которого эсэсовцы сбросили со скалы в каменоломне. Он безжизненно распластался на камнях. Его фамилия была Леви.
– Нет, мадам, я его не знал.
Вокруг Реймона уже образовалась толпа.
– Вы уверены, что он умер? – спрашивает девушка.
– К сожалению, да.
– А вы его видели мертвым? Видели его могилу?
– Нет.
– Может быть, вы ошиблись? У моего брата было железное здоровье. Он был спортсменом. Он не мог умереть от простуды. Он, наверно, выздоровел.
– Да я же вам говорю, что нет.
– Но ведь его арестовали всего десять месяцев тому назад. Он был полон сил.
– Она мне не верит, – говорит Рэймон, видя, как девушка подходит к другим.
– О ком она?
– Он был служащим метро. Возвращаясь с работы, он потерял сознание. Тогда его прямо отправили в крематорий вместо лазарета.
– Ты рассказал правду сестре?
– Не хватало рассказать ей, что его сожгли живым. Робер с трудом вырывается из толпы женщин, которые протягивают ему фотокарточки.
– Стройтесь, – кричит кто-то. – Наша очередь.
*
В залах “Лютеции” – полно. Утомительные формальности.
– Вот те на! Такая же волынка, как и в лагере, – говорит насмешливый голос.
– Потише, пожалуйста, – кричит молоденький офицер, сидящий за столом. – Ничего не слышно.
– Идемте со мной, – любезно приглашает пожилая женщина. – Пока что мы раздадим вам пайки.
– Нет-нет, сударыня, – возражает офицер, поднимая голову. – Сперва они должны зарегистрироваться у меня.
Всякого рода чиновники – мужчины, женщины – сидят за целым рядом столов. Нужно переходить от одного к другому. Карточки, одежда, пайки, анкеты. Беспрерывные подписи. Печати…
– Не забудьте пройти медосмотр. Вон там. Нет, постойте. Сперва подойдите сюда.
– Ваш домашний адрес? – спрашивает у Рэймона лейтенант, заполняющий его анкету.
– Не знаю.
– Как не знаете?
– Откуда мне знать? Я был в подполье. После моего ареста жена, несомненно, переменила местожительство.
– В подполье? А чем вы занимались до того, как вас арестовали?
– Участвовал в Сопротивлении.
– В какой системе?
– Что вы хотите сказать?
– Ну в какой системе вы были?
– Я не входил ни в какую систему.
– Значит, вы не принадлежали ни к одной из организаций Сопротивления?
– Принадлежал.
– К какой?
– ФТП.
– Как?
– Французских франтиреров и партизан. Этого недостаточно?
– Кто был вашим непосредственным начальником?
– А это вас касается?
– Будьте вежливы, прошу вас. Где вы сражались?
– Во Франции.
– В каких операциях вы принимали участие?
– А вы? Что вы делали?
– Я был с генералом де Голлем, и я вам не позволю…
– Я тоже вам не позволю, – говорит Рэймон, повывшая голос. – Я сражался, чтобы быть свободным человеком.
Он побледнел.
– Ладно, ладно, оставьте, – успокаивает сидящий рядом с офицером человек в штатском. – Следующий…
*
– Недурной у тебя вид, – смеется Рэймон над своим другом Робером, который примеряет в раздаточной пиджак. – На тебе он сидит, как на корове седло.
Робер плавает в огромном клетчатом пиджаке, доходящем ему до коленей.
– Говорят, лучше не подберешь. Остальное все слишком коротко.
– У вас нет ничего другого? – спрашивает Рэймон.
– Нет, все одинаковы. Прислали из Америки.
– Да в этом же нельзя ходить.
– Мы не виноваты.
– Не сомневаюсь.
– Из того, что предназначалось для вернувшихся из концлагерей, вы могли быть полностью обеспечены. А взамен министерство присылает нам никуда не годное барахло.
– Да, я вижу.
– И даже этого не хватит на всех.
– Ничего. Не огорчайся. Мы видали виды.
– Приходи через несколько дней на базу, на улицу Артуа. Может, там что-нибудь найдем тебе.
– Что нам еще полагается?
– Нижнее белье вы получили?
– Да.
– Зубную щетку? Мыло?
– Нет еще.
– Подожди, я позову товарища. Он вас проводит. Вам, наверно, осточертело все.
– Спасибо, товарищ.
– Ничего не поделаешь, возьму этот, – говорит Робер, остановившись на пепельно-сером костюма. Брюки, правда, доходят ему до щиколоток. Но пиджак годится.
– Да, сидит на тебе как влитой, – насмешливо улыбается Рэймон.
*
– Скажи-ка, – спрашивает Рэймона в коридоре один из бывших заключенных, – тебя уже опрашивали?
– Да.
– Что там за субъекты сидят? Один из них вписал мне в карточку: “Явиться в свой полицейский участок для удостоверения личности”.
– Мне тоже.
– Я согласен, что бдительность нужна, но все-таки это уже слишком. Чем они занимаются, эти типы?
– Не знаю, но вроде бы догадываюсь.
– Я вам не советую здесь болтать, – говорит женщина, услышавшая их разговор.
– Правильно, – говорит Робер, – выйдем отсюда. На бульваре Распай обоих друзей окружает толпа.
Их снова засыпают вопросами.
– Вы не знаете Андрэ Форга?
– Он откуда?
– Из Банье.
– Чем занимался?
– Металлург.
– Он жив, он едет следующим поездом.
– Спасибо, спасибо.
– Мне сказали, что Рэймон Фуко приехал с вами, – говорит кто-то в толпе. – Где он?
Рэймон резко поворачивается.
– Да пропустите же меня, – кричит молодая женщина, она готова разрыдаться.
– Марсель!
Марсель, плача и смеясь, покрывает поцелуями лицо мужа.
– Как же ты прошел? Я тебя не видела.
– Мы переменились. Ты меня не узнала.
– Да нет же, нет. Ты такой же! Ты, наконец-то это ты!
– А как наш сын? Как мама?
– Роже вырос. Ты его не узнаешь. Мама хорошо себя чувствует, папа тоже.
– А сестра?
– Тоже. Все тебя ждут.
– А брат?
– Он еще не вернулся. Скажи, у тебя есть сведения о Мишеле, который был с тобой в Ромэнвиле?
– Он не вернется. Марсель потрясена.
– Вчера я виделась с его женой. Она его ждет со дня на день. Как ей сказать?
– Я сам съезжу к ней.
Глядя на них, женщины плачут.
– Наконец-то ты здесь, со мной, – повторяет Марсель. Она не верит своему счастью.
– Подожди немножко. Я должен вернуться в гостиницу. Еще не все закончено.
– Да успеешь. Пойдешь потом.
– В сущности, ты права. Зачем же мы стоим здесь?
– Идем, ты, наверно, голоден? Устал? Дай твои пожитки.
– Все-таки надо проститься с товарищами. Подожди меня.
Рэймон подходит к товарищам, одним пожимает руки, других обнимает. Вот и Робер.
– Ты куда?
– Куда все.
– А потом?
– Позвоню жене и скажу, чтобы она ехала сюда. Наверно, она не получила моей телеграммы.
– Идем со мной.
– Куда?
– Да домой.
*
– Не могла ты выбрать получше, – говорит Рэймон, – Как раз напротив тюрьмы. – Марсель и он сидят на террасе маленького кафе около “Лютеции”, на углу улицы Шерш Миди. Робер ушел звонить.
– Прости меня, – говорит Рэймон жене, – я пойду узнаю.
Робер кричит в телефон:
– Да… Это я… Что?.. А, очень хорошо… Когда?.. Сегодня вечером?.. Я тебя встречу на Лионском вокзале… Да…
Повесив телефонную трубку, он поворачивается к Рэймону:
– Я боялся, что ее нет. Немцы могли и ее увезти.
– Я тоже беспокоился.
Посетители в кафе смотрят на них с сочувствием.
– Вас боши так отделали? – спрашивает кто-то.
– Что? Ах да, волосы! – говорит Рэймон и проводит ладонью по бритому черепу. – Ничего. Если бы только это.
– Они вас гоняли на тяжелую работу?
– Случалось.
– Что вы будете пить? – спрашивает Марсель.
– Что хочешь.
– Гарсон! Три стакана фруктового сока.
– А знаешь, – говорит Робер, садясь, – моя жена – муниципальный советник.
– Вас это удивляет? – спрашивает Марсель.
– И да и нет.
– Может, вы думаете, что в ваше отсутствие женщины ничего не делали?
– Многое нам все-таки странно. Первый французский офицер, которого я увидел, была женщина. Первый народный избранник, с которым я разговаривал, – моя жена. Ну-ка, объясни мне это.
– Потом. Сперва вам обоим надо отдохнуть.
– Мне хочется вишен, – говорит Рэймон.
– Получишь и вишни.
Официант приносит стаканы с соком.
– Сколько с нас? – спрашивает Робер. – Мы только что получили по тысяче франков.
Но Марсель, опередив его жест, вынимает из сумки бумажку.
– Не надо, мадам, – говорит официант. – Один из посетителей уже заплатил.
Мимо кафе проходят их спутники, кто-то кричит:
– Надо будет встретиться!
– Конечно, встретимся, – отвечает Робер, – Все встретимся!
XX
– Как быстро идет время!
– Вот уже два года, как мы вернулись.
– Больше – сейчас ноябрь.
Будучи проездом в Париже, Робер с женой пришли в гости к Рэймону. Они застали его вечером, после работы, в его квартирке в Исси-ле-Мулино.
– Вы обязательно пообедаете у нас! – воскликнула Марсель.
Обе женщины пошли за провизией. Рэймон догнал Марсель на лестнице:
– Куда ты поставила бутылку с аперитивом?
– Не знаю, осталось ли там что-нибудь. Посмотри в буфете.
– Ну, пока они вернутся, мы допьем, – говорит Рэймон, ставя на стол почти пустую бутылку вермута. – Извини, что мало…
В соседней комнате заплакал ребенок. Рэймон возвращается с очаровательной девочкой на руках.
– Ши-ши-ши!
– Ваша?
– Да, ей год и два месяца.
– Как вы ее назвали?
– Роз-Мари. В память нашей подруги из группы Вальми; она не вернулась.
– Забавная девочка! А как твой парень?
– Шустрый малый. Ему тринадцатый год. Ты его увидишь. Он играет с ребятами на улице.
– Дети! Какая это радость! Когда есть дети, ты им передаешь эстафету.
– А чего вы с женой ждете?
– Мадлэн не может иметь детей.
Робер пытается посадить Роз-Мари к себе на колени, но она начинает плакать, и отцу приходится взять ее обратно.
– Пошли дяде воздушный поцелуй! Девочка мило исполняет просьбу.
– Мы сейчас усыновили ребенка, – продолжает Робер. – Когда я вернулся, мы обратились в Объединение бывших заключенных в концлагерях. Нам предложили трех сирот, трех братьев, но их надо было взять всех вместе. Нам это было не по карману. Теперь мы жалеем, что не пошли на такую жертву.
– Сколько ты зарабатываешь?
– Десять тысяч в месяц.
– Жена работает?
– Да, к счастью. Вдвоем, учитывая стоимость жизни, мы зарабатываем в два раза меньше, чем я до войны.
– Ты тоже еще не получил денег, которые нам полагаются?
– Нет. Если б я согласился примкнуть к Сражающейся Франции, все было бы в порядке, но ФТП получают последними.
– А со мной они еще лучше поступили. Меня вызвали в полицию и потребовали, чтобы я объяснился.
– По какому поводу?
– По поводу убийства предателя в 1942 году. И я был на волосок от того, чтобы снова попасть в тюрьму. Да и сейчас нет гарантии, что они меня не упрячут.
Рэймон разливает содержимое бутылки по стаканам.
– Да ты же написала, – говорит он дочке, целуя ее. Он вытирает брюки платком.
– Сегодня пять лет, – вспоминает Робер, – как нас перевезли из префектуры во Фрэн.
– Да, верно.
– Кстати, о Сент-Ассизе. Знаешь, об этом опять заговорили.
– Где?
– В газетах.
– Да, я видел статью во “Франс д’Абор”. – Нет, я не об этом. Писали и в других.
– Кто?
– Реми.
– Это еще кто такой?
– Ты не слышал о полковнике Реми?
– Нет.
– Один из деголлевских организаторов.
– А что он теперь делает?
– Пишет книги.
– Что же он говорит о Сент-Ассизе?
– Он уверяет, что это липа.
– Почему? Что ему там не понравилось? Робер вынул газету:
“В частности, я могу сказать, что ФТП приписали себе взрыв электростанции Крезо и радиомачт в Сент-Ассизе. На самом же деле обе эти диверсии были задуманы в Лондоне и великолепно выполнены нашими товарищами Мари и Гужоном, заслуги которых широко известны и которые специально для этого были сброшены на парашютах”.
– Покажи-ка.
– На, читай…
– Вот сволочь, вот наглец! – говорит Рэймон, откладывая в сторону газету.
*
Обед подходит к концу. Марсель все превосходно приготовила, и у гостей оживленные лица, как всегда бывает после обеда, даже очень скромного, если при этом выпито хорошее вино.
– Кофе хотите? Настоящий.
– Ясно, хотим, – говорит Рэймон, доставая бутылочку рома “Сен-Джемс”, припрятанного для торжественных случаев.
– Когда я пью кофе, мне всегда вспоминается бедняга Мишель, – говорит он.
– Да, ты нам рассказывал в лагере о том, как надо пить кофе в три приема.
– Мишель объяснял нам этот способ во время обеда в Корбэе, в день сент-ассизской операции. Жежену показалось тогда, что завтрак дорого обошелся. Восемьсот франков с пятерых. Сейчас столько стоит поесть одному в среднем ресторане. В пять раз дороже, чем до войны.
– А что с остальными? Ты о них знаешь что-нибудь?
– Виктор вернулся на прежнюю работу. Он ведь столяр. Мы иногда встречаемся.
– А Арман?
– Ну этот идет в гору. Он занимает какую-то важную должность в колониях и, кажется, зарабатывает тысяч сорок-пятьдесят в месяц. С ним я, конечно, не вижусь.
– Во время пребывания в префектуре он, неверно, завел себе друзей…
– Возможно. А пока что по его вине Мишель, Жежен и еще десяток товарищей из нашей группы погибли в Маутхаузене.
– А что с Андрэ? Мне рассказывали, что он после освобождения был подполковником.
– Да. Но, кажется, потом его выставили из армии.
– А долговязый Бретон? Он всегда смеялся, а в тот вечер передал тебе благодарность партии.
– Погиб.
Обе женщины, болтавшие между собой, замолкли, Робер задумывается и берет сигарету.
– Пей кофе, – говорит Марсель, – остынет.
– Да, правда, – тихо говорит Рэймон.
– Когда же мы поедем за цветами? – спрашивает он у жены другим, тоном.
– Все разговоры. До сих пор у тебя не было ни одного свободного воскресенья.
– Я же должен продавать “Юманите”.
– Да, но, кроме тебя, в ячейке найдутся и другие.
– Ты, например.
– До чего он глуп!
– Марсель права, – говорит Робер, – партия не требует от нас, чтобы мы выбивались из сил. Надо жить.
– Я живу.
– Одно не мешает другому. Ты должен и отдыхать.
– Отдыхать будем потом.
– Ты думаешь? Мне кажется, что, наоборот, потом придется еще больше работать.
– Конечно. Мы для того и существуем, чтобы бороться до последней минуты.
– Согласен, но мы такие же люди, как и остальные.
– Что же я должен делать?
– Не только сажать цветы жизни, но и собирать их, когда они встречаются на пути.
– Правильно, – подтверждает Марсель, – другие живут, нужно и тебе жить.
– Ну, не преувеличивай. Мне кажется, тебе не на что жаловаться.
– Я и не жалуюсь, но ты мог бы, например, почаще ездить со мной за город.
– Ладно. Поедем. Мне необходимо побывать в Сент-Ассизе. Прекрасный повод. Поедем все вместе.
– Вот будет весело!
– Да, – продолжает Рэймон. – Мне нужно выяснить одно обстоятельство.
– Какое? – спрашивает Робер.
– Да то, о чем рассказывает Реми.
– Ведь это все вранье.
– Тем более. Прежде чем мы поедем туда, тебе бы следовало повидаться с деголлевцем, который передал нам тогда склад. Кто знает… может, он и является автором этой утки. Мне важно знать.
– Это легко. У меня записан его телефон. Я с ним поговорю. Но я заранее уверен, что он здесь ни при чем.
– Ну вот, он снова сел на своего конька, – говорит Марсель, обращаясь к Мадлен. – О Сент-Ассизе он может толковать без конца.
*
– Ну, как поживаешь?
– Все так же.
– Черт побери, Робер, как я рад тебя видеть. Идем, выпьем по стаканчику.
Встретившись с человеком, которого летом 1942 года он сам познакомил с Андрэ, Робер не знает, как начать разговор. Но неловкость пропадает, когда они усаживаются в ближайшем кабачке и тот начинает рассказывать о себе.
– Видишь ли, я стал фотографом, фотографом-художником. Я тебе покажу потом мою мастерскую.
Разглядывая своего собеседника, Робер замечает на отвороте пиджака ряд ленточек.
– Поздравляю.
– А тебя, конечно, не наградили? Даже медали за Сопротивление не дали? Ты, наверно, сам не заявил?
– Я жду.
– Ну понятно. Вы за себя не умеете постоять. Подай прошение, а я поддержу.
– Спасибо.
– Не за что. Тебе должны дать медаль. А что товарищи?
– Они порядком возмущены.
– Чем?
– Помнишь историю с улицей Фруадево?
– Да, я вам тогда передал взрывчатку.
– Точно. Потом ты доложил об этом в Лондон?
– Ясно. Мне же нужно было отчитаться, на что я ее потратил. Вы, кажется, употребили ее для операции в Сент-Ассизе?
– А ты ничего не присочинил?
– Да нет же, можешь мне поверить.
– А Реми теперь пишет, что все было подготовлено и проделано молодчиками из Лондона.
– Знаешь, он столько всего брешет…
– А ты что думаешь об этом?
– Я понимаю, что твоим товарищам это обидно. Но я тут ни при чем. Я с вами всегда играл в открытую.
– Вот и все, что мне хотелось знать.
– Тебе незачем было ходить вокруг да около. Мы можем говорить откровенно. Для меня товарищи по Сопротивлению всегда остаются товарищами, кто бы они ни были. Понимаешь?
– Очень приятно это слышать.
– Гарсон! Еще по одному. Робер вынул бумажник.
– Нет, что ты, этого еще недоставало… Допив вино, оба выходят из кафе.
– Куда ты ведешь меня? – спрашивает Робер.
– В мою мастерскую. Я хочу тебя познакомить с одним из моих рабочих. Он большевик, как и ты.
– А ты?
– Знаешь, я еще не дорос до этого. Но если придется снова драться, я думаю, мы с тобой окажемся на одной стороне баррикады, как во время Сопротивления.
– Ты уверен? Знаешь, многие с тех пор перешли в другой лагерь.
– Я не занимаюсь политикой.
– Твоя фамилия была в списках во время выборов.
– Социалисты так настаивали, что я не счел возможным отказываться. Тебе это не по вкусу?
Робер пожимает плечами.
– Твое дело.
– Да я же тебе говорю, что мы будем биться по одну сторону баррикады. Тебе этого недостаточно?
– Какие там баррикады! Для меня борьба и сейчас не закончена.
– А что же надо делать?
– Настоящим французам надо объединиться.
XXI
– Смотри, подснежники!
– Ну вот видишь, я сдержал обещание. В ответ раздается взрыв смеха.
Марсель и Рэймон шагают по дороге к Сент-Ассизу. Их сын Роже бежит впереди. За ними, в нескольких шагах, идут Робер и Мадлэн. На плечах у Рэймона смирно сидит Роз-Мари. Хотя поездка была задумана еще в ноябре, пришлось ее отложить до марта. То было холодно, то шел дождь, то не все были свободны, словом, дотянули до весны.
Настоящий весенний день. Часов в одиннадцать утра маленькая компания прибыла с поездом Париж – Мелен на станцию Сессон. Шли без определенного плана. Сразу найти нужное направление было нелегко. Дошли до перекрестка, откуда почти шесть лет тому назад Виктор и Арман углубились в лес. Рэймон не сразу узнал дорожку. Она была перекрыта оградой из колючей проволоки. Прибитая на старом дубе дощечка указывала, что здесь запретная военная зона. Тогда все направились по шоссе, ведущему к местечку Сена-порт. От деревни Сен-Лэ свернули на дорогу, пересекающую радиостанцию Сент-Ассиз с севера на юг и идущую на Буасиз-ля-Бертран. Рэймон, как известно, здесь ни разу не был.
