Текст книги "Железная маска. Между историей и легендой"

Автор книги: Жан-Кристиан Птифис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

В городе дожей очередной карнавал был в полном разгаре. Прошла неделя, потом другая. Эмиссар герцога Мантуанского все не появлялся. Он находился в Падуе, откуда и сообщал, что жестокая лихорадка свалила его в постель. Среди французов стало зарождаться беспокойство. Концентрация войск в Бриансоне и Пинероле могла привлечь к себе внимание испанцев, находившихся в Милане, тогда как для успеха операции требовалось, чтобы Европа была поставлена перед свершившимся фактом, обо всем узнав лишь после того, как французский гарнизон будет в Казале. Должен был сработать фактор внезапности. От герцога Мантуанского потребовали объяснений. Он извинился за задержку с ратификацией договора, сославшись на то, что уже давно обещал устроить в Венеции конные состязания с участием многих венецианских дворян, с которыми был связан данным словом, и потому не мог покинуть город, не вызвав подозрений.[118]118
  Письмо Пеншена Помпонну от 18 февраля 1679 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 187).


[Закрыть] Бесподобная отговорка! В Версале пока что верили в успех дела и, зная о столь сильной приверженности этого гуляки к развлечениям, не осмеливались отвлекать его от любимого занятия.

Но вдруг, совершенно неожиданно, 22 или 23 февраля 1679 года, Венский двор, испанское правительство Милана и исполнительная власть Венецианской республики с негодованием заявили свой протест по поводу намерений французов. Об этих намерениях их оповестила герцогиня-регентша Савойи Жанна Батиста де Немур, которой стало известно о всех подробностях переговоров. Герцог, почувствовав, что может оказаться на скамье подсудимых, ответил по дипломатическим каналам, что эти слухи «не имеют под собой ни малейших оснований».[119]119
  Письмо Пеншена Помпонну от 25 февраля 1679 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 191).


[Закрыть] Он открыто дезавуировал Маттиоли, заявив, что его подпись под договором подделана. Ему была сделана тысяча лестных предложений, если он окажет сопротивление королю Франции. Аббат Фредерик, представитель императора в Венеции, и маркиз де Каноцца, имперский викарий в Италии, согласились выплатить 30 тысяч ливров, испанский наместник в Милане граф Мельгар – 500 экю золотом и предложение купить Казале за 600 тысяч экю, а герцогиня-мать утешила сына небольшим презентом в размере 25 тысяч ливров… Дело принимало плохой оборот для Людовика XIV: барон д'Асфельд, его чрезвычайный посланник, направлявшийся в Нотр-Дам-д'Инкрея, близ Казале, чтобы обменяться ратификационными грамотами с Маттиоли, был похищен на одной из почтовых станций и доставлен связанным по рукам и ногам в Милан, а все увертки и уловки, к которым прибегал Маттиоли, только прибавляли уверенности в его виновности.

Многие задавались вопросом о смысле его поступка, на первый взгляд совершенно нелогичного. Этот авантюрист продал текст договора в Савойю за незначительную сумму в 2 тысячи ливров и испанцам за 500 золотых экю, тогда как король Франции обещал ему в случае успеха щедрое вознаграждение и большие почести – стоило лишь подождать немного. Так в чем же дело? Что послужило побудительной причиной его столь странных действий? Может, в порыве патриотических чувств Маттиоли понял, что его действия способствуют установлению господства Франции в Северной Италии? Это маловероятно, поскольку было бы анахронизмом говорить о национальном патриотизме в политически раздробленной Италии XVII века.

Никто из тех, кто тщательно исследовал эту историю с самого начала до ее развязки, так и не смог сказать, кто же такой был Маттиоли. Жадный, амбициозный человек, интриган, мошенник? Этот человек хранит свою тайну. Можно ли, вслед за Лувуа, характеризовать его, столь блестяще образованного, умного, не лишенного талантов дипломата как мелкого проходимца? Да, он любил деньги, ибо кошелек его был пуст. Но, быть может, помимо низменной продажности и амбициозности, в его действиях существовал и иной побудительный мотив – страх? Вполне вероятно, что он, побуждаемый желанием вновь войти в фавор, мечтал заменить собою монаха Булгарини и полновластным хозяином править мантуанскими владениями. Продажа Казале могла послужить для него трамплином, дабы прочно закрепиться на вершинах власти, предоставив выродившимся членам рода Гонзага заниматься их карнавальным шутовством. Однако с марта 1678 года или даже раньше он начал понимать, что оккупация крепости французами породит такое недовольство части европейских дворов, что положение жалкого князька будет не прочнее соломинки. Он отдавал себе отчет в том, что Людовик XIV не пошлет в Италию сильную армию ради того, чтобы защищать герцога Мантуанского и его, Маттиоли. Повод задуматься давало и то, что французский король, в прошлом году поддержав Мессину в мятеже против господства испанцев, затем бросил ее на произвол судьбы. Маттиоли стало страшно, и он дал обратный ход, всячески затягивая переговоры. Вынужденный в конце концов заключить договор, он подписал его в Версале не без задней мысли. Вернувшись в Италию, он нашел способ сорвать соглашение – стоило лишь предать его текст огласке. Столкнувшись с единодушным протестом, Франция будет вынуждена отступить и отозвать своих драгун. Сам же Маттиоли к тому времени уже получил хорошее вознаграждение, которое позволяло обеспечить его нежную Камиллу и двоих детей. К тому же этот болонский Макиавелли не сомневался, что его судьба еще переменится к лучшему. Он выложил савойской регентше все подробности переговоров, уверенный в том, что она незамедлительно оповестит об этом европейские дворы. Мадам, хотя и испытывала некоторое чувство неловкости (как-никак король Франции был ее сюзереном), действительно так и поступила, но лишь после того, как предупредила своего проектора, Людовика XIV^{28}. И она тоже играла на двух досках! В конце месяца Маттиоли, не способный предвидеть последствия, предупредил графа Мельгара, испанского наместника Милана, написал прелестное письмо императрице Элеоноре Нойбургской, супруге императора Леопольда I, и договорился с венецианским Советом Десяти.

Французы сочли за благо сделать вид, что ничего не замечают. Больше всех был раздосадован аббат д'Эстрада, инициатор всей этой затеи, провал которой грозил навсегда замарать его репутацию. Он, недавно заняв место посланника в Турине вместо маркиза де Вийяра, имел все основания опасаться ответных действий, в избытке имевшихся в арсенале тайной дипломатии. И тогда он нашел способ спасти ситуацию. Будучи уверенным в том, что надлежащим образом подписанная ратификационная грамота все еще находится в руках Маттиоли, он предложил заманить мошенника в ловушку, схватить его и завладеть имеющимися у него бумагами, с помощью которых заставить Карла IV исполнять достигнутое соглашение. Помпонн, воспитанный в традициях искусной и гибкой дипломатии Мазарини, колебался. Он призывал к сдержанности. 22 апреля 1679 года аббат, сгорая от нетерпения, отвечал: «У меня нет времени ждать приказа Его Величества, чтобы задержать Маттиоли. Сделать это так важно, что мне не остается ничего другого, кроме как исполнить свой замысел без особой огласки».[120]120
  A.E., Savoie, vol. 68.


[Закрыть]

Отважный аббат встретил Маттиоли в Турине и удостоверился, что у него находится ратификационная грамота герцога. «Он подошел ко мне и заговорил со мной дрожащим голосом как человек, терзаемый угрызениями совести за совершенное гнусное предательство, и я постарался усыпить его подозрения относительно планов ареста», – писал д'Эстрада Пеншену, уполномоченному по делам в Венеции.[121]121
  19 апреля 1679 года, BnF, Mss., Clairambault, vol. 586, Papiers d'Estrades.


[Закрыть] Он был столь убедителен, что и тени сомнения не возникло у итальянца, при всей его хитрости и недоверчивости… Тем временем в Версале все сомнения Помпонна, опасавшегося международного скандала, были развеяны Людовиком XIV. Разгневанный король более благосклонно отнесся к советам Лувуа, сторонника силовых действий, военных вмешательств и захватов. Он безоговорочно одобрил инициативу д'Эстрады. Вскоре в тайну был посвящен и Сен-Мар.

«Король, – писал ему Лувуа 27 апреля, – в настоящее время посылает аббату д'Эстраде распоряжение арестовать человека, поведением которого у Его Величества нет оснований быть довольным, в связи с чем он приказал мне уведомить вас, чтобы вы не сочли за труд принять арестованного, когда его пришлют к вам, и содержать его так, чтобы он не имел возможности общаться с кем бы то ни было и лишь раскаивался о своем плохом поведении, и чтобы никто не узнал, что у вас появился новый заключенный».[122]122
  A.N., К 120A, f° 268.


[Закрыть]

На следующий день Помпонн с неохотой позволил д'Эстраде заняться реализацией его плана. «Поскольку вы полагаете, что можете осуществить похищение так, чтобы дело не получило огласки, Его Величеству угодно, чтобы вы исполнили свой замысел и тайно препроводили задержанного в Пинероль. Туда направляется приказ принять его и содержать так, чтобы об этом не знали… Надлежит сделать так, чтобы никто не узнал, что будет с этим человеком.[123]123
  BnF, Mss., Clairambault, vol. 586, f° 131 v°.


[Закрыть]

Когда эти депеши прибыли к месту назначения, все уже было кончено, и вот каким образом. 1 мая 1679 года д'Эстрада предложил Маттиоли встречу с Катина, который якобы должен был передать ему 10 тысяч экю, обещанных в Версале, в обмен на ратификацию договора. Звон луидоров сразу же очаровал его собеседника, который согласился, ни о чем не подозревая. Его частые поездки и подарки бойким дамочкам своего господина истощили его финансы. Аббат понимал, что нужно действовать быстро. Он опасался, что Савойский двор не сумеет долго хранить тайну. Дело в том, что в интересах дела ему пришлось посвятить в свой замысел герцогиню, и та была не против избавиться от изворотливого советника, поставив единственным условием, чтобы его задержали не на ее территории.

Эрколе Антонио был точно в указанное время в том месте, которое назначил ему д'Эстрада, – перед деревенской церковью в полумиле от Турина. Посол в сопровождении своего кузена, аббата де Монтекью, прибыл в 6 часов утра в карете. Маттиоли занял в ней место, и карета без остановки покатила на большой скорости. Примерно в трех милях от того места, где их ждал Катина, по ту сторону Орбассано, непредвиденный случай едва все не испортил: несколько дней накануне шли обильные дожди, и деревянный мост через Кизолу частично был разрушен вышедшими из берегов водами. Все трое путников покинули карету и принялись вместе с двумя или тремя слугами на скорую руку ремонтировать мост. Наконец, пройдя пешком по размытым дорогам, они прибыли в маленький, обособленно стоявший домик, в котором их ждал высокий худощавый брюнет «с задумчивыми умными глазами» (как описывал его Сен-Симон). Это был Катина, изобразивший на своем продолговатом, от природы суровом лице по возможности более любезную улыбку. Беседа продолжалась недолго. Д'Эстрада вышел, и несколько вооруженных людей ворвались в комнату, набросились на итальянца, заткнули ему рот кляпом, прежде чем он успел издать крик, и уже к ночи доставили его в крепость Пинероль, куда его провели через вспомогательные ворота со стороны долины. Подъемный мост донжона навсегда отрезал этому человеку путь к свободе. «Все прошло без применения насилия, – писал Катина в своем отчете от 3 мая, – и никто не узнал имени этого мошенника, даже офицеры, помогавшие арестовать его. Он содержится в камере, которую занимал некий Дюбрей. Там будут хорошо обращаться с ним, как и просил об этом аббат д'Эстрада, до тех пор, пока не будет известна воля короля по этому делу».[124]124
  BnF, Mss., Clairambault, vol. 586, f° 164.


[Закрыть]

Однако мало было заполучить договор – нужна была ратификация, которой, как в конце концов оказалось, не существовало. Маттиоли заявил, что бумаги находятся у его супруги в Болонье. Катина, не поверив, продолжил допросы. После того, что сейчас называется «допросом с пристрастием», удалось узнать, что документы спрятаны в Падуе, «в отверстии в стене одной из комнат дома его отца».[125]125
  Катина – Лувуа, 6 мая 1679 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 215).


[Закрыть] Под диктовку Катина Маттиоли написал два письма, одно своему слуге, чтобы тот доставил в Пинероль его багаж, и другое с указанием, что податель сего письма имеет право заняться поисками документов в доме у отца. Неутомимый Джулиани отправился в Падую и привез все документы, касающиеся переговоров. Когда их разобрали, оказалось, что ратификация отсутствует. Итальянец, которому удалось всех одурачить, наконец сознался, что его господин вообще не подписывал документов! Итак, арест двух человек – самого Маттиоли и его слуги – ничего не дал. На этот раз крепость Казале ускользнула от французов. Людовик XIV не осмелился захватить ее силой. Скрепя сердце он приказал войскам покинуть их места расположения в Бриансоне и в долине Шомон. Что до мсье де Ришмона, он же Катина, то ему пришлось покинуть донжон Пинероля, где в течение нескольких месяцев Сен-Map оказывал ему теплый прием. Понятно, что после столь сокрушительного провала инструкции относительно условий содержания «некоего Летана» (под этим псевдонимом был взят под стражу предатель Маттиоли) стали самыми что ни на есть суровыми. «Королю не угодно, – писал Лувуа Сен-Мару 15 мая, – чтобы с господином де Летаном обращались хорошо, Его Величество не желает, чтобы вы давали ему что-либо помимо абсолютно необходимого для жизни».[126]126
  Joseph Delort. Op. cit. P. 232–233.


[Закрыть]

После нескольких месяцев полного одиночества итальянец был на грани безумия.[127]127
  Сен-Мар – Лувуа, 24 февраля 1680 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 106).


[Закрыть] В августе 1680 года Сен-Мар получил разрешение поместить его вместе с монахом-якобинцем. Прежде чем отвести его в другую камеру, Бленвийе, лейтенант и кузен Сен-Мара, показал ему дубину со словами, что с ее помощью учат непослушных уму-разуму.[128]128
  Сен-Мар – Лувуа, 26 октября 1680 года, S.H.A.T., série Al, vol. 645. P. 309.


[Закрыть] Через специальное отверстие, проделанное над дверью, начальник крепости мог наблюдать за поведением обоих заключенных.

«После того как монсеньор позволил мне поместить Маттиоли в одну камеру с монахом-якобинцем в нижней башне^{29}, – докладывал он Лувуа 7 сентября, – упомянутый Маттиоли в течение четырех или пяти дней думал, что монах-якобинец был человеком, специально подосланным мною, чтобы следить за ним. Маттиоли, почти такой же сумасшедший, как и монах, широкими шагами ходил по камере, до самых глаз закрыв лицо плащом, и бормотал, что он не дал одурачить себя, что он знает больше, чем захотел сказать. Монах, который постоянно сидит на своей постели, оперевшись кулаками в колени, тяжелым взглядом смотрел на него, не слушая его речей. Синьор Маттиоли, убежденный в том, что монах является специально подсаженным к нему шпионом, понял свое заблуждение, когда в один прекрасный день тот голым встал со своей постели и начал, по своему обыкновению, проповедовать полную бессмыслицу».[129]129
  Joseph Delort. Op. cit. P. 263.


[Закрыть]

Маттиоли, имя которого теперь Сен-Мар писал открытым текстом, попытался было снискать благорасположение Бленвийе, специально приставленного к нему. Он предложил ему в качестве подарка кольцо, которое сам носил на пальце^{30}. Стражник принял подарок, но тут же отнес его Сен-Мару, который переслал его министру. Лувуа ответил, что будет хранить его, чтобы возвратить Маттиоли, «если когда-нибудь король распорядится выпустить его на свободу».[130]130
  Ibid. P. 266.


[Закрыть]

Таким образом, судьба этого авантюриста еще не была окончательно решена. Его освобождение должно было при случае послужить разменной монетой, если бы опять начались переговоры с Карлом IV Гонзага. И действительно, несколько позднее эти переговоры возобновились. Герцог, постоянно испытывавший страшную нужду в деньгах, согласился принять ранее предлагавшийся ему договор, и 30 сентября 1681 года французские войска под командованием Катина вошли, наконец, в Казале. Однако Карл IV не принял никаких мер для освобождения своего бывшего порученца, изволив лишь поинтересоваться, выйдет ли тот когда-нибудь из тюрьмы. Король велел ответить ему, что узник не покинет место своего заключения без его формального согласия. Герцог воспринял эту весть «с большой радостью и чувством признательности». Маттиоли, сам того не зная, обрекался на вечное тюремное заключение…^{31}

Итальянец долгие годы провел в Пинероле под надзором преемников Сен-Мара – Вильбуа, а затем Ла Прада. В 1694 году он встретился на острове Святой Маргариты со своим старым тюремщиком. С этого времени его имя исчезает из корреспонденции. Лишь спустя два года появляется выражение старый заключенный, которое означает неизвестного в бархатной маске, закончившего свои дни в Бастилии под именем «Маршиоли». Велик соблазн идентифицировать его с Маттиоли.

Первым это сделал 28 июня 1770 года барон Йозеф Людвиг фон Хейс, бывший капитан Эльзасского полка и знаменитый библиофил, в письме, адресованном в «Journal encyclopédique».[131]131
  Journal encyclopédique, 15 août. P. 132–133. См. также: Journal de Paris du 22 décembre 1779; Senac de Meilham. Œuvres philosophiques et littéraires. Hambourg, 1795. T. II. P. 324–378, и доклад барона де Шамбрие, бывшего прусского посланника в Турине, прочитанный в Берлинской академии наук и литературы 26 ноября 1795 года и опубликованный в: Mémoires de l'Académie de Berlin pour les années 1794 et 1795. P. 157–163.


[Закрыть] К его письму была приложена заметка из голландской газеты за 1687 год, в которой рассказывается о том, как Маттиоли был похищен десятью или двенадцатью вооруженными людьми в результате охоты за ним, организованной французским посланником, а затем в переодетом виде и с маской на лице отправлен в Пинероль. Сейчас мы знаем, что задержание Маттиоли произошло не в результате охоты на него, что он сам угодил в подстроенную для него ловушку. В докладе Катина маска не упоминается. Тем не менее заметка голландского журналиста представляет интерес, поскольку она написана за одиннадцать лет до прибытия в Бастилию человека в маске.

Мадам Кампан, горничная Марии Антуанетты, рассказывает в своих «Мемуарах», что Людовик XVI в первые месяцы своего правления обещал дорогой супруге сообщить все, что ему удастся разузнать об истории Железной маски, однако, несмотря на продолжительные поиски, не нашел ничего и спросил у своего самого старого, восьмидесятичетырехлетнего министра, мсье де Морпа, младшего сына канцлера Поншартрена, не слышал ли он в своей юности разговоров на эту тему. Тот заверил, что «это был всего лишь заключенный, по характеру своему опасный интриган, подданный герцога Мантуанского». «Странная история об этой маске, – продолжает мадам Кампан, – по всей видимости, берет свое начало от обычая, некогда распространенного в Италии среди как мужчин, так и женщин, надевать бархатные маски, выходя на солнце».[132]132
  Mme Сатрап. Mémoires sur la vie privée de Marie-Antoinette. Paris, 1822. T. 1. P. 106.


[Закрыть] В свою очередь филолог Луи Дютан в своих книгах «Перехваченная корреспонденция» (1788) и «Воспоминания отдыхающего путешественника» (1806) рассказывает, что Людовик XV, в ответ на расспросы маркизы де Помпадур, заверил, что «это был министр одного итальянского князя».[133]133
  Louis Dutens. Correspondance interceptée. Paris, 1788. P. 30; Mémoires d'un Voyageur qui se repose. Paris, 1806. T. II. P. 204.


[Закрыть]

Все эти свидетельства, несомненно, весомы. Однако в то время еще не были опубликованы министерские депеши, которые известны нам. В последние годы XVIII века некий Рет, исполнявший поручение по организации национальной лотереи в 27-м дивизионе (Юго-Восток), обнаружил в архивах Турина целый ряд депеш, имеющих отношение к делу о крепости Казале.[134]134
  A.N., Dossier Reth, M 747, numéros 3, 26, 68.


[Закрыть] Он уже собирался опубликовать труд, но его опередил гражданин Ру-Фазийяк, бывший член Законодательного собрания и Конвента, собравший большое количество неизданных документов, большей частью хранившихся в архивах Министерства иностранных дел.[135]135
  Roux-Fazillac. Op. cit. Труд Рета (Reth) вышел спустя два года под названием: Véritable Clé de l'histoire de l'homme au masque de fer (1802).


[Закрыть] Дальнейшие исследования, проведенные историком Жозефом Делором (1789–1847), послужили полезным дополнением к этому труду. Его «История человека в железной маске» (1825) включила в себя большую часть досье Маттиоли. В вышедшем в 1829 году первом томе его же «Истории заключения философов», также очень важной публикации, содержится переписка между Сен-Маром и Лувуа, приоткрывающая завесу таинственности которой был окутан Пинероль. По сравнению со вздором, распространявшимся в предшествующее столетие Вольтером и его последователями, гипотеза Ру-Фазийяка и Делора выглядит солидной и убедительной исторической концепцией. Ее поддерживали многие историки и литературные критики: Шерюэль, Анри Мартен, Камиль Руссе, Сен-Бёв (мы называем наиболее известных).

В 1869 году молодой журналист, внучатый племянник историка Минье, Мариус Топен (1838–1895), приобретший известность своими серьезными исследованиями «Кардинал де Рец, его идеи и труды» (1864) и «Европа и Бурбоны при Людовике XIV» (1868), также отстаивал версию о Маттиоли в серии статей, вышедших в газете «Le Correspondant» и позднее опубликованных отдельной книгой – «Человек в железной маске». Он ввел в научный оборот множество ранее не публиковавшихся документов, в частности, письмо Сен-Мара аббату д'Эстраде от 25 июня 1681 года, найденное в «бумагах д'Эстрады» в Национальной библиотеке, которое поколебало его собственную версию. Действительно, до сих пор считалось, что Маттиоли последовал за Сен-Маром в Эгзиль, а затем на остров Святой Маргариты. Он был одним из двух узников нижней башни. Упомянутое письмо доказывало обратное. Маттиоли тринадцать лет оставался в Пинероле под надзором преемников Сен-Мара и вновь стал его подопечным лишь в 1694 году на острове Святой Маргариты. Таким образом, когда Сен-Map прибыл в 1687 году в Прованс со своим таинственным заключенным, герметически закрытым в портшезе, наш итальянец еще находился в донжоне Пинероля, подвергаясь угрозе избиения дубиной. Не было причины для того, чтобы малозначительный, не пользовавшийся особым уважением персонаж вдруг стал, по прибытии на остров Святой Маргариты, очень важным заключенным. Для чего же нужны были все эти меры предосторожности, прежде никогда не применявшиеся, разве что в первые месяцы его заключения? К чему вся эта таинственность?

Сознавая резонность этих возражений, Мариус Топен попытался иначе подкрепить версию о Маттиоли. Его аргументы изощренны и весьма соблазнительны. Прежде всего он обратил внимание на финальную формулировку письма Помпонна аббату д'Эстраде: «Надлежит сделать так, чтобы никто не узнал, что будет с этим человеком». По его мнению, она все объясняет. Маттиоли являлся заметным человеком, бывшим министром иностранного государя. Его предательство обернулось для Короля-Солнца крупной неприятностью, глубоким унижением. Человек, пытавшийся обмануть его, должен был навсегда исчезнуть из этого мира. На первое время сочли достаточным наказанием для него пребывание за запорами Пинероля. Франция тогда одерживала победу за победой, ее слово было решающим, она устанавливала международное право и законы морали. Однако начиная с 1694 года положение изменилось. Оказалось, что армии Всехристианнейшего государя отнюдь не были непобедимыми, и заключенный Пинероля ощутил на себе перемену в итальянских делах. Письмо Барбезьё Сен-Мару от 20 марта 1694 года подтверждает это. Министр решил перевести Маттиоли и его сотоварищей из Пинероля в более безопасное место и добавляет знаменательную фразу: «Поскольку вы знаете, что они, по крайней мере один из них, важнее тех, которые сейчас находятся на островах…» Топен утверждает, что этим важным заключенным и был Маттиоли, а если он стал наиболее важным заключенным на острове Святой Маргариты, то логично сделать вывод, что он и является человеком в маске, привезенным отсюда в Бастилию. Наконец, Топен опирается на текст Дю Жюнка, который говорит о старом заключенном Пинероля и Святой Маргариты, не упоминая Эгзиль. Таким образом, выражение старый заключенный относится к тому, кого Сен-Мар не привез с собой в Эгзиль, но вновь встретил на острове Святой Маргариты. «Эти слова, – безапелляционно заявляет он, – в грамматическом отношении могут иметь только один смысл, а именно означать заключенного, который когда-то был под вашим надзором и которого вновь доверили вашему попечению».[136]136
  Marius Topin. L'Homme au masque de fer. Paris, 1869. P. 352–353.


[Закрыть] Весьма изощренное толкование. Версия о Маттиоли, на мгновение пошатнувшаяся, вновь обрела солидные основания.

В 1894 году Франц Функ-Брентано (1862–1947), источниковед и блестящий знаток Старого режима, хранитель фондов библиотеки Арсенала, поставил на службу этой версии свой талант историка и рассказчика, а также (следует признать и это) страсть и безоглядный азарт. Именно в то время, благодаря критической проницательности ученого библиотекаря из Орлеана Жюля Луазлёра (1816–1900),[137]137
  Jules Loiseleur. Trois Enigmes historiques. La Saint-Barthélemy, l'affaire des Poisons et Mme Montespan, le Masque de fer devant la critique moderne. Paris, 1883. P. 225–332.


[Закрыть] который уже брался за раскрытие многих исторических тайн, а особенно благодаря трудам Юнга, который обогатил исследование данной проблемы множеством новых документов, удалось существенно продвинуться вперед в сборе сведений о других заключенных. Однако Юнг не сумел использовать свои открытия. Заслугой Функ-Брентано является то, что он обратил должное внимание на идею, высказанную биографом Фуке Жюлем Лэром, согласно которой человеком в маске был один из пяти заключенных, находившихся в Пинероле в 1681 году: Данже, монах-якобинец, Дюбрей, Маттиоли и Ла Ривьер (не считая слуги Маттиоли).

Первыми из этого списка Функ-Брентано исключил Ла Ривьера, умершего в Эгзиле в начале 1687 года, и монаха, скончавшегося в Пинероле в 1694 году. Остались Дюбрей, Данже и Маттиоли. Дюбрея Функ-Брентано исключил как персонажа, не представляющего интереса. Может быть, Данже (или Доже, как встречается в некоторых документах)? Человек, занимающий низкое общественное положение, несчастный слуга Фуке? Функ-Брентано с пренебрежением отбросил и эту кандидатуру, не дав себе труда как следует рассмотреть ее, и с уверенностью заявил, что таинственным заключенным был Маттиоли. Что и требовалось доказать! Математически точное доказательство, решил он, закончив свои не слишком утомительные рассуждения. Несомненно, это было излишне скоропалительное умозаключение для того, кто знал, какие исключительные меры предосторожности принимались в отношении двух «дроздов», сидевших в Эгзиле! К тому же Функ-Брентано просто принял, без какой-либо критической проверки, аргументы своих предшественников – Ру-Фазийяка, Делора и Топена. Он сделал особый упор на свидетельство о смерти заключенного в маске, факсимиле которого было опубликовано в пятом издании труда Топена. «Это, – утверждает он, – и есть фамилия бывшего государственного секретаря герцога Мантуанского: Маршиоли. Следует иметь в виду, что Маршиоли на итальянский манер произносится как Маркиоли. Сен-Map, начальник Бастилии, предоставивший данные для составления свидетельства о смерти, почти всегда в своей корреспонденции – характерная деталь! – писал не Маттиоли, а Мартиоли».[138]138
  Frantz Funck-Brentano. Légendes et archives de la Bastille. Paris, Hachette, 1901. P. 119.


[Закрыть] В момент своей смерти, в 1703 году, заключенный более не являлся секретной фигурой, поэтому вполне естественно, что в реестре смертей его фамилию записали открыто. Простое дело – занести в список! Железная маска, или много шума из ничего! Функ-Брентано торжествовал. Благодаря своей способности убеждать, в полной мере проявившейся в его популярных публикациях,[139]139
  Frantz Funck-Brentano. Légendes et archives de la Bastille. Paris, Hachette, 1898; Le Masque de fer. Paris, Flammarion, 1933. Он опубликовал также множество статей в научных журналах: L'Homme au masque de velours noir dit le Masque de fer // Revue historique. T. 56, 1894. P. 253–303; Nouveaux documents sur la Bastille // Revue Bleue, 26 mars 1896. P. 400–405; L'éternelle énigme // Revue Bleue, 26 mars, 18 et 25 octobre 1902. Он даже написал сценарий для фильма, который, увы, так и не был снят.


[Закрыть] он оставил своим последователям своего рода догматическую истину, в непогрешимость которой свято верил. Эта версия, вошедшая как в ученые исторические энциклопедии, так и в популярные статьи, все еще имеет множество приверженцев. Резюмируем ее основные аргументы.

1. Похищение дипломата в Северной Италии, на чужой территории, представляло собой наиболее дерзкое попрание международного права, поэтому Людовик XIV был заинтересован в том, чтобы лишение свободы итальянского графа оставалось в секрете.

2. Маттиоли из шести известных нам кандидатов являлся «наиболее важным». По сравнению с ним его собственный слуга, сумасшедший монах, два неведомых лакея и двойной агент были слишком мелкой сошкой, недостойной бархатной маски – предмета, впрочем, достаточно распространенного в Италии.

3. Это был «старый заключенный» Пинероля, который, не будучи в Эгзиле (во всяком случае, Дю Жюнка не говорит, что он был там), присоединился к мсье де Сен-Мару на Леренских островах.

4. Фамилия Маршиоли, фигурирующая в свидетельстве о смерти заключенного, является слегка видоизмененной подлинной фамилией государственного секретаря герцога Мантуанского.

5. Людовик XV и Людовик XVI, говоря о Железной маске, признавали, что это был итальянский министр.

А теперь более подробно рассмотрим эти пять пунктов.

1. Было бы неточно утверждать, что Маттиоли был похищен на чужой территории и что это смелое предприятие представляло собой исключительное нарушение принципов международного права. Аббат д'Эстрада и Катина в своем письме Лувуа указывают на то, что они арестовали его в трех лье от Пинероля, «на королевской территории». В момент переговоров по поводу Казале Маттиоли уже не являлся государственным секретарем. Он был частным лицом, которому поручалось, учитывая его прошлое, играть роль официального посредника. Карл IV лишь обещал ему в случае успеха «восстановить в должности государственного секретаря и сделать его первым министром».[140]140
  Письмо аббата д'Эстрады Людовику XIV от 18 декабря 1677 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 90).


[Закрыть] Его арест – разумеется, незаконный, поскольку Маттиоли был иностранным подданным, – не мог повлечь за собой серьезных дипломатических осложнений. Его господин, недовольный тем, как его одурачили, не дав попользоваться французскими деньгами, был даже рад избавиться от него подобным образом. Что до испанцев, то они едва ли стали бы апеллировать к принципам международного права, поскольку и сами за два месяца до того похитили барона д'Асфельда, мирно путешествовавшего в почтовой карете с надлежащим образом оформленным паспортом. Следует также заметить, что говорить о священных принципах международного права применительно к XVII веку было бы явным анахронизмом, попыткой апеллировать к весьма туманным общим юридическим положениям. В той системе отношений, которую по привычке еще называли христианским миром, но которая представляла собой лишь пустое, лишенное реального содержания понятие, место права заняла сила. Дело Маттиоли, банальное устранение ставшего неудобным авантюриста, отнюдь не имело характера чрезвычайной важности, который пытаются придавать ему «маттиолисты».

Если его задержание и заключение под стражу окружили строгим секретом, то лишь по той причине, что ввиду провала переговоров о передаче крепости Казале следовало как можно скорее затушевать это дело. Стоит лишь почитать министерскую корреспонденцию, чтобы увидеть, сколь многочисленны были меры подобного рода. В период с 1680 по 1690 год тюрьмы были полны подозрительными личностями, шпионами, купленными на иностранные деньги, отравителями, замешанными в грязные интриги, которыми, обеспечив их молчание за тюремными стенами, больше не интересовались. Случай с Маттиоли отличался от всех этих более или менее темных дел тем, что в Европе хорошо знали о его преступлении и постигшей его каре. В 1682 году в Италии появился памфлет, в котором с поразительными подробностями излагалась история о провалившихся переговорах относительно передачи цитадели Казале и о похищении виновника их провала. «Краткая история Европы», вышедшая в 1687 году, убеждала своих читателей в том, что государственный секретарь герцога Мантуанского незаконно удерживается в Пинероле. Все знали, как Людовик XIV отомстил за причиненную ему обиду. Мошеннические действия итальянского обманщика были секретом полишинеля, не оправдывавшим столь строгих мер, принимавшихся в отношении заключенного в маске.

2. Разумеется, Маттиоли представлялся более важной особой, чем его сотоварищи по несчастью, сидевшие в крепостной башне. Он был юристом, университетской знаменитостью, автором блестящих трактатов. В его распоряжении имелся даже слуга. Однако Железной маской не обязательно должен быть заключенный высокого происхождения. Слабым местом версии о Маттиоли является то, что он никогда не являлся объектом особой заботы со стороны Людовика XIV, Помпонна или Лувуа. Был приказ обращаться с ним как с обычным мошенником. Почему вдруг изменилось отношение к нему? Почему внезапно решили окружить факт его задержания столь тщательными, но совершенно бесполезными мерами предосторожности, тогда как крепость Казале в 1681 году оказалась в распоряжении французов? Почему пытались скрывать то, о чем знали все? Невозможно рассказывать о том, чего еще не знаешь. И для чего скрывали в Бастилии его лицо, для всех абсолютно незнакомое? Париж он посетил двадцать лет назад, пробыв в городе всего несколько дней, к тому же стараясь держаться так, чтобы его как можно меньше видели. На это возражают, что в Италии все носят черные полумаски и такая полумаска могла быть в его багаже. Замечательный аргумент, заставивший Юнга подпрыгнуть от возмущения. «Маттиоли итальянец, поэтому он должен носить маску, – с сарказмом писал он. – Это абсолютно все равно, как если бы сказали, что поскольку сей господин является испанцем, у него должны быть кастаньеты!»[141]141
  Théodore Iung. Op. cit. P. 87.


[Закрыть] Что касается фразы Барбезьё, говорившего о заключенных, которые «более важны, по крайней мере один из них, чем те, что находятся на островах», то нет уверенности, что ее следует понимать буквально и в современном смысле. Морис Дювивье полагает, что здесь мы имеем дело с оборотом речи, означающим прямо обратное: надо читать не «один из них», а «за исключением одного». При этом в подтверждение своей точки зрения он цитирует отрывок из Сен-Симона, в котором данное выражение употреблено именно в таком смысле. «Более важным» заключенным был, таким образом, не один из тех, кто должен был прибыть на острова, но тот, кто уже находился там и никогда не расставался с Сен-Маром.[142]142
  Maurice Duvivier. Le Masque de fer. Paris, Armand Colin, 1932. P. 101.


[Закрыть] Если эта интерпретация и верна (в чем нет ни малейшей уверенности), то она скорее должна указывать на Данже или Ла Ривьера, оставшихся по решению Лувуа в Эгзиле.