Текст книги "Гармония"
Автор книги: Жан Фрестье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
Прекрасная работа, с горькой иронией подумал он. Хотя в общем и целом кое-кого, наверное, все же удалось спасти. Он зажег сигарету и пошел в операционный блок, заметив на ходу обеих медсестер и капеллана, с печальными минами стоявших около десятого. Он вошел к Давиду.
– Ты можешь сделать сейчас операцию грудной клетки у моего больного?
Давид глубоко вздохнул и, не имея возможности пошевелить занятыми руками, откинул голову.
– И чего еще? – спросил он устало.
– Это его последний шанс.
– Присылай.
– Я тебе нужен?
– Нет. Полиак проассистирует. У него сейчас как раз перерыв, а работа скорее всего будет тяжелая.
– Тогда я сейчас его тебе пришлю.
Он вернулся в реанимацию. Там церемония, похоже, закончилась. Десятый наверняка уже умер.
– Джейн, – сказал он, – первого сейчас будут оперировать.
– Я очень рада, месье.
– Гармония, давай эвакуируй пятого, восьмого и девятого. Нам нужны места. Неизвестно, что нас ожидает. Он добавил тихо: – В промежутке между «животом» и "грудной клеткой" нам будет чем заняться, дети мои.
Он пошел проверить «живот». В принципе, как он и предполагал, осложнения могли ожидаться лишь позднее, не сейчас. Раненый улыбнулся ему. Вальтер положил руку ему на плечо. "Все хорошо, – просто сказал он, – не беспокойся". Ему было довольно приятно сознавать, что он решился пойти с первым ва-банк; он испытывал приблизительно те же чувства, что и Джейн, у которой от долгого неподвижного сидения испортилось настроение. Может, таким образом удастся компенсировать какую-то часть совершенных за ночь ошибок. Здесь, конечно, не играли в рулетку жизнями других, здесь просто добавляли что-то к ставкам, даже не обязательно к ставкам счастливчиков, скорее наоборот, а в совокупности получался выигрыш либо проигрыш весьма значительный, даже с чисто эгоистической точки зрения, в той мере, в какой он разжигал или гасил уверенность, с которой выполнялась работа. Партия продолжалась с крупными ставками. Не имея возможности заказать на всех шампанского, Вальтер снова потребовал горячего кофе.
Стоя у входа в свое пристанище, Вальтер наблюдал за выносом эвакуируемых, потом за столь же незаметным траурным выносом десятого – еще одного десятого за одну ночь, без всякого суеверия подумал он. Гармония, все такая же легкая в своих плетеных сандалиях, руководила операцией; лицо ее по мере накопления усталости становилось все более неподвижным, но чувствовалось, что ей удается компенсировать всегда имеющийся у нее в достатке грацией то, что могло бы показаться безразличием. Так же руководила она и возвращением двенадцатого. Что касается этого, то было очевидно, что его будут «баловать». Ему тут же дали попить холодной воды, которую он стал втягивать в себя через трубку из стакана, поданного маленькой рукой. Он едва успел выйти из глубокого наркоза, как сразу погрузился в другой, более приятный сон. С ним никаких хлопот не предвиделось. А вот одиннадцатому, «животу», лишь смочили язык влажным тампоном. Возможно, у него будет право пососать ледышку. Но в основном ему лишь увлажняли рот и зубы. Жидкость, в которой он испытывал огромную потребность, он будет получать потом в виде физиологического раствора, непрерывно поступающего в вену. Затем на операцию в сопровождении Джейн отправился первый, и ей до самого конца надлежало ни на шаг не отходить от него (и прежде всего из-за системы резиновых трубок и ампул, проделывавших то же короткое путешествие, что и оперируемый). Такой у Вальтера с Давидом был уговор. В общей сложности первым – о котором никто не знал, да и не хотел знать, кто он такой и откуда взялся, – у Давида должны были заниматься по крайней мере шесть человек, не считая медсестер, которые потом наложат бинты.
Вальтер проследил за началом транспортировки, потом вернулся в свою почти опустевшую палату, где Гармония ходила взад и вперед между спокойно спавшим двенадцатым и мятущимся одиннадцатым – еще одним младенцем, с которого ей нельзя было спускать глаз. Он подумал, что скоро рассветет, и вспомнил, что им на теперь уже ненужную подмогу подойдет передвижная медицинская группа один-тридцать шесть и что с появлением солнца у него есть все шансы встретить своих друзей Ришара и Тампля, с которыми с самой зимы его пути ни разу не пересекались, двух верных спутников, вместе с которыми он долго переносил тяготы войны то в госпитале, то в мобильной медицинской части, то на корабле, то в санитарном самолете. Они втроем составляли команду, и самым страшным, самым смешным для них было воспоминание об одном рейсе в самолете, который должен был закончиться прыжком с парашютом. Им на всю жизнь запомнились и их смертельная тоска непосвященных, когда они в полном снаряжении ожидали фатальную минуту прыжка в пустоту, и испытанное ими чувство облегчения, когда в соответствии с новым приказом самолет нашел подходящий свободный участок земли и спокойно сел на него. Им пришлось тогда приступить к операциям в состоянии эйфории и с добрым пол-литром виски в желудке на брата. Как ни странно, Вальтер вовсе не был рад предполагаемому визиту друзей. Уже несколько месяцев он пребывал как бы замурованным в своей повседневной работе, а также в мыслях о том, что какая-то неведомая болезнь поедает у него кровь. Смерть других людей, стольких других людей, прошедших через его руки, в какой-то степени заразила и его. Он уже не был тем молодым человеком, с каким никак не могут произойти те ужасные вещи, от которых погибают другие. Просто-напросто он в тридцать лет стал вдруг смертным. И с этого момента у него пропало желание разговаривать, особенно говорить о себе. Ему казалось, что об этом предмете больше нечего сказать. Так что он жил теперь только сегодняшним днем, по привычке и по инерции. Все новое вызывало у него беспокойство. Гармония зашла к нему в кабинет. Он убрал ширму, закрывавшую от него часть палаты. Так что теперь в ожидании возвращения, возможно, сопряженного с трудностями, первого остальные два оставшихся пациента будут находиться в поле его зрения, равно как и они оба будут постоянно видеть его, что придаст им уверенности. Гармония села на один из ящиков, положив ногу на ногу, и впервые за все время налила себе кофе. Вальтер, похоже, был не в настроении. Первые произнесенные им слова оказались напоминанием об ее обязанностях.
– Ты должна поить двенадцатого, поить очень часто, даже будить его, если понадобится. Кстати, из-за вливания физиологического раствора больным в реанимационной обычно дают слишком мало воды. А большинству из них нужна жидкость. Много жидкости. Это разрешается, за исключением тех, у кого ранение брюшной полости.
– Именно это я и делаю.
– Верно. Но иногда мы об этом забываем, оттого что оказывается слишком много других дел.
Вдруг ему страшно захотелось воды. Приподняв откидной полог Палатки, он выплеснул наружу свой кофе, налил большой стакан минеральной негазированной воды местного производства и стал с интересом и в то же время рассеянно рассматривать этикетку на бутылке. Потом его взгляд вернулся к скрещенным тонким и таким безупречно красивым ногам Гармонии.
– Странное у тебя имя – Гармония, – сказал он неожиданно. – Откуда оно у тебя?
– Мой отец долго жил на Мартинике. Там такие имена в ходу. И он решил, что оно мне подойдет.
– Он был прав.
Она рассмеялась:
– Возможно. Только в то время он не мог знать, подойдет оно мне или нет. Пришлось стараться.
Она немного помолчала, потом наклонилась к Вальтеру:
– Если бы ты только знал, как я устала: у меня такое ощущение, что я сплю и вижу все во сне.
– Я думаю, все мы находимся в таком состоянии. Вот только жаль, что сон у нас дурной, но при этом почему-то даже не хочется просыпаться.
– Не такой уж он дурной, этот сон, – возразила она. – Он завораживает. И позволяет надеяться на что-то другое.
– Ты хочешь сказать, что возникает ощущение, что хорошее находится рядом с плохим.
– Совершенно верно.
– И если это действительно так, то он не просто хороший, а чудесный.
– Именно.
Встав с кресла, он взял Гармонию за руки и слегка встряхнул ее.
– Ну тогда ты действительно все видишь во сне. Это от нервов, – сказал он немного назидательно, – от нервов и ни от чего другого. Скажем, нервы у нас напряжены до предела. А потому давай освежи полость рта одиннадцатому и напои двенадцатого.
Она встала, пошла приготовила на одном из столов-корзин в центральном проходе стакан, воду, трубку для всасывания воды, второй стакан, кусок ваты на пинцете и еще два тампона ваты.
Она вернулась к своей работе.
"Почему я так грубо веду себя с ней? – размышлял Вальтер. – Потому что я хочу ее и потому что она, с ее обнаженными нервами, тоже жаждет наслаждения не меньше, чем раненый, который мучается от жажды, глядя на стакан воды. Один неосторожный жест, и мы назовем это любовью".
– Я пошел в операционную, – издали крикнул он ей. – Скоро вернусь.
В квадратной душной палатке, где священнодействовали Давид и Полиак со своими многочисленными помощниками, все тоже, возможно, воспринимали происходящее как сон, хотя и через силу. Вальтеру, вышедшему из своего относительного затишья, показалось, что он видит перед собой лунатиков, медленно что-то делающих, людей, оказавшихся во власти кошмара. Он увидел, как сверкнул в его сторону слегка запотевшими стеклами очков Полиак.
– Мы нашли и вынули осколок, – неспешно произнес хирург своим приятным голосом. – Это было, дорогой мой, дельце не из легких. К счастью, у нас есть вот эта штука.
Подавшись животом вперед, он указал коленом на небольшой рентгеновский аппарат под столом, находившийся там постоянно.
– Но сколько же мы хватаем при этом рентген! По инструкции все строго дозировано и неопасно: включать время от времени и на очень короткий срок, чтобы только сориентироваться. Все это прекрасно, но с такими правилами мы бы и сейчас все еще искали. Поэтому приходится злоупотреблять просвечиванием и из-за этого сильно облучаться.
В сравнении со спокойной речью Полиака манера говорить Давида казалась торопливой и невнятной, словно у него было не все в порядке с зубами.
– Оказалось перерезанным небольшое ответвление легочной артерии, – сказал он. – Мы сделали самый лучший гемостаз, какой только возможен. Теперь нам осталось одолеть явно выраженную инфекцию. Сейчас мы с ней справимся.
Осторожно двигаясь к голове оперируемого, Вальтер взял Джейн за плечи. Она стояла позади анестезиолога, регулируя в миллионный за свою жизнь раз работу капельницы.
– Как у него дела?
– Мне кажется, он держится довольно хорошо. Это, конечно, правильно, что вы его сюда направили.
– У нас практически не было выбора, – сказал Вальтер. – Возможно, мы правильно выбрали момент… хоть на этот раз. Пока.
Он удалился на цыпочках. Вместо того чтобы вернуться к себе в палату, он пошел по боковой дороге и оказался на центральной аллее госпиталя. Небо уже немного посветлело. Где-то далеко слышались крики брошенных хозяевами петухов, которым, раз уж никакой заблудившийся солдат еще не свернул им шею, лучше было бы помолчать, чтобы избежать этой самой большой для них опасности, и смириться с одиночеством, которое летом, как в мирное, так и в военное время, худо-бедно перенести можно. На стоянке стояли три санитарные машины с работающими на медленных оборотах моторами. Их тихо загружали ранеными, по трое носилок в каждую. Красные кресты на прогнувшихся крышах палаток оставались освещенными. Электрогенераторы гудели вовсю. На ближайшем холме были видны люди, суетившиеся вокруг противовоздушных батарей. Вальтеру показалось, что они зачехляют стволы и снимают маскировочные сетки. Начиналась передислокация. "Мы и сами останемся здесь теперь недолго, – подумал он. – Самое большее два дня – время, необходимое, чтобы эвакуировать остающихся у нас раненых, а потом – в дорогу, на север". Еще в голове у него мелькнула мысль, что он будет с сожалением вспоминать об этом озере. Тут он попал в пучок света от фар машины, которая, проехав по дороге, повернула налево, собираясь, что было весьма необычно, въехать на территорию самого госпиталя, и теперь катила прямо на него. Нечто вроде "штабной машины" с высокой подвеской, весьма запыленной, как секундой позже отметил Вальтер.
– Да ведь это же он, наш Вальтер, и, как всегда, – на своем посту! – услышал он и узнал голос майора Тампля.
Из машины вышли четверо и обступили его. Вальтера хлопали по спине, представляя двум офицерам, с которыми он не был знаком и которые, тут же утратив к нему интерес, стали смотреть по сторонам, словно изучая топографию местности.
– Ну что, мерзавцы вы мои, – сказал Вальтер, обращаясь к Ришару, – можно подумать, вы явились сюда прямо с поля боя?
– А мы что, мы только подчиняемся, – отозвался Тампль. – Меня в мои пятьдесят заставляют перевалить через горы, чтобы прийти тебе на помощь. Я целую ночь трясусь в машине, приезжаю, а ты меня как встречаешь? Хоть бы пивом угостил, мы просто умираем от жажды.
– Пиво будет, не волнуйся.
– Нам нужно увидеть вашего хозяйственника, – сказал один из незнакомых Вальтеру офицеров.
– Наш маленький автопоезд находится уже совсем близко, не больше часа езды отсюда.
– Я сейчас попрошу проводить вас к нему. Вальтер подозвал санитара.
– Отведите этих господ к майору Оливье. Если он спит, разбудите его, это срочно.
– Интендантская служба дрыхнет, – заметил Тампль, как только они остались втроем. – Это уж как заведено. Ну так как насчет пива?
– Сейчас идем, но только без шума! У меня на руках несколько умирающих, и мне остается отдежурить еще три часа.
Они направились к реанимационной.
– А он похудел, наш Вальтер, – сказал Ришар, ласково беря товарища за локоть.
– Тут похудеешь.
– Охотно верю, – заметил Тампль. – Но если ты думаешь, что мы все это время как сыр в масле катались, то ошибаешься. Сейчас мы из С. Три последние недели у нас были совершенно ужасными.
– Слава Богу, противник сейчас везде понемногу отрывается от нас, – сказал Ришар, – отходя, согласно формулировке, на заранее подготовленные позиции. Так что скоро опять окажемся лицом к лицу с теми, кто против нас.
– Несколько дней вам будет здесь спокойно. Про нас я ничего не могу сказать. Во всяком случае, мы оставляем вам четкую ситуацию. Вы шли на подмогу, пришли на отдых. А вот и моя обитель.
Войдя, Тампль тотчас остановился, ухмыляясь.
– Великолепно хотя бы то, что, где бы мы ни оказались, обстановка везде одна и та же. И я даже вижу Гармонию. Приди ко мне в объятья, малышка!
Гармония, не заставив себя долго просить, подбежала и расцеловала вновь прибывших, с которыми когда-то работала вместе.
– Тише! Тише! – сказал Вальтер. – Ведите себя приличнее.
– Он стал блюстителем нравственности, – заметил Тампль. – Пойми, старина, им ведь приятно, твоим раненым, видеть, как люди целуются. Больше всего им не хватает именно этого.
– Пошли поговорим у меня в кабинете. Гармония вернулась к своим больным. Вальтер водрузил ширму на место. Тампль открыл пиво и стал пить прямо из банки.
– Ух! Как хорошо, – сказал он. – Дорога – хуже не бывает, а какая пылища! Так, значит, двое раненых – это все, что у тебя сейчас осталось?
– Я сейчас расскажу тебе все по порядку. Как я тебе уже сказал, мне остается дежурить еще три часа, в которые все может случиться.
Поскольку Вальтер очень уважал Тампля как хирурга, он обстоятельно рассказал ему и про «живот», и про "грудную клетку". Тот слушал очень внимательно, отпивая время от времени из банки. Ришар сидел на ящике с сигаретой в зубах и тоже следил за повествованием, отмечая кивком головы каждую важную деталь. Наконец Вальтер замолчал, ожидая приговора.
– Так ты хочешь, чтобы я тебе сказал, как у них пойдут дела дальше, – произнес Тампль, прерывавший его рассказ только для того, чтобы уточнить какую-нибудь деталь.
– В принципе я это знаю.
– Да, но ты хочешь послушать и что скажу я. Давид, этот прекрасный мастер своего дела, тоже мог бы поделиться с тобой тем, что думает по этому поводу, но, насколько я его знаю, он не любит говорить о работе. Ему хочется сохранить веру, а я ее уже потерял. Что касается "грудной клетки", то ты положишь его под кислород. У него, конечно, пневмония, и ты будешь производить дренирование. Появится нагноение. Ты будешь колоть ему антибиотики, или это будем делать мы, если сменим тебя. Порой ситуация будет критическая. Но потом наступит улучшение, плевра у парня закроется, и он в конечном счете опять начнет нормально дышать обоими легкими, как ты и я, хотя, разумеется, спайки останутся.
Голос его зазвучал тише:
– А вот что касается «живота», то он человек конченый, как бы хорошо вы его ни прооперировали. Он потерял много крови, а ты должен помнить старое правило: "брюшина может на худой конец вынести дерьмо, а вот кровь ей противопоказана". Парень получит, стало быть, вялотекущий перитонит с постоянным дренированием. Что бы ты ни делал, у него сегодня же поднимется температура и будет держаться постоянно. Он будет понемногу худеть, несколько раз у него возникнет непроходимость кишечника, из чего нам будет все труднее и труднее вытаскивать его, и он умрет от истощения через три недели, максимум через месяц.
– То же самое произошло с Жесюпом, – сказал Ришар.
– Вот-вот, с Жесюпом, которого мы оперировали одновременно с Марком, помнишь, тем артиллерийским офицером, а также с сотней других, чьи имена я уже успел забыть.
Тампль допил одну банку и открыл другую.
– Ну что, ты тоже так думал, Вальтер?
– Увы, да.
– Ну вот, а при всем при том никто тебе не запрещает верить в чудо. Чудо не исключается. Пусть Гармония почаще молится за него, а главное, пусть она почаще его целует – это все, что она может для него сделать.
Он встал.
– Ну а теперь, старина, ты должен найти нам какой-нибудь уголок, чтобы мы могли подремать хотя бы часика три, пока не выгрузят и не разместят основную часть нашего снаряжения.
– Если речь идет только о трех часах, – сказал Вальтер, – то нет ничего проще. Вы займете мою и Давидову постели. Но только, ради Бога, когда будете ложиться, не шумите и не разбудите Грина. Он у нас в палатке третий, и в восемь ему заступать мне на смену.
– Будь спокоен, в вопросах сна мы очень компетентные люди.
– Вот и хорошо. Гармония покажет вам палатку.
– Потому что она хорошо ее знает, – ухмыльнулся Тампль.
– Да, она ее знает, дуралей!
Когда они втроем вышли, Вальтер посмотрел им вслед, и у него слегка сжалось сердце. Проявление дружеских чувств к молоденькой медсестре со стороны товарищей не вызвало у него восторга. Из этого ему пришлось заключить, что он смотрит на эту молодую женщину как на нечто ему принадлежащее, хотя не было сделано ни единого жеста, который подтверждал бы это обладание. Не имело никакого значения то, что их отношения оставались целомудренными, – главное, чтобы она была рядом с ним.
Однако ему было мучительно представить себе, чтобы она могла подарить другим то, что он сам не взял, а то и отверг – из-за плохого настроения, недоверчивости, скептицизма. Он отметил все это про себя, но не принял никакого решения. В настоящий момент, на время недолгого отсутствия Гармонии, ему нужно было чем-то занять себя. Он подошел к одиннадцатому, уверил его, что все идет наилучшим образом, освежил ему влажной ваткой рот и зубы, дал льдышку, чтобы тот ее сосал. Потом измерил температуру; она подскочила уже до тридцати восьми с половиной.
Когда вернулась Гармония, Вальтер вместе с двумя санитарами переселял двенадцатого, который и в самом деле начал чувствовать себя хорошо.
– Почему ты перекладываешь его? – спросила она.
– Для упрощения. Мы сгруппируем всех на нечетной стороне. Этого я сейчас положу на девятую койку. А когда вернется "грудная клетка", ты положишь его на седьмую. В результате все трое будут один возле другого. Пожалуйста, сходи в операционную, узнай, как там у них идут дела.
Она ушла, а Вальтер попросил санитаров помочь ему передвинуть баллоны с кислородом, тяжелые и длинные бутыли, которые перекатывают, осторожно наклоняя их. Он попросил оставить их около седьмой койки, воткнул в земляной пол длинный металлический стержень, служивший обычно для скатывания брезента палаток. Так лучше обеспечивалась устойчивость баллонов, которые он кожаными ремнями от плетеных корзин прикрепил к стержню. Он отвинтил и снова привинтил манодетандеры, проверив их исправность. Все было готово, когда появился кортеж: впереди шла Гармония, за ней – первый, превратившийся в седьмого, и Джейн замыкающая, руки ее по-прежнему были заняты ампулой с кровью и резиновыми трубками. Впятером, при согласованности движений, оказалось довольно легко положить "грудную клетку" на койку, ни на миллиметр не сместив установку для переливания крови. На лице больного быстро закрепили кислородную маску, задав средний режим. Цвет лица у человека был слегка синюшный, но это должно было пройти минут через пятнадцать.
– Ну вот и все, – с удовлетворением в голосе произнес Вальтер. – Мы собрали нашу жатву.
Джейн выглядела обессилевшей. Тем не менее она пошла перекусить за ширму, где соблазнилась банкой тушенки, съела половину и чуть смущенно попросила у Вальтера разрешения ненадолго прилечь.
– Вы вполне это заслужили, – сказал он. – Ложитесь на любую койку, какая понравится, и поспите. Я подежурю.
Она застелила пятую койку новым одеялом и через несколько секунд уже спала. Гармония отказалась от предложения Вальтера последовать ее примеру. Так же, как и он, она находилась в фазе возбуждения, когда сон кажется мучительным. Санитары вернулись на свой пост у входа, где улеглись на носилки, чтобы дать немного отдохнуть ногам. По сравнению с предшествующими ночами эта ночь оказалась исключительной. Бой удалялся. Хотя, как Вальтер не раз замечал и в прошлом, в шесть часов утра, даже в самые тяжелые времена, наступало что-то похожее на паузу. Констатация этого факта давала повод для двух гипотез: или из-за усталости медицинская служба переставала делать все, что нужно было делать, или же по какому-то негласному уговору около полуночи бойцы сами переставали проявлять инициативу, из-за чего, с учетом разрыва во времени между ранением и лечением, у службы здоровья наступал с шестичасовым опозданием некоторый относительный простой. Скорее всего, одна гипотеза накладывалась на другую и усталость сказывалась на всех одинаково: она замедляла действие. В том, что касается хирургических команд, то дневник регистрации операций позволял увидеть уменьшение их числа в том случае, если затягивался период по-настоящему тяжелой работы. Например, удаление какого-либо органа или конечности, занимавшее в первый день четверть часа, на пятый день длилось уже полчаса.
Так или иначе, но в полседьмого обе хирургические команды по обыкновению пришли немного расслабиться и отдохнуть в реанимационную. Это было одно из тех редких мест, где благодаря холодильнику можно было выпить чего-нибудь прохладительного. Они пришли целой ватагой, все в большей или меньшей степени перепачканные кровью, мужчины – с посиневшими от щетины подбородками и покрасневшими глазами. Образовавшийся кружок не умещался в кабинете и доходил до стоявшей ближе всех первой койки. Голодные, томимые жаждой, они попили, наелись и стали самым банальнейшим образом жаловаться на свою судьбу.
– Подумать только, – заметил Давид, – мне надо, прежде чем удастся лечь в постель, прооперировать еще двух типов. К счастью, пустяки.
– Дорогой мой, – отозвался Полиак, – таков закон. За исключением случаев, когда это совершенно невозможно, нужно оставлять все в полном порядке, прежде чем уступить свое место другому. Это вопрос морали, точнее, вовсе даже и не морали, на которую нам в общем-то наплевать, потому что мы выше ее, а вопрос морального духа. Если нынешнее положение нам не нравится, давайте подумаем о том, что будет, например, лет эдак через десять с нашей карьерой на гражданке: гонорары, конкуренция, наспех сделанная работа и стремление преуспеть. Фу! Какая гадость! Война – это свинство, зато у нас сейчас самый прекрасный возраст.
С ним прохладно согласились. Будущее не очень интересовало людей, которых навязчиво изо дня в день преследовало ежечасное, ежеминутное свинство. Они скорее были склонны обсуждать операции этой ночи, комментировать вероятные ошибки и их противоположность – удачные подсказки интуиции.
– В нашей профессии необходимо воображение, – сказал Давид, – иначе она не имеет никакого смысла.
И тут он рассказал, как в прошлом году в одном гарнизонном городке он избежал операции, которую ему не очень хотелось делать, избежал благодаря гениальному озарению у скромного ассистента, до того отнюдь не блиставшего особыми способностями. Там один шестилетний ребенок проглотил стальной шарик от подшипника. О том, чтобы такой предмет прошел сам по себе через пищеварительный тракт вверх либо вниз, не могло быть и речи. Шарик был тяжелый, и на рентгеновском снимке было видно, как он одним только своим весом деформирует желудок, образуя в нем карман. Он застрял там как бы по инерции. Врачи целое утро провели за обсуждением возможностей рвотных и слабительных средств и прочих, скорее всего неэффективных, глупостей, обдумывая, как произвести вскрытие брюшной полости и желудка.
– И вдруг, – сказал Давид, – наш ассистент, до этого не проронивший ни слова, бросается к малышу, хватает его за ноги и, вытянув руки, начинает трясти его вниз головой. Шарик тут же падает на паркет. Получилось, что вес его, который нас так озадачивал, в конце концов выручил нас.
– Поучительна история про Христофора Колумба и куриное яйцо, – прокомментировал услышанное Полиак. – Нужно все время вспоминать ее. Как и находку старого искусника Омбреданна, который, вместо того чтобы разрезать кишку у малышей, проглотивших булавки – из тех, что совершенно неоправданно называются почему-то безопасными, закрывал их через кишечную стенку, предоставляя им возможность следовать дальше, прямо в горшок. Это и есть тот здравый смысл, которого нам все больше будет не хватать по мере того, как техника будет развиваться дальше, принося с собой новые, пока никем не осознаваемые пакости. Через десять лет станут делать столько бесполезных рентгенов, что люди начнут сплошь и рядом болеть новыми формами рака, в которых никто не сможет разобраться.
Костелло осторожно намекнул на пассеизм.
– Вы совершенно не правы, мой дорогой, – ответил Полиак. – Моя настоящая специальность – чтение по звездам.
Сидя на первой койке, Вальтер положил руку на плечо Лил, как бы вспомнив о былом своем влечении, которое время сгладило столь же эффективно, как если бы оно было удовлетворено. Он напомнил своей подруге про их первую встречу в Т., тыловом городе, где они вдвоем получили нелепое указание в случае воздушного налета спускать в госпитальный подвал всех раненых и целый день безуспешно пытались его выполнять, подчиняясь ритму беспрерывно следовавших одна за другой воздушных тревог. После чего они по взаимному согласию приняли решение не повиноваться этому приказу, чтобы не тормошить и тем самым не убивать людей, которые и без того могли умереть на своих койках. И тогда Лилиан, дабы скрасить их сознательное бездействие, решила, развеселившись, что им нужно выпить все имевшиеся в шкафах санчасти запасы микстуры Паркера – лекарства с большим содержанием спирта, которое ложечками дают легочникам.
В общем, вполне профессиональный способ как следует набраться.
– Я надеялась таким манером хоть немного тебя растормошить. А то ты ходил с такой надутой физиономией.
– Наверное, ты мне слишком нравилась.
– О, это-то, скажу не хвалясь, я сразу поняла. И почувствовала, что отныне моим компаньоном будет весьма закомплексованный противный пуританин.
– Еще бы! Медсестра, к тому же генеральская дочка, пьющая предназначенную для больных микстуру, – тут действительно было от чего растормошиться!
– Потом ты все-таки немного изменился. По крайней мере, стал любезнее.
– Что ж ты хочешь! Со временем настоящий джентльмен приобретает манеры.
Он рассмеялся и еще крепче обнял Лил за плечи, а поскольку как раз в этот момент мимо первой койки проходила Гармония, снова направляясь к своим прооперированным пациентам, у него в голове пронеслась мысль, что вот сейчас он так же глупо, как когда-то с Лилиан, ведет себя по отношению к ней, наказывая себя за достаточно банальное желание. Он убрал руку с плеча молодой женщины.
– Усталость сводит меня с ума, – довольно неожиданно сказал он. – Тебя нет? В чем истина?
Она весело рассмеялась.
– Будет тебе сочинять истории! Ты же знаешь, что мы все немного сумасшедшие. А что касается истины, то наилучшая истина та, которую сам себе придумываешь.
Давид встал. – Ладно, давайте все же заканчивать. За работу!
– Дети мои, не падайте духом, – сказал Полиак.
– Мы все пишем новую маленькую страничку в историю военной хирургии, самую благородную и самую абсурдную в мире.
Лилиан поцеловала Вальтера.
– Поменьше волнуйся. Пока. Он остался на несколько минут один в своем кабинете, собрал брошенные там и сям окурки в старую консервную банку, смел крошки хлеба со стола, собрал стаканы в стопку, разложил перед собой три последние истории болезни. Гармония на другом конце палатки опять делала попытки утолить с помощью нелепых заменителей нестерпимую жажду своего самого тяжелого больного. Джейн спала глубоким сном на пятой койке. Вальтер на ходу проверил расход газа на кислородной установке раненого в грудь, казавшегося в этот момент спокойным.
– Ты не хочешь прилечь на минутку? – спросил он Гармонию.
– Пожалуй.
Он смотрел на нее сверху вниз. Она держалась очень прямо, но было заметно, как подрагивают ее хрупкие ноги. Он взял пару носилок и положил их у входа в кабинет, наискосок от первой койки. Сам лег на те, что были к ней ближе, головой к центральному проходу, чтобы получше видеть ту часть палатки, где находились трое раненых. У него тут же возникло восхитительное чувство облегчения, невероятное ощущение покоя в ногах. "Только бы не заснуть", – подумал он. Подошла Гармония и прилегла на соседние носилки. От Вальтера ее отделяли каких-нибудь десять сантиметров.
– Боже мой, как же хорошо, – сказала она. – Такое впечатление, что мне это снится.
Лежа на боку лицом друг к другу, они смотрели друг на друга странными, как бы обесцвеченными и лишенными света глазами, глазами людей, находящихся под наркозом.
– Если я прикоснусь к тебе хотя бы одним пальцем, знаешь что будет?
– Знаю. Ну так прикоснись же ко мне пальцем, прошу тебя.
– Нас могут увидеть.
– Ну и что! Знаешь, что я тебе скажу? Да будь эта палата битком набита людьми, я все равно стала бы заниматься с тобой любовью – так мне хочется. – Она улыбнулась. – И может быть, публика в конце нам поаплодировала бы – настолько это было бы чудесно.
