Текст книги "Гармония"
Автор книги: Жан Фрестье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
– Опусти-ка вот этот узел как можно ниже… не допуская ни малейшего движения вверх… Ты должен сжимать сильно, плавно и в горизонтальной плоскости… Черт побери, зажимом-то ты умеешь пользоваться или нет!.. Я тебе сто раз говорил, что не надо дотрагиваться до кишки, если в этом нет крайней необходимости… Дотрагиваясь лишний раз, ты усугубляешь шоковое состояние; в это трудно поверить, но это так.
Когда, выпрямившись на мгновение, Вальтер поднимал глаза, он видел перед собой влажное лицо Лил. Пот выступал у нее так обильно, что казалось – лицо ей залил не пот, а слезы; несколько выбившихся из-под ее шапочки прядей волос завились кудряшками. Давид тоже время от времени сильно откидывал назад голову, чтобы «летучая» промокнула ему пот. А Костелло, пользуясь тупым шпателем, раздвигал осторожными движениями внутренние органы и мускулы, в последнем случае очень энергично, иногда с помощью какого-нибудь из крюков, которые в большом количестве лежали на столе под стерильными простынями, но которые он не всегда мог пустить в ход. Время от времени он правой рукой коротким движением тампона поверх левой руки Вальтера промокал выступившую каплю крови, которая могла помешать оперирующему хирургу отчетливо увидеть, как нужно зажать крошечный кровоточащий сосудик, перед тем как его перетянуть. И так вот мало-помалу, короткими перекрещивающимися движениями, борясь с собственным нетерпением, продвигались они вперед, очень сомневаясь в результатах своего труда, боясь в каждый следующий момент обнаружить его бесполезность.
– Все в порядке? – спрашивал Давид у анестезиолога.
Та, колдуя над разного рода трубками и шкалами, отвечала «да», но не слишком уверенно, и это могло означать, что при данных обстоятельствах могло быть гораздо хуже.
Несколько раз появлялась Гармония, чтобы сообщить, как идут дела в двадцати метрах от операционного стола. А там тоже все могло быть гораздо хуже. Когда Вальтер видел ее, у него появлялось ощущение, что он вернулся в родной дом. Между ними вспыхивало маленькое пламя. Его там ждут, в том проклятом месте, где его не хватает. Второй, четвертый и шестой пребывают все в том же состоянии. Первый еще держится. На девятую койку поступил новый раненый: в перспективе еще одна ампутация, хотя и не слишком жуткая. Ее можно будет поручить Полиаку, сравнительно не очень загруженному. В общем же ритм новых поступлений вроде весьма замедлился. Жестокое местное сражение, начавшееся почти неделю назад, похоже завершалось, и, по словам тех, кто работал на санитарных машинах, триста первый госпиталь начал принимать раненых в десяти километрах впереди. Штаб выбрал этот момент для того, чтобы усилить их госпиталь, про который было известно, что он работает со страшными перегрузками. Передвижная группа один-тридцать шесть должна подойти утром полностью экипированная и с укомплектованными сменами. Это по крайней мере позволит заняться теми ранениями средней сложности, без которых не обходится ни одно наступление и которыми никогда не удается заняться своевременно.
– Приходил майор Фонда, – добавила Гармония. – Недовольный. Он считает, что в реанимации работы не так уж много, а ему нужны люди на сортировке.
– Скажите ему, что он нам осточертел, – сказал Давид.
– Лучше выполните это поручение сами.
– С удовольствием, пусть он только зайдет ко мне.
Давид, понимая собственную значимость, пренебрежительно относился к субординации. В этот момент он начал «обрабатывать» входное и выходное отверстия, проделанные снарядом. Оставив в ране несколько дренажных трубок, ее зашили крупными стежками. Оперируемый все еще был жив.
Гармония снова вернулась, чтобы заняться раненым, то есть поддержать во время транспортировки громоздкий аппарат для переливания крови, которое предстояло продолжать. Только что, слава Богу, подвезли – раньше, чем было положено по расписанию, – новую порцию крови. Но порция эта оказалась меньше, чем предусматривалось. Значит, когда настанет утро, придется искать доноров.
Все со вздохом облегчения скидывали с себя маски, длинные халаты, перчатки, бахилы. Снова оказаться в одежде с короткими рукавами было наслаждением: можешь положить руки на пояс, распрямить спину; можешь сам вытереть пот на лбу; можешь почесать там, где чешется; онемение в ступнях проходит.
Всем кофе – это уж само собой разумеется. Лилиан, сняв шапочку, погрузила пальцы с коротко остриженными ногтями в свою рыжую шевелюру. Необычный шрам – должно быть, след какого-то несчастного случая в детстве, – огибавший левый глаз и задевавший щеку, придавал ее лицу какое-то особое очарование и казался белее обычного из-за подернутых синевой от утомления век. Настроение у присутствующих было двойственным: им было весело, потому что на время они что-то завершили, и грустно, потому что ничто здесь не может быть завершено окончательно и каждый следующий час готовит новые испытания. Вспомнили про Фонда, вдоволь позубоскалили на его счет. Хотя это были всего лишь слова. К самому Фонда неприязни не было, не любили лишь ту власть, которую он использовал не по делу; ему даже готовы были простить зазнайство, обусловленное его положением. Он по крайней мере работал, и все признавали это, не теряя надежды на его исправление.
Разговор зашел о воинских званиях. Лилиан и Вальтер, которые сидели, прислонившись спиной к переборке, на полу, тогда как остальные – на операционном столе с предусмотрительно закрепленными сгибами, снова стали вспоминать подробности визита неожиданно нагрянувшего к ним, когда они дежурили в одном маленьком тыловом госпитале, самого главнокомандующего.
– Дело обстояло так, – рассказывал Вальтер. – Я был в халате, а под ним только трусы – погода стояла жаркая. Я диктовал Лил служебный доклад; она тоже была в халате, а поскольку лифчик ей жал, она его сняла.
Не вставая с места, они с Лилиан хлопнули друг друга по ладони в знак солидарности.
– Все ясно, – сказал Костелло. – Вы занимались любовью.
– Ах, вовсе нет, – воскликнула Лилиан, – ты не угадал. И в самом деле, могли бы заниматься, но не занимались. И вообще никогда не занимались. Так уж получилось, непонятно почему. А сожаления – не наш жанр.
– Ты, Костелло, ничего не понимаешь, – сказал Вальтер. – Может быть, у меня были тогда другие увлечения, у Лилилан – тоже. Короче, мы работали и нам было очень скучно. Вдруг открывается дверь. Входит высокий мужчина, держится скромно, кепи держит под мышкой. Я сразу подумал: "Интересно, где я видел это лицо? Очень знакомое".
– Такое же ощущение возникло и у меня, – вставила Лилиан. – В какой-то момент я даже подумала, уж не оказался ли тут вдруг мой парикмахер, или, может, это доктор, лечивший моих родителей, или это старый дядюшка, давно потерявшийся из виду, или какой-нибудь еще знакомый.
– Этот человек подходит, значит, и тут я замечаю звезды на его погонах, вытягиваюсь по стойке «смирно». "Извините, пожалуйста, – говорит он, – что вошел к вам без предупреждения: я никого не встретил снаружи. Я попал в небольшую автомобильную аварию. Мой шофер ранен, надеюсь, не очень серьезно. Я оставил его в помещении охраны у входа. Мне хотелось бы, чтобы он побыл у вас несколько дней, у меня есть другой водитель. Я перепоручаю его вашим заботам. Я очень люблю этого юношу". Я пододвинул генералу кресло. Выразил желание тотчас пойти и осмотреть «юношу». Он сказал, что не надо. "Небольшая рана на лбу, сейчас увидите; я уверен, что он попал в хорошие руки. Нет ли у вас тут чего-нибудь прохладительного?"
– И тут я помчалась на нашу кухню, – сказала Лилиан. – Ведь я тоже успела сосчитать звезды на его мундире.
– А я уже понял, с кем имею дело, – продолжал Вальтер. – Лил быстро вернулась, застегнутая на все пуговицы, а я по-прежнему стою с голыми ногами; она принесла пиво и лимонад. Наш гость отпивает понемногу, смотрит на нас невозмутимым взглядом. "У меня есть для вас хорошая новость, – говорит он нам так, как будто мы знакомы друг с другом целую вечность. – Я только что взял с налету укрепленные гарнизоны Р. и Г.". И с этими словами он берет лист бумаги у меня на столе, достает из кармана авторучку и начинает объяснять, как это произошло. "Наши союзники хотели атаковать с моря. А я был не согласен. Ночью я провел свою дивизию X. между высотами 116 и 109 и утром атаковал, взяв противника в клещи с помощью двух других своих дивизий. Союзники поняли мой маневр и ударили сбоку. Полная победа".
– А вы что на это ответили? – спросил Давид со своим идущим откуда-то из горла смешком.
– Какие-то глупости, – сказала Лилиан. – Стали говорить что-то вроде: "Великолепно, господин генерал, примите наши поздравления! Какая хорошая мысль пришла вам в голову!" Словом, чувствовали себя полными идиотами. Но генерал, похоже, остался доволен.
– Очень милый у нас главнокомандующий, – заключил Вальтер. – Одно удовольствие работать на него.
Последняя фраза заставила всех рассмеяться. Ее ждали, потому что и в этой группе тоже у всех у них, усталых и сытых по горло ужасами, в голове осталась только одна мысль: о работе, о том, что надо делать то, чему их научили. Никакой философии, сознание машиниста, внимательно наблюдающего за сигналами.
Машина, конечно, немного замедлила ход, но пока еще не затормозила.
– Я сейчас пришлю к тебе своего раненого, – сказал Вальтер Давиду. – Множественные раны от осколков, особенно в конечностях. На первый взгляд, никаких подвохов нет. Пока.
Он вернулся к себе в палату. Джейн с озабоченным видом сидела около первого. Вальтер вместе с Гармонией быстро сделал обход. Ситуация частично изменилась. Третья койка оставалась незанятой. Пятый только что вернулся из операционной, где Полиак ампутировал ему ногу выше колена. Он стонал во сне. Седьмая койка пустовала. Девятый – в операционной у Полиака, ждет ампутации. По поводу двенадцатого нужно принять решение, немного подождать, прежде чем отправлять. Десятый опять вел себя беспокойно: запланировать новую пункцию. Восьмой вышел два часа назад из рук Давида с оптимистическим прогнозом. Одиннадцатый, ранение в живот, тоже только что поступил.
– Шестого отправляй немедленно к Давиду, – сказал Вальтер. – Второго на выписку. За четвертым продолжай наблюдать.
Он посчитал свободные койки. Две, скоро будет три. В очень тяжелом положении у них, значит, двое – один с животом, другой – с грудной полостью, что не так уж много на троих врачей, с учетом того, что произведена одна ампутация, а еще одна делается как раз в эту минуту. Тут можно держаться. По сути, ничего катастрофического.
– Пока Джейн наблюдает за первым, займись еще и одиннадцатым, – сказал Вальтер Гармонии. – Никуда не уходи без крайней необходимости. Я пойду посмотрю, что происходит на сортировке.
Просторная палатка не была переполнена, что говорило о некотором замедлении новых поступлений.
– А вот и вы наконец! – заметил Фонда.
– Я был нужен Давиду.
– Мне вы тоже были нужны. Мы поговорим об этом потом, когда будет немного поспокойнее. А сейчас проверьте повязки вот тут (он показал на аккуратный ряд носилок, в общей сложности штук тридцать). Вам поможет мисс Бартон.
– У меня в моей палате несколько очень серьезных случаев.
– Если потребуетесь, за вами придут. Я приказываю. Выполняйте.
Бартон была высокой сорокалетней брюнеткой, которую Вальтер знал как довольно хорошего специалиста.
– Давайте обнюхаем, – сказал он ей, – и отправим как можно больше в тыл.
Обнюхать – означало быстро измерить пульс и давление, попытаться определить состояние раненого по его лицу и сведениям в истории болезни, а снимать и снова накладывать повязку лишь тогда, когда возникнут сомнения. Они начали, присев на карточки, продвигаться по указанному им ряду. Когда определить состояние раненого было трудно, они брали большие, с закругленными концами ножницы и разрезали бинты. Мисс Бартон изумительно ловко накладывала новую повязку, предварительно смазав рану йодом, отчего на лице пациента появлялась гримаса. Тут нужно было что-нибудь сказать раненому. Говорили, впрочем, только приятные и внушающие надежду слова, вроде: "Ну, тебе повезло… Пустяки… Две недели, и ты будешь на ногах…" Однако иногда им попадалось потухшее лицо, и это было плохим признаком. Из тридцати больных Вальтер выделил таких пять человек, отправил одного из них в реанимацию под предлогом, что от того идет нехороший запах, а нос у него уже успел стать достаточно чувствительным. Появилась Гармония со своими стройными ножками и легкой походкой. Первый в прежнем состоянии. Десятый снова стал беспокойным. Одиннадцатый, с брюшной полостью, дышит на ладан. У других прооперированных все обстоит хорошо. Гармонии хотелось, чтобы Вальтер возвратился в палату.
– Я почти закончил. Добавил тебе еще одного больного. Устрой его на место двенадцатого, которого нужно эвакуировать, если он кажется тебе достаточно крепким.
У него немного закружилась голова. Он смотрел снизу вверх на эту высокую девушку, которая явно держалась на ногах лишь невероятным усилием воли. Потом возобновилась канонада.
– Вот это для тебя, как по заказу, – сказал он довольно зло, подняв к небу палец.
Она стремительно убежала. Он же сейчас чувствовал себя так, словно какая-то анестезия полностью лишила его страха. Хотя, похоже, на этот раз все оказалось более серьезным, чем накануне. Бомбили где-то на юге, за складом горючего. Грохот стоял такой, что не слышно было собственного голоса. Некоторые раненые, находившиеся не в очень тяжелом состоянии, пытались вскочить с носилок и убежать. Их удержали. Им сказали, что это все ерунда, что канонада стихает и что, как всем известно, под защитой красных крестов бояться нечего. Кстати, в общем и целом это было правдой. В пределах возможного и когда бомбардировка велась не с чересчур большой высоты, вражеская авиация старалась не попадать в медицинские подразделения, конечно, если хитрость не заходила слишком далеко и их не использовали в качестве прикрытия какого-нибудь гораздо более важного объекта. "Чтобы он провалился, этот их чертов склад горючего", – думал Вальтер. Потом осталась одна только зенитная артиллерия, стрелявшая для собственного воодушевления. Она была связана с радарами, которые информировали ее о ночных целях. По всей видимости, боеприпасов у нее хватало, и она тратила их с поразительной неэффективностью. Вальтер не припоминал случая, чтобы на его глазах сбили самолет не истребители, а кто-то еще. Впрочем, какого-либо определенного мнения у него на этот счет не было и он предполагал, что зенитки, наверное, представляют хоть какую-то помеху для самолетов противника.
Еще несколько не очень сильных бабаханий. Потом тишина. Только кое-где стоны.
– Господин майор, мы отобрали пять человек. Я могу вернуться к своим раненым?
– Давайте идите. Завтра мы поговорим о вашем подключении к этой работе помимо вашей службы: я должен знать, где вас найти в нужный момент.
Вальтер не возражал. Он знал, что завтра Фонда не будет ни о чем с ним говорить, потому что ему просто было нужно как-то продемонстрировать свою власть в момент разговора. Сейчас Вальтера гораздо больше беспокоила история с грудной клеткой, где, как он считал, можно было попытаться что-то сделать. «Живот» он уже видел. И здесь было сделано все, что можно, а вот "грудная клетка"…
Он вернулся в свою палатку и с тяжелым чувством увидел рядом с первым священника – такого же военного, как и все остальные, только с крестом на шее и рыжей бородой. В принципе Вальтер был с ним в хороших отношениях, и иногда в обед или ужин они садились за один стол, но ему не нравилось, что эта птица, разносящая дурные вести, залетает в угол, который находится под его, Вальтера, защитой. Он издали знаком попросил его подойти.
– Этот парень посылал за тобой?
– Нет. Просто я боюсь, как бы Господь не призвал его к себе.
– Дорогой кюре, мне Господь по этому поводу ничего не сообщил. И может быть, он вовсе не столь решительно, как ты думаешь, настроен покончить с этим человеком. Так что живи спокойно.
– Я выполняю свой долг.
– Ты выполнишь его, когда тебя об этом попросят, но не раньше. А то ты сеешь здесь у меня панику.
Он намекал на яростную перебранку, случившуюся месяц назад, когда «падре» в мистическом порыве громко потребовал от одного раненого, чтобы тот вручил Богу свою душу, а раненый отказался и так же громко потребовал, чтобы ему было дозволено увидеть жену и детей еще в этой жизни, а не в другой. То была ужасная сцена, потрясшая всю палату, и Вальер положил ей конец, попросту выдворив божьего посланника.
– У твоего одиннадцатого тоже плохи дела, – заметил священник.
– Возможно, но он спит или находится в коме. И ты ничем не можешь ему помочь, кроме молитвы. Но только, пожалуйста, издали.
– Ты обращаешься со мной чересчур сурово.
– Я хочу сохранить нормальный моральный дух у раненых, и тебе это известно. Клянусь тебе, что когда кто-нибудь попросит, я тебя позову.
Священник прекратил свои попытки и вышел из палатки.
– Джейн, милая, это не вы позвали священника?
– Нет, месье.
– И наверняка не Гармония.
– Наверняка. Он пришел сам. Это он тоже делает обход.
Гармония тихо рассмеялась, сидя в своем углу рядом с одиннадцатым. Она так испугалась только что закончившейся бомбежки, что жизнь казалась ей, несмотря на усталость, прекрасной. Подойдя к ней, Вальтер дружески обнял ее за талию.
– Как дела у нашего парнишки? – тихо спросил он.
– Не так уж и плохо. Он только что открывал глаза. Я убрала у него трубку. Сейчас он дышит хорошо.
Вальтер приступил к обычному осмотру. Конечно, пока уверенности не могло быть ни в чем, кроме того, что раненый выдержал операцию. От этой банальной констатации до оптимизма предстоял долгий путь, который для главного заинтересованного лица мог растянуться на две недели, на двадцать дней, а может, и на более долгий срок. Когда от таких тяжелых ранений в живот не умирают сразу, то умирают медленно. Вальтеру это было хорошо известно, но как человек, участвовавший в акции по спасению, он не был склонен задаваться вопросом о том, не лучше ли было раненому умереть сразу, чем выдерживать долгую, все еще возможную агонию. Уже сам тот факт, что он находился на войне, обязывал его жить только настоящим мгновением. Потому-то он и не пренебрег тем очажком тепла рядом с ним, который создавали очарование и молодость Гармонии.
– Это хорошо, – сказал он. – Если хочешь, мы сейчас еще раз подведем итоги. Мне кажется, за последние часы ситуация значительно прояснилась.
Они снова обошли больных. Джейн по-прежнему сидела около первого и внимательно наблюдала за ним. Нового двенадцатого, того, которого отобрали во время сортировки, уже приготовили для отправки к Давиду. Другой прооперированный вернулся от Полиака на девятую койку; он опасений не вызывал.
Четвертого Вальтер приказал эвакуировать. С помощью Гармонии он снова сделал пункцию десятому, который теперь выглядел более спокойным. Сделал осторожно, как ему советовал Давид. Потом огляделся вокруг. Палатка понемногу пустела. Было уже три часа. Он наметил отправку обоих прооперированных на четыре часа, если у них все будет хорошо, что казалось вполне вероятным.
– Воспользуемся этой небольшой передышкой, – сказал он, обращаясь к Гармонии, – чтобы собрать немного крови. А то ее вечно не хватает. Прогуляйся возле палаток, ты везучая, и поищи мне добровольцев среди санитаров и медсестер санитарных машин – тех, что не очень торопятся. Желательно универсальных доноров. Но хотелось бы и некоторые другие группы. Всю кровь мы у них высасывать не будем – по двести граммов с каждого. Сомнительных сводим в лабораторию. Это отнимет у них самое большее пятнадцать минут.
Она вышла из палатки, счастливая тем, что есть возможность подышать воздухом. А он вернулся в свой кабинет, налил себе в чашку кофе, разложил на ящиках пустые стерилизованные сосуды, троакары в металлических коробочках. Приготовил самоклеющиеся этикетки. Сел на табурет напротив брезентового кресла, которым обычно пользовался. Вот теперь все в порядке. Он спокойно допил кофе, покуривая сигарету.
Гармония вернулась, ведя за собой относительно молчаливую, но склонную похихикать группу из четырех мужчин в халатах и шести крепко сложенных девушек в полевой форме.
– Кто из вас принадлежит к сомнительным, то есть не к «универсальным» группам?
Поднялось четыре руки. Двух мужчин и двух женщин.
– Я все приготовил, – сказал Вальтер, обращаясь к гармонии. – Начинай с «универсальных». Разумеется, нужно проверять группу и по удостоверению, и по медальону. Возьмешь у каждого по двести граммов… Хотя если подумать, то почему бы не двести пятьдесят?
Послышались протесты, но скорее просто из желания немного пошуметь:
– Мы же работаем… Ночь ведь еще не кончилась.
– Ну, от этого вы не умрете. Будьте немного щедрее, черт побери! Неуниверсальные, за мной!
Они вышли впятером с Вальтером впереди. Ночь удивила его своей свежестью, разлитым в небе покоем, который так сильно контрастировал с той в общем-то странной деятельностью, которой он занимался вот уже несколько часов. И снова у него появилось пугавшее его ощущение нереальности происходящего. Ну что он тут делает, в этой кошмарной мясницкой с переплетениями резиновых трубок, целыми километрами резиновых трубок, с иголками со вдетыми в них нитками, загроможденной никелированными инструментами и ампулами? Ему вспомнился недавний отвратительный сон, в котором он ел сырое мясо, висящее на стенах, а то и лежащее на грязном полу туалета в коллеже, где он учился.
Лаборатория находилась на центральной аллее, около первого перекрестка. В квадратной, весьма скромной по размерам палатке сидели перед своими микроскопами и батареями из больших и маленьких стеклянных пробирок на металлических подставках и работали двое мужчин.
– Вот, – сказал Вальтер, – мы пришли к вам с пустячным делом. Нужно определить группу у четырех человек. Работы на несколько минут.
Я беру их, – ответил незнакомый Вальтеру худой брюнет, сидевший в глубине этого обиталища.
– Очень хорошо. Тогда я подожду здесь, чтобы направить их потом на путь истинный.
Он посторонился немного, сделав шаг в другую сторону, туда, где палатка была слабо освещена и где Терри, веселого нрава бородач, которого он считал своим другом, сидел, вглядываясь в двойной окуляр микроскопа.
– Ты можешь сделать мне анализ крови? Тот удивленно поднял голову.
– Что-нибудь не в порядке?
– Все в порядке. Просто хочу проверить. Такие перегрузки!
– И не говори.
На маленьком столике перед Терри царил абсолютный, присущий только лабораторным работникам порядок. Ему потребовалось всего одно мгновение, чтобы уколоть указательный палец Вальтера, извлечь оттуда капельку крови, которую он одним экономным и не допускающим неточности движением размазал тонким слоем между двумя стеклышками.
– Результат сообщу тебе завтра. Время терпит.
Вальтер поблагодарил его, подождал немного, пока освободятся доноры, и ушел с ними, размахивая в воздухе, чтобы они скорее высохли, четырьмя картонками, где была написана фамилия и группа крови каждого из них. Гармония у себя в реанимации уже многое успела сделать за это время.
– Я тебя сменяю, – сказал Вальтер. – Можешь возобновить обход.
Кусочек пластыря на кончике правого указательного пальца мешал. Он сорвал его. И занялся невидимой веной самой очаровательной девушки с санитарной машины – брюнетки с длинными волосами и загорелым лицом. Вата, которой он протер ей сгиб локтя, сделалась черной.
– Извините, – сказала девушка. – Сейчас у нас практически нет никакой возможности вымыться, а работа грязная.
– Прекрасно понимаю. А как дела вообще?
– Сейчас не так уж плохо, только слишком далеко приходится ездить. Противник отрывается.
Она помолчала немного, глядя, как стекает во флакон ее кровь, потом, словно устыдившись, опять вернулась к теме гигиены:
– Самое неприятное – это ощущать себя грязной. Когда случайно попадается какой-нибудь ручеек, то лишь окунешь в него зад, а на большее и не рассчитывай.
– Это уже неплохо, – сказал Вальтер. – У нас-то сейчас под боком озеро. А так и нам иногда приходится тяжко.
Он тоже стал смотреть на кровь, торопливыми каплями стекавшую во флакон. Слово, которое употребила девушка, надо сказать, прозвучавшее вполне естественно, заставило его подумать о Гармонии – ассоциация столь предсказуемая, что это поначалу развеселило его. Одно время госпиталь находился в сухом горном районе, куда воду привозили в грузовике-цистерне и распределяли очень скудными порциями. Он невольно улыбнулся, представив себе Гармонию, совершающую туалет при помощи простого ведра, причем, наверняка весьма ловко и искусно, потому что всегда, когда он ее видел, она была аккуратной и гладкой, как галька, с туго натянутой кожей, похожей на хрупкую статую, вид которой почему-то ассоциировался у него с чем-то совершенно противоположным смерти, которая вот уже сколько месяцев описывала круги вокруг него.
Физическому желанию обычно несвойственна ироничность, и он совершенно естественно размечтался о нежных интимных местах Гармонии, внешне вроде бы созданных лишь для удовольствия, но на самом деле они имеют в конечном счете иное предназначение и вызывают одновременно чисто детское отвращение и желание близости. При этом возникает отчетливое ощущение «другого», некоего странного чудовища, где обнаруживаешь одновременно и жизнь, и смерть, жизнь-смерть, сладостную жестокость. К Вальтеру такие мысли по поводу Гармонии приходили, конечно, не впервые, но в его сознании верх всегда одерживал обобщенный образ этого совершенного, независимого существа, живущего в таком явном мире и согласии с самим собой, что созерцание его не могло вызвать никакого иного чувства, кроме нежности. Он поискал ее глазами сквозь зазор между пологами палатки. Гармония в этот момент двигалась своей стройной, грациозной походкой от десятого к восьмому, скорее деловитая, нежели обходительная, преисполненная какого-то бесконечного внимания, преклонения скорее перед творением, нежели перед Богом или его святыми.
Он прогнал эти мысли. Любить, когда у тебя столько работы, было бы чрезмерной роскошью. Он остановил забор крови на двухстах граммах. В конце концов, этой девушке, которой предстояло отвозить в тыл по ухабистым дорогам раненых, почти полный запас крови в венах при выполнении этой задачи будет отнюдь не лишним.
– Вот и все. Благодарю вас. Кто следующий?
Вальтер проделал то же самое со всеми остальными донорами, с удовлетворением окинул взглядом увеличившийся запас свежей крови, сходил к обоим прооперированным, которые, проснувшись и обретя жизнь, казалось, не слишком жалели об отсутствующих у них частях тела – времени для этого у них будет еще достаточно. В палате царило своего рода тревожное затишье. Шумы снаружи стихли. Было четыре часа. Новых поступлений в реанимацию не было уже давно.
Вальтер ходил взад-вперед, словно мучаясь от безделья, и совершал в уме сложную работу. Он вспомнил, что последняя поясничная пункция у десятого была еще больше окрашена кровью, чем предыдущая. Внутреннее кровотечение продолжалось – в этом можно было не сомневаться; спокойствие больного, которое после не слишком безупречной и грубой анестезии пришло на смену возбуждению, ровным счетом ни о чем ему не говорило. Эта история, в которой с самого начала все было непонятно, не могла кончиться хорошо. Он был в этом уверен. А если бы у него и оставались какие-то сомнения на этот счет, то один только взгляд на сосредоточенное лицо Гармонии, снова измерявшей давление десятому, сразу бы их развеял. Он подошел к ней.
– Ну что, плохо?
На лице ее появилось выражение досады:
– Падает.
Он проверил пульс. Никакого или почти никакого. Даже персты феи не обнаружили бы в этой лучевой артерии сколько-нибудь ощутимой пульсации. Он стал тщательно прослушивать стетоскопом сердце. Оно билось небольшими, слабыми очередями, после которых следовали долгие паузы. О предкоматозном состоянии свидетельствовали также бледность кожного покрова, резко заострившийся нос, ввалившиеся щеки. Вальтер долго стоял, опустив в задумчивости вдоль тела руки, у постели больного. Несколько раз он ловил на себе взгляд Гармонии, который раздражал его.
– Слишком поздно. Что я могу тут поделать? Сделай ему укол камфоры да еще, пожалуй, внутривенно строфантин.
Она отошла и быстро приготовила шприцы, вернулась. Укол в вену он сделал сам, пока Гармония вводила больному шприц в мышцу. Все равно как мертвому припарки, подумалось ему. Можно, конечно, ломать комедию с кислородом, произвести массаж сердечной мышцы, но это ничего не изменит. У него внутримозговое кровоизлияние. Я могу отсасывать кровь с помощью пункции, как делал это уже дважды, но кровотечение все равно будет продолжаться. Произвести трепанацию черепа? Но человек умирает. А как найти кровоточащий сосуд? С помощью чего? Бедняга был наверняка пьян и в таком состоянии умудрился попасть под колеса грузовика, а теперь вот умирает. Тут я ничем не могу помочь. В то же время он корил себя за анестезию, которую распорядился сделать несколько часов назад и которая, возможно, ухудшила общее состояние пациента. Мы действуем, как полоумные, потому что у нас слишком много дел и потому что чего-то не понимаем. А с другой стороны, если не эта сделанная вслепую анестезия, то что тогда? Тут он вдруг пришел к выводу, что будет лучше для всех, если он перестанет мучиться угрызениями совести: он ведь старался сделать как лучше.
– Сходи за капелланом, – сказал он Гармонии. – Я не знаю, кто он такой, этот парень, но благословение ему в любом случае не помешает.
Она побежала за священником. Он знаком подозвал Джейн, по-прежнему занимавшуюся первым.
– Останься здесь, – сказал он, – это уже конец. Он в ярости направился большими шагами в свой кабинет.
Сел, налил в чашку кофе. Богоугодные церемонии его не интересовали. Попивая маленькими глотками кофе, он нарисовал на листке план своей палаты. Вверху написал заглавными буквами: "Четыре часа", потом внизу в два параллельных столбца нарисовал пронумерованные койки, нечетные – слева, четные – справа. Напротив первого, с грудной клеткой, написал: "Срочно прооперировать". Напротив пятого и девятого, вернувшихся от Полиака, пометил: «Эвакуировать». То же самое написал напротив восьмого, предпоследнего пациента Давида. Скоро должен был вернуться двенадцатый – больной с многочисленными, но несерьезными осколочными ранениями. Он составит компанию одиннадцатому с его пресловутым животом. Так что за исключением трех коек все места должны освободиться. Бой заканчивался.
