Текст книги "Гармония"

Автор книги: Жан Фрестье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

У третьего, как и сказал Грин, не было "ничего особенного": ему ампутировали руку, и следовало поскорее отправить его в тыл, чтобы освободить место. Раненый закурил сигарету, держа ее в пальцах левой руки с едва заметной неуверенностью, говорившей об отсутствии привычки. Увидев приближающегося врача, он поискал глазами, куда бы бросить сигарету.

– Нет, нет, курите.

Вальтер проверил бинты, потом, откинув одеяло, послушал стетоскопом сердце, скорее из дипломатических соображений, машинально. Он сразу сделал себе мысленно выговор за невнимательность, но тут же нашел оправдание, что ему важно не столько послушать, сколько услышать. Как бы он ни был рассеян из-за рутинности своих действий, ничто не помешало бы ему воспринять сигнал отклонения от нормы. В действительности получалось так, что он никогда не слушал, потому что мысль всегда опережала его действия, но когда в самом деле нужно было сделать какой-то вывод из такого контроля, то все происходило так, словно второе «я» вдруг хлопало его по плечу, чтобы насторожить внимание. Если же его двойник не вмешивался, то он шел дальше, что он сейчас и сделал.

У пятого восстановилось нормальное артериальное давление. Его левая нижняя конечность, закрепленная в металлической шине и скрытая под несколькими слоями ваты и бинтов, не позволяла сделать сколько-нибудь определенного вывода. Торчал один только большой палец. Немного холодный. Вальтер решил при первой же возможности направить его в операционную. Он подумал о восьмом, о котором ему говорил Грин, но которого он еще не видел. Мысленно он определил для себя теоретическую очередность: восьмой и пятый.

Он сунул тонометр в карман фартука. Гармония остановилась в центре палаты и, казалось, дожидалась его. Он подошел к ней, стоявшей как-то очень прямо в двух метрах от него.

– С десятым, – сказала она, – все кончено. Ты подойдешь?

Вальтер пошел за ней, рассеянно глядя на ее стройные ноги, на легкие ступни в белых сандалиях. Раз она говорила ему, что десятый умер, сомневаться в этом не приходилось, но он был просто обязан убедиться в этом банальном, а в данном случае даже положительном факте, поскольку Грин сообщил ему, что вероятность какого-либо другого исхода тут совершенно исключена. Он приподнял верхнее веко единственного глаза, не закрытого толстым слоем бинтов, из-под которых торчали два носовых зонда и трубка в том месте, где должен был находиться рот. Он попытался обнаружить пульс, почти сразу отказался от этой мысли, долго прослушивал область сердца, сильно прижимая свой стетоскоп, чтобы меньше мешали внешние шумы.

Потом, выпрямившись, он перехватил задержавшийся на нем серьезный детский взгляд Гармонии.

– Можешь позвать санитаров.

Когда она уже удалялась, он окликнул ее:

– Впрочем, постой-ка минутку.

Он подошел к восьмому и скинул с него одеяло. Запах действительно был не из лучших. Увидеть что-нибудь не представлялось возможным, кроме чистых, туго наложенных бинтов на всех четырех конечностях и грудной клетке. На шее и на лице, а также везде, где была открыта кожа, виднелись небольшие, обработанные меркурохромом ранки. Наверняка от минных осколков. Мужчина дремал, температура у него была повышенной.

Вальтер взял Гармонию за руку, отвел ее к центральному проходу.

– Распорядись, чтобы вынесли десятого. Займи очередь в операционной на восьмого и пятого, объясни, что это очень срочно. Надо иметь в виду, что они вернутся сюда, так что постарайтесь сохранить за ними две койки. Сейчас твоя главная задача – сделать все, чтобы прооперировали этих двух парней. Настаивай.

Он спокойным шагом вернулся к седьмому, задержался около него. По дороге он встретил Джейн, которая несла ампулу с кровью. Остановил ее, положив ей на плечо руку.

– Все в порядке?

– В полном порядке. Я немного беспокоюсь насчет крови. В холодильнике осталось всего пять литров. Подвезти нам должны часа в четыре.

Он задумался.

– Я полагаю, этого хватит. Старайтесь больше использовать плазму. Ни в коем случае не расставайтесь с последними двумя литрами, пока вам не отпустят новой порции. В общем, если удастся. В крайнем случае найдем каких-нибудь доноров… И еще: как можно скорее отправляйте третьего. Ему здесь уже делать нечего.

Он возобновил обход. Седьмого хорошо было бы отправить в обычную палату: наблюдение там не такое строгое, но ему хватит и этого. Так же обстоит дело и с девятым. Загроможденность помещения стала навязчивой идеей Вальтера. Он все время опасался разных осложнений, какие порой выпадали на его долю: с носилками во всех углах и вытекающим отсюда беспорядком. Бывало даже, что наплывы раненых случались, когда атакой и не пахло. Скажем, целый взвод попадает в засаду или накроет снарядом командный пункт. В радиусе десяти—пятнадцати километров, размышлял он, то есть в часе езды на санитарной машине по плохим дорогам, случается всякое. Поэтому известие о смерти десятого, как бы оно ни было достойно сожаления по мотивам нравственного характера, все же, по здравом рассуждении, удовлетворяло его потребность в порядке. Кто умер, тому уже не надо умирать. Одна проблема, и, что важно, ложная проблема, поскольку не могло быть и речи о выживании, оказалась разрешенной. Теперь он мысленно говорил себе, что Грину, великолепному врачу, не хватало дара предвидения. В такой палате следовало всегда занимать не больше двух третей коек. В тот момент, когда Вальтер собирался занести в список отправляемых также и одиннадцатого, он, как бы в подтверждение правильности своей мысли, увидел, что за низкой перегородкой из превращенных в столы плетеных корзин на десятую кровать несут нового пациента, крупного и совершенно голого парня, которого двое санитаров тащили на носилках, а двое других с трудом удерживали на них, поскольку он отчаянно вырывался. Вся сцена происходила без единого крика, без единого слова. Слышалось только прерывистое дыхание раненого и дыхание носильщиков, которые теперь пытались переложить его на кровать. В палатку вошел Фонда, краснолицый, с седой прядью на лбу.

– Вальтер! Подойдите сюда! Вальтер неторопливо подошел.

– Что случилось?

– Этого парня подобрали на дороге – сбит грузовиком. Вроде никаких повреждений, но сильный шок.

– Очень уж беспокойный, мне кажется.

– Вот и разберитесь почему, старина. Вы ведь свое дело знаете. Не так ли? Займитесь им немедленно.

Майор исчез в направлении сортировочной палаты, где он находился чаще всего, выкрикивая приказы и сея вокруг себя панику. "Болван несчастный! – подумал Вальтер. – Что теперь еще взбредет ему в голову?"

Он подошел к дергавшемуся человеку, знаком показал Джейн и Гармонии, привлеченным этим зрелищем, чтобы они продолжали свой обход. Человек, которого, не слишком церемонясь с ним, прижимали к кровати четверо санитаров, тяжело дышал и продолжал отбиваться. Взяв его за волосы, Вальтер осмотрел кожу головы. Никаких повреждений. Никакого кровотечения из носа или ушей. Ему удалось удержать стетоскоп на груди больного: сердце билось учащенно, но ритмично. Для человека в шоковом состоянии это не так уж плохо. Не очень надеясь на успех, он сам сделал ему сначала укол морфина, а потом укол обычного успокоительного.

О внутривенном вливании пока не могло быть и речи. Мужчина был очень крепкого сложения, и заставить его лежать смирно во время этой процедуры не представлялось возможным. От него пахло спиртным. Вальтер подозвал Гармонию.

– Усыпи-ка мне его.

Она послушно подкатила к кровати маленький столик анестезиолога, которым пользовалась редко, в основном когда, следуя не слишком классической, зато проверенной на практике методике выбора наименьшего из двух зол, приходилось усыплять зараженных столбняком. Четыре санитара держали крепко. Ей удалось прижать маску к лицу мужчины, хотя тот крутил головой то вправо, то влево, пытался встать и дышал в трубку аппарата с шумом, похожим на шум морского прибоя.

Первым эффектом анестезии, или его физических усилий, или того и другого вместе явилось то, что у мужчины поразительно быстро поднялся член. "Ничего себе штуковина, – подумал Вальтер, перехватив взгляд Гармонии, прикованный к этому громадному органу, который вздрагивал при каждом ударе сердца и казался на грани оргазма. Воспользовавшись тем, что раненый все-таки немного поутих, один из санитаров набросил на его тело одеяло, тем самым прервав зрелище, грубая эротичность которого становилась неприятной. И тут же мужчина как-то расслабился, размяк и наконец уснул.

– Можешь прекратить, – сказал Вальтер, обращаясь к Гармонии.

Он быстро приготовил шприц, чтобы заменить наркоз через дыхательные пути наркозом внутривенным. Проткнул вену, очень медленно ввел жидкость.

– Хорошо. На полчаса хватит. А вы можете идти и спасибо за помощь.

Санитары ушли, складывая на ходу носилки, свертывая одеяла.

– Надо сделать поясничную пункцию, – сказал Вальтер, взглянув на Гармонию. – Позови сюда Джейн.

– Что с ним? – спросила подошедшая немного погодя Джейн, плеснув спирта Вальтеру на руки.

– Вероятно, внутримозговое кровоизлияние. Вальтер и Джейн зашли с другой стороны кровати, в то время как Гармония поддерживала больного в сидячем положении, левой рукой прогибая ему спину, а правой рукой приподнимая подбородок. Вальтер воткнул между двумя позвонками троакар.

– Ну вот видите – кровь, причем много. И тут, – признался он вполголоса, – я не очень хорошо представляю себе, что надо делать. Постарайтесь немного снизить ему давление, только не слишком. А потом посмотрим.

Он еще некоторое время постоял у кровати, внимательно вглядываясь в лицо мужчины, которого снова уложили и который теперь спал. Вот когда Вальтер охотно спросил бы совета у Давида. Он решил, что так и сделает, только чуть позже. Нужно уметь ждать прежде всего в неотложных случаях. Эта вроде бы парадоксальная мысль пришла ему в голову как своего рода призыв к спокойствию и бдительности. Возобновив свой обход с того места, где прервал, он увидел, что у Гармонии возникли трудности с неотчетливо проступающими венами двенадцатого.

Ему еще во время прошлого дежурства Вальтера сделали операцию на брюшной полости, и он не ожидал его снова увидеть. Больной смотрел на врача: в том враждебном мире, в котором он оказался из-за своего ранения, новая встреча со сменой, занимавшейся им накануне, успокаивала, возвращая пациента в привычную обстановку. Вальтер подбодрил его добродушной гримасой за спиной медсестры, но без какой-либо насмешки над нею; с заговорщицким видом, придававшим ситуации относительную безмятежность, он как бы говорил: "Когда меня нет, дела здесь тоже идут довольно хорошо, хотя и чуть-чуть похуже".

Он взял шприц из рук Гармонии.

– Ты забываешь про основной принцип, – сказал он, – колоть нужно не в ту вену, которую видишь, а в ту, которую чувствуешь.

– Только что с ней было все в порядке.

– Только что – вполне возможно. Но не сейчас. Вальтер снова, уже во второй раз, протер руки спиртом. Прижал указательным пальцем левой руки, самым сведущим из всех пальцев, внутренний сгиб локтя, нащупал мягко сопротивлявшуюся вену, которую искал, резко воткнул иглу с коротким скошенным острием; он сделал это без малейшего колебания; ему удалось бы сделать это и с закрытыми глазами; то, что делаешь часто, получается хорошо, и это доставляет удовольствие; ведь самоутверждаешься обычно в самых обыденных ситуациях; его прельщала мысль о том, что можно вообще уметь делать какую-нибудь одну-единственную малость, но только делать ее хорошо.

У Гармонии в этом тоже не было сомнений. Она промокнула лоб больного новым тампоном, который достала из кармана передника. Вальтера, однако, беспокоила одна вещь. Ему было непонятно, почему у этого больного, с которым в принципе он сегодня уже не должен был встретиться, артериальное давление остается таким низким. Сначала он по инерции подумал о внутреннем кровотечении, он попытался мысленно представить себе под бинтами открытую брюшную полость, наложенные накануне швы в кишечнике. Пощупал живот поверх повязок и с боков, нашел его достаточно мягким. И глубоко задумался, что случалось с ним нередко, но потом решил, что за ночь сумеет понять, что же тут не в порядке. И именно в этот момент началась столь ненавистная ему канонада – это зенитная артиллерия возобновила свои дурацкие игры под тем предлогом, что ей нужно защищать военные объекты, в частности ближайший склад горючего; она со всех сторон обступала красные кресты госпиталя – ошибка, на которую не раз обращалось внимание, но которую по неизбежности ли, по чьей-то злой воле или, возможно, просто из-за головотяпства исправлять никто не собирался. Для Вальтера, хотя он и возмущался, проблема здесь была отнюдь не морального плана. Он не считал себя лучше других людей, не думал, что ему полагаются какие-то особые привилегии. В конце концов, почему бы и не уничтожить этих полуживых и полумертвых людей, а вместе с ними и тех, кому поручили поддерживать их жизнь во время этой абсурдной игры, в которой нужно лишь убивать и убивать. Здесь не было никакой проблемы ни для Гармонии, ни для раненого, чью сжатую в кулак руку она сейчас держала. Все трое испытывали страх. Вальтер подумал, что в наихудшем положении здесь находятся те, кто ценой немыслимых порой увечий, казалось бы, вырвались из лап смерти, а тут вынуждены снова испытывать страх. Всякий раз, когда зенитная артиллерия открывала пальбу, раненые начинали нервничать и ругаться. А кроме того, если в такие минуты приходилось действовать, кое-кому из медицинского персонала, хотя и не всем, работалось хуже обычного. Можно было, основываясь на долгом опыте, сколько угодно повторять, что канонада эта создает больше шума, чем наносит вреда, но нервы давали о себе знать. Раненые, выдерживавшие многочасовые артиллерийские обстрелы, которые их отупляли, прежде чем поразить, никак не могли смириться с этим последним испытанием, которого они не ожидали. Вальтер, сидя на краю койки, смотрел на свою молоденькую медсестру. Она стала совсем бледной. Ей мучительно было слышать эту какофонию, эти многократно повторенные залпы по шесть снарядов. А в редкие интервалы, когда ближние орудия молчали, где-то наверху начинали рваться снаряды дальнобойных пушек, стрелявших с другого берега озера или, наоборот, с восточных холмов, – голоса у этих последних были низкие, глухие, раскатистые. Разумеется, многочисленные осколки от снарядов падали на землю. В городе нередко было слышно, как они звенят по черепичным крышам. А в открытом поле, где нет никакой защиты, многие задавались вопросом, каким чудом не убивают людей разорвавшиеся на высоте снаряды, падающие вниз кусками железа. Наверное, все же убивали, хотя и очень редко, в такой ничтожно малой пропорции, что с этим можно было бы даже смириться, если бы не грохот, разрушительный уже сам по себе. Кстати, накануне Вальтер обнаружил недалеко от своей постели еще теплый осколок весом больше ста граммов, который пробил брезент и упал в песок посреди палатки между тремя ее обитателями.

Ткань ведь не защита. И все чувствовали это. Гармония наверняка острее, чем другие. Брезент, который не защищает, не позволяет видеть, что происходит вокруг, и соответственно хотя бы мысленно защититься от удара.

– Сходи посмотри, – отрывисто сказал Вальтер медсестре. – Пройдись. Расскажешь нам, что там происходит.

Одновременно он размышлял, почему эта девушка, такая храбрая и сдержанная, настолько привыкшая к суровой военной жизни, которую она добровольно выбрала для себя, так панически реагирует на бессмысленный грохот войны, на ее игру случая. Что за событие в прошлом или какое предчувствие отнимает у нее уверенность там, где, по сути, каждый считает себя неуязвимым?

Гармония, не заставив себя долго просить, вышла. Сначала она попала в туннель между операционными, пригнулась, чтобы пройти в хорошо знакомом ей месте, где в брезенте было отверстие. Она вздохнула свободнее. В сущности, всегда одна и та же картина. С прекрасного звездного неба спускались яркие белые ракеты, освещавшие пейзаж призрачным сиянием. На юге от стрельбы образовывались, сходясь и расходясь, красные и зеленые огненные дуги. Видно было, как удаляется преследуемый перекрестным огнем зениток разведывательный самолет, который всегда прилетал ровно в одиннадцать вечера. Выпустив свои осветительные ракеты, он сфотографировал все, что ему было нужно, и улетал, оставляя в распоряжении ночи этот уголок земли, пахнущий сеном и хлебным полем.

Гармония вернулась назад, чуть было не споткнувшись при входе в реанимацию. Там поверх придавленной к земле нескошенной пшеницы лежал зеленый ковер из очень толстого материала. Иногда его стирали, очищали от грязи как только могли, что было нелегким делом; как нелегко было и свернуть его во время переездов, прежде чем поднять с помощью крана в грузовик. К этой весьма тяжелой работе подключались все: посильную помощь оказывали даже медсестры. Ковер в принципе позволял иметь нечто вроде ровного пола, но когда он морщился, то мог сослужить кому-то весьма плохую службу. После голого туннеля между двумя операционными, еще одного крохотного клочка поля – ковер реанимационной палаты, постоянно покрытый какими-то пятнами. После аромата деревенской ночи вдруг этот бьющий в нос сразу при входе удушающий запах дорожки, насквозь пропитавшейся, несмотря на щели в брезенте, смрадом постоянно близкой смерти.

Вальтер, гораздо легче, чем Гармония, сохранявший спокойствие, стоял около двенадцатого; измерив давление, которое оказалось сто на пятьдесят, и удостоверившись, что температуры нет и живот мягкий, он решил, что дела тут обстоят не так уж плохо. Может быть, первоначально он слишком поддался влиянию довольно неблагоприятной записи Грина, с которой познакомился. Может, придется подумать об эвакуации. Хотя… Он бы подождал еще часок. Он обвел взглядом свои владения. В пределах возможного вроде бы даже наблюдается какое-то улучшение, то есть ему показалось, что он начал контролировать ситуацию. Восьмой и пятый, как и было предусмотрено, отправлены на операцию, один – к Давиду, другой – к Полиаку; зарезервировать к их возвращению две койки. Седьмая, девятая и одиннадцатая пока пустуют, но это продлится недолго. Беспокойный больной с десятой койки по-прежнему спал; что ж, чем дольше он проспит, тем лучше. Джейн находилась возле первой койки и, обхватив обеими руками тяжелый пустой баллон из-под кислорода, старалась в одиночку отодвинуть его в сторону, чтобы освободить место для другого, полного. Гармония с ее тонкой талией и широкими из-за топорщившихся карманов фартука бедрами прилаживала в углу, где лежали второй, четвертый и пока еще незнакомый Вальтеру шестой, эти такие капризные капельницы, из которых течет то хорошо, то плохо, оттого что механический аппарат посредством трубок соединяется здесь с непредсказуемой живой материей, с венами, где кровь около иголок – совершенно непонятно почему – густеет и сворачивается.

Встретившись с Гармонией взглядом, Вальтер кивнул ей, спросив глазами, все ли у нее в порядке. Беззвучно шевельнув губами и кивнув головой, она ответила, что пока особых причин для беспокойства нет. Можно было не сомневаться, что она помнит наизусть все цифры артериального давления и пульса, десять раз проверенные и перепроверенные. "Хорошая у меня все-таки команда, – подумал он, внезапно растрогавшись, – если они иногда и ошибаются, то отнюдь не по небрежности". Тут он впервые с начала смены испытал душевный подъем. Наверное, уже пора было объявить первый перерыв, который устраивали в одиннадцать часов, чтобы организовать нечто вроде тихого «брифинга». Он подал знак и пошел за полотняную ширму, в крохотный «кабинет», где между двумя ящиками, выполнявшими функцию дополнительных стульев, красовался импозантный благодаря своей массе и белизне, работавший на керосине холодильник, в котором хранилась кровь, а также охлаждались бутылки с газированными напитками и банки с пивом. На столе, рядом с историями болезни, местами испачканными кровью, лежали на блюде ломтики ветчины, хлеба и палка копченой колбасы. Здесь тоже, как на самых обыкновенных дежурствах, существовал обычай время от времени перекусывать. Санитар, помогавший при тяжелых работах, отправился за кофе. Вальтер впервые задался вопросом, где он его берет и как ему удается принести его так быстро. А впрочем!.. Это не его дело, и к тому же ум у него был устроен так, что он мало интересовался вопросами, которые не касались его непосредственно. И в нынешних условиях, как и в любых других, его восприятию было доступно только то, что находилось в пределах досягаемости.

Подошли Джейн с Гармонией и сели с ним рядом. Джейн стала старательно готовить себе бутерброд, обильно намазывая его маслом из початой банки, которую обнаружила в холодильнике.

– Что ж, – сказал Вальтер, – мне нужно осмотреть еще троих раненых: второго, четвертого и шестого. Как у них дела?

– Хорошо, – ответила Гармония.

– Что у них?

– Множественные осколки. Раны чистые, один из них, четвертый, уже прооперирован. У второго главное – контузия от взрывной волны.

Вальтер просмотрел истории болезни.

– Да. Вроде ничего серьезного. Но если выпадет свободная минутка, у шестого надо осмотреть раны. Ты даешь им пить? Это необходимо. Шестому – немножко, а остальным – много.

– Можешь не бояться, что я забуду это сделать. Они сами потребуют.

– Первому не выкарабкаться, месье, – проговорила Джейн с набитым ртом. – Он на меня производит плохое впечатление.

Вальтер пожал плечами, как бы говоря, что от судьбы не уйдешь.

– Сейчас я буду говорить о нем с Давидом, минут, наверное, через пять. Я хочу также посоветоваться с ним насчет десятого. Что делать, если он все же очнется? А вот что касается двенадцатого, то его я думаю выписать.

Он задержал взгляд на Гармонии, которая осторожно проделала два отверстия в банке с пивом.

– Вы только посмотрите на нашу пьянчужку, – сказал он, обращаясь к Джейн.

– Позвольте ей, месье, делать то, что она считает нужным. Она, бедняжка, так устала.

– Могла бы хоть немного поесть.

– Я не хочу есть.

– Ну и что, все равно надо.

– А ты сам-то ешь? Сам, кроме кофе, ничего в рот не берешь.

– У меня привычка.

Он и в самом деле выпивал за ночь больше литра кофе, из-за чего потом не спал. Замечание медсестры, хотя и пустяковое, вернуло его к мыслям о своем здоровье. Проведя рукой под халатом, он пощупал лимфатический узел под мышкой, решил, возможно необоснованно, что опухоль болезненна (нельзя пальпировать самого себя, нельзя быть одновременно и объектом и субъектом обследования), провел рукой по шее.

– Вас что-то беспокоит, месье?

– Да так, пустяки: лимфатический узелок.

Он посмотрел на свои испачканные кровью руки.

– Надо же так опуститься. Хватаюсь за лицо окровавленными руками. А вы, Джейн, держите бутерброд пальцами, испачканными гноем.

Джейн рассмеялась, как всегда жизнерадостно.

– О! Вы же знаете, месье… что мы вообще едим…

"Еще немного, – подумал Вальтер, – и она станет мне рассказывать, совсем как моя мать, что в ресторане официанты плюют в блюда, которые подают, и что, если бы вы видели, как все готовится, у нас пропал бы всякий аппетит".

Я никогда не дотрагиваюсь руками до глаз – подсознательный рефлекс, – заметила Гармония.

– Ну, до глаз здесь никто не дотрагивается – само собой разумеется. Это как если бы ты мне сказала, что можно забыть, какие жесты нельзя делать в операционной. Кстати, дело тут даже не в рефлексе, тут все надежнее – это как бы закрепленная мысль, память. А глаза береги, – заключил он, – они у тебя красивые.

Он заглянул в глаза Гармонии и почувствовал легкое волнение, потому что вдруг спросил себя, что означает эта невинность, не притворная, а как бы в подражание кому-то. Что за неописуемое сокровище, спрятанное за длинными черными ресницами, ждало своего неведомо какого откровения? Он любил Гармонию, когда смотрел на нее, и это было нечто похожее на кратковременное умопомешательство. Он любил, причем безумно, тот нежный облик, какой она являла окружающему миру. Остальное его не касалось, не интересовало его. Он даже не хотел ничего о ней знать, кроме того, что она всегда готова проявить исключительную самоотверженность, всегда работает увлеченно, а почему, кстати? Он не стремился докопаться до истины. И еще в ее взгляде он черпал мужество, когда ему порой его не хватало. Но ведь почти то же самое он находил и в поросячьих глазках Джейн, которые буквально кричали, когда что-то шло не так, как надо: "На помощь!" Ну так и что?

"Это хорошая команда", – подумал он еще раз, заставляя себя встать из-за стола.

– Внимательно наблюдайте за первым и десятым. И не забывайте про второго, четвертого и шестого. Я сейчас вернусь.

В восприятии Вальтера операционная резко отличалась – может, из-за настоящего, покрытого линолеумом пола или из-за яркого освещения над операционным столом – от его собственных владений с их постоянным беспорядком и грязью войны. Сюда доходил тот же шум санитарных машин, те же разговоры усталых санитаров, несущих какого-нибудь тяжелораненого, то же гудение электрогенераторов. Однако внимание трех врачей перед операционным столом и двух медсестер чуть поодаль, выверенными движениями автоматически что-то им подававших, концентрировалось на небольшом, ослепительно ярко освещенном пространстве, создавая ощущение покоя. Сбоку, возле стенки палатки, дремали, почти слившись с нею, два санитара. Скорее всего, у них не существовало никакого представления о времени и они, отказываясь видеть то, смысл чего от них ускользал, ждали, когда потребуется их физическая сила.

Вальтер держался в стороне от операционного пространства. Давид посмотрел на него немного рассеянным взглядом, поскольку не мог позволить себе отвлечься от главного занятия.

– А! Вальтер! – сказал он, снова уткнувшись в работу. – Ты подоспел очень кстати. Ты будешь мне нужен через пятнадцать минут. Подожди, не уходи. Я уже заканчиваю с твоим пациентом. Здесь ничего страшного не должно приключиться. Много осколков, один из них сильно инфицированный, но я вырезал достаточно много. Сейчас ты сможешь его забрать.

Напротив Давида поверх марлевой повязки смеялись голубые глаза Лилиан.

Что касается брюшной полости, то мы рассчитываем на тебя, – сказала она, – ужасно не люблю работать с расширителями.

– Значит, договорились, – заметил Давид, старательно завершая укладку дренажного фитиля в глубокой ране на бедре.

– Бинт!

Он выпрямился и, уже не соблюдая мер предосторожности, снял перчатки. Обе медсестры, ходившие взад-вперед между перегородками, подошли к столу, разрывая упаковки с ватой и бинтами. Завершив операцию, вся команда разом отступила назад.

– Я прежде всего должен задать тебе два вопроса, – сказал Вальтер, кладя руку на плечо товарищу.

– У одного из моих пациентов, получившего ранение в грудь, сильное внутреннее кровотечение, затрудненное дыхание, сейчас он под кислородом, инфекции пока что нет. Что нужно делать?

– Ждать.

А у другого мозговое кровоизлияние; этот парень только что сильно метался, сейчас успокоился.

– Время от времени снижать давление. Но только осторожно. Одновременно молить Бога, чтобы кровотечение остановилось. Вот и все. Сходи предупреди девушек, что ты побудешь некоторое время с нами. Ты мне нужен для резекции участка кишечника, о размерах которого мне сейчас трудно судить. Костелло будет работать в качестве второго ассистента. Лилиан опять будет выполнять функции операционной сестры. Начинаем немедленно. Остальное подождет.

Перспектива эта Вальтера не радовала. Значит, придется по крайней мере часа на два оставить свою палату. Он опасался протестов Фонда, который терпеть не мог такого рода перестановок. Но не могло быть и речи о том, чтобы идти за Грином, который, наверно, вот уже неделю спит не более четырех часов в сутки, главным образом из-за сортировок, в которых каждый по очереди обязательно должен был участвовать. К тому же работа предстояла очень тяжелая. Но отказать он не мог.

Через десять минут он уже был на месте: стоял у стола в бахилах, перчатках и маске, касаясь левым локтем правого локтя Костелло. Давид напротив него располагал чуть большим пространством, Лилиан, тоже полностью экипированная, держалась справа от него и немного сзади, чтобы иметь возможность, как только потребуется, вложить ему в руку нужный инструмент.

Первым делом нужно было выяснить, что сумел натворить крупнокалиберный авиационный снаряд, прошедший навылет сквозь живот. Теоретически такой снаряд способен разрубить пополам даже лошадь, но война – лотерея, и этого раненого не разрубило. Что, как стало сразу же очевидно, отнюдь не облегчало его положения. Когда обнажился живот, все почувствовали глубокое уныние. С учетом того, что одна медсестра должна была обеспечивать на месте и анестезию, и реанимацию, а другая – оставаться «летучей» и доставлять все необходимое от стерилизаторской к операционному столу, их было пятеро, не считая раненого (неодушевленного предмета – можно сказать), дышавших на пятачке площадью два на два метра. В этих условиях, чтобы понимать друг друга, не надо было разговаривать. Предстояло очень много сделать, затратить массу усилий, не имея при этом почти никакой надежды на успех. Давид начал с того, что стал изолировать брюшину с помощью многочисленных «полей», чтобы обнажить как можно больше внутренних органов и оценить, как велик ущерб. Чудо, но печень едва кровоточила. Надо было вырезать часть желудка, добрый метр тонкой кишки и зашить ободочную кишку.

Что же касается дерьма и крови, заполнивших нижнюю часть брюшной полости, то их предполагалось отсосать в конце операции; отсосать, очистить, сделать дренаж и положиться затем на антибиотики. Можно было надеяться, не очень в это веря, что следующие друг за другом этапы столь сложного действа не измотают пациента вконец. Вальтер порадовался, что имеет в запасе два литра добротной красной крови – меньшим количеством, чтобы человек выкарабкался после такой передряги, здесь было не обойтись. Гармония сама принесла ему первую бутыль и получила инструкции относительно палаты, где теперь, в отсутствие Вальтера, она должна была вместе с Джейн вести все наблюдения. А потом время потекло исключительно медленно: все покрылись потом и по очереди подставляли лоб «летучей», чтобы та его вытерла, каждый страдал от "мурашек в ногах" и от судорог, о которых надо было стараться не думать, всем мешали движения соседей и поэтому все старались поточнее рассчитывать свои собственные движения, чтобы они были менее размашистыми. И в тишине – короткие, но четкие проклятия Давида, взбадривавшего свою команду. Вальтер, готовый к ним заранее, исправно получал свою порцию.