Текст книги "Дитя Всех святых. Цикламор"

Автор книги: Жан-Франсуа Намьяс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 38 страниц)

Глава 19
СВЕТ СЕВЕРА

Диана де Вивре все еще не разродилась. Она была бела как полотно и обливалась потом на широкой кровати с колонками в доме у гавани Сент-Поль. Длинные темные волосы, разметавшиеся по подушке, подчеркивали ее бледность. С приближением ночи Всех святых Дианой постепенно овладевал ужас: неужели это случится завтра, в самом начале Дня поминовения усопших? Ее дитя проживет всего один день!

– Я боюсь, Сабина, боюсь!

Сабина, не отходившая от роженицы ни на шаг, пыталась, как могла, успокоить ее:

– Повитуха сказала, что еще рано…

Это было правдой. Повитуха, которую они вызвали на ночь Всех святых, толстая ворчливая женщина, осмотрев Диану, сказала, что торопиться некуда и что она заглянет попозже. Диана же, наоборот, убеждала ее, что уже совсем скоро. В конце концов, за немалую сумму денег дама родовспомогательница согласилась остаться, но была так уверена в своих словах, что не осталась сидеть подле роженицы, а отправилась спать в другую комнату…

Вдалеке, в ночи послышался звон колокольчика:

Проснитесь, люди спящие,

Молитесь за навек усопших!

Диана де Вивре испустила вопль ужаса:

– Это День мертвых начинается!

Сабина Ланфан старалась утешить ее, но напрасно.

– Бегите за повитухой. Скажите ей, чтобы сделала что угодно, только бы задержать роды. Только не сейчас!

Сабина исчезла. Разбуженная повитуха держалась еще более надменно, чем прежде. Ощупав живот Дианы, она пожала плечами:

– Что вы мне тут рассказываете? Еще и не началось ничего, а ежели угодно мне на слово поверить, так и вовсе не скоро начнется.

– Вы уверены? Но ведь сроки…

– Я до вас десятки таких, как вы, облегчила. Не вы первая, не вы последняя после срока родите… Спите покуда, это лучшее, что вы можете сделать. Покойной ночи!

Диана де Вивре осталась наедине с Сабиной, которая ухаживала за нею, как могла. Дала ей выпить отвару, ласково разговаривала – обо всем и ни о чем, – пока Диана, вконец измученная, не заснула…

Ее разбудил далекий крик:

– Кому теплое умывание? Без обмана!

Комната была освещена слабым серым светом. Занимался день. Диана де Вивре лежала, задумавшись. Ничто не произошло так, как она предполагала. Не оправдались ни ее надежды, ни страхи. Дитя Всех святых не появилось на свет, но и в первый час Дня мертвых она не родила…

День мертвых! Неожиданно Диана вскрикнула и разбудила Сабину, которую, в конце концов, тоже сморил сон.

– Франсуа!

Сабина Ланфан живо вскочила на ноги. За всю эту ночь ни та, ни другая, думавшие только о родах, даже и не вспомнили о смерти, которая должна была постучать в дверь другого парижского дома. Точнее, они старались не думать о ней, и им это удалось.

Сабина набросила на плечи черную шаль и выглянула в окно, за которым начинался грустный ноябрьский день. – Я схожу туда…

***

Франсуа де Вивре не умер. В какой-то момент показалось, что он перестал дышать, но, уже читая отходную, Рено Сент-Обен с удивлением заметил, как умирающий слабо шевельнулся. И так продолжалось всю ночь. Старик лежал почти неподвижно, сжав губы, с закрытыми глазами, с запавшими ноздрями. Явно ничего не сознавал. Он едва дышал, был едва жив – но жив!

Видя подобное чудо, Софи де Понверже рано утром отправилась за врачом. Мелани и Рено остались. Когда вошла Сабина, ученый муж как раз стоял у изголовья и щупал пульс.

– Никогда ничего подобного не встречал! Правда, я никогда и не видел, чтобы кто-то прожил сто лет. Должно быть, тело этого человека обладает исключительной силой, и его агония будет столь же непомерной, как непомерной была вся его жизнь.

Сабина приблизилась к врачу.

– Значит, он может еще долго прожить в таком состоянии?

– Несколько часов, несколько дней, несколько недель… Одному Богу ведомо.

Лекарь повернулся к молодому священнику и матери настоятельнице.

– Я вижу, что в молящихся у него недостатка нет. Только в этом он и нуждается…

Мелани больше не отходила от Франсуа. Обитель может обойтись без нее сколько понадобится. Рено же, призванный своими священническими обязанностями, вынужден был уйти. Ему требовалось служить мессы в церкви Сен-Совер, исповедать и причащать прихожан. Но он возвращался так часто, как только мог, и проводил со своим дедом все ночи.

Софи де Понверже осталась с Мелани. Объяснив монахине, какое восхищение она питает к Франсуа, Софи, по просьбе матери настоятельницы, принялась рассказывать, каким был этот удивительный отец, встреченный дочерью лишь на пороге смерти. Ибо во время паломничества в Компостелу Франсуа поверил своей юной спутнице больше, чем кому-либо другому; Софи знала о нем практически все.

Когда приходила Сабина Ланфан, Мелани слушала от нее повесть о последней части жизни Франсуа, исполненной безмятежности, мудрости и любви. Но Сабина никогда не задерживалась надолго. Ее ждала Диана, и скоро она опять уходила к дому у гавани Сент-Поль.

Так, будто во сне, проходили за днями дни. Время словно застыло. Франсуа де Вивре по-прежнему не умирал, Диана де Вивре не рожала, а король Франции все не вступал в Париж…

***

На Святого Мартена зимнего, в понедельник, 11 ноября 1437 года, французская армия в полном составе разбила свой лагерь у Сен-Дени.

Казалось, после взятия Монтро в прошлом месяце Карла VII вновь охватила его вечная нерешительность. Он не переставал кружить по Иль-де-Франсу, хотя до Парижа было рукой подать и никакие враги ему уже не препятствовали.

Анн думал, что помрет от злости! На День всех святых он чуть не совершил непоправимое. Его так и подмывало все бросить, вскочить на коня и поскакать к близким стенам столицы, рискуя потерять всякое уважение и навлечь на себя бесчестье.

Он опомнился… Но вовсе не из-за обещания, данного ему Карлом VII, что он войдет в столицу вместе с королевской свитой, а из-за слов Франсуа: «Приказываю тебе больше не думать обо мне. Выполняй теперь свой долг перед королем». Так прошел праздник Всех святых, самый тоскливый в его жизни. Весь этот день Анн думал о своем прадеде и назавтра, когда поминали усопших, пролил горькие слезы.

А потом, несколько дней спустя, посланец от Сабины Ланфан сообщил ему невероятную весть: его прадед пока не умер, а его ребенок еще не родился. Вдруг все опять стало возможным, и Анн снова закипел от нетерпения.

В таком состоянии он и пребывал, когда 11 ноября по французской армии, будто огонь по пороховой дорожке, распространился слух: завтра! Завтра Карл VII, король Франции, вступит в Париж во главе всех своих войск!

Но это было только началом волнений. Вскоре Анн увидел, как к нему направляется человек, сразу ожививший самые дорогие и славные воспоминания о временах Девственницы: Потон де Ксентрай… Неутомимый вояка, храбрец Потон, выбившийся в капитаны из рядовых, с тех пор немало переменился! Осыпанный почестями, назначенный главным шталмейстером Франции, он был теперь облачен в пышное одеяние. Это не помешало ему подойти к Анну с выражением самой искренней сердечности.

– Сир де Невиль, весьма рад снова видеть вас! Впрочем, мне поручено исполнить преприятнейшую миссию: объявить вам о милости, которой удостоил вас его величество.

Потон де Ксентрай выдержал паузу, приберегая эффект, и объявил:

– В завтрашнем шествии вам отведено место сразу за королем. Вы поведете под уздцы лошадь дофина!

Анн оторопел. Никогда он и помыслить не мог о том, что сподобится такой чести! Он рассыпался в благодарностях, подыскивая подходящие случаю слова, и вдруг вспомнил: а как же Безотрадный? Ведь он тысячу раз воображал свой торжественный въезд в Париж – и всегда видел себя верхом на Безотрадном. Этот прекрасный конь, деливший с ним все невзгоды и тяготы военной судьбы и спасший ему жизнь, должен разделить и его радость…

Анн спросил немного резко:

– Я буду верхом, монсеньор?

– Нет, разумеется. Тот, кто ведет коня в поводу, должен быть пешим. А к чему этот вопрос?

– Как раз из-за моего коня, монсеньор. Он всегда верно служил мне.

– Чего бы вы хотели для него? Чтобы на нем восседал сам король? Сказать по правде, мне как главному шталмейстеру поручено подыскать его величеству достойного коня на завтрашний день. Разумеется, он должен быть белым.

– Но мой белый и есть! Он достоин короля!

Потон де Ксентрай лукаво улыбнулся.

– Ну что ж, быть по сему! Пойдемте, взглянем.

Вскоре они уже находились в городских конюшнях, куда Анн поместил Безотрадного. Главный шталмейстер изучил животное взором знатока.

– Он великолепен! Нечасто такого увидишь. Как его зовут?

Анн чуть не скривился с досады. Если сказать правду, все пропало. Никогда Карл VII не согласится въехать в Париж на коне с подобным именем. Это сочли бы наихудшим предзнаменованием, если не оскорблением для парижан…

К счастью, Анн быстро нашелся:

– Отрадный, монсеньор главный шталмейстер.

– Отлично! Имя как раз для такого события! Стало быть, его величество поедет на Отрадном… Но вы еще не знаете самого прекрасного.

– Что может быть прекраснее, чем король Франции на моем коне?

Потон де Ксентрай неожиданно разволновался – да так, что у него даже перехватило горло. На господина главного шталмейстера явно нахлынули какие-то необоримые воспоминания.

– Его величество решил при своем въезде в столицу почтить память Девственницы. Его коня под уздцы поведет Жан д'Олон.

– Жан д'Олон!

– Да, сир де Невиль. Вашего коня в Париж введет оруженосец самой Жанны д'Арк…

***

Для высоко взлетевшей птицы – для Зефирина, например, если бы он остался в этих местах, – Париж в то утро, во вторник, 12 ноября 1437 года, явил бы собой весьма странное зрелище.

Город опустел, все кварталы обезлюдели. Лавки не открывались, бродячие торговцы не ходили по улицам, студенты забросили свои лекции, грузчики и речники оставили Сену. Даже нищие – и те исчезли.

Париж был пуст везде, кроме одного места: вдоль пути, которым вскоре предстояло проследовать Карлу VII. Этот длинный путь начинался от ворот Сен-Дени на самом севере столицы, пересекал Сену по мосту Менял, змеился по острову Сите и оканчивался перед собором Богоматери, где и должно было грянуть Те Deum.

Вдоль всего этого маршрута рокотал шумный пестрый человеческий прилив. Люди толкались, спорили, бранились или даже дрались за лучшее место. Сколько народу там было? Без сомнения, больше двухсот тысяч, то есть весь город, кроме нескольких редких исключений: прикованных к постели больных, немощных, умирающих и рожениц…

Мелани, Софи де Понверже и Рено Сент-Обен сидели с Франсуа, который вот уже двенадцать дней не подавал ни малейшего признака жизни, но при этом не умер. Старик лежал без движения, без сознания, с закрытыми глазами. Когда близкие склонялись к его груди, слышалось слабое биение, а когда прикладывали зеркало к его ноздрям, стекло слегка запотевало…

Площадь перед собором с каждой минутой все больше заполнялась народом. Несмотря на закрытые окна, мощный гул парижской толпы проникал в комнату.

В доме у гавани Сент-Поль, наоборот, царила полнейшая тишина. Разве что время от времени в саду слышалось птичье пение или издалека доносился собачий лай. Сабина Ланфан оставалась с Дианой. Не одна. Рядом сидела повитуха. На сей раз она совершенно перестала ворчать и сноровисто хлопотала, готовясь к важному событию.

Схватки у Дианы продолжались всю ночь, и работа вот-вот должна была начаться.

Вдруг одновременно зазвонили все городские колокола. Повитуха покачала головой:

– Вот и король подоспел!

На залитом потом лице Дианы де Вивре расцвела улыбка.

– Вот и Анн подоспел…

***

Франсуа лежал, убаюканный в морских глубинах, как вдруг разыгралась буря. Мощный вал вынес его из бездны на поверхность. Он очутился среди волн. Боже, как они высоки! Боже, как они грохочут! Достанет ли у него сил не утонуть средь такого разгула стихии? Он попытался плыть, но понял, что это ни к чему. Его тело держалось на воде само по себе. Тогда он отдался течению, недоумевая, куда оно влечет его… На какой-нибудь остров, конечно…

В комнате, выходящей окнами на паперть, стоял оглушительный шум. В девять часов утра, когда Карл VII должен был вступить в город, колокола собора Богоматери зазвонили во всю мочь, а вслед за ними – и все колокола города. Радостные крики и песни стали еще громче. Рено и Мелани подошли к окну – взглянуть, что творится на площади, оставив Софи де Понверже одну рядом с постелью. Та вдруг вскрикнула:

– Он приходит в себя!

Молодой священник и его мать бросились к Франсуа, но тот оставался таким же, как и прежде: неподвижным, похожим на мертвеца. Софи настаивала на своем:

– Уверяю вас, он шевельнул руками и губами.

Мелани склонилась над постелью.

– Отец, отец! Вы меня слышите?

Умирающий не шелохнулся.

– Отец, услышьте меня! Король вступает в Париж! И ваш правнук – тоже! Они здесь. Вы меня понимаете?

Рено Сент-Обен открыл свой требник.

– Надо молиться, матушка.

Мелани кивнула. Ее фиалковые глаза были полны слез.

– Я бы так хотела, чтобы он знал! Но он меня не слышит. И никогда ничего больше не услышит…

– Может, Господь еще донесет до него отзвук этого мира. Так пусть, если такое случится, он услышит молитвы своих детей… Прошу вас, матушка, присоединяйтесь ко мне… Господи, смилуйся. Призри на раба твоего Франсуа.

– На тебя он уповает, Господи…

***

Карл VII приблизился к воротам Сен-Дени. Вся его армия остановилась перед рвом, и он в одиночестве проехал по опущенному крепостному мосту. Безотрадный в попоне синего бархата, усыпанной золотыми лилиями, выступал торжественным шагом. Жан д'Олон, облаченный в простые латы, держал его под уздцы.

Карл VII был с непокрытой головой, в длинном златотканом плаще, спускавшемся до самой земли. В свои тридцать четыре года король Франции достиг полной зрелости и утратил, наконец, унылое выражение некрасивого лица, отличавшее его в годы несчастной юности. В этот день, который, за исключением коронации, был величайшим в его жизни, в облике короля появилось что-то радостное, сияющее.

Ворота Сен-Дени были увенчаны гербом Франции, над которым вилась лента с надписью: «Добрейший король и государь, люд вашего Города принимает вас со всей честью и величайшим смирением».

Безотрадный медленно вступил в ворота, и Карл VII предстал перед парижскими сановниками.

Они были облачены в цвета Парижа – в красном платье с синим бархатным подбоем и в сине-красных капюшонах. Купеческий старшина, Мишель Лалье, стоял в первом ряду, держа на подушечке ключи от города. За ним держались городские советники, члены Парламента со своим председателем Адамом де Камбре, прокуроры и комиссары Шатле, нотариусы и избранные представители от корпораций.

Король не взял ключи, поднесенные купеческим старшиной. Он соблаговолил лишь слегка кивнуть, показывая, что принимает их. Согласно правилу, они были вручены коннетаблю, который после этого не выпускал их из рук в продолжение всего шествия.

Тем временем французская армия стояла на месте, поскольку кортеж еще не сформировался. Те, кому предстояло занять в нем почетные места, прибывали не торопясь. Так, Анн пока еще не находился рядом с дофином. Он даже не видел до сих пор королевского сына, будущего Людовика XI. Зато только что с радостью и несравненной гордостью наблюдал, как Безотрадный первым вступает в Париж.

Впрочем, теперь Анн думал лишь об одном-единственном существе: о Франсуа, и у него было лишь одно желание – застать прадеда живым…

А купеческий старшина затеял читать нескончаемую приветственную речь!

***

Первый остров, к которому пристал Франсуа, был остров Рено и Мелани. Он не видел их, но слышал. Они молились за него. Ну да, они же оба – лица духовные…

Хорошо поступил Господь, дав ему в потомство и людей Церкви, и рыцаря. Анн сражался, Мелани и Рено молились… И они любят его: это слышно по их голосам. Когда слышишь людей, не видя их лиц, знаешь о них все. Франсуа научился этому, когда ослеп. Голос Рено был пылким, страстным, Мелани еле сдерживала слезы.

– Брат наш возлюбленный, вверяю тебя Богу Всемогущему. Да уготовится сонм ангелов принять тебя. Да встретит тебя Святой Иосиф, кроткий утешитель умирающих, да исполнит он тебя упованием. Да призрит на тебя своим материнским оком Святая Матерь Божья, Мария Дева. Да упокоит тебя Христос, сын Бога живого на вечно зеленых райских пажитях… Господи, избавь от зла раба твоего Франсуа.

– Избави, Господи!..

Вдруг волны вернулись. Пора уходить. Другой остров ждет его. Но прежде надо попрощаться с Рено и Мелани. Франсуа обратил к ним прощальные слова, но они, похоже, не услышали и продолжали молиться. Борясь с волнами, которые чуть не унесли его, Франсуа крикнул еще громче: «Прощай, Рено! Прощай, Мелани!»

Только последнее слово едва смогло преодолеть преграду его губ:

– Мелани…

Уронив на пол молитвенник, Мелани в слезах бросилась ему на грудь.

– Отец!

Она попыталась снова сказать ему, что король уже здесь, что Анн уже здесь. Но Франсуа не слышал. Накат волн оказался слишком силен…

***

В доме у гавани Сент-Поль побледневшая Диана де Вивре растерянно смотрела на молодого священника, склонившегося к ее изголовью. Тот повторил свой вопрос:

– Как же мне поступить, мадам?

Она в отчаянии замотала головой.

– Не знаю. Мой муж мог бы дать вам ответ. Но его здесь нет!

И душераздирающим голосом она принялась выкликать Анна.

Сабина решилась:

– Я иду за ним.

Священник скептически поморщился.

– Как вы собираетесь отыскать его в этом столпотворении?

– Он наверняка в свите короля. Туда я и направлюсь.

– Я подожду. Но поторопитесь!

***

После того как король Карл VII преклонил колена перед часовней Святого Дени, находившейся сразу же за воротами у крепостной стены, все, наконец, заняли свои места, и процессия вступила в Париж.

Впереди шли восемьсот лучников королевской гвардии под командованием главного герольдмейстера Монжуа; за ними следовали герольды короля и принцев с гербами своих господ.

Карл VII присоединился к шествию. На его пути раздавались приветственные крики. Парижане впервые видели короля Франции, настоящего, а не карапуза, на которого этот титул нацепили англичане. Восхищались его великолепным белым скакуном в лазоревой попоне, его длинной златотканой мантией, спускавшейся до самой земли. Сам-то король не поражал какой-то исключительной величественностью, но вид имел взволнованный и веселый, и ему были благодарны за это.

В окружении монарха можно было видеть Потона де Ксентрая, главного шталмейстера, тоже на коне, везущего на конце своего копья королевский шлем с золотой короной; графа Вандомского, королевского мажордома, чуть сутулого от старости, везущего меч короля в ножнах, усеянных золотыми лилиями; и, наконец, герольда Берри с туникой из лазоревого бархата с тремя золотыми цветками лилии, расшитыми мелким жемчугом.

Анн шел непосредственно за ними, держа под уздцы коня дофина Людовика, которому предстояло когда-нибудь стать королем Людовиком XI. Это был подросток четырнадцати лет с серьезным лицом, которого, казалось, немного пугали восторженные крики, встречавшие его появление. Попона его коня была украшена крылатыми оленями. Анн спросил об этом дофинова оруженосца, ступавшего рядом с квадратным знаменем, где был изображен архангел Михаил. Тот ответил, что крылатый олень был личной эмблемой покойного короля Карла VI и символом вечности.

Вечность… Этот символ причинял Анну боль. Он уже не слышал оглушительных криков толпы… Вечности не существовало, по крайней мере – не здесь. Даже если прожить сто лет, все равно наступает день, когда придется уходить. Там, в доме на паперти собора Богоматери, старый человек боролся со смертью…

За дофином прошла строем шотландская гвардия, потом проехал коннетабль де Ришмон, держащий в одной руке свой жезл главнокомандующего, а в другой – ключи от Парижа. Его окружали графы дю Мен, де ла Марш и де Танкарвиль.

За ними следовал Бастард Орлеанский. Ради пущего великолепия он взял с собой всю свою свиту. Его конь был весь в золотой парче. На груди Бастарда красовалась толстая золотая цепь тяжести невообразимой. Оруженосец вез алое копье с золотыми звездами…

***

Волны вынесли Франсуа на остров Анна. И вовремя! Он уже довольно давно плыл со все возраставшим трудом: перстни стали слишком тяжелыми и тянули ко дну. Но теперь он сможет передать их Анну и отправиться дальше, уже не боясь утонуть.

Остров Анна был невелик, но явно пуст. Франсуа позвал: «Анн!» – и не услышал никакого ответа. Повысил голос, но все так же безрезультатно. Тогда он стал кричать, потом вопить…

Мелани, Рено и Сабина увидели, как умирающий заметался со стоном:

– Анн! Анн!

То, чего они опасались, все-таки произошло. Франсуа понял, что его правнук уже в Париже, но ему не хватало сил дождаться его прихода. И он вот-вот умрет в отчаянии…

Рено продолжил молиться вполголоса. Мелани присоединилась к Софи у окна. Веселые песни и крики в толпе звучали все громче, но кортежа по-прежнему не было видно. В тревоге мать настоятельница воскликнула:

– Но почему же они не едут? Боже, почему они все не едут?

***

На однопролетном мосту Сен-Лазар Карл VII остановился, чтобы полюбоваться разыгрывавшимся там представлением. На большом помосте комедианты представляли спор между семью Добродетелями – Верой, Надеждой, Милосердием, Справедливостью, Осторожностью, Силой, Воздержанностью – и семью Смертными Грехами.

И те, и другие изображались женщинами. Если в облике добродетелей, облаченных в строгие одеяния различных религиозных конгрегации, не было ничего особенного, то с грехами дело обстояло совсем иначе. На «Роскоши» было дивное платье и сказочный головной убор, «Чревоугодие» выглядело как толстуха с выпирающей грудью, «Гневливость» – как тощая взлохмаченная мегера и так далее… Труппа производила весьма сильное впечатление.

Чуть дальше, на улице Сен-Дени с какого-то дома спускали на веревках ангела, держащего в руках герб Франции. Перед больницей Святой Екатерины при проезде государя забил четырехтрубный фонтан, источая по желанию молоко, красное вино, белое вино и гипокрас – сладкое вино с корицей.

Шорная улица, продолжавшая улицу Сен-Дени до самой Сены, была покрыта по всей длине огромным, усыпанным золотыми лилиями пологом. У Шатле, прямо напротив реки, было представлено крещение Иисуса Христа, в котором участвовала красивая девушка, вышедшая из чрева огнедышащего дракона.

По прибытии кортежа на остров Сите, к старому королевскому дворцу, государя встретило осуществленное с помощью канатов и блоков Вознесение Господне. Восторгу публики не было предела…

Двигаясь вместе с кортежем, Анн постоянно видел перед собой короля верхом на Безотрадном, которого вел под уздцы оруженосец Жанны д’Арк. Но зрение давно потеряло над ним свою власть. Перед его глазами стоял только один образ: умирающий Франсуа…

Внезапно Анн вздрогнул: перед ним возникла только что выскочившая из толпы Сабина Ланфан. Не спросив даже, зачем она здесь, он задал ей единственный волновавший его вопрос:

– Франсуа жив?

Сабина утвердительно кивнула. Она так запыхалась, что была не в силах говорить. Наконец, ей удалось произнести:

– Вчера вечером был жив… Сегодня утром – не знаю… Я оставалась… с Дианой…

Диана! Верно, с самого утра Анн ни миг не вспомнил, ни о супруге, ни о ребенке, который должен был родиться… О своем ребенке!

– Она родила?

– Да, но…

Сабина продолжала идти рядом, а он – вести под уздцы коня, и дофин, сидящий верхом, стал невольным свидетелем их беседы среди приветственных криков парижской толпы.

Анн побледнел:

– Она умерла?

– Нет, с нею все благополучно, и с ребенком – тоже, но…

Сабина перевела дух.

– Но это девочка!

Анн оторопел… Они с Дианой были так уверены, что на свет явится маленький Франсуа, преемник уходящего старца, что даже не подумали об имени для девочки.

По этой-то причине Сабина и примчалась сюда. Поскольку Мышонок, будущий крестный отец, отсутствовал, неизвестно было, когда состоятся крестины. Поэтому Диана велела позвать священника, чтобы тот благословил ребенка – на случай возможного несчастья. Но для этого требовалось имя.

Уже несколько раз стражники пытались отогнать Сабину Ланфан, которой нельзя было находиться в кортеже. Анн отталкивал их, но долго так продолжаться не могло. Необходимо скорее решиться на что-нибудь…

Поскольку маленький Франсуа не родился, Анн должен найти самое дорогое для прадеда женское имя, которое тот сам выбрал бы для своей новой праправнучки.

И внезапно Анна осенило! Его дочь будет зваться как дама де Флёрен, которую Франсуа любил когда-то и чей след Анн неожиданно для себя отыскал в Валуа. Его дочь будет Розой де Вивре.

– Роза! Я хочу, чтобы ее назвали Розой…

Сабина не стала мешкать и исчезла в толпе, увернувшись от стражника, который намеревался схватить ее.

Было четыре часа пополудни, когда король Карл VII прибыл к собору Парижской Богоматери.

Для Анна это означало одно: он свободен. Кортеж распался. Ему незачем было уже держать узду дофинова коня. Анн обрел долгожданное право бежать к дому на паперти, который видел прямо перед собой. Он еще, может быть, успеет!

Бежать! Легко сказать – тут бы просто продвигаться вперед. Толпа была такой плотной, что Анн не мог сделать и шагу. Его зажало перед закрытыми вратами собора, в нескольких шагах от короля. И ему против собственной воли пришлось присутствовать при торжественной присяге представителей Церкви, которая оставила Анна совершенно безучастным.

После светских властей, встретивших короля у ворот Сен-Дени, настал черед властей церковных. Принимали монарха епископ столицы, окруженный епископами и архиепископами, и Университет в полном составе, со своим ректором и профессорами.

Слово взял ректор. В своей речи он благодарил короля за освобождение Парижа. Анн, которому удалось немного продвинуться вперед, не видел оратора, поскольку был развернут к нему спиной, но продолжал слышать. Не будь его положение столь трагическим, молодой человек наверняка бы рассмеялся.

Парижский университет при епископе Кошоне был самым гнусным логовом английских приспешников. Теперь все эти предатели выворачивали шкуры наизнанку и громогласно провозглашали себя патриотами. В некотором смысле это успокаивало. Если даже подобные люди отступились от англичан, стало быть, захватчикам воистину настал конец!

Анн пробивался вперед ожесточеннее, чем в любой битве, которых повидал немало на своем веку. Дом на паперти высился прямо напротив него, такой близкий, но по-прежнему ужасно недостижимый! Вся толпа не сводила глаз с собора, а Анн упорно рвался в противоположную сторону. Все вокруг радовались, а он был в отчаянии. Его цель оставалась перед глазами, на расстоянии крика.

И Анн принялся выкрикивать имя прадеда, которого никогда так не называл:

– Франсуа!..

Его заставили умолкнуть: король собирался говорить.

Епископ Парижский, Жак дю Шателье, приблизился к Карлу VII с Евангелием и попросил поклясться на святой книге, что тот будет уважать исключительные права Церкви. Послышался королевский голос:

– Я буду соблюдать по чести и по совести все, что надлежит доброму королю.

Затем Карл поцеловал Евангелие и поднесенные ему реликвии, и двери отворились. Колокола вновь затрезвонили во всю мочь.

***

На остров Анна вдруг налетела буря. Она была такой неистовой, такой внезапной, что Франсуа почувствовал, как его уносит, но ничего не мог сделать. Он снова оказался среди бушующих волн. Они уже не держали его. Он тонул. Перстни стали тяжелыми, как пушечные ядра, и неудержимо тянули его ко дну. Сейчас он точно умрет…

Он тонул, тонул! Перед его глазами рыбы взмывали вверх, словно птицы. Он погружался вниз головой, вытянув руки вперед. Лев и волк, как два зверя в упряжке, неслись во весь опор навстречу бездне. Франсуа задыхался. Как долго еще сможет он задерживать дыхание?

Он достиг сине-зеленых глубин. Вокруг извивались водоросли, чье липкое прикосновение он ощущал на лице. Почему Анн не пришел? Из-за него он и возвращается в лоно моря. Тут не умирают по-настоящему, просто время останавливается. Вот оно и остановилось…

И вдруг каким-то чудом время потекло опять. Франсуа почувствовал, как его несет вверх, и снова стал всплывать. Вынырнул на поверхность – и мощный, весело искрящийся пенный вал выбросил его обратно, на остров Анна!

На сей раз правнука не пришлось искать. Он находился перед Франсуа и говорил ему:

– Франсуа, отец мой, мой истинный отец, мой единственный отец, я здесь! Вы слышите меня?

Анн обратился к каким-то невидимым людям:

– Похоже, он возвращается. Кажется, он слышит меня.

Потом снова повернулся к Франсуа:

– Послушайте меня, умоляю! Я вошел в Париж вместе с королем. Король в Париже! Париж стал столицей Франции. Это победа. Мы победили! Вы победили. Франсуа, вы победили!

Анн не лгал. Франсуа знал это. Хорошо слышать людей, не видя их, хорошо быть незрячим…

– У меня только что родился ребенок. Это не маленький Франсуа, как мы мечтали… Но у нас еще будет наследник, клянусь! Родилась девочка. Ее зовут Роза. Роза де Вивре…

Роза!.. Следующий остров – это же остров Роз! Необходимо поблагодарить Анна за то, что напомнил ему. Анн до самого конца оставался безупречным сыном…

Анн вновь адресовался невидимым людям.

– Он улыбается! Смотрите, он улыбается! Он все слышал… Отец, я люблю вас!

Франсуа тоже любил Анна, но приходилось расстаться с ним. Его ужасно тяготили перстни. Если он хочет добраться до острова Роз, то должен избавиться от них. Все будет хорошо, потому что здесь Анн, которому он должен передать наследство.

Но Анн далеко, дотянуться до него бесконечно трудно. Почему он не подходит ближе?..

В доме на паперти собора Богоматери Анн, Мелани и Софи де Понверже плакали. Одному Рено удалось сохранить самообладание. Он заметил, что Франсуа слабо поднимает руки, и обратился к Анну:

– Опуститесь на колени. Он хочет благословить вас.

Анн же, наоборот, выпрямился, поспешно стянув с себя латные рукавицы. Слезы высохли у него на глазах.

– Нет. Он собирается покинуть мир. Он передает мне свои перстни.

Анн приблизился к умирающему и сжал его руки в своих.

– Прощайте, добрый отец. Я иду в собор Богоматери, слушать победное Те Deum рядом с королем и всеми его полководцами. Я уношу эти драгоценности рода Вивре к славе и клянусь своей душой не запятнать их.

Сказав так, Анн прикоснулся пальцами к перстню со львом и снял его.

– Прощайте, Франсуа…

Надел на свою правую руку.

– Сир де Вивре…

Сделал то же самое с перстнем с волком.

– Сир де Куссон…

Отступил и опустился на одно колено.

– Испанский гранд…

И вышел из комнаты.

Колокола зазвонили Те Deum.

Выходя, Анн столкнулся с Мышонком, который смотрел на дом с любопытством и робостью. Юноша был в великолепном бело-золотом одеянии и необычной шляпе с разноцветными перьями. Увидев Анна, он восхищенно улыбнулся.