Текст книги "Дитя Всех святых. Цикламор"

Автор книги: Жан-Франсуа Намьяс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 38 страниц)

Тот, кого она величала «милый герцог», звался Жан д'Алансон. Этот белокурый ангел несравненного изящества был наделен всеми дарами природы. Ему было ровно двадцать два года, но из-за войны он уже познал бурную, полную тревог и опасностей жизнь. Когда он был совсем юным, его отец пал в битве при Азенкуре, а сам он получил рану в битве при Вернее, в которой участвовал еще подростком.

Подобранный англичанами среди убитых, он поправился только благодаря исключительной телесной крепости. Пять лет провел в плену и был освобожден совсем недавно. Прибыв в армию несколько дней назад, он был так восхищен, увидев Жанну верхом на коне и с копьем, что счел для себя великой честью состоять в ее свите – при том, что сам носил одно из знатнейших имен Франции.

Сразу за ними ехала весьма важная особа – как в прямом, так и в переносном смысле. То был тучный краснолицый прелат, чья широкая шляпа и фиолетовое, подбитое горностаем облачение указывали принадлежность к числу самых высоких иерархов Церкви. Реньо де Шартр, епископ Реймский, канцлер Франции, по личному поручению дофина повсюду следовал за Жанной, дабы своим присутствием засвидетельствовать Деве поддержку Церкви.

Эта миссия пришлась ему явно не по вкусу. Старый, брюзгливый и неразговорчивый скряга возненавидел Девственницу с самого ее прибытия ко двору. Говорил он мало, согласно собственному присловью: «В закрытый рот муха не влетит», но делал все возможное, чтобы очернить девушку. Он неустанно твердил, что нет ничего смехотворнее и нелепее, чем эта экспедиция, которую она возглавила; что вместе с нею войско движется к катастрофе. Хотя, быть может, втайне он как раз и боялся, что она добьется успеха, поскольку вместе с Ла Тремуйлем был из тех, кто желал бы пойти на сговор с англичанами…

Теперь Девственница вместе с Реньо де Шартром и Жаном д'Алансоном неспешной рысью объезжала ряды войска, чтобы, как она сказала, познакомиться с защитниками Орлеана. Как раз в этот момент она обернулась, и Изидор увидел ее в первый раз…

Он готовился к чуду, а испытал чувство тревоги и неловкости. Хоть он и знал, что Жанне всего семнадцать лет, но все же не ожидал узреть столь юное лицо. Мало того, что ему впервые довелось видеть женщину в доспехах! Эти наивные глаза, эти чистые, невинные черты под открытым забралом сбивали с толку и казались здесь, в боевом лагере, почти неуместными.

Изидор Ланфан вздохнул, по-прежнему следуя за всадницей, которую видел теперь только со спины. Разумеется, как могло быть иначе? Как он мог представить себе, будто какая-то пастушка и в самом деле сможет командовать французской армией? Когда она явилась к дофину, тот всего лишь ловко воспользовался ею в собственных целях. Она притянет к себе разрозненные силы страны и зажжет их верой, что, быть может, сулит большой успех. Но в ней самой нет ничего…

Изидор Ланфан смотрел, как впереди развевается прекрасный белый стяг со словами «Иисус Мария», вышитыми золотыми буквами. Вот что такое Девственница: живое знамя. Она – всего лишь продолжение этого символа, который держит в руке.

Вдруг она остановила коня и воскликнула от удивления:

– Бога ради, кто вы?

Перед нею были Ла Ир и его гасконцы со своими женщинами. Их командир спешился и обнял двух девиц за талию.

– Этьен де Виньоль, готов служить… Но все здесь зовут меня Ла Ир. Сами поймете почему, когда увидите в драке с годонами!

Вся ватага разразилась хохотом. Гасконцы смотрели Жанне прямо в глаза, дерзко, с вызовом. Грубые солдаты, забубённые головы, побывавшие во всех битвах, нагло выставляли напоказ свои разбойничьи рожи. Кругом были сплошь красные от вина носы, щеки в шрамах, выбитые глаза, щербатые рты, похотливые губы.

– Ну что ж, сир Ла Ир, ежели хотите служить мне, придется отослать всех этих бесстыдниц.

Девственница говорила, не повышая голоса, но тон был сухой, резкий.

Смех умолк.

– Бесстыдниц?

– Те, что останутся, должны немедля выйти замуж. А остальные пусть уходят!

– Но, чертом клянусь, чтоб меня…

– И приказываю вам также не богохульствовать. А коли не можете удержаться, клянитесь…

Тут она заметила дубину, на которую тот опирался, поскольку обнимавшие его девицы отошли.

– Вашей палкой!

Настала гробовая тишина. Грозный бородатый вояка ошеломленно уставился на девушку, восседавшую на белом коне, словно не веря собственным глазам. Он хотел сказать что-то, но не нашелся и поник головой.

Приблизились священники. Несколько решившихся гасконцев направились к ним, держа своих подружек за руку, остальные девицы стушевались и скрылись из виду.

На Блуасской равнине по-прежнему царило молчание. Изидор знал, что каждый из присутствующих сейчас испытывает то же самое, что и он. Как же он ошибся, посмев только вообразить, что Жанна – всего лишь марионетка, созданная дофином! Эта семнадцатилетняя пастушка только что превратила в ягнят самых отчаянных головорезов армии. Как назвать такое, если не чудом? Кто, если не сам Бог, смог дать ей такую властность, такую силу?

Белый стяг с Богом-Отцом, ангелами и словами «Иисус Мария» развевался над ней в лазурном небе. Никакого сомнения: отныне сам Бог вступил в войну, заливавшую Францию кровью вот уже почти сто лет…

***

Хоть Жанна д'Арк и в самом деле была полководцем по складу характера, но она не обладала всеми необходимыми полномочиями и обнаружила это с самого начала кампании. Инструкции дофина на сей счет оставались нечеткими: она должна командовать армией наравне с другими военачальниками. Однако эти военачальники, сплотившиеся вокруг маршала де Буссака, были из клики Ла Тремуйля и архиепископа Реньо де Шартра; они опасались Девы, были ей враждебны.

Армия двинулась в сторону Орлеана, но они постоянно хитрили, заставляя ее попусту терять время. Вместо того чтобы избрать правый берег Луары, где находился город, они пошли по левому и проскочили мимо своей цели.

Поняв это, Девственница впала в ярость, еще раз доказав, что не тот у нее характер, чтобы с нею можно было не считаться. Однако она превозмогла себя и поступила как человек действия. Ведь главное, чтобы она сама как можно скорее оказалась в Орлеане и подняла боевой дух его жителей. Армия подойдет следом.

Жанна приказала, чтобы ее переправили через Луару вместе с прибывшими к ней защитниками города. Для этого собрали плоскодонные барки, способные перевозить лошадей, а остальное войско тем временем повернуло обратно. Командиры попросту отвели его назад в Блуа, где оно и остановилось в бездействии.

Бастард Орлеанский, предупрежденный о приближении Жанны, выехал ей навстречу за городские стены. Англичане с полнейшим равнодушием допустили это.

Встреча сразу стала бурной.

– Вы – Бастард Орлеанский?

– Да, я. Рад вашему прибытию.

– Это вы дали приказ идти по другому берегу, а не по этому, где годоны?

Бедный Бастард был тут совершенно ни при чем и первым же осудил подобный маневр. Однако он не хотел порочить маршала и прочих командиров.

– Этот совет был продиктован только осторожностью…

– Бога ради! Совет Господа нашего мудрее вашего! Я доставила вам лучшую подмогу, которой вы никогда не получали ни от одного солдата: поддержку самого Владыки Небесного. Я послана Богом, который по молитвам Людовика Святого и Святого Карла Великого смилостивился над городом Орлеаном.

Бастарду было нечего возразить. Он попросил Жанну следовать за ним вместе со своими спутниками; вечером они вступили в город.

В восемь часов в пятницу, 29 апреля, ворота открылись, чтобы впустить кортеж. Заслышав шум, жители Орлеана высыпали на улицы. Девственница ехала впереди, на белом коне, по правую руку от Бастарда, окруженная латниками с факелами. Орлеанцы высовывались в окна или толпились на улицах, столь узких, что дома порой соприкасались наверху крышами.

Столпотворение творилось невообразимое. Все хотели прикоснуться к ней или хотя бы к ее коню. К ней обращались, кричали ей с радостью, с надеждой. Она же, словно нечувствительная к этому восторгу, не поворачивала головы ни вправо, ни влево. Не откликалась, не отвечала на приветствия. Смотрела прямо перед собой, будто целиком сосредоточившись на ожидавшей ее задаче, собирая каждую частицу своей внутренней силы…

Изидор Ланфан ехал в самом хвосте кортежа. На его пути было уже темно, крики смолкли, зато разговоры, наоборот, оживились, и он смог осознать, до какой же степени все готово измениться.

Одни и те же слова передавались из уст в уста:

– Мы спасены!

Людям казалось, что англичане уже ушли и осада снята. Однако что же они увидели на самом деле? Совсем юную девушку на коне со знаменем – и ничего больше. Армия дофина, вместо того чтобы оказать Орлеану действенную помощь, вернулась туда, откуда пришла; только что проехавший кортеж не доставил ни крошки продовольствия, а голод свирепствовал по-прежнему. Но все это больше не имело значения: Девственница – здесь, и только это было важно. Теперь каждый был уверен в победе. Чудо продолжалось…

Жанна д'Арк провела ночь в особняке Жака Буше, казначея герцога Орлеанского, а с утра 30 апреля для нее и для всех жителей Орлеана началось бесконечное ожидание. Жанна хотела атаковать немедленно; орлеанцы тоже хотели этого. Но это означало забыть о недоверии и враждебности других военачальников. Первый же военный совет, в котором она приняла участие тем утром, вылился в откровенное столкновение.

Поскольку сама Жанна и Ла Ир, ставший верным ее сторонником, упорно требовали вылазки, у них произошла стычка с неким сиром де Гамашем. Тот обратился к Бастарду:

– Раз тут предпочитают слушать глупую болтунью из простонародья, а не такого знатного рыцаря, как я, то я слагаю свое знамя. Лучше уж стану простым оруженосцем!

Он опустил свой стяг и протянул его Бастарду Орлеанскому, который отказался его принять и велел смутьяну извиниться перед Девственницей. Однако вместе с тем Бастард попросил Жанну отказаться от своего намерения. Потом заключил, что нельзя ничего предпринимать, пока не подошло вспомогательное войско. Впрочем, он отправится за ним немедленно.

Сразу же после этого Бастард покинул город. Хотя ему хватало и храбрости, и решительности, «День селедки» был еще слишком свеж в памяти. С тех пор боязнь нового унижения не покидала Бастарда.

Так что Жанна д'Арк осталась в Орлеане, вынужденная бездействовать, поскольку Бастард был командующим всеми вооруженными силами города, и в его отсутствие Дева ничего не могла предпринять.

Чтобы унять гнев и как-то обмануть нетерпение, она поднялась на стены. В некоторых местах англичане подступили так близко, что до них можно было докричаться. И жители могли слышать, как Жанна кричала им своим девическим тонким голоском:

– Уходите! Сам Бог вам велит!

В ответ доносились смех и поток ругательств… Чуть поодаль, перед разрушенным мостом через Луару, где находилось главное укрепление, захваченное англичанами, – крепость Турель, – Жанна закричала вновь, обращаясь на сей раз прямо к начальнику гарнизона, Уильяму Гласдейлу, имя которого выговаривала как могла:

– Сдавайся, Класида, по велению Господа нашего!

Гласдейл отвечал вполне серьезно:

– Иди паси своих коров, деревенщина, не то мы тебя схватим и сожжем!

Тянулись дни… Все высматривали со стен прибытие Бастарда с подкреплением, но горизонт оставался безнадежно пуст. И, наконец, в среду, четвертого числа, появились солдаты.

Жанна д'Арк выехала им навстречу в сопровождении только Ла Ира и Потона де Ксентрая. Вернулась вскоре после полудня вместе с Бастардом и Реньо де Шартром, причем этот последний выглядел угрюмее, чем когда-либо. За ними следовала только часть подкрепления, остальное войско пока стало лагерем за стенами.

Поскольку дорога была тяжелой, Бастард посоветовал всем немного передохнуть. Жанне с болью в душе пришлось удалиться. Но вскоре люди увидели, как она во всеоружии покинула особняк Буше, в котором проживала. Удивленным жителям она сказала, что голоса святых сообщили ей о начавшемся сражении и что она должна отправиться туда.

Жанна не ошиблась. От нее опять утаили правду: оставшиеся за стенами войска действительно ввязались в бой за одно из захваченных англичанами укреплений – бастион Сен-Лу. Это была незначительная стычка, и к прибытию Жанны укрепление было почти взято, но люди приписали победу именно ей. Хитрость военачальников, желавших отстранить Деву от боевых действий, обернулась против них же самих: вся слава досталась Девственнице. Что касается ее, то она плакала, возвращаясь в Орлеан, поскольку впервые увидела, как погибают солдаты.

На следующий день, в четверг, в праздник Вознесения Господня, Жанна и слышать не хотела ни о каких сражениях. Она побывала на мессе в соборе, исповедалась и причастилась. Потом решила отправить англичанам третье предупреждение, как того требовали правила. Два первых были доставлены ее герольдами Гиенем и Амблевилем, но вопреки всем законам войны их захватили в плен.

Итак, она велела написать следующее:

Вы, англичане, не имеющие никакого права на королевство французское, Владыка Небесный вам повелевает и приказывает через меня, Жанну-Девственницу, чтобы вы оставили ваши крепости и вернулись в свою страну, не то я вам сделаю такое, о чем сохранится вечная память. Вот что я вам пишу в третий раз и больше писать не буду.

Не желая, чтобы очередной гонец попал в плен, она прибегла к помощи необычного средства: привязала свое послание к стреле и пустила ее в английский лагерь, крикнув:

– Читайте! Весточка для вас!

Из-под стен опять донеслась ругань:

– Шлюха арманьякская!

Грубое слово задело ее, Жанна заплакала. Но солдаты и горожане, стоявшие рядом, утешили ее: скоро англичане уже не будут издеваться над ней. Скоро ни одного англичанина вообще не останется на земле Франции, поскольку она прогонит их всех…

***

Настала ночь Вознесения, потом занялось утро пятницы, и каждый понял, что это заря решающего дня. Никакие военные соображения, никакие религиозные праздники больше не сдерживали Девственницу, час битвы пробил!

Чтобы одолеть англичан, требовалось сломать их оборонительную систему. На севере, вокруг города, они построили линию небольших фортов, описывающую широкий полукруг, частью которого был взятый позавчера бастион Сен-Лу. Но именно на юге, на противоположном берегу, располагался самый сильный их пункт. Крепость Турель, захваченная англичанами в самом начале осады, располагала значительным гарнизоном. Прикрывая мост через Луару, который орлеанцам пришлось разрушить, она сама была защищена другим укреплением, бастионом Огюстен. Было очевидно, что взятие этих двух крепостей будет равнозначно снятию осады.

В пятницу, 6 мая 1429 года, орлеанцы проснулись в лихорадочном волнении. Жители высыпали из своих домов на улицы, ратники вооружились. Девственница еще не появилась, но все знали, что она вот-вот должна подойти. Изидор Ланфан, верхом на Безотрадном, находился среди бретонских всадников, неподалеку от Жиля де Ре. Он втягивал ноздрями терпкий воздух этого весеннего утра, чувствуя совершенно особое возбуждение, предшествующее битве.

Отдаленные крики предупредили его о прибытии Жанны. Вскоре и она сама пронеслась перед ним в топоте копыт. Он едва успел заметить белый стяг и красавца герцога Алансонского, скакавшего с ней рядом. Изидор двинулся вслед за нею вместе с остальными по узким улицам города сквозь невероятную давку. Потом все остановились – и началось долгое ожидание.

Причина была все та же: Девственница наткнулась на противодействие военачальников. Она уже подъехала к городским воротам, но Рауль де Гокур, комендант Орлеана, упрямо отказывался открыть. Потратив некоторое время на переговоры, Жанна не сдержалась:

– Угодно вам это или нет, но ратники пойдут со мной и вылазка состоится, потому что здесь все хотят этого!

Громкий крик одобрения раздался в ответ. Жанна была права: ее сила состояла в том, что за нею стояли жители Орлеана. Они хотели биться вместе с Девой. И никакой комендант ничего не мог с этим поделать. Сир де Гокур поклонился и отдал приказ – открыть перед Девственницей городские ворота.

Выход прошел в хорошем порядке. Жанна велела остановить войско в нескольких сотнях метров далее по берегу реки, напротив большого острова, называвшегося Полотняным. В этом месте Луара разделялась на два узких рукава. Жанна приказала навести наплавной мост. Каждый понял, что Девственница решила атаковать крепости Огюстен и Турель на другом берегу. Это и будет решающим сражением.

Реакция англичан оказалась довольно вялой: те, что укрепились на северном берегу, даже не показались и не сделали ничего, чтобы помешать переправе через реку, делу всегда опасному. Засевшие на южном берегу удовлетворились тем, что наблюдали за переправой с крепостных стен, а потом, так ничего и не предприняв, заперлись в форте Огюстен. Но эта пассивность была вполне осознанной. Раз и навсегда они решили добиться сдачи города измором и не желали тратить силы на бесполезные столкновения.

Как только войско очутилось на другом берегу Луары, Девственница поскакала в сторону крепости Огюстен, но до конца не доехала. Штурмовать бастион с ходу было слишком рискованно. Единственным разумным решением было бы отступить. Все военачальники придерживались того же мнения, да и сама Жанна вынуждена была склониться к нему.

Так что французы повернули назад и стали отходить. Они уже собирались снова ступить на наплавной мост, как вдруг Ла Ир воскликнул:

– Клянусь моей палкой!

В самом деле, англичане совершили грубую ошибку. Видя, что их противники поворачивают вспять, они покинули укрепление и пустились вдогонку, помышляя, конечно, о легкой победе. Но Девственница, тоже увидевшая это, опустила забрало, взяла копье наперевес и помчалась на них во весь опор, а вслед за ней – ее оруженосец Жан д'Олон, Ксентрай и Ла Ир. Они атаковали вчетвером, не заботясь об остальных.

При виде этого французское войско заволновалось. Неужели они позволят им пойти на смерть? И с оглушительным криком все бросились в атаку.

Это была бешеная скачка, неудержимый натиск, исполненный пыла и воодушевления. Поняв свою ошибку, англичане поспешно повернули назад, пытаясь добраться до бастиона, но было слишком поздно. При отступлении они получили сокрушительный удар в спину и были почти все истреблены.

У Изидора Ланфана не было копья, и он разил мечом. Разил яростно, думая лишь об унижении «Дня селедки», и даже испытывал дикую радость при виде текущей крови. Вопли боли и отчаяния радовали его. Вскоре он оказался перед бастионом Огюстен…

Собственно говоря, это было не военное сооружение, а бывший укрепленный монастырь. И он не выдержал натиска французской армии. Часть защитников попала в плен, другим удалось бежать и укрыться в крепости Турель, расположенной прямо за ней.

Изидор рубился посреди виноградника, разделявшего Огюстен и Турель, как вдруг вскрикнул, заметив убегавшего английского рыцаря, на груди которого болтался щит, раскроенный на пасти и песок… Герб Вивре – по крайней мере, точно такой же!

Во французском королевстве подобное было невозможно. Один из самых высоких сановников двора, «гербовый король», следил за тем, чтобы все гербы французских дворянских родов, записанные в гербовник страны, отличались друг от друга. Но у двоих рыцарей из разных стран вполне могли оказаться одинаковые эмблемы. И если они случайно сталкивались, это вело к беспощадному поединку.

Изидор Ланфан пришпорил Безотрадного и помчался за англичанином, но тот был уже слишком далеко. После короткой скачки беглец взлетел на опущенный подъемный мост Турели. Туча стрел вынудила Изидора повернуть назад.

Когда он вернулся к Огюстену, бой уже закончился. Французское войско ликовало. С самого начала осады Орлеана это была первая большая победа, поскольку крепость Турель теперь осталась без прикрытия и была полностью отрезана от остальных частей английской армии. Окончание осады, быть может, уже не за горами!

Но радость длилась недолго. Около середины дня, когда войско отдыхало перед заключительным штурмом, прибыл сир де Гокур, потребовавший встречи с Девственницей. Он приблизился к ней с натянутой улыбкой.

– Жанна, Бог оказал вам сегодня великую милость. Однако упорствовать далее будет неблагоразумно. Следует вернуться в город и ждать дополнительных подкреплений от дофина.

Дева-победительница была менее чем когда-либо, расположена вступать в словопрения. Так что он совершенно впустую увещевал ее от имени военного совета – она попросту выпроводила его прочь. И пока Гокур ехал восвояси, еле сдерживая гнев, она обратилась к своим войскам:

– Будьте готовы завтра встать раньше, чем сегодня. Ибо завтра нам предстоят великие дела. Завтра моя кровь прольется из раны над грудью, но еще до наступления вечера мы победим…

Солдаты Жанны расположились на ночлег в бывшей августинской обители. С наступлением ночи их ждал самый трогательный из сюрпризов. Жители Орлеана вместе с женами и детьми явились навестить своих защитников. Они прошли по наплавному мосту и принесли ратникам еду и вино. Им самим было нечего есть, но какое это имело значение? Ведь солдатам надо набраться сил для победы… Орлеанцы не пускались в расчеты, они не имели задней мысли, как сир де Гокур или архиепископ Реньо де Шартр. Они просто верили в Девственницу и Божью справедливость.

В тот вечер, жуя краюху черствого хлеба и запивая ее вином с привкусом уксуса, Изидор Ланфан думал, что это самое прекрасное пиршество в его жизни. Он уж и забыл, когда ел досыта в последний раз!

Но главное, он думал о завтрашнем дне. Из головы не выходил англичанин со щитом «пасти и песок». Конечно, было бы неплохо отыскать этого рыцаря и в честном бою отбить цвета Вивре, которые сам Изидор утратил столь постыдно, но не стоит мечтать об этом слишком сильно. Изидор идет в бой под началом Жанны-Девственницы, героини, посланницы Небес, а это уже больше того, на что он смел надеяться.

Утром в субботу, 7 мая 1429 года, на рассвете, Жан Пакерель, капеллан Жанны д'Арк, отслужил мессу в церкви бывшей обители августинцев, которую ради такого случая использовали по прямому назначению. Затем войско двинулось к крепости Турель, расположенной всего-то в сотне метров оттуда, и бросилось на приступ.

Однако вскоре стало ясно, что дело будет трудным. На сей раз, речь шла не просто об укрепленной постройке, но о настоящей военной крепости, грозной твердыне. Обращенная тылом к Луаре, к мосту, у которого орлеанцы разрушили несколько пролетов, Турель располагала, в частности, чрезвычайно глубокими рвами. К тому же эффект неожиданности уже не сработал. Гарнизон успел подготовиться к столкновению и по примеру своего командира мужественно встретил натиск.

Однако французы проявили величайшее рвение, атакуя вновь и вновь. Полудетский голосок Жанны сыграл в этом немалую роль. Она беспрестанно выкрикивала слова, сказанные ею накануне:

– Вперед без страха! Еще до вечера вы победите!

Изидор находился в самой гуще схватки. Он сражался пешим, как и все остальные; только Дева и главные капитаны оставались верхом. Надежно укрыв Безотрадного в Огюстене, Изидор Ланфан теперь был в толпе, облепившей штурмовые лестницы. Осадные орудия постоянно опрокидывались и ломались, отброшенные осажденными, но французские плотники чинили их под дождем стрел, и солдаты вновь и вновь карабкались на стены.

Около полудня по войску разнесся слух: «Девственница ранена! В левую грудь!» Обычно подобного рода новости вызывают панику и порой решают судьбу сражения, но тут все оказалось прямо наоборот. Пророчество, сделанное Жанной накануне, исполнилось в точности. В божественном характере ее личности уже никто не мог усомниться…

Жанна д'Арк действительно получила рану: стрела вонзилась над левой грудью. От неожиданности и боли она повела себя совершенно естественно для совсем молоденькой девушки: заплакала. Жан д'Олон вынес ее из боя, снял с девушки доспехи и уложил под деревом. Спешно призванный хирург вынул стрелу и успокоил: ничего серьезного… Впрочем, к Жанне уже вернулось ее обычное спокойствие, хоть она и смущалась немного после проявленной ею слабости. Она позволила врачам перевязать себя. Рану смазали оливковым маслом, приложили сало, и Жанна вернулась в бой.

Ее возвращение возбудило еще больший задор, если только такое было возможно. Попытали новый штурм. Попробовали поджечь крепость сзади, пустив по реке судно с горящей смолой. Но стены крепости были толстыми, и языки пламени напрасно лизали их…

Мало-помалу майское солнце перестало припекать, постепенно краснело. У бойцов, не щадивших себя с раннего утра, стала чувствоваться накопленная за день усталость, а с нею вместе в армию французов начали проникать уныние и даже сомнение. Ведь сказала же Девственница: «До вечера». А вдруг она ошиблась?

Именно эта мысль не давала покоя Бастарду Орлеанскому. Весь день он рисковал собой в первых рядах, подавая пример остальным. Теперь же он вышел из боя и направился к Жанне.

– Люди измучены. Я дам приказ вернуться в город.

Девственница и слышать ничего не хотела. Надо продолжать: победа близка.

– Еще чуть-чуть, Бастард, Бога ради!

Но она признала, что войско изнурено, и согласилась дать ему передышку. Потом начнется последний штурм – и если он провалится, все вернутся в город.

Приказы, разнесенные герольдами, обежали ряды солдат, и недовольный шум стих. Жанна верхом удалилась в виноградник, разделявший Огюстен и Турель. Отъехав в сторонку, она молилась долго, быть может, с четверть часа.

Перед тем она доверила свой стяг оруженосцу, Жану д'Олону. Тот, совершенно обессиленный, рухнул в пыль вместе со стягом. Закончив молитву, Жанна посмотрела в ту сторону и решила поднять знамя. Но, не сумев дотянуться до него с коня, спешилась и взяла в руки. С самого начала схватки она впервые сошла с коня, и войско решило, что их предводительница хочет самолично возглавить штурм. Все поднялись и бросились вперед.

Видя неожиданный оборот, который приняли события, Жанна дала новое доказательство большого присутствия духа. Она принялась размахивать знаменем и кричать:

– Берите, все ваше!

Войско дружно ринулось к Турели. Усталость, сомнение, боль – все забылось. Порыв был всеобщим, чудесным, неудержимым… Изидор Ланфан бросился вперед одним из первых и уже добежал до подножия стены. Он стал карабкаться по ближайшей лестнице, уверенный, что на этот раз она не упадет, не сломается! И не ошибся: через несколько мгновений он уже ступил ногой на стену.

Ему сразу же стало понятно, что это победа. Англичане защищались стойко, но были испуганы. Это читалось в их глазах. Видя со стен, как Девственница размахивает своим стягом, они наверняка почувствовали исходящую от нее сверхчеловеческую мощь.

Французы волнами выплескивались с лестниц на дозорный ход Турели, и англичане отхлынули к противоположной стороне, возвышавшейся над рекой. Изидор вместе со всеми побежал в ту сторону и вдруг увидел: самозванец здесь! Со щитом «пасти и песок» на груди, опустив забрало, тот яростно отмахивался мечом, нанося удары почти наугад.

Изидор крикнул ему:

– Мессир, сдавайтесь мне!

Тот даже не повернул голову в его сторону. Может, не слышал, а может, не понимал по-французски. В любом случае его дело было плохо: на него насело сразу несколько орлеанских солдат, и он отбивался с трудом, стоя спиной к одному из зубцов дозорного хода. Изидор делал все возможное, чтобы пробиться к нему, но свалка была неимоверной. Наконец, ему это все-таки удалось. Он опять крикнул:

– Мессир, сдавайтесь мне!

И англичанин снова не ответил. Наоборот, словно поддавшись панике, он шагнул в амбразуру. Изидор понял, что тот собирается прыгнуть вниз, и протянул руку, чтобы помешать ему, но было слишком поздно. Изидор успел лишь сорвать щит с груди самозванца, когда тот падал в Луару, где камнем пошел ко дну.

Повсюду англичан охватила паника. Это было почти массовое самоубийство. Уильям Гласдейл, обозвавший Жанну «деревенщиной» и грозивший сжечь ее, был напуган не меньше своих людей, когда увидел ее на стенах. Он бросился в реку в доспехах, с оружием и мгновенно утонул.

Когда англичане опомнились и начали сдаваться в плен, они понесли уже значительные потери, а крепость Турель решительно перешла в руки их противников. День был совсем близок к концу, но солнце еще не закатилось: Жанна не солгала!

Славные плотники, не жалевшие сил с самого утра, вновь без промедления взялись за работу. Из осадных лестниц они соорудили временные мостки и перебросили их через разрушенные пролеты моста, так что еще до наступления ночи Девственница, Бастард и главные капитаны смогли вернуться в город этим путем. Кольцо блокады было разорвано, осада с Орлеана снята…

Изидор Ланфан остался в крепости Турель с большей частью войска. С другого берега реки доносились радостные крики и песни. А Изидор все еще держал в руках щит « пасти и песок», отбитый у безвестного английского рыцаря. Он так и не увидел его лица и никогда не узнает его имени.

Тут колокола собора Святого Креста, а затем и всех остальных церквей Орлеана зазвонили во всю мочь. Изидор блаженно улыбнулся и начал читать благодарственную молитву, но еле смог закончить ее. Он был так измучен, что лег прямо на дозорном ходу и тотчас же заснул на каменных плитах, прижимая к сердцу вновь обретенные цвета рода Вивре.

***

Тем временем Анн бодрствовал всего в нескольких километрах к северу, за Орлеанским лесом, в Невиле. Как и каждую ночь, сегодня крестьянское войско устраивалось на ночлег перед замком, где укрепились англичане. В эти первые ночные часы стоять в карауле выпало ему и еще нескольким мужчинам.

Ночь была тихой и ясной. Сгрудившись вокруг костра, крестьяне соревновались в ловле вшей. Они яростно чесались и, поймав насекомое, бросали в огонь, объявляя число с громким смехом.

Прошел уже год с тех пор, как Анн высадился в Венеции и пустился в путь через Италию. На миг он задумался об этом… и внезапно насторожился.

– Слушайте!

Звук был далеким, но отчетливым: никакого сомнения, это голос большого соборного колокола. Торжественный звон подхватили и другие колокола. Весь Орлеан гудел и звенел, и то был не призыв к заупокойной службе, а веселый, торжествующий перезвон. Освобождение, победа!

Одним прыжком Анн вскочил на ноги и побежал к церкви.

Невильская церковь, не тронутая англичанами, служила приютом крестьянскому войску. Повсюду на связках соломы спали люди. Анн Иерусалимский ворвался туда и громогласно объявил:

– Проснитесь! Орлеан свободен! Девственница победила! Святой отец, велите звонить в колокола!

Филиппина Руссель подняла голову. Анн подскочил к ней и встряхнул за плечи.

– Хватай свой лук, сестренка! Сейчас пригодится…