Текст книги "Повседневная жизнь рыцарей в Средние века"

Автор книги: Жан Флори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Некоторые исключения лишь служат подтверждением общего правила. Относящиеся к концу XII века «Обычаи Анжу» и «Установления Людовика Святого», исходя из того положения, что рыцарь должен происходить от благородных родителей, вместе с тем начинают связывать рыцарское звание с обладанием землей, которая «считается благородной». Но так как «рыцарская земля» должна находиться в руках рыцаря, оба кодекса предписываютвхождение в рыцарство всякому разночинцу, приобрел ли он «считаемую благородной» землю сам или получил по наследству, хотя бы если земля эта была приобретена предком разночинца, о котором речь, в четвертом колене ^{43}. У этой казуистической логики выявится со временем очень важный финансовый аспект. Приобретение «рыцарского фьефа» разрешалось простолюдинам лишь при условии единовременной выплаты тяжелого налога, которая «освобождала» фьеф. Поскольку рыцари во Франции были свободны от уплаты множества налогов и податей, приобретение «рыцарства» посредством покупки «считаемого благородным» фьефа служит богатым разночинцам со времен Филиппа Красивого и в течение всех Средних веков прекрасным способом одновременно и облагородиться и высвободиться из-под фискального бремени. Рыцарство, таким образом, предполагает дворянство, и принятый в его ряды пользуется, помимо упомянутых фискальных изъятий, целым рядом привилегий благородного сословия как в правовой сфере, так и в повседневной жизни.

Итак, начиная с середины XIII века рыцарями становятся либо по наследству, либо по пожалованию короля или князя. Каков смысл всех этих ограничений? Обновляя тезис М. Блока, А. Барберо отказывается видеть в них всего лишь юридическое выражение ранее принятых обычаев, но усматривает в этих ограничениях проявление политической воли, стремящейся ограничить социальное продвижение вверх, отнять у магнатов это опасное средство упрочения их могущества. И в самом деле, возведение в рыцарское достоинство становится исключительной прерогативой королевской и княжеской власти. Посредством этой церемонии ( l'adoubement), добавляет он, доступ во дворянство получался посредством своего рода кооптации, но после того, как рыцарство целиком превратилось в дворянство, дворянин – это тот, кто, происходя от рыцарственных предков, прошел через обряд посвящения в рыцари и признан рыцарем со стороны государя ^{44}. Но говорить так – значит смешивать между собой категорию «дворянства» и категорию «рыцарства», сохраняющие, однако, в исторической реальности одно довольно тонкое различие. Обряд посвящения в рыцари, за исключением королевских и княжеских пожалований, которых мы сейчас не касаемся, зарезервирован за дворянскими сыновьями – это так. То, что начиная с известной эпохи все рыцари являются, следовательно, дворянами, – это тоже так. Но из справедливости двух этих положений вовсе не следует то, что все дворяне – рыцари. Наличие благородных предков в родословной само по себе служит достаточным основанием для установления социального и юридического статуса дворян, не прошедших по разным причинам через церемонию посвящения в рыцари и обозначаемых во Франции особым термином «дамуазо» ( damoiseaux). Этот четко очерченный юридический статус, которым обладает дворянство, включает в себя важные наследственные, то есть получаемые по праву рождения, привилегии, которые никак не зависят от факта вхождения в рыцарство. Вместе с тем аристократия в XIII веке сохраняет для своих сыновей и военную профессию, которая в силу ряда факторов идеологического порядка (о них речь еще впереди) делается как никогда престижной и элитарной. Ранее этой эпохи далеко не все воины были дворянами, и для них рыцарство служило как бы перекидным мостиком в дворянство. С XIII века и впредь «вакантные» рыцарские места занимаются дворянскими сыновьями (отступления от этого общего правила отныне остаются правом лишь королевской и княжеской власти, которая пользуется им достаточно широко при создании новых рыцарских «рабочих мест» для нужных ей людей), то есть все рыцари становятся дворянами, из чего вовсе не следует то, что все дворяне мужского пола прошли через церемонию рыцарского посвящения и сделались рыцарями. Это далеко не так.

Впрочем, на середину XIII века падает момент относительного равновесия, когда дворянство и рыцарство действительно смешиваются – не потому, что тогда рыцарство преобразовалось в дворянство (так считал M. Блок и продолжает считать А. Барберо); и не потому, что дворянство и рыцарство всегда были двумя сторонами одной медали, понятиями, всегда подразумевавшими одних и тех же персонажей, представляющих собой власть дворянства, в том числе и королевскую власть (так полагает Д. Бартелеми); но потому, что аристократия накануне юридического самоопределения вообще и четкого определения своих сословных привилегий в частности стремилась среди последних сохранить для своих сыновей рыцарскую честь.

Рыцарство, благородная корпорация отборных воинов, военной элиты, в XI и XII веках, превращается в XIII веке в корпорацию благородных воинов (дворян).

После 1300 года эта тенденция принимает еще более остро выраженный характер: число рыцарей уменьшается, так как сам обряд посвящения вместе со следующим за ним пышным пиршеством требовали непомерно больших затрат. Вместе с тем бремя обязанностей, тягость военной службы, ложащаяся именно на рыцарство, на эту элитную часть войска, возрастает в обратно пропорциональной зависимости от того вознаграждения, которое рыцарь за свое участие в войне получает. В XI, XII, даже XIII веках существовал весьма значительный перепад в плате за военную службу между рыцарством и остальным воинством. В XIII веке это различие начало постепенно сглаживаться, а в XIV процесс нивелирования зашел так далеко, что быть рыцарем стало просто невыгодно. И вот результат: по подсчетам П. Контамина, за два столетия (1300–1500) доля рыцарей в общей численности войска снизилась с одной трети до одной двадцатой ^{45}. Несмотря на всякого рода регламенты и на моральное давление со всех сторон, множество дворян (если не большинство), избравших по традиции своего сословия военную карьеру как жизненный путь, уклоняются от рыцарского звания, предпочитая оставаться в ранге оруженосцев. Для тех же, кто рыцарем все же становился, посвящение происходило не при вступлении на военную стезю, как бывало, а в середине военной карьеры или даже в конце ее, напоминая скорее чествование ветерана. Как и прежде, посвящение нередко свершается на поле битвы, с тем, однако, отличием, что раньше рыцарями спешили сделаться до битвы, а теперь ими делают выдающихся по своей отваге и стойкости воинов уже после нее – очевидно, в качестве награды и примера для подражания остальным. Престиж рыцарского звания еще высок, но оно начинает принимать все более декоративный характер: им, рыцарским званием, короли награждают за оказанные им услуги далеко не только на военном поприще.

Около 1300 года появляются первые «грамоты облагораживания» (« lettres d'anoblissement») за подписью короля и являвшиеся исключительной прерогативой королевской власти. Тот из разночинцев (« ротюрье»), кто получил такое «письмо», становился «благородным» (дворянином), которого в рыцарское звание мог возвести уже любой рыцарь.

Итак, militia– рыцарство, в истоках своих лишь почетная военная профессия, удел воинской элиты, превращается со временем в титул, в почесть, воздаваемую далеко не только тем, кто этой профессией занимается, в высокую награду, которой отмечаются далеко не все дворяне, даже далеко не все из тех дворян, кто военной профессии посвятил всю жизнь. Первоначально – это корпорация элитного воинства со своей этикой и со своими обрядами, но в дальнейшем, уже на пороге Нового времени, эта элитная корпорация делается, смыкая свои ряды, все более и более элитной, все более ограничивая доступ снизу и все более расширяясь вверх. Сами короли позволяют возводить себя в рыцарское достоинство, поднимаясь тем самым в собственных глазах. Члены высокой аристократии приглашаются в эту корпорацию, а дворянство средней руки о ней только мечтает. Для разночинцев вступление в нее – редчайшее исключение из общего правила, исключение, закрепляемое лишь актом королевской воли: сначала «облагораживание», затем допуск в рыцарскую корпорацию.

К концу Средних веков рыцарство более не представляет собой почетную корпорацию отборных воинов-всадников, каким оно было в XII веке; оно даже не представляет собой и корпорацию военной элиты дворянства, каким оно было в XIII веке; оно в конечном счете перерождается в элитное братство дворянства, не обязательно состоящего на военной службе. Его культурные и идеологические аспекты перевешивают аспекты функциональные. Рыцарские ордены приходят на смену «обыкновенному» рыцарству, еще более подчеркивая первые аспекты за счет вторых.

Рыцарство становится учреждением, чтобы вскоре стать мифом.

Часть вторая

Война

Глава пятая

От всадника до рыцаря

Рождение и подъем рыцарства

Подъем рыцарства начинается в XI веке вместе с «феодальной революцией», которую некоторые историки предпочитают называть «феодальным проявлением», подчеркивая таким образом элементы постоянства, которые в средневековом обществе в высокой степени преобладали над нововведениями. Тогда замки вместе с их гарнизонами, состоящими из milites, представляли собой главную силу. Рыцарство продолжало свое триумфальное шествие и в XII веке, когда княжества, а затем и монархии вновь обретали силу, опираясь на те же крепости и на их рыцарские гарнизоны. Обойтись без них, без замков и рыцарства, уже невозможно, но можно попытаться подчинить их себе, приручить или, по меньшей мере, поставить себе на службу. Тем временем рыцарство обзаводится своей особой этикой и своей идеологией. Его социальная значимость видна хотя бы вот из какого обстоятельства: «рыцарь» – это не только человек, выполняющий определенную функцию или овладевший одной, пусть и почетной, профессией; сверх того, такое указание и на функцию, и на профессию готовится одновременно стать званием, титулом. И эта «мутация» происходит в течение XIII века, завершаясь на пороге XIV. Отныне слово «рыцарь» означает дворянское звание, не теряя вместе с тем и своего первоначального смысла; теперь оно подразумевает воина-профессионала, но не всякого, а лишь такого, который выполняет свою воинскую функцию в составе элитарного корпуса, имеющего в высшей степени аристократический характер. Именно в такой корпус превратилось рыцарство на протяжении XIV и XV веков.

В этом сочетании значений не следует упускать из виду главную из двух составляющих, подсказываемую семантикой слова: с самого своего начала и в ходе всей своей истории рыцарство сохраняет свой военный характер в качестве определения. В X и особенно в XI веке milites, хотя и должны были бы переводиться как «воины» вообще, без уточнения рода войск, к которому они принадлежали, однако данный термин прилагался тем не менее всегда или почти всегда только к всадникам, что и находит свое отражение в местных наречиях: так, на том романском наречии, что послужит исходной базой для развития французского языка, упомянутый термин передается как « les chevaliers» («рыцари»), причем смысловое ударение делается на верховом животном « le cheval» («лошадь»), то есть как раз на том, что выделяет всадника. Социальный аспект еще не выходит на первый план: в Германии « Ritter» прилагается еще ко всем всадникам без исключения, не успев приобрести специфической социальной окраски ^{1}. То, что « milites» подменяют собой « equites» (лат. «всадники»), – эта лексическая «неточность» выражает собой, вне всякого сомнения, идеологическую мутацию: отныне воины, которые «идут в счет», молва о деяниях которых передается из уст в уста и о подвигах которых слагаются песни, – это только всадники(«рыцари»). Нет нужды, стало быть, в каждом отдельном случае уточнять, что «воины» сражались верхом – это теперь их постоянное свойство, это разумеется само собой. Слово « equites» становится редким, оно прилагается не к рыцарям как таковым, а к верховым, которые в состав тяжелой кавалерии как раз не входят: к конным лучникам, к дозорным, к вестовым и вообще к лицам, которые оказались на лошади более или менее случайно. В литературе на языке северных районов Франции ( d'oil) слово «рыцарь» – прежде всего синоним «воина», лишь позднее оно принимает дополнительное значение почетнойпрофессии воина и гораздо позднее превращается в дворянский титул. Однако и ранее того чрезвычайно частое появление этого термина в «песнях о деяниях» ( chansons de geste) и на страницах романов отражает высокий его престиж. Все герои литературных произведений – рыцари, хотя и не равные по степени благородства, а иногда и вовсе не благородные (не дворяне); большинство из них – сеньоры, или состоят на службе у могущественных сеньоров, выражением военной мощи которых они и выступают. Начиная с этой эпохи слово «рыцарь» вызывает в сознании представление о превосходстве – военном, социальном, экономическом, идеологическом. «Рыцарский» и «рыцарственный» (« chevaleresque»), в их «классическом», если угодно, смысле, – слова эти (в оригинале это однослово. – Ф.Н.) вошли в языковый оборот первоначально в литературах северной Франции и англо-нормандской, которые сложились в этих двух колыбелях рыцарства (то есть во Франции «ланг д'ойль» и в говорившей примерно на том же французском языке Англии, связующим звеном между которыми служила Нормандия. – Ф.Н.); значительно позднее они входят в литературу «ланг д'ок» (то есть южнофранцузского языка. – Ф.Н.), где слово «рыцарь» и производные от него слишком долго употреблялись лишь в их первоначальном значении, в значении военной профессии ^{2}; потом оно, « chevaleresque», проникает в Италию и Германию, прежде чем сделаться общепринятым в остальных странах Западной Европы. Оно стало «словом цивилизации». И не совсем уж так безобидно то, что оно почерпнуто из военного источника и изначально несет в себе чисто военный смысл.

Кавалерия эпохи Каролингов

Начиная с каролингской эпохи и впредь, сквозь все Средние века, тяжелая кавалерия занимала в армиях главенствующее положение и играла в сражениях решающую роль. Почему? Уместно вспомнить ее участие в походах далеко за пределы Империи. Железные доспехи, обеспечивавшие надежную защиту конным воинам, были первым фактором их успехов, производным от которого был фактор моральный: армии Карла Великого, составленные по большей части из таких «железных людей», одним видом своим наводили трепет на противника, как, например, это было в Ломбардии. Такая защита надежна, но она же, с другой стороны, чересчур дорогостояща, а потому была доступна лишь военной элите, которая и служила почти исключительно в кавалерии. Далее. Излюбленная Карлом «тактика клещей» предполагала согласованное и стремительное продвижение вперед двух армий, а быстрое их продвижение как раз и предопределялось их в основном кавалерийским составом. Не требует особых комментариев и то обстоятельство, что после долгого марша всадники прибывали к месту сражения куда менее усталыми, нежели пехотинцы.

Как бы ни были весомы упомянутые факторы, они все же не в состоянии были объяснить полностью превосходства кавалерии: дело в том, что в ту эпоху всадники перед сражением сплошь да рядом соскакивали с седел и вели бой уже как пехотинцы, так что именно в те моменты, которые решают судьбу сражений, превосходства кавалерии над пехотой пока не было видно. И все-таки при рассмотрении темы в ее долгосрочном аспекте взлет кавалерии вряд ли может вызвать сомнения. Он был связан, помимо уже названных факторов, с дальнейшим прогрессом техники и тактической мысли, производным от общей социальной эволюции и, в частности, от общего умственного развития. Коренной сдвиг, мутация (здесь очень уместен этот термин), произойдет лишь во второй половине XI века, а продолжится и завершится к середине следующего столетия. Мутация эта одарит кавалерию уже бесспорным превосходством на полях сражений, но также – и несравнимым социальным престижем. И то и другое приведет в совокупности к росту социально-профессиональной элитарности у этого рода войск, что предопределит трансформацию тяжелой кавалерии предыдущей эпохи в рыцарство.

От всадника к рыцарю (X–XI века)

Взлет кавалерии – итог совместного действия многих эволюционных процессов, которые пробивали себе путь в политической, социальной, экономической и технической областях.

В политической сфере – это усилившийся в XI веке упадок центральной власти и образование «шателлений» ( châtellenies), замковых сеньорий. Этот двухсторонний процесс привел к сужению географического понятия «отечество», то есть отечества, которое нужно защищать. До поры до времени – до поры широких предприятий нормандской экспансии второй половины XI века (просьба не путать с экспансией норманнов IX–X веков. – Ф.Н.), до времен Реконкисты и Крестовых походов энергия воителей была сосредоточена не на экспедициях в дальние страны, а на местных конфликтах. Но в «частных войнах», местных ли, региональных ли, настоящие сражения очень редки, осады замков довольно не часты, и приоритет отдавался набегам ( razzia), хорошо рассчитанным и быстрым. Их цель не победа над противником и не завоевание его территории, а ее разграбление и разорение. От набега на земли соседа не так уж сильно отличались «дежурные» разъезды ( chevauchée) сеньора в сопровождении эскорта по своим собственным владениям. Цель – укреплять власть сеньора над жителями округа посредством регулярной демонстрации силы, а при надобности, и насилия. В предприятиях обоих этих родов ловкие и отважные всадники находили достаточно удобных случаев, чтобы набить себе цену. В эскорте сеньора находились и его вассалы-кормленщики, и его челядь, и свободные рыцари, «загостившиеся» в замке, прижившиеся при «дворе» сеньора и за его обеденным столом, его подручные или, по образному выражению Р. Фоссье, его «первые ножи» ^{3}.

Эта политическая эволюция имела свои социальные последствия. Постоянно участвуя в военных действиях такого рода на чужой территории и полувоенных на территории собственной сеньории по долгу службы своему сеньору, но также и бок о бок с ним самим и действуя от его имени, рыцари как бы отождествляли себя с ним, как их с ним отождествляли и крестьяне, терпящие от них насилия, но одновременно и благодарные им за защиту от набегов соседей, за их покровительство. Вот это вольное или невольное, сознательное или бессознательное смешение носителей власти с их агентами, с исполнителями их воли (с их «вооруженной рукой», по выражению Джона Солсберийского) ведет к тому, что солидарность боевого товарищества дополняется и социальной солидарностью, классовым чувством – несмотря на огромные различия в условиях жизни, которые в лоне рыцарства отделяют сеньоров от тех, кто составляет их эскорты и эскадроны. Итак, рыцарство не представляет собой общественного класса, но его членам хорошо известно совместное чувство опьянения властью – опьянение тех, кто, будучи всего лишь исполнителем воли господина, власть эту (очень часто в виде вооруженного насилия) непосредственно осуществляет, пользуясь экономическими выгодами, следующими из такого осуществления.

Экономический рост – и в первую очередь в области сельского хозяйства – мог, в сочетании с общей феодальной трансформацией общества, способствовать увеличению численности феодального воинства, формированию новых эскадронов из рыцарей низшего разряда, которых рыцарство еще готово было принять в свои ряды и из «неблагородных» социальных слоев. Феодализация общества имела своим результатом упадок мелкого свободного крестьянства, которое параллельно своей хозяйственной деградации теряет и роль военной силы (крестьянские ополчения постепенно переставали созываться). Массовая пауперизация заставляла крестьян идти на службу к господам, превращаться в арендаторов господской земли. Весьма вероятно и то, что некоторые из них, более физически сильные или ловкие, рекрутировались своими сеньорами в качестве вооруженных слуг, дозорных или даже рыцарей, пока от последних не требовалось доказательств их благородного происхождения или состояния (« lettres de noblesse»). С другой стороны, лишь военная служба сеньору могла поднять мирянина-простолюдина по социальной лестнице.

Техническая эволюция внесла, быть может, наибольший вклад в становление рыцарства. Такие историки, как О. Брюннер, Е. Отто и, в последнее время, И. Уайт, поставили даже «технологическую» эволюцию на место первопричины эволюции социальной. Согласно их взглядам, феодализм и рыцарство производны от тех технических нововведений, которые в первую очередь коснулись кавалерии. Ныне историки более, однако, осмотрительны и склонны в этой концепции поменять местами причины и следствия. Технические изобретения не создали феодализма, они лишь сопровождали его появление на свет, будучи одним из факторов его становления. Точно так же не они создавали тяжелую кавалерию, но они зато могли усилить элитарный характер этой кавалерии, преобразовывая ее тем самым в рыцарство.

Новый способ владения оружием

Самое главное нововведение в технике боя состоит в такой кавалерийской атаке, при которой всадники наносят удар копьями, направленными строго горизонтально. Некоторые указания на эту новую технику боя проскальзывают в ряде документов, относящихся ко времени несколько более раннему, чем XI век. Однако эти сведения скорее исключения, к тому же источники сомнительны. По всей видимости, такая техника боя была распространена по континету и прилегающим к нему островам нормандцами. Лучше всего она изображена на коврах из Байо ( Bayeux), которые датируются 1186 годом, естественно, намного позднее появления этого приема на полях сражений. Впервые же такой прием достаточно подробно описан в документах, повествующих о завоевании нормандцами Сицилии, Англии или восточных земель до 1100 года. Размах этих завоеваний и высокая репутация нормандских рыцарей как воителей способствовали заимствованию у них этого нового метода с начала XII века всем Западом, христианским Востоком и даже, по крайней мере отчасти, Востоком мусульманским, свидетельством чему – повествование сирийского владетельного князя Усамы ибн Мункыза об одной из битв 1119 года, в которой он принял участие лично. Краткое описание приема, которое содержится в его рассказе, не из лучших. Нужно, пишет он, «закрепить под рукой копье, придав ему направление удара, немного вкось, держать его так, не допуская ни малейших его колебаний, пришпорить лошадь и доверить ей совершить остальное» ^{4}. Описание ибн Мункыза дословно совпадает с теми картинами боя на копьях, которые в изобилии представлены жанром «песен о деяниях», что свидетельствует, конечно, о большой популярности боевого приема среди внимавшей трубадурам рыцарской публики, которая узнавала свой излюбленный прием кавалерийской атаки, ставший приметой эпохи.

Примерно три десятилетия тому назад, историки склонны были преувеличивать историческую значимость такого метода действий всадников, некоторые из современных медиевистов впадают в противоположную крайность, почти отрицая ее. Остается, однако, бесспорным то, что описанный выше способ боя на копьях являет собой одно из самых ярких проявлений «культурной революции» в военном мире. По причине вполне очевидной: такой способ был общепринят у всего рыцарства в целом, а потому и составляет характернейшую для рыцарства особенность.

В самом деле, до его открытия всадник сражался посредством тех же приемов, что и пеший воин. Они сводились к четырем. Копье использовалось подобно дротику как метательное оружие. В ближнем бою, в «свалке», его применяли как пику, делая им рукою выпад вперед. А также – при ударе сверху вниз как острогой и при ударе снизу вверх как ножом, которым распарывают живот. Во всех случаях, чтобы удар оказался точным и сильным, копье должно быть относительно коротким, а воин должен держать древко в точке, которая находится немного дальше его центра тяжести. Удар наносится только рукой, и его сила зависит только от силы мышц всадника. Скорость лошади ничего не добавляет к этой силе, зато может снизить точность удара и даже заставить наносящего его воина потерять равновесие. Короче, кавалерист действует копьем все теми же четырьмя способами, что и пехотинец. Только с меньшей степенью эффективности

Новая «техника» владения копьем в корне отличалась от предыдущей и была применима лишь конницей. Отныне рука не разит, а лишь направляет копье в сторону противника, которого нужно сразить. Зажатое под мышкой древко удерживается в фиксированном горизонтальном положении вытянутым на всю длину предплечьем правой руки, причем иногда левая, выпустив поводья и щит (последний на землю не падал, так как его ремень был перекинут на шею воина. – Ф.Н.), поддерживает правую, перехватив древко в нескольких сантиметрах впереди нее. При таком методе атаки точка равновесия копья отодвигается далеко вперед от того участка, на котором оно удерживается воином. Иначе говоря, само копье выдвигается относительно тела всадника, на три четверти своей длины, а подчас и более того. И наконец: мощь наносимого копьем удара уже не зависит от силы руки, так как наносится он не рукой, а зависит прежде всего от массы и скорости скачущей лошади. Она зависит также и от того, насколько твердо удерживает свое копье рыцарь и насколько устойчив он сам в своем глубоком седле.

Конечно, новый метод вытеснял прежние не сразу и не полностью. Продолжалось применение дротиков, да и удары копьем как пикой, с выпадом вперед, долгое время были все еще в ходу. Но как бы то ни было, вполне достоверным можно считать тот факт, что с первой половины XII века всякий рыцарь, достойный этого имени, упражнялся в новом виде фехтования копьем, который был характерен для рыцарской элиты, и прибегал к новому методу преимущественно, даже исключительно в тех случаях, когда на поле боя он встречался с рыцарями противника. Основные черты кавалерийского боя между рыцарями отныне проведены и останутся неизменными до прихода Нового времени.

Новая техника конной атаки представляла собой, следовательно, настоящую революцию. Не в том смысле, что революция эта привела к созданию класса рыцарей (в существование которого я никогда не верил), но в том, что она окончательно отделила расцветшее рыцарство от остального воинства, выделило из общей массы воинов тех, кто сражался на новый, особый, очень специфичный манер, кто составлял в совокупности своей воинскую элиту и кто вскоре разовьет свою собственную этику, систему свойственных только им моральных категорий и свою собственную идеологию. Все это, взятое вместе, и будет рыцарством.

Литература и действительность: рыцари в XII веке

В литературе рыцарство полностью выходит на свет Божий начиная с XII века. «Песни деяний» ( chansons de geste– рыцарская эпическая поэзия. – Ф.Н.), «ле» ( lai– короткая лирическая или эпическая поэма. – Ф.Н.), романы разукрашивают всеми цветами радуги доблести, подвиги и добродетели рыцарей, присутствующих на каждой из страниц произведений этих жанров. И повсюду повторяется до бесконечности одна и та же картина: рыцарь, следуя общепринятому среди благородных воителей методу, предпринимает фронтальную атаку на избранного им противника, стремясь ударом копья выбить его из седла. Описаниям такого рода несть числа, а отсчет нужно начинать с первой поэмы нашего эпоса, с «Песни о Роланде», датируемой первой половиной XII века. Поэты, в соответствии с вкусами своей публики, славили прекрасные, удары, нанесенные мечом, но еще больше – неудержимый порыв атаки, составлявшей главную особенность рыцарского военного искусства. В тысячный раз повторялся один и тот же рассказ: вот рыцарь перемещает свой щит с левой руки на грудь перед собой (он поддерживается ремнем, перекинутым вокруг шеи воина. – Ф.Н.), отпускает повод, дает коню шпоры, потрясает своим копьем, потом опускает его, зажимает его древко под своей рукой, «выбирает» своего противника и устремляется на него на всем скаку. Чтобы подчеркнуть мощь удара, поэт часто добавляет, что копье заставляет щит разлететься на части, пронзает кольчугу (даже двойную) и тело противника, да так, что его острие, иногда даже с укрепленным на нем значком, выходит из спины. Постоянство этих описаний в эпосе XII века и некоторый иконографический материал конца XI века наводят на мысль о том, что этот метод атаки быстро распространился на Западе в конце XI – первой четверти XII века, хотя в этот период еще оставались регионы (например, по утверждению некоторых медиевистов, Каталония ^{5}), где старые приемы боя все еще преобладали. Окончательный переход от старого метода к новому легко проследить по литературным произведениям, где на месте прежнего трафарета «потрясти копьем» появляется новый – «опустить копье» (для атаки). Старое выражение, прежде чем исчезнуть, пребывало в некотором симбиозе с новым: герой сначала потрясает копьем, повторяя тем самым многовековой жест воителей, и только потом наклоняет его.

Заслуживают ли эти описания доверия? Эпос, конечно, охотно прибегает и к гиперболе, и к изображению чудесного. Наносимые в нем удары – сверхчеловеческой силы. Высшую степень храбрости, мужества и презрения к боли проявляют его герои, продолжающие сражаться одной рукой, в то время как вторая поддерживает внутренности, которые готовы вывалиться из рассеченного чрева. Но гипербола не выдумка! Эпос уходит корнями в действительность, и чтобы получить высокую оценку таких любителей поэзии и таких мастеров военного искусства, какими были внимавшие поэту рыцари, средневековые авторы должны были воспроизводить, по существу, те же самые способы боя эпических героев, которыми взыскательная публика обычно пользуется в своих не воображаемых, а реальных бранных подвигах. Литература возвеличивает воинскую доблесть рыцарей, она восхваляет, утратив чувство меры, подвиги своих героев в ходе сражения, она гипертрофирует, но ничего не изобретает. Таковы уж были правила игры, иначе публика, состоявшая из больших знатоков разворачиваемого в поэме сюжета не смогла бы войти в роль, отождествляя себя с литературными героями. Литература, если подойти к ней осторожно и критично (а можно ли подходить иначе и к другим источникам?), дает бесценные свидетельства о рыцарстве – и о его боевых навыках, и о его чаяниях и о его идеалах.