Текст книги "Портки"
Автор книги: Жан Ануй
Жанр:
Комедия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Жан Ануй
Портки
La culotte de Jean Anouilh (1976)
Перевод с французского и адаптация Алексей Коновалов-Луваль ©
Фарс
Действующие лица:
Леон дё Сэн-Пе, академик (50 лет)
Лебеллюк, его друг (адвокат)
Тото, его сын (20 лет)
Ля Фисель[1]1
Жан Ануй очень часто использует для персонажей, так называемые, говорящие имена. Ля Фисель, значит – «верёвочка», фамилия Флипот – Публан, означает «белая вошь» и т. д. Для имени председательши суда он изменил фамилию Симоны дё Бовуар, гражданской жены Сартра и лидеру французского феминистского движения – Симона Бомануар. Хулиганский и очевидно памфлетный тон пьесы позволил переводчику актуализировать этот персонаж, назвав его Мария Абортова, переводя его, таким образом, в действительность российской жизни. Впрочем, постановщик волен выбирать. (Примет, пер.)
[Закрыть], его прислуга
Ада, его жена (40–45 лет)
Мари-Кристина, его дочь (10 лет)
Бабушка
Флипот, его прислуга (жена Ля Фиселя)
Новая горничная
Председательша свободных женщин XVI [2]2
XVI округ – богатый буржуазный район Парижа (Примеч. пер.)
[Закрыть] округа Парижа
Вторая заседательша
Третья заседательша
Действие будет иметь место во Франции в очень скором будущем.
Мрачные декорации составлены из поломанных предметов и рваных тряпок. Персонажи тоже одеты в тряпьё. Как хозяева, так и прислуга. В середине сцены установлен пыточный столб, к нему привязан мужчина лет пятидесяти, одетый в выцветший мундир члена Французской Академии. Это Леон.
Когда занавес поднимается, Леон спит.
Ведя за руку десятилетнюю внучку, через сцену идёт Бабушка. Все персонажи, включая девочку, носят приставные носы. Кто бы они ни были, они, по существу, клоуны.
Бабушка. Шевелись, Мари-Кристина, иначе в школу опоздаешь, директорша будет ругаться.
Мари-Кристина. Почему папа ещё привязан?
Бабушка. Это потому, что он сделал горничной ребёночка.
Мари-Кристина. И его больше не отвяжут?
Бабушка. Отвяжут. Время придёт статью писать, тогда и отвяжут. (Они выходят).
Со шваброй, тряпками и с пылесосом входят Флипот и Ля Фисель, прислуга. Они тоже одеты в балахоны, но их можно узнать по фартукам, которые на них повязаны. Ля Фисель ещё щеголяет в полосатом жилете комнатного лакея.
Флипот. Окаянный, каков ты есть! Пятерых-то наделал мне, ну! Будешь шляться по забегаловкам и анисовую свою насасывать тут!
Ля Фисель(уворачиваясь от ударов). Неправда! Только красненького рюмочку опрокинул с шофером! Мороз стоит, а он два часа ждёт по тротуару в минус пять на градуснике! Не мог же я бросить бедного негра на произвол судеб!
Флипот. Расист! Пьяница! Я тобой займусь, пройдусь по тебе, фаллократ проклятый, палкой! Шевелись, пошевеливайся! Напылесосишь всё, уберёшь дерьмо, не вздумай только беседовать со стариком. Мадам строго-настрого!
Она выходит. Ля Фисель начинает пылесосить. Наконец, вой пылесоса будит академика.
Леон(просыпаясь и зевая). Утро уже?
Ля Фисель. Не имея права вступать с вами, м'сье, в разговор…
Леон. Я не прошу тебя вступать с нами, скажи, утро уже или как?
Ля Фисель. Утро, м'сье. Но я ничего не говорил. Вы сами догадались.
Леон(после паузы, заискивающе). Думаешь, кофе принесут?
Ля Фисель. Возможно. Если других наказаний не последует, когда руку отвяжут, тогда, может быть. Я говорю, но, права разговаривать с вами не имея… так что уж вы, пожалуйста, сделайте так, будто я с вами не говорил.
Леон. Если жена твоя пойдёт, попроси, чтоб отвязала и левую… У меня затекло всё, ей-богу.
Ля Фисель. Как вам будет угодно, м'сье, но это рискованно. Она об хребет мне уже три швабры переломила. Выходит, что мы поголовно сластолюбивые поросята, расисты и фаллократы проклятые, так что рано или поздно приходится отвечать! Признайтесь, м'сье, вы ведь тоже таво… тоже далеко заехали, сделали ей младенца!
Леон. Но она такая была… нежная. Со мной уже долго так ласково никто не говорил. Она была… словно мамуля моя, ей-богу. Я о маме мечтаю уже пятьдесят лет.
Ля Фисель(рассудительно. Причина ли это, м'сье, чтобы делать прислугу матерью?
Леон(обеспокоенный). Ля Фисель, тебя воспитали до всеобщего обязательного образования! Ты ничего не слышал о психоанализе. Ты не понимаешь. Ты даже не знаешь, что такое влечение).
Ля Фисель. Но можно ли думать, м'сье, я тоже… во времена, когда это было позволено, я тоже шпикачил, как всякий из нас! Теперь же, молчок! Теперь такое обходится слишком!
Леон(мечтательно). И кожа на ляжках у неё тоже такая нежная… а у жены моей шершавая, как и душа.
Ля Фисель. Об этом давно нужно было подумать, м'сье, когда вы женились!
Леон. Тогда и у ней ляжки были, что надо. И душа, казалось, тоже была.
Ля Фисель. Всё, сударь, стирается, портится. (Он обнаруживает, что аппарат не работает.) Пылесос тоже дуба дал. Но если скажете, что я с вами вступал, м'сье, я тоже скажу, что вы лжёте. А поверят мне. Потому что я рабочий класс. А в эпоху великих перемен рабочий класс всегда прав.
Леон. С тех пор, как меня привязали, я больше ни о чём не имею представления. Революция совершилась, идёт?
Ля Фисель. Идёт. Всё идёт, как надо. А, по мне, как идёт, так и надо.
Леон. А газета? «Фигаро» ещё существует?
Ля Фисель. Ну, а как же? Вы же пишите туда каждый день. Газета, как и все остальные, она приспосабливается.
Леон. А тебе-то от революции, что?
Ля Фисель. Не знаю. Может, он ней говорить перестанут! Уже кое-что. Только, молчок! Скажете, что я говорил, я расскажу про ваши фаллократические выпады в Комитет Освобождённых Женщин Парижа.
Леон(огорчённо). И ты, мой старый приятель, это сделаешь?
Ля Фисель. Сделаю, что угодно, лишь бы ятра спасти. Позавчера оскопили ещё колбасника с улицы Успения Пресвятой Богоматери. Тот пошутил с клиенткой, подпустил старую, как стены Парижа шутку про колбасу. Женщина пожаловалась в Комитет, и вот тебе на… чик-чирик!
Леон(ностальгически. Много ль ты свои-то в дело пускаешь?
Ля Фисель. Если контрреволюция наступит раньше, чем я остарею окончательно, эти подвески ещё смогут мне послужить. (Он останавливается в ужасе.) Если вы скажете, что я сказал, я скажу, что это вы мне сказали! А поверят мне. Народ никогда не врёт. В эпоху великих перемен.
Он уходит. Оставшись один, академик шепчет, пытаясь размять затёкшие члены.
Леон. Двадцать два! Подумать только, как долго я колебался, прежде чем войти во Французскую Академию! В конце концов, мундир сыграл решительную роль. Только у нас он шит золотом! Но спать в нём, увы, неудобно… царапает, а потом чешется всё. Хоть бы оставили что ли шпагу, я б защитился? Но против семьи разве попрёшь? И так угрязнений совести хоть отбавляй. Поначалу в таком количестве их не наблюдалось. Но, как начались сеансы самокритики, эти самые угрызения раздобрели, как грызуны. А теперь уж вообще они, как шары в масле, жирные такие, мордатые… Странно, но я к ним привык. Они мне теперь даже нравятся. (Скромно, но с аппетитом.) Особенно одно угрызение…
В потрёпанном шёлковом платье входит Ада (фальшивый жемчуг; из мятой шляпки торчат перья). Впечатление, что женщина нарядилась на бал нищих.
Ада(заканчивая надевать дырявые перчатки). Как сегодня себя чувствуют твои угрызения совести?
Леон. Понятия не имею. Всё слишком затекло, муравьи в членах бегают. Ночь была длинной.
Ада. Не хнычь в жилетку. Ты знаешь, что пользы в этом никакой. Пятнадцать дней столба ты заслужил. Помнишь, за что?
Леон(покорно). Помню.
Ада. То-то! Когда вернусь, перескажешь в деталях. После парикмахерской я проведу с тобой сеанс самокритики. А сейчас я убегаю. Я уже опаздываю, ты ведь знаешь, как Сандро обидчив!
Леон(вздыхает). Сандре повезло!
Ада(останавливается в раздражении). Что?
Леон. Твоему парикмахеру… ему повезло, он может обижаться!
Ада. Сандро – гениален, он возвращает женщинам красоту. К тому же, он гомосексуалист. Не будешь же ты себя сравнивать…
Леон(жалобно). Нет, разумеется. Может, меня отвяжут? У меня всё затекло, муравьи, говорю, гложут и бегают…
Ада(выходя). Жди. Скоро тебе правую руку отвяжут, и ты сможешь написать статью в «Фигаро»).
Леон(смиренно). А левую?
Ада(энергично оборачиваясь). Размечтался, дружок! Забыл, что ты ручонками своими развязными наделал, поросёнок сластолюбивый!
Леон(побеждённый). Нет. Я не забыл.
Ада. Новый товарищ, поступивший к нам на службу, принесёт тебе ручку и блокнот, а также проследит за тобой, пока ты пишешь. Или ты хочешь диктовать? Она знает и стенографию.
Леон. Нет, при диктовке вдохновения не бывает. Так я хоть руку разомну.
Ада. Как тебе будет удобно! Я специально выбрала смазливую, чтобы ты мучился, поросёнок! Повторяй: «Я – сластолюбивый поросёнок!»
Леон(покорно). Я – сластолюбивый поросёнок.
Ада. Хорошо. По её поводу губу не раскатывай. Она – активный член Освободительного Движения Женщин. Запомни! Она слово в слово мне повторит всё, что ты скажешь. Я же тобой займусь по возвращении из парикмахерской. Надежды промыть тебе мозги, дружок, я не оставляю. И сделаю это хотя бы ради детей. Исполню долг супруги и матери. Теперь скажи… «Спасибо, Ада».
Леон(хмуро). Спасибо, Ада.
Ада. Так. Говоришь без души, но что возьмёшь с бездушного человека! До скорой встречи на сеансе самокритики! Готовься. Всё вспомни!
Леон(оставшись один, внезапно вскрикивает). Говнюки! (Осекается, смущённый.) Я не должен был говорить этого слова! Она наверняка полна добрых намерений… Эта женщина была мне верна двадцать лет, и друзья говорят, что она умна и хорошая. Может быть, только я этого не заметил. Двадцать лет невнимания, бывает же такое… Наверное, я и вправду свинья, каких свет не видывал! (Измученный, стонет.) Больше ничего не понимаю! (Внезапно кричит.) Виновен, ваша честь! Глянешь как окрест себя… думаю, в интересах каждого признать свою вину. (Опять кричит с пафосом.) Виновен, ваша честь! Я ей-таки сделал ребёнка. Это факт. (Добавляет с нежной улыбкой.)
Факт нежный, как кожа её ляжек. Она так ласково со мной разговаривала. (Потихонечку хнычет.) Мамуля моя! Где ты теперь есть? Прихлопнули, как в ловушке… (Опомнившись в ужасе.) Заткнись, несчастный! Ты, я знаю, на себя самого готов донести! Лучше готовься к сеансу, подкорми свои угрызения… кс-кс-кс-кс-кс, мои миленькие… пора кушать! Постараемся вспомнить всё, что я сделал дурного… Вперёд! Начал я с пятнадцати лет… впрочем, в двенадцать уже… Нет, до того было детство, невинность… Хотя в новом кодексе допускается. В двенадцать лет. Короче. Во-первых, сны. Преподобный Зигмунд, помолись за меня грешного!
Леон входит в религиозное созерцание.
Через короткое время появляется его сын, Тото.
Тото. Бать, дай лаковые, а… я сегодня гулять иду.
Леон. А я?
Тото. Не будь эгоистом! Ты привязан. Носков тебе будет достаточно. Какой срок дали?
Леон. Пятнадцать дней.
Тото. За горничную?
Леон. Ну.
Тото. Ты хоть раскаиваешься? Покайся, она страшней войны была! (Обиженный отец не отвечает.) Ну что тебе, бать, дай штиблеты! Прошу покорно, как выражались в прежние времена.
Леон(упрямо). Не дам. Туфли академические, форменные. У меня и так не много чего осталось. Жди моей смерти!
Тото. Не люблю повторять. Иначе я их у тебя силой возьму?
Леон. Посмеешь напасть на связанного человека?
Тото. Посмею.
Леон. Значит, у тебя чести нет!
Тото. Не, чести нету.
Леон(внезапно вскрикивает в язвительной ярости). Хорошо придумано! Так тебе и надо! Правильно!
Тото(который ничего не понимает). Чего хорошего? Для кого?
Леон. Для меня! Я страстно хотел сына и теперь, когда ты вырос, я могу тебе это сказать… я сделал тебя нарочно!
Тото. Эгоист! Я тебя ни о чём не просил.
Леон. У моего деда были только дочери, у отца тоже.
Тото. Хороша новость! Значит, он не твой отец?
Леон. Нет. Только мать видела лицо настоящего. Через девять месяцев я появился.
Тото. Тебе повезло!
Леон. Почему?
Тото. Поищи… и обрящешь!
Леонс раздражением). Дай мысль проследить! Французу со связанными руками говорить и так трудно! На чём мы остановились?
Тото. У твоего деда были только дочери, у твоего отца тоже. Что послужило поводом для моего удивления и падения духа.
Леон. Со стороны матери, то же самое. Дочери, дочери, дочери… У тебя тридцать тёть и семьдесят две кузины.
Тото. Настоящий дом терпимости! И, тем не менее, я тут. Объясни, время пришло.
Леон. Нужно заметить, что когда ты родился, я уже изменял твоей матери.
Тото. Нельзя открывать мне всего сразу, нахрапом! Я бунтарь, но, когда нужно судить других, я полон предрассудков. Не будешь же ты утверждать, что я не от моей собственной матери!
Леон. Не буду. В этом не может быть сомнений. Я видел, как ты появлялся. Тогда уже пошла мода приглашать отцов на мясокомбинат.
Тото. Значит, я не твой сын?
Леон. Это рабочая гипотеза. Однако твоя мать была мне безнадежно верна. Впрочем, не по совсем лестным для меня причинам. И у тебя, кстати, мой нос.
Тото(язвительно). Хочешь забрать его обратно?
Леон(грустно). Мерси. Моего мне достаточно. Что ж ты не спрашиваешь меня о причинах?
Тото. Смысл? Они вот-вот сами появятся. Чувствую, как ты горишь желанием высказаться. И, как обычно, наворотишь в три короба… я тебя знаю, по носу видно, шевелится…
Леон. И, тем не менее, это чистая правда! Я читал в научном журнале, что природа даёт наследника слабому. Мальчики родятся от изнурённых отцов.
Тото. И так как ты, несколько опрометчиво, мечтал о появлении сына, то стал морить себя голодом?
Леон. Нет. Несмотря на множество неприятностей в жизни, у меня всегда сохранялся прекрасный аппетит. Однажды, в целях противостоять твоей матери, которая зашла слишком далеко, я решил устроить голодовку протеста… однако мне удалось дотянуть только до третьего. Когда подали сыр[3]3
Вслед за аперитивом традиционный французский обед состоит из холодных закусок, основного горячего блюда, после чего подаются разнообразные сыры, за которыми следует десерт и кофе (Примеч. пер.)
[Закрыть], я не смог устоять! Но уже тогда, помимо, разумеется, мимолётных приключений, у меня имелись две постоянные любовницы. Я, дорогой мой, в своё время был атлетом… горничная…
Тото. Уже?
Леон. Конечно, другая! Рыжая такая была, красуля. Каждое утро она приносила мне завтрак. Я работал в башенке с рассвета, там был мой кабинет. Она туда поднималась. Я всегда много работал!
Тото. Ты уже готовился в академики, выскочка?
Леон. Да, но меня приняли только с третьего раза. Я также был любовником прелестной комедиантки. Не назову её имени из приличия, она стала известна.
Тото. Избавь, пожалуйста, от твоих скабрезных подробностей. Я, как ни как, твой сын!
Леон(вздыхает). Увы! Я был влюблён по уши! Если б ты увидел её теперь, то, конечно, засмеялся бы. Однако что поделаешь, малыш, прошлое! Я возился с ней все вечера напролёт, ты же знаешь, что это значит?
Тото. Короче! Цифры мне не нужны, они всегда врут.
Леон(мечтательно). И, тем не менее, какое славное было время! Теперь я могу в этом признаться, мой мальчик…
Тото(твёрдо). Нет, папа, ты не можешь мне ни в чём признаваться. И падение твоих показателей меня совершенно не интересует. Короче?
Леон. Короче, возвращаюсь я как-то домой из театра, утомлённый…
Тото. Театр – это опасно… можно войти в роль.
Леон(с плутовским видом). Нет, я предпринял все предосторожности. Было жарко, твоя мать спала на животе. Тогда она была ещё весьма аппетитна. Я был, дорогой мой, без сил… и даже не предполагал, что ещё способен на что бы то ни было. Однако, дорогой мой, однако!
Тото(бледный, безжалостно кричит, хватая отца за грудки). Однако я отказываюсь быть зачатым таким омерзительным образом, подлец!
Леон(гнусно смеясь). Что ты хочешь, мой мальчик, я поставил себя в ситуацию, предполагаемую наукой, я был без сил! Таким именно образом ты и родился – вопреки законам генетики.
Тото(вне себя, тряся отца). Развалина! Старпёр сраный! Выкладывай свои академические, со скрипом! (Он набрасывается на отца.) Пальцы на ногах расставлять бессмысленно – не удержишь! Ты так и остался слабаком, тряпка несчастная! К тому же ты дашь мне немедленно десять тысяч, у меня ни гроша!
Леон(стараясь сохранить достоинство). Невозможно! У меня руки связаны.
Тото. Вот именно. Я знаю, где ты бабки прячешь, жила консервативная, грязный фашист! Прошу покорно. Я возьму двадцать и оставлю тебе бумажку, чтобы ты покуражился, когда мама тебя отвяжет… если она тебя отвяжет! Вот видишь, не такой уж я и плохой, как рассказывают!
Леон(глядя на сына, который надел его лаковые туфли и положил в карман деньги, говорит с болью и слезами в голосе). Ты меня не любишь… малыш?
Тото(холодно глядя на него). Интересно, что ты чувствуешь, когда это говоришь?
Больше не взглянув на отца, Тото выходит. Оставшись один, Леон вздыхает.
Леон. Неизбежно, моя вина! Я не достаточно им занимался. Я должен был послужить ему примером. Но, каким примером? (Он опять зовёт, как котят.) Кс-кс-кс… кс-кс-кс… кс-кс-кс! Идите, мои зубастенькие! Идите мои угрызения! Вам есть, что погрызть! Не все сразу, обжоры эдакие, всем хватит! (Болезненно размышляет некоторое время, потом искренне, с рассудительностью.) И, тем не менее, в глубине души я был носителем нравственности! Достаточно почитать, что я написал. Перечитайте «Фигаро», мою хронику… откупорьте, наконец, шампанского бутылку. Я пачками получаю письма… из бретонской глубинки, Конталя, люди мне пишут толпами… «Продолжайте, м'сье! Вы ведёте праведную борьбу! Нужно, чтобы Франция осталась чистой… чтобы Франция осталась Францией!» Порнография, меркантильность, понимаешь, американизм и мрачное падение в пропасть… кто всегда с этим боролся? Одна даже написала… «Продолжайте, сударь, ваше перо разит, как копьё… станьте нашим Эс-Вэ Георгием, попирающим дракона!» Я всегда защищал семью, вот именно, интеграл морали, долг! В каждой строке (десять франков за строчку!), не опасаясь ударов! Имел неприятности с Министерством Абортов, которое выставило мою хронику травмирующей кандидаток на прерывание беременности. Правительство оказало давление на «Фигаро», требуя, чтобы моя компания прекратилась, ибо она пошатнула общественную мораль. Именно это мне, видимо, и стоило Нобелевской премии! (Восклицает.) Впрочем, я отказался бы от неё, как Сартр, но по противоположным причинам! Во всяком случае, если б и принял чек, то ни в коем случае не поехал бы лично в Стокгольм для его получения, отправил бы туда моего издателя. Мало кто из литераторов может так высоко нести голову, чьё прошлое было таким незапятнанным, как моё. Я был героем Сопротивления. Во время оккупации я работал под псевдонимом! Какие же претензии ко мне предъявляются? (Гордо кричит в пустой комнате.) Я требую, чтобы мне ответили! (По понятным причинам никто не отвечает; он усмехается.) Ваше молчание вопиет! Это признание! (Он улыбается с презрением.) Переспал с горничной? Вот моя социальная позиция! Если бы я был любовником какой-нибудь артистки, как все остальные, не сказали бы ничего. Нашли бы такое поведение вполне столичным.
Однако приблизиться к народу, и иначе, чем словом – ух-ля! Не правда ли? Ух-ля! (Ядовито.) Я пишу для консервативной газеты, но в глубине души я человек, скорее, левого толка. Именно это обстоятельство левые мне и не могут простить! Нет больших реакционеров, чем все эти левые!
Входит новая горничная, с блокнотом и ручкой, бойкая деревенская девка, которую можно назвать смазливой.
Новая горничная. Я новая прислуга. Пришла отвязать вам руку, чтобы вы смогли написать вашу статью.
Леон(всё ещё в порыве негодования). Спасибо, дитя моё. Они увидят, из чего я сделан! Всё, как на духу, выскажу!
Новая горничная(отвязывает ему правую руку и протягивает ручку). Вот. Я вам и колпачок отвинчу…
Леон(вдруг смотрит на неё и восклицает от радости). Какое прелестное выражение! Нет, сударыня, свинчивать преждевременно. (Он неловко трясёт затёкшей рукой.) Не знаю, смогу ли я писать сразу. Рука затекла, понятное дело. Не могли бы вы отвязать мне и левую, чтобы я смог потереть ей правую руку?
Новая горничная(твёрдо). Нет. Это запрещено. Мадам приказала отвязать только одну руку.
Леон. Тогда вы, может быть, потрёте её сами, я решительно не в состоянии держать ручку в руке.
Новая горничная(потирая ему руку). С удовольствием. Так?
Леон. Благодарю вас, дитя моё. У вас есть сердце. Такое сейчас встречается крайне редко. Эмансипация отворила женщине дорогу к чувственным проявлениям, но, кажется, затворила её с другой стороны. (Она крепко трёт ему руку, он гримасничает.) Ай! Нужно, чтобы кровь возвратилась, и всё. Лучше просто её подержите, так будет нежнее.
Новая горничная. У меня самой руки ледяные. Я только что шерстяные вещи стирала, а мадам приказывала сделать это в холодной воде.
Леон. И, тем не менее, мне необходимо разогреть руку, иначе я не смогу. На мой труд все живут в этом доме. Нет статьи, и обеда не будет. Они прекрасно знают об этом, стервы, поэтому и отвязывают мне каждое утро орудие труда!
Новая горничная. Что же вы такое наделали, чтобы вас приговорили к столбу?
Леон(пожимая плечами). Ничего. Ровно ничего, чепуху какую-то. Знаете, чем величавей эпоха, тем мелочней суд. Чуть только от линии отклонился, тут же и получил по рукам! У вас, и, правда, дитя моё, руки ледяные! Зато, видимо, сердечко горячее… (С невинным видом.) Между ног-то, конечно, и просить не стоит, но, может, положите её себе под руку? Подмышка – самое тёплое место на теле. В том случае, когда центральную температуру мерить нельзя, градусник подмышку кладут.
Новая горничная(ласково кладя руку академика себе подмышку). С удовольствием, если вам от этого лучше будет. Так?
Леон. Да-да, вот так!
Короткое молчания наводит между ними нечто интимное.
Новая горничная(спрашивает). Ну что? Проходит?
Леон(проникновенно). Сейчас пройдёт. Кровь – любопытная штука. Она отходит, а потом возвращается. Иной раз – разом! Такое ощущение, почти болезненное, но вместе с тем дивное. (Ласково.) Как будто бы муравьи побежали…
Новая горничная(спокойно). Муравьи? Действительно, интересно… только не нужно трогать мне грудь.
Леон(удивлённо). Что? Я двинул пальцем?
Новая горничная. Двинули.
Леон. Это муравьи виноваты. Я даже не отдал себе в этом отчёт. Прошу прощения, сударыня, за недостойное поведение моей несчастной руки.
Новая горничная(в тайне польщённая). Ах, ничего страшного. А вы хорошо говорите.
Леон(скромно). Это моя профессия!
Новая горничная. Чтобы писать, наверное, нужно быть очень образованным!
Леон. Да, очень. Очень!
Новая горничная. Я бы тоже образовалась. В наше время без культуры шагу ступить нельзя. Я вот хотела стать воспитательницей детского сада, но провалила экзамены. По тригонометрии.
Леон(с некоторым всё же удивлением). Теперь, значит, чтобы стать воспитательницей детского сада, требуется тригонометрию сдавать?
Новая горничная. По коэффициенту 2. А философия идёт по коэффициенту 4. Мне попался Кант. Отношения между категорическим императивом и свободной волей. Я вообще Канта не эта… Но мне бы хотелось стать воспитательницей. Постараюсь на следующий год. Если мадам не будет слишком требовательна, я вечерами буду заниматься.
Леон. Может, я смогу вам помочь? Для меня, знаете, Кант, всё равно как школьный товарищ. А категорический императив, я, мне кажется, сам его выдумал.
Новая горничная(обворожённая. И вы для меня это сделаете?
Леон(просветлев). С радостью, дитя моё!
Новая горничная. Какой вы добрый!
Леон(искренне). Да. Здесь все сомневаются, но, в сущности, я неплохой человек. Только нужно мне отвязать левую руку. Одной рукой объяснять неудобно. И говорить вам об этом всем остальным не обязательно, пусть это останется между нами.
Новая горничная(замыкаясь). Нет, этого я не могу, правда. В Комитете Освобождённых Женщин XVI округа мне сказали, что я должна подчиняться только мадам. Теперь это так. Общество развивается. Ну, как теперь, лучше? Сможете написать статью?
Леон. Да. У меня такое впечатление, что теперь лучше.
Новая горничная(ласково). Вы опять дотронулись до моей груди!
Леон. Нужно же было, чтобы я пошевелил пальцами. Я сделал вам больно?
Новая горничная(освобождаясь). Нет. Но мадам меня предупредила. Она мне сказала, что вы старый сластолюбивый поросёнок.
Леон(огорчаясь). Как это вульгарно! Похож ли я на старого поросёнка?
Новая горничная(ласково). На старого, похожи. Но поросёнок ли вы, я пока что не знаю. Впрочем, мне не потребуется много времени, чтобы это понять. Знаете, я рано начала, с дядей, в четырнадцать лет!
Леон(искренне восклицая). Вот старый сластолюбивый поросёнок!
Новая горничная(смеясь). Видите, когда речь идёт о других! (Он добавляет.) Дядя был симпатичный. В конце концов, это мой дядя, он родственник.
Леон(затронутый за живое). Родственник! Какой, впрочем, мерзавец! Дайте мне ручку! Я напишу статью в «Фигаро»). Так, что они на сей раз получат?
Новая горничная. Вам блокнот как держать, так?
Леон. Нет, у вас тоже всё затечёт к чёртовой матери. На спине лучше, как горбун с улицы Канкампуа. Повернитесь. Сгорбьтесь, нагорбите спину, вот так. Ещё! Поближе ко мне. Ближе! Так хорошо. Вы мне послужите, в некотором роде, пюпитром.
Новая горничная(поддаваясь на игру, как послушная девочка). Смешно! Это кто же такой, горбун с улицы Канкампуа?
Леон(с норовом трясет ручку). На улице Канкампуа когда-то находилась Парижская Биржа. Все операции совершались, разумеется, стоя, прямо на мостовой. А как подписать договор о купле-продаже, бумагу-то нужно устроить, что-нибудь подложить? Вот одному горбуну и пришла в голову полезная мысль предложить для этого дела свою, как бы сказать, на спине выпуклость. К тому же, говорят, это приносит счастье. Короче, так горбун с улицы Канкампуа сколотил себе целое состояние!
Новая горничная(в восхищении). Какой вы всё-таки образованный! С вашими-то знаниями вы бы тоже могли деньги лопатой грести, участвуя в телевизионных играх!
Леон(с вдохновением пишет). Мог бы, дитя моё, мог бы. Но я всегда презирал деньги. Сотрудничая в «Фигаро», я предпочёл посвятить мою эрудицию почти безвозмездному просвещению трудовых масс. Газета, вы знаете, платит очень скверно!
Новая горничная(спрашивает после некоторой паузы). Вы думаете, что «Фигаро» читают трудовые массы? Это же буржуазный орган консервативного направления.
Леон(продолжая писать). У «Фигаро» шестьсот тысяч читателей. Все руководители предприятий. Вы, наверное, думаете, что директора не работают в поте лица? А, тем не менее, именно на них приходится большинство инфарктов. С какого количества человек начинается масса? Шестьсот тысяч, это ещё не масса, по-вашему? Рабочая масса!
Новая горничная. Ну, не знаю. Я не была знакома ни с один директором. Раньше я работала в детском доме… общалась, в основном, с сиротами.
Леон(продолжая писать с прежним вдохновением). Директора предприятий такие же люди, как и все! Среди них, кстати, много сирот!
Новая горничная(с жалостью). Бедные…
Леон(по-прежнему лихорадочно пишет). Сиротами они становятся довольно поздно, но это не менее грустно.
Новая горничная(ласково, после короткой паузы). Я чувствую, как вы быстро пишите. Мне почти щекотно! Я, конечно, не настоящий горбун, как господин Канкампуа, но всё-таки… вам подходит?
Леон(безобидно, продолжая писать). Придвиньтесь чуть ближе. Сюда. Вы – просто ангел! Если бы вы отвязали мне и левую руку, было бы ещё лучше, и для вас не так трудоёмко. Я бы вас поддержал…
Новая горничная(смеясь). За сиськи? Не глупо! Пока ваша правая рука занята, я знаю, что ничем не рискую. Вам нужно написать статью, а работа в эпоху перемен – дело святое. В новом обществе все должны работать!
Леон(лицемерно). Но я бы продолжал писать… (Цитирует.) Пусть левая рука не знает, что делает правая…
Внезапно входит Ада, чрезвычайно завитая.
Ада(кричит). Что я вижу! Что ты творишь?
Леон(после короткого ступора, чистосердечно). Пишу статью.
Ада. На спине у женщины? Встаньте немедленно, идиотка! Вы должны были рассказать мне всё, что м'сье вам сказал!
Новая горничная. Я собиралась всё рассказать мадам! М'сье мне объяснил про горбуна с улицы Канкампуа. Говорят, это такой был горбун при старом режиме, который жил на улице Канкампуа, так называлась эта улица, короче, он одалживал свой горб, чтобы играть на бирже…
Ада(прерывая её). Знаю! Я училась столько же, сколько и он, если не больше! У меня диплом по социологии, а не у него. Вы слишком наивны, бедная девочка! Вы не поняли, что под предлогом спины и, прибегая к историческим аллегориям, что само по себе является примером лицемерия, такие, как вы подставляют свои части тела и…
Леон(чистосердечно). Что ты такое говоришь?
Новая горничная(честно). Он ничего бы не смог, мадам! У него одна рука только была свободная, а пока другой он ручку держит…
Ада(вздыхая). Бедный ребёнок! Сразу видно, что вы не знаете мужчин!
Новая горничная(с обидой). Я знаю, мадам, немного, но всё-таки…
Ада(громогласно). А в голове? Были ли вы у него в голов!
Новая горничная(наивно). Нет, я была тут, на корточках…
Ада, безнадёжно. На корточках! Хочу верить, что вы поступали необдуманно. Оставьте нас!
Новая горничная. Слушаюсь, мадам. Но, пока в руке у него была ручка…
Она выходит полуобиженная. Ада поворачивается к Леону.
Ада(пламенно). Теперь мы вдвоём, дружок! (Она подбирает верёвку и угрожающе держит её в руке.) Статья закончена?
Леон(холодно). Ещё нет. Если ты хочешь отослать статью в таком виде, «Фигаро» её не примет, и плакала тогда построчная оплата!
Ада. Это бунт! Шантаж?
Леон(холодно). Это констатация факта.
Ада(внезапно угрожающим тоном). Ты думаешь, что живёшь ещё во времена мужской гегемонии? Если я подам жалобу в Комитет Освобождённых Женщин, будет уже не пятнадцать, дружок, а пятнадцать плюс восемь дней в ожидании суда?
Леон. Я ничего не сказал! Я сказал только, что не закончил статью.
Ада(привязывая его). После продолжишь. Во время сеанса самокритики ты должен быть связан, ты знаешь.
Леон. Кто сказал, что нельзя критиковать себя со свободными руками?
Ада. Инструкция!
Леон(ворчит в то время как она привязывает его к столбу). Во всём инструкции виноваты!
Ада(строго). Не горничных же винить? (Не отвечая, он опускает голову.) Видишь, что у тебя совесть не чиста, дружок. Ну что, всё вспомнил?
Леон(мямлит). Частично. Жизнь длинная, всего вспомнить нельзя!
Ада. Свинячества не забываются! Как со старыми-то приятелями по школе ли, по полку соберетесь после обеда, хоть тридцать лет спустя, всё мигом всплывёт! Я довольно наслушалась, пока вы там тешились с однокашниками в твоём кабинете, с сигарами да за коньяком!
Леон(подскакивая). Ты подслушивала под дверью?
Ада(ядовито). Это моя дверь, а ты – мой муж!
Леон. Только прислуга под дверьми стоит!
Ада(внезапно выпрямляясь, ядовито вопит). Именно! Именно была я твоей прислугой всю мою жизнь! Так что могу себе это позволить! Попробуй сказать, что я не прислуживала тебе двадцать лет, твоих детей подтирала да тарелки мыла, носки твои вонючие кипятила, трусы гнилые проветривала!
Леон(кричит). Ты лжёшь! Благодаря моей работе, тебя всегда люди обслуживали! У нас даже кухарка с камердинером жили!
Ада(усмехается). Жили! Двух недель не прожили! Пара на славу, честное слово! Кухарка, правда что, перл! Но сутенёр этот её эксплуатировал, а обязанностей своих ни ухом, ни рылом! Объявляет: «Мадам, кушать подано!» И, выйдя, за дверью, бывало, так ветры громогласно спустит, что хрусталь на столе верещит. Пренебрежение своё выказывал, бездельник! Нечего тебе сказать против этого!
Леон(холодно). Я ничего и не говорю. По этой причине они были уволены. Впрочем, Ада… это супружеская ссора или сеанс самокритики? Если ссора, то нам нужно, по меньшей мере, часа два времени, если тебя, конечно, не понесёт. А мне статью курьеру отдавать, он везёт её на велосипеде к полудню. Иначе денег на сегодня, как своих ушей…
