Текст книги "Княгиня Ренессанса"

Автор книги: Жаклин Монсиньи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Глава Х
ВОСКРЕСШАЯ САЛАМАНДРА

Таинственная Саламандра!

Эта эмблема, без сомнения самая знаменитая из тех, что выбирали себе короли Франции – роза Карла VII, солнце Карла VIII, дикобраз Людовика XII – не переставала интриговать современников Франциска I.

Наиболее ученые искали истоки и смысл этой эмблемы, бог знает, по какой причине, в итальянских и латинских изречениях: «Notrisco al Buono stingo el Reo», «Nutrisco et Extinguo»[20]20
  «Справедливость невинному, возмездие преступнику» (ит.), «Справедливость и возмездие» (лат.).


[Закрыть]. Каждый образованный человек толковал это по-своему, но в устах короля эти фразы должны были означать: «Я утвержу право и уничтожу несправедливость!», «Мне миловать, мне и карать!»

С древнейших времен саламандра, маленькое животное ярко-желтого, а иногда оранжевого цвета, напоминающее луговую ящерицу, славилась тем, будто могла чудесным образом гасить огонь и воскресать, даже если ей отсечь лапы, хвост, голову. Однажды граф Жан Ангулемский, дед Франциска I, решил сделать это животное династическим символом. Он сравнил саламандру, возрождающуюся из пепла и гасящую пламя, с поборником справедливости, уничтожающим зло.

Неравнодушный, как многие, к поэзии, принц еще в прошлом веке сочинил маленькое изящное рондо по поводу выбранной им эмблемы:

 
Правитель земной, осторожный и добрый,
Хранитель согласья и мира,
Повсюду гасящий пламя
Людских раздоров и ссор.
Правитель земной, осторожный и добрый,
Хранитель согласья и мира,
Вам приношу я в жертву
САЛАМАНДРУ, ЧТО ГАСИТ ОГОНЬ,
РАССЕЧЕННАЯ…
 

В менее галантной форме речь шла именно о том, что в данный момент происходило с Зефириной.

– Мужлан… грубая скотина! Оставьте меня, пустите, гнусный дикарь!

Подобно саламандре дома Валуа, Зефирина воскресала после тяжелой болезни. Поваленная на банкетку, она точно по волшебству вновь обрела силы и стала защищаться ногтями, зубами, коленями, царапалась, кусалась, раздирала одежду, отбивалась от Фульвио с такой энергией, какой еще минуту назад никто бы в ней не заподозрил. Что же до ослабевшего ума, то из ее уст теперь несся такой поток ругательств, что любой пономарь мог бы поучиться.

– Наемник! Бретёр!.. Убийца… Отравитель… Лучше умереть, чем вам принадлежать! На помощь!

Но, так как Паоло получил строжайший приказ «не беспокоить», никто из княжеской свиты не шелохнулся. Кучер, охрана, даже Гро Леон, вели себя так, будто на них напала внезапная глухота.

Оправившись от потрясения, Фульвио разжал объятия и дал волю охватившему его веселью. Но это привело молодую женщину в еще большую ярость.

– Клянусь небом, мадам! Вы только посмотрите, какое чудо мне удалось сотворить! Калидучо и тот не знал, что делать, а я за одну минуту исцелил ваш бедный рассудок… клянусь честью…

– Нечего сказать, хороша ваша честь… Если вы думаете, что можете обращаться со мной, как со своими безмозглыми рабами, то ошибаетесь…

Высвободив с быстротой молнии одну руку, она со всего размаха влепила Фульвио пощечину. Никогда ни одна женщина не обходилась подобным образом с князем Фарнелло. Если секундой раньше Фульвио видел в затеянной им игре лишь возможность проверить «болезнь мозга» Зефирины, в чем он очень сомневался, то теперь в ярости изо всех сил заломил ей руки.

– Я поступлю с вами так, мадам, как вы того заслуживаете, как с потаскухой последнего разбора, одной из тех женщин, кого мужчины употребляют, а потом с презрением отшвыривают.

Гнев его тем более был понятен, что, несмотря на ее ногти и кулаки, князя неподдельно волновала болезнь, перенесенная его молодой женой.

Мадемуазель Плюш говорила чистую правду.

Каждую ночь Фульвио бодрствовал у постели Зефирины. Его поведение никак не вязалось с образом мстительного Леопарда.

Если бы Зефирина умерла, Фульвио всю оставшуюся жизнь – вот ведь ирония судьбы – мучился бы угрызениями совести. Но, живая, она только и делала, что издевалась над ним, унижала, доводила до безумия.

Как забыть, что она в свадебную ночь сбежала от него с этим прощелыгой?..

После выздоровления она могла бы стать помягче, выказать признательность и некоторую покорность. Оскорбительнее же всего был ее последний трюк – вполне убедительно разыграть дурочку, чтобы потом, в этом нет сомнений, воспользоваться моментом невнимания и удрать к своим прежним любовникам!

А любовников у нее было, похоже, немало… Кто, например, этот Мишель или тот, второй, с дурацким именем «Нострадамус», которых она постоянно звала в бреду? Зато имени Фульвио она не назвала ни разу.

Горячая кровь рода Фарнелло, смешавшаяся во время первого крестового похода с кровью сицилийской княгини и знатного нормандского барона, закипала в его жилах, когда он думал об этом, жгла и опустошала душу.

Ей бы смолчать, расплакаться, смягчиться. Но она продолжала наступать:

– Вы способны только на месть! На иронию! На корыстолюбие… ваши собаки и те вас презирают!..

Последние слова вряд ли соответствовали тому, что думала Зефирина, но Фульвио, услышав их, не совладал с собой:

– Ах ты, ведьма, ну погоди, я с тобой разделаюсь! Я знаю, как усмиряют уличных девок…

Ударом бедра он свалил Зефирину на пол кареты. Почти расплющенная им, она сквозь плащ чувствовала, как больно вдавились ей в спину неровности деревянного настила.

Она снова попробовала сопротивляться, но в узком пространстве между двумя банкетками почти невозможно было пошевелиться, а Фульвио всем телом придавил ее к полу.

– Нет… Нет… – стонала Зефирина.

Не обращая внимания на сопротивление, Фульвио задрал юбки и грубо раздвинул ей ноги.

Бархатные штаны князя не помешали девушке отметить странное физическое превращение, которое произошло с ее мужем. На своем лице она почувствовала прерывистое мужское дыхание.

– Пустите меня… пустите меня! – снова взмолилась Зефирина.

Но голос ее изменился. На тело будто накатила жаркая волна. Под плотно прилегающим парчовым лифом пальцы Фульвио добрались до ее крепких девичьих грудей, так ждавших мужской ласки. Задыхающаяся Зефирина с изумлением осознала, что уже не противится объятиям и ласкам мужа. Более того, она ждет их. И хотя глаза ее были закрыты, она почувствовала, что поведение князя изменилось. Но Зефирина была слишком неопытна, чтобы понять причину такой перемены.

Грубое сопротивление уступило место любовной борьбе, в которой не мог ошибиться мужчина, хорошо знавший женщин.

Зефирина, чье тело будто ощетинилось тысячью мелких иголочек, призывала на помощь весь небогатый опыт своей юности.

Она стыдилась себя, презирала собственную слабость и ненавидела этого человека еще больше за то, что он сумел неожиданно вызвать в ней это будоражащее ощущение.

Это было выше ее сил. С трепещущими от возбуждения ноздрями, сладострастно вздыхая, Зефирина чувствовала, как всю ее пронизывает дрожь наслаждения. Зарывшись в юбки, Фульвио сосредоточил все свои ласки в одном-единственном месте, отчего Зефирина лишь стонала и вздыхала.

Столкнувшись с непостижимой тайной плотского наслаждения, Зефирина вся дрожала. Но как бы ни были восхитительны переживаемые ею ощущения, ей все-таки казалось, что она опустилась до уровня самого примитивного животного, просто какая-то самка в бреду!

«Это ужасно… Он превратит меня в свою вещь, в свою игрушку, в свою рабыню… лишая меня всякой воли…»

Губы князя целовали ее губы. Вдруг, каким-то сверхусилием, она оттолкнула его от себя и даже нашла силы произнести:

– Вы самое мерзкое существо, которое я когда-нибудь знала…

И тут же едва не вскрикнула от огорчения – ласкавшие ее умелые руки Леопарда неожиданно остановились.

Сквозь опущенные ресницы Зефирина увидела, что Фульвио пристально смотрит на нее. Он пытался понять, отчего она снова обрушилась на него с оскорблениями.

Зефирина воспользовалась паузой и продолжила:

– Я презираю вас, вы мне отвратительны, князь Фарнелло… до такой степени, что и вообразить не можете… Воспользоваться моей слабостью, чтобы броситься на меня словно грубая свинья!..

Дрожа с ног до головы, Зефирина отвернула от него голову, всем видом показывая, как он ей неприятен. Голос Фульвио прозвучал угрожающе:

– Думайте о том, что говорите, донна Зефира…

Молодая женщина открыла глаза и с презрением посмотрела на человека, который все еще удерживал ее лежащей на полу кареты.

Фульвио был очень бледен. Тонкий шрам на его напряженном лице побагровел, а единственный глаз сверкал недобрым огнем.

– Ваши слова слишком серьезны, и если только они не говорят больше того, что вы на самом деле думаете…

– Они говорят не больше, а намного меньше того, что есть на самом деле…

Голос Зефирины при этих словах так исказился, что Фульвио и впрямь мог бы поверить в ее отвращение.

– Принимая во внимание вашу молодость, я готов простить вас, более того, предложить вам свою защиту, а за неимением любви… свою дружбу… Вы швыряете мне в лицо оскорбления… самые страшные, которые может получить мужчина… Но скажите, мадам, что плохого в том, что муж оказывает честь своей жене где и когда ему этого хочется?..

Говоря это, Фульвио встал. Слегка пригнув голову, чтоб не задеть потолок кареты, и расставив крепкие ноги над Зефириной, он несколько мгновений рассматривал ее, а потом с полным безразличием протянул руку, чтобы помочь ей встать.

Но Зефирина не воспользовалась протянутой рукой. Несмотря на сильную тряску, она сумела встать сама и тут же забилась в угол кареты.

Точно моряк, привыкший к морской качке, Фульвио неторопливо надел камзол, перевязь и шпагу. Потом расправил свой стоячий кружевной воротник. Взгляд его снова остановился на сидящей в углу молодой женщине.

– Перестаньте вести себя так, мадам! – сказал он раздраженно. – Хотя у вас и сложилось обо мне нелестное мнение, я не из тех, кто станет любой ценой утверждать свои права. Я имею слабость желать, чтобы женщина меня любила, или по крайней мере желала быть моей… Я заблуждался на ваш счет… Так что вам нечего бояться, впредь вы будете значить для меня не больше, чем какая-нибудь коза на лугу…

– Вы доставите мне этим огромное удовольствие! – заносчиво отозвалась Зефирина, стараясь прийти в себя и навести некоторый порядок в своем туалете.

Ее аккуратно уложенные стараниями Плюш волосы разметались, а грудь торчала из расшнурованного лифа.

Усаживаясь на противоположной стороне кареты, Фульвио сказал:

– Я буду с вами откровенен, донна Зефира, – ни одно ваше оскорбление не останется неотомщенным.

– Неотомщенным… – запинаясь, повторила молодая женщина. – Если хотите отправить меня в монастырь, так я и сама хочу того же…

– Нет, мадам, мы едем в Рим, и я собираюсь воспользоваться этой поездкой, чтобы добиться расторжения нашего столь же глупого, сколь и отвратительного брака.

– Я не вынуждала вас говорить это. Что ж, прекрасно, развод, так развод.

С большим трудом Зефирине удалось наконец упрятать растрепавшиеся волосы под расшитую жемчугом сетку.

– Но предупреждаю, мадам, что в тот день, когда вы запросите пощады, когда на коленях станете молить меня, взывая к моему великодушию, к моей любви, вот тогда наступит мой час, и ответом вам будет не слово прощения, а моя месть. Это будет мой реванш!

Карета тем временем остановилась. В полном молчании Фульвио открыл дверцу и легко выпрыгнул.

Оставшись одна, Зефирина с сильно бьющимся сердцем откинулась на спинку.

«Что он хотел сказать этой угрозой? Может, не следовало вести себя с ним так вызывающе?»

По спине пробежал холодок, когда она вспомнила только что пережитую ею сцену.

Может быть, вместо того, чтобы отталкивать князя Фарнелло, откровенно издеваться над ним, стоило проявить больше дипломатии, подчиниться, тем более что неожиданно приобретенный ею опыт, оказался далеко не неприятным, а в крайнем случае показать себя испуганной или умоляющей.

Испуганной Зефирина и вправду была. Ведь это впервые в жизни у нее возникли такие отношения с мужчиной.

Целомудренные поцелуи Гаэтана не шли ни в какое сравнение с этой дикой страстью.

Зефирина была поглощена случившимся.

Она все еще ощущала вкус губ Фульвио, овладевших ее губами.

Ей снова вспомнился поцелуй незнакомца в королевском «Золотом лагере». И как всегда это воспоминание заставляло трепетать. Но какая связь может быть между пережитым тогда и надменным Леопардом? «Впредь вы будете значить не больше, чем какая-нибудь коза на лугу!»

Как он это произнес! С каким высокомерием! С каким презрением!

Дрожащими руками Зефирина завязала тесемки своего плаща с собольим воротником.

Дверца кареты распахнулась. Паоло раздвинул атласные занавески. По его непроницаемому лицу Зефирина не смогла понять, слышал ли верный слуга князя ее крики о помощи.

– Монсеньор ожидает вашу милость… – только и вымолвил Паоло.

Он протянул руку, помогая молодой женщине выйти из кареты.

Ей хотелось сказать в ответ, что она не находится в подчинении монсеньора, но, поразмыслив, решила не посвящать слуг.

Сделав над собой усилие, Зефирина придала лицу бесстрастное выражение, такое, какое собиралась впредь напускать на себя в присутствии князя Фарнелло, и спустилась со ступенек кареты.

И тут же услышала восторженный возглас:

– Ах, миледи… Какой приятный сюрприз!

С очаровательной грацией Зефирина улыбнулась.

Мысли ее были за тысячу лье от весьма обаятельного всадника, ехавшего ей навстречу.

Глава XI
ПУТАНИЦА, ДОСТОЙНАЯ МАКИАВЕЛЛИ

Лорд Мортимер, герцог Монтроуз, полномочный посол его величества короля Генриха, один из самых богатых лордов Англии – ведь говорили же, что у него в Корнуэлле пятитысячное стадо овец, – соскочил с лошади, чтобы поприветствовать Зефирину.

Пока он приближался к ней типично английской походкой, держась неподражаемо прямо, молодая женщина, смущенная этой неожиданной встречей, отметила про себя, что герцог оказался намного привлекательнее сохранившегося в ее воспоминании образа.

Мортимер де Монтроуз, мужчина лет тридцати с небольшим, благодаря своим белокурым волосам, являл полную противоположность жгуче-черному князю Франелло. Золотистые кудри герцога обрамляли тонкое лицо с правильными чертами. Лишь несколько изломанная в середине линия носа наводила на мысль, что как на поединках, так и на полях сражений этот человек, должно быть, сущий бульдог.

«А может, это он был тем незнакомцем на пляже…»

При этой мысли сердце Зефирины забилось сильнее.

Как всегда, когда была чем-то взволнована, она начала кусать губы, но ей все же хватило самообладания опуститься в глубоком реверансе в тот момент, когда красавец англичанин, сняв шляпу с пером, размашистым жестом мел ею землю.

– Всемилостивые боги, ваша светлость, какая радость, какое счастье снова встретить уважаемую миледи Зефирину де Багатель, княгиню Фарнелло… Могу ли я воспользоваться случаем и поздравить вашу светлость со столь удачным выбором?

При последних словах Мортимер де Монтроуз взглянул на князя. Мужчины раскланялись друг с другом, после чего англичанин снова рассыпался в комплиментах Зефирине.

– Глубокоуважаемая миледи де Багатель без всякого сомнения была самой привлекательной особой на этой «встрече века»… Не правда ли, миледи? Какая удача, что мы оказались в числе тех, кто жил тогда в «Золотом лагере». Бог ты мой!.. И наши короли «братья»… Времена тогда были, клянусь святым Георгием, поспокойнее, чем теперь… ни одна душа на свете не увидит таких чудес! Ах, какое чудное воспоминание для тех, кому довелось видеть!..

В сыпавшихся без остановки восклицаниях Мортимера де Монтроуза без конца путались французские, итальянские и английские слова.

Фульвио, если его и раздражала необычная для англичан экспансивность, ничем этого не обнаружил.

Напротив, с фамильярностью, которую ему позволяло его положение, он взял полномочного посла за пышный рукав и как бы поощрил:

– Я просто счастлив, милорд, что ваша милость приняли наше с княгиней приглашение…

«Вот тебе на, оказывается, я уже и англичанина пригласила…» – подумала Зефирина. А Фульвио невозмутимо продолжал:

– …разделить с нами экипаж, в котором мы едем в Рим, где мы с княгиней надеемся…

«Боже, опять что-то!..» – мелькнуло у Зефирины.

– …ваша милость станет нашим гостем на все время карнавала…

Пока Мортимер де Монтроуз отвечал князю в не менее изысканных выражениях, Зефирина пыталась понять, что происходит. В голове проносились самые разные мысли.

«С чего это Фульвио решил завлечь Мортимера в Рим?»

Вообще эта встреча была странной.

Очевидно, что и посол, и князь Фарнелло предпочитают не давать пищи для любопытства флорентийцев по Прибытии в их город.

Осмотревшись вокруг, Зефирина увидела, что они остановились у маленькой гостиницы с вызывающим Названием «Марцелл из Сиракуз».

Свита герцога, состоящая из двенадцати всадников, ожидала поодаль, в месте пересечения двух дорог, у придорожного распятия, и на почтительном расстоянии от людей князя Фарнелло.

Во время беседы Фульвио и Мортимер прохаживались вдоль растущих у дороги кипарисов. Посеревшее небо напоминало, что наступают сумерки.

Зефирина вдруг почувствовала сильную усталость. Было ли это следствием ужасной болезни или того, что ей пришлось пережить в карете? Ей хотелось лечь на траву и забыться сном. Но тут птичий клекот заставил ее поднять голову.

– Sardine… Zuppa…[21]21
  Сардинка… Суп… (ит.).


[Закрыть]

Да, это трус Гро Леон летел к своей хозяйке. Теперь он вовсю хлопал крыльями, любезничал и изо всех сил старался получить прощение за свою «трусость».

– Сейчас самое время говорить со мной о супе, а когда ты был мне нужен, что-то тебя не оказалось на месте, болтунишка, – сказала с упреком Зефирина.

В этот момент князь Фарнелло с непроницаемым лицом подошел к жене.

– Милорд Монтроуз принял приглашение ехать с нами и воспользоваться нашим гостеприимством в Риме… Мы заночуем здесь, в Сан-Кашано.

Мортимер отдавал приказания своим людям. Кинув быстрый взгляд на англичанина, Фульвио наклонился к Зефирине. Железной рукой он стиснул запястье жены и произнес:

– Если вы попытаетесь сбежать, если причините мне хотя бы малейшее беспокойство, клянусь вашей маленькой рыжей головкой, что…

Зефирина прервала его:

– Не клянитесь, монсеньор, у меня только одно желание – добраться до Рима и добиться расторжения ненавистного союза. Так что вы очень ошибаетесь…

Она умолкла. К ним приближался герцог Монтроуз. Фульвио отпустил ее руку. Сменив тон, Зефирина протянула англичанину свои онемевшие пальцы.

– Князь сказал, что вы принимаете наше приглашение! Я в восторге, милорд… Мы поговорим о той паване, которую я не смогла протанцевать с вами…

После этих «учтивых» слов, предвещавших новые осложнения, улыбающаяся Зефирина в сопровождении своих знатных спутников вошла в гостиницу.

По-видимому, Леопард уже распорядился. Все было готово для приема господ и их свиты.

Хозяином «Марцелла из Сиракузы» был грек по имени Аристофан. Без конца расшаркиваясь и раскланиваясь перед их высочествами, их сиятельствами, их светлостями, их преподобиями, их милостями, князем, княгиней, милордом и даже величеством, Аристофан не переставал при этом командовать целым батальоном поваров и служанок, которые готовили еду и обогревали комнаты для знатных гостей.

«Во что же мне переодеться, я ничего не взяла с собой?!» – только и успела подумать Зефирина, оказавшись перед ушатом, куда служанки уже налили пенящуюся от мыла воду. Ответ на ее немой вопрос последовал незамедлительно. Во двор гостиницы въехали четыре повозки. В них, кроме мадемуазель Плюш, находились камеристки, слуги, камердинеры, два баула с одеждой, мебель, статуи, картины, даже кровати и ковры. Весь этот огромный скарб неизменно сопровождал любого знатного синьора во всех его переездах.

– Моя маленькая… Мадам… Княгиня… Господи, как вы себя чувствуете?

– Очень хорошо, Плюш…

Немного отдохнувшая Зефирина, нежась в теплой воде, даже напевала, а кончиком ноги играла с Гро Леоном.

– Я боялась… Я так боялась, что… Милосердный Боже, как бы это сказать… – шепелявила Плюш.

– Что князь воспользуется своими супружескими правами? – спокойно спросила Зефирина. – Ничего подобного, мы по обоюдному согласию собираемся попросить его святейшество расторгнуть наш брак.

– Монсеньор согласен?

– Полностью.

– Силы небесные, развод!

От волнения Плюш опустилась на табурет. Зефирина не торопясь вышла из воды.

Пока служанки снимали мокрую рубаху, в которой она принимала ванну, и вытирали тело надушенными полотенцами, Зефирина разглядывала себя в зеркало.

С тех пор как она ступила на итальянскую землю, она явно подросла на полдюйма. Талия похудела, ребра, пожалуй, слишком выступают, надо чуточку пополнеть, а вот груди по-прежнему кругленькие, и розовые бутончики торчат.

По телу снова пробежала дрожь, стоило ей только подумать о неистовых и одновременно сладчайших ласках Леопарда.

Сама того не желая, Зефирина опять и опять вспоминала руки Фульвио, прикасавшиеся к самой интимной части ее тела.

Погрузившись в мечтания, Зефирина неторопливым движением руки приподняла копну своих рыжих волос, стараясь удержать их над головой. «Если бы Мортимер де Монтроуз увидел меня сейчас?» – внезапно подумалось ей.

Сердце в груди сильно застучало. Почему это англичанин все время так странно смотрит на нее?

«Что, если он тот самый незнакомец, который вынес меня из огня и поцеловал?»

Но тогда почему Фульвио так взволновал ее?..

Слишком склонная к размышлениям, Зефирина, на свою беду, все усложняла.

– Мадам желает надеть к ужину платье или юбку? – спросила Эмилия.

Зефирина не знала, выбрать ей свободное платье с расширяющимися книзу двухслойными рукавами, которое сейчас держит в руках камеристка или что-то поудобнее, например, легкую накидку из золототканой египетской материи.

В конце концов она остановилась на накидке.

Переодевшись, Зефирина задумалась, что ей следует сделать. Спуститься на ужин с двумя князьями или таинственно уединиться в отведенных ей комнатах на втором этаже гостиницы?

– Его светлость «советует» ее милости отдохнуть. Выезжать придется завтра на рассвете…

Это Паоло пришел передать ей слова князя. Зефирине стало ясно: Фульвио предпочитает ужинать наедине с английским послом.

«И на здоровье! Думает, я расстроюсь, а мне бы только не видеть его…»

С чисто женской логикой Зефирина, еще минуту назад решившая сыграть в загадочную красавицу, теперь злилась оттого, что весь вечер придется просидеть в комнате.

После ужина, на который были поданы овощной суп, жареные артишоки, мясо с острым соусом, кнели из домашней дичи, петушиные гребешки, говяжья печень, рулет из свинины, жареные мозги, не считая десерта, состоявшего из померанцев, миндальных пирожных и засахаренных трюфелей, Зефирина, устав от болтовни Плюш, решила лечь спать.

Но, едва загасили свечи, у Зефирины сразу пропал сон. Это часто бывает при сильной усталости. Она стала вспоминать дни своей болезни.

Действительно ли князь приходил к ее постели? Сама она помнила лишь прохладную руку Нострадамуса, коснувшуюся ее лба.

Когда же к Зефирине вернулось сознание, она чувствовала себя еще очень плохо, мысли путались, воли не было… Но мало-помалу ей становилось лучше, и тогда явилась мысль изобразить из себя дурочку, особенно когда в самые страшные дни своей болезни она заметила ужас в глазах Плюш.

Желая обмануть наблюдавшего за ней мужа, Зефирина постаралась внушить своему окружению, что после болезни осталась слабоумной.

Но как же Леопард разгадал ее хитрость?

За дверью послышались шаги.

– Доброй ночи, милорд…

– Good night[22]22
  Спокойной ночи (англ.).


[Закрыть], монсеньор…

Мужчины распрощались на лестнице. Хлопнули двери. Каждый вошел в отведенные ему апартаменты. Зефирина услышала, что за тонкой стенкой одной из ее комнат кто-то без устали ходит туда и обратно. Интересно, кто из князей стал ее соседом?

Луч света, проникавший к ней из-под двери, начал удаляться, будто кто-то переносил канделябр в другое место.

Со всей осторожностью Зефирина встала с постели. Перешагнув через Плюш и Эмилию, которые спали на брошенных на пол тюфяках, и стараясь не разбудить устроившегося на сундуке Гро Леона, она, крадучись, подошла к стене и прильнула к ней ухом.

За стенкой не было слышно ни малейшего шороха. Значит, тот, кто там находится, уснул? Зефирина не могла поверить в это.

И тут послышался треск. В соседней комнате открыли окно. Молодая женщина тихонько приоткрыла свое и украдкой выглянула наружу. Одного взгляда оказалось довольно, чтобы понять, как хорошо ее охраняют на случай, если у нее появится желание сбежать, спустившись из окна по связанным простыням. Четыре верных князю головореза с пиками в руках стояли под ее окнами. Она не рискнула высунуться из окна, опасаясь, как бы сосед не заметил ее. А сосед, похоже, любовался ночным небом. Вдруг Зефирина заметила две тени, пересекавшие двор гостиницы. Несмотря на ночной сумрак, она была уверена, что узнала прихрамывающую походку Паоло. Рядом с ним шел сгорбленный человек, лицо которого скрывал капюшон плаща.

Оба человека подошли к гостинице.

– Ступайте, мессир, монсеньор ждет вас, – прошептал Паоло.

«Монсеньор?» Так значит князь Фарнелло – сосед Зефирины!

Стоя сбоку от окна, молодая женщина поняла по скрипу снаружи, что ночной гость с трудом поднимается по лестнице, приставленной к стене.

Потом послышался невнятный шепот, но Зефирина никак не могла понять, о чем говорили рядом.

Любопытство ее разгоралось все сильнее, и она на ощупь вернулась к двери. Дверь оказалась запертой на ключ снаружи.

Продрогнув в своей тоненькой ночной рубашке, Зефирина собралась уже лечь в постель, но тут ее осенило заглянуть в нечто вроде чулана, примыкавшего к ее комнате. Стараясь не шуметь, она открыла дверь комнатенки. Едва не опрокинув какой-то жбан, она наконец приникла ухом к стенке и с удовлетворением отметила, что здесь ей отчетливо слышно все, о чем говорят в комнате мужа.

– Значит, монсеньор не забыл изгнанника из Сан-Кашано… – шепотом произнес старческий голос.

– Никогда, мессир Макиавелли, – ответил князь.

– А вот неблагодарные Медичи прогнали меня, – с горечью сказал гость.

– Я не Джулио Медичи, мой дорогой Никколо, и никогда не забываю того, чему вы меня учили в юности во Флоренции.

Ваша светлость очень добры.

– А знаете ли, мессир Макиавелли, что моей настольной книгой является ваш труд «Князь»?

– А! «Князь»!.. Монсеньор оказывает мне слишком большую честь. В этом трактате я изложил кое-какие свои соображения, которые могли, если бы они только захотели, помочь великим мира сего… но, кроме вас, монсеньор, умеет ли кто-нибудь из них читать?

– Мне говорили, что ваши рассуждение «О Первой Декаде Тита Ливия» являются излюбленным произведением его величества Карла V… Немного вина?

– Нет, монсеньор, мои бедные больные кишки уже не выносят его. Вот если вашей светлости будет угодно налить мне воды из этого графина…

По звуку булькающей жидкости Зефирина поняла, что Фульвио наполняет кубки.

– Как вы, человек, столь поглощенный политикой, проводите свои дни, мессир Макиавелли? – с любопытством спросил князь Фарнелло.

– Ну, по утрам встаю вместе с солнцем, монсеньор, и отправляюсь прогуляться в рощу. Оттуда иду к фонтану, с собой беру какую-нибудь книгу… Когда Данте, когда Петрарку, а, случается, одного из поэтов поменьше, вроде Тибулла, Овидия или еще кого-то…

«Образованный».

Зефирина просто сгорала от желания увидеть лицо странного посетителя. Она подняла голову и увидела, что между перегородкой и потолком есть узкая щель, сквозь которую пробивается свет. Двигаясь бесшумно, точно мышка, Зефирина перевернула пустое ведро, влезла на него и оперлась руками о небольшую деревянную дощечку. Прильнув глазом к щели, она увидела, что происходит в соседней комнате.

В дрожащем свете зажженных свечей Фульвио и его гость сидели за столом друг против друга.

Посетитель был человеком лет пятидесяти-шестидесяти, заметно потрепанным жизнью. На его лице, некрасивом, но дышавшем умом, только черные глаза под нависшими седыми бровями казались еще живыми.

– Пишете ли вы сейчас? – спросил Фульвио.

– Я закончил теоретический трактат об искусстве ведения войны, монсеньор, историю Флоренции вплоть до Лоренцо Великолепного и, представьте себе, пьесу для театра, комедию… «Мандрагора».

– Как бы мне хотелось ее прочесть. О чем она?

– О Лукреции, жене старого доктора Нича, которая обманывает его с молодым Калимачо. Это очень забавно. Но ваша светлость просили меня взобраться по приставной лестнице, чтобы поговорить о театре? – спросил неожиданно писатель, ставя на стол свой кубок.

Фульвио сделал то же.

– Не совсем, мессир Макиавелли… «Макиавелли, Макиавелли…»

Зефирина никогда не слышала ни от кого об этом человеке. Во Франции его имя сразу бы укоротили и звали бы просто мессир Макиавель… Странное имя звучало в голове как что-то непонятное и даже опасное.

– Я мог бы говорить с вами о литературе всю ночь, мой дорогой Никколо, – сказал Фульвио, нисколько не обидевшись; но вы правы, мы уезжаем завтра на рассвете. Нашу встречу в Сан-Кашано я устроил только для того, чтобы увидеть вас, а также пригласить к себе на службу и… забрать с собою в Рим.

– Стать личным советником князя Фульвио Фарнелло? – сказал гость задумчиво.

– Именно так.

Человек тяжело вздохнул:

– Ах, монсеньор, вы появились слишком поздно. При этих словах брови князя Фарнелло нахмурились.

– Значит ли это, что вы снова кому-то принадлежите?

– Увы, это так, монсеньор… принадлежу смерти… Мне уже недолго осталось. С каждым днем я становлюсь все слабее, и предложение, сделанное мне вашей светлостью, наполняет меня одновременно и радостью, и печалью. Италию ждут тяжелые времена, и мне б хотелось изо всех сил помочь вашей светлости…

В комнате наступило тяжелое молчание. Слышно только, как потрескивают свечи.

– Мой врач один из лучших и может помочь вам, Никколо.

Странный посетитель оборвал Фульвио выразительным жестом, говорившим: «бесполезно».

– Мне кажется, я угадал, что вас терзает, Фульвио… Таков, увы, удел всех итальянских князей. Подлинно великий князь, мой дорогой друг, если вы позволите мне вас так называть, в политике должен принимать во внимание лишь стоящие перед ним цели, не давая воли моральным предрассудкам… Без малейших угрызений совести он должен жертвовать всем, что окажется на его пути к достижению цели. Не доверяйте никому и ничему, князь Фарнелло! Не доверяйте своей семье, своей жене и своим детям, если они у вас есть! Не доверяйте самому себе!

Помните, что в итоге вы обнаружите больше преданности и преимуществ в тех людях, которые в начале вашего правления казались вам подозрительными, а не в тех, кто поначалу вызывал ваше доверие.

Не доверяйте своему исповеднику…

Не доверяйте своему сну, своему лицу, своему взгляду, своим мыслям…

Научитесь постоянно их скрывать! Улыбайтесь тем, кого ненавидите, не сближайтесь с теми, кого цените! И помните всегда о той бесценной пользе, которую можно извлечь как из древних, так и новейших событий. Они говорят о том, что всякому новому правителю легче добиться дружбы тех, кого устраивал прежний режим и кто из-за этого был его врагом, чем дружбы людей, ставших его друзьями и помогавших свергнуть ненавистную им власть…