Текст книги "Княгиня Ренессанса"

Автор книги: Жаклин Монсиньи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Глава VI
КНЯЗЬ ФАРНЕЛЛО

Не пожелав вызвать пажа, чтобы тот осветил ему факелом дорогу, Фульвио отправился длинными коридорами на свою половину и поднялся к себе в покои, которые называл своим «убежищем».

Построенное тремя веками раньше, его предками, флорентийское палаццо князя было сооружением редкостной гармонии и элегантности. Над центральной частью дворца высилась башня, сохранившая свой первоначальный облик, боковые же крылья были пристроены позже.

Просторные залы второго этажа использовались для пышных и многолюдных празднеств, которые в начале века устраивали родители князя. Последняя княгиня Фарнелло была женщиной необыкновенно красивой и светской. Она обожала устраивать приемы и очень гордилась тем, что у нее побывал даже папа, большой покровитель искусств, каковым всегда был Джованни Медичи, принявший на Святом Престоле имя Льва X.

Великолепные комнаты второго этажа, куда поместили Зефирину, были личными покоями князей Фарнелло. После смерти родителей Фульвио распорядился запереть их. Себе же он устроил в центральной башне «убежище» из четырех больших комнат: «гардеробной», с примыкающим к ней туалетом, гостиной, молельни и рабочего кабинета. Кабинет был излюбленным местом пребывания князя. Большую часть времени он находился там, окруженный всевозможным оружием, редкими книгами и своими собаками.

При появлении хозяина обе борзые, Цезарь и Клеопатра, поднялись с ковра и подошли в ожидании ласки. Одна из них от радости заскулила.

– Не шуми, Клео, нам надо вести себя тихо… У нас в доме больная.

Рассеянно потрепав загривок своей любимицы, сделал несколько шагов по освещенной канделябрами комнате. Как человек, ищущий, чем бы заняться, потрогал военные доспехи, постоянно надетые на манекены, проверил, легко ли снимаются шлемы, убедился, что наплечники, кольчуги, наколенники хорошо смазаны. Его личное оружие для поединков и охоты – копья, луки, алебарды, колчаны, стрелы, пики, шесты для стервятников, латные перчатки, аркебузы, сети, тенета, силки, шпаги с клинками из дамасской стали и длинные боевые кинжалы висели на стенах, обитых драпировочной тканью.

Поправив некоторые предметы, князь подошел к окну и прислонился лбом к цветному стеклу. В лунном свете был виден сад с разбитыми в нем цветниками и клумбами. Скульптуры Нептуна и окружающих его морских богов помельче, выполненные рукою Донателло, казалось, исполняют какой-то танец посреди фонтана, струя которого била вверх из позолоченной пасти леопарда. Но Фульвио не замечал привычных для него красот. Мысли его были устремлены к молодой женщине с зелеными глазами, которая презирала его, унижала и в конце концов осмелилась бросить его, могущественного итальянского князя, перед которым же склонялись.

Действительно ли она больна, или это комедия, разыгранная с целью смягчить его?

Фульвио ощутил вкус горечи во рту. Почему он не сказал ей всю правду, когда приезжал в Ломбардию? Почему из гордого упрямства не пожелал быть узнанным, а затем и любимым просто так, за собственные достоинства, этой безмозглой эгоисткой… гордячкой… чересчур для женщины начитанной и образованной? Не лучше ли для нее было бы сидеть за вышивкой, чем философствовать? Не больше ли было бы пользы, если бы она вместо спряжения греческих и латинских глаголов научилась вести домашнее хозяйство?

Издалека, со стороны флорентийского собора, сооруженного два века назад, послышалось одиннадцать колокольных ударов.

Отвернувшись от спящего города, Фульвио подошел к большому венецианскому зеркалу. Несколько мгновений он внимательно всматривался в свое отражение. Бледное лицо с правильными и волевыми чертами было обезображено шрамом, угадывавшимся под узкой черной повязкой, скрывавшей левый глаз.

Неужели он на самом деле так изуродован и выглядит так страшно, что она не смогла узнать его? Где же тогда пресловутая женская интуиция? Как могла она не вспомнить их первую встречу[14]14
  См. «Божественная Зефирина».


[Закрыть]? Конечно, тогда у Фульвио были оба глаза. Это произошло незадолго до битвы у Большого озера. Против кого он тогда сражался? Фульвио даже не знал, кто были враги… Последние десять лет он без конца воевал то с французами, то со швейцарцами, то с немцами, то с австрийцами, то с англичанами и даже с другими итальянскими князьями. Эта самая прекрасная в мире земля, кажется, проклята с тех самых пор, как здесь появились французские короли Карл VIII, Людовик XII, а потом и Франциск I.

«Украла ли она на самом деле изумрудное колье?» Фульвио внезапно засомневался в этом. В сущности, его расстроила не ценность ожерелья, а сама выходка. «Но, может быть, она его потеряла? По крайней мере, хотелось бы надеяться, что не Римини его присвоил».

Охваченный яростью и… ревностью, Фульвио даже не подумал о том, что следовало бы приказать обыскать Гаэтана де Ронсара. Отчего он не убил его своими руками? Какая непростительная слабость!

«Я человек чести и никогда об этом не забываю…» Что, собственно, он хотел этим сказать?

Гаэтан… Как она выкрикивала его имя. Вспомнив об этом, Фульвио побледнел. «Бесконечная ложь, ухищрения, лицемерие, плутовство… Завтра наверняка придет в себя и снова примется оскорблять, возражать, угрожать и окажется здоровее всех». Подумать только, что он едва не размяк. Завтра же она отправится в Ломбардию и будет находиться там под охраной, пока он, Фульвио, не решит, что с ней делать: отослать в монастырь, расторгнуть с ней брак, вернуть во Францию, заточить в тюрьму. Во всяком случае, наказание, которое он выберет для нее, будет ужасным.

При желании Фульвио мог бы даже приказать обезглавить ее, никто бы не осудил его за то, что он избавился от этой неверной французской жены… предательницы и воровки с большой дороги.

«Я боюсь… боюсь…» Она дрожала, произнося эти слова. «А если она и вправду больна? Если… если она умрет? Что она хотела сказать этими словами: «Она убьет меня»? О ком она говорила?»

С лицом, осунувшимся от волнения, Фульвио ходил по комнате из угла в угол, не в силах успокоиться. Собаки своими прекрасными глазами наблюдали за мечущимся хозяином, будто понимая, что с ним творится.

Фульвио сжал кулаки. Нет, она обязательно поправится, и тогда он проявит благородство и позволит ей убраться… ко всем чертям, так будет лучше всего… Здесь, в Италии немало других женщин, может быть, даже намного красивее Зефирины, например, пухленькая брюнетка графиня Андреа Пацци, которая и охотиться умеет не хуже любого мужчины, и перед волком не спасует, или богатая Каролина Бигалло из Рима, давным-давно мечтающая стать княгиней Фарнелло.

– Монсеньор… э-э… ваша светлость…

При этих словах, прозвучавших тихо, но твердо, Фульвио спустился с небес на землю. Он и не заметил, как вошел Паоло.

– Готовы ли вы, ваша милость, принять посыльного?

Фульвио знал серьезный характер своего верного оруженосца. Только из-за очень важного дела он позволял себе побеспокоить хозяина в такой час. Почувствовав облегчение, что его оторвали от тяжелых мыслей, Фульвио кивнул.

– Посыльный привез послание от его величества Карла V, – прошептал Паоло и отступил в сторону, собираясь впустить посетителя, но князь остановил его:

– Как чувствует себя… княгиня?

– Доктор Калидучо по-прежнему находится у ее постели… Он останется и на ночь, монсеньор… Температура продолжает подниматься…

– Сообщай мне новости каждый час, – приказал Фульвио.

– Хорошо, монсеньор…

С этими словами Паоло вышел в прихожую и вернулся с посыльным, который на деле оказался дамой!

Князь, хотя он и был поражен существом, приближавшимся к нему в шорохе шелков и в густой черной вуали, как истинный аристократ, ничем этого не обнаружил.

– Монсеньор…

Женщина опустилась перед ним в глубоком реверансе. В ответ Фульвио вежливо поклонился. Существо источало сильный запах пьянящих духов. Жестом Фульвио указал гостье на кресло, а сам сел напротив таинственной особы, присланной Карлом V. После этого своим учтиво-высокомерным голосом князь осведомился:

– Я слушаю вас, мадам… Кому обязан честью?

– Мое имя вам ничего не скажет, монсеньор, – ответила дама низким, мелодичным голосом… Могу вас заверить, что я преданная служанка его католического величества… И вот тому доказательство…

Полная решимости ни за что не приоткрывать вуали, незнакомка извлекла из черных складок платья пергаментный свиток и протянула его князю.

Не говоря ни слова, Фульвио сорвал восковую печать, затем встал, подошел к одному из канделябров и с удивлением прочел следующие строки, нацарапанные нервным пером:

«Монсеньор и дорогой друг,

Податель этой записки, пользующийся нашим абсолютным доверием, сообщит, чего мы ожидаем от вашего любезного сотрудничества в пользу интересующего нас дела. Податель сего вручит вам также в залог нашей дружбы сувенир. В ожидании скорых добрых вестей, примите, монсеньор и дорогой друг, уверения в нашей преданной дружбе,

Карлос Рамон».

Если бы Фульвио не знал почерка и подписи властелина Испании, больше похожей на следы мушиных лап, он бы подумал, что это какая-то мистификация.

– Карлос Рамон… Что за причуда?

– Его величество всего опасается, – пояснило существо, видя изумление Фульвио. – Я виделась с ним в Эскуриале месяц назад перед тем, как сесть на галеру, доставившую меня в Геную.

– Его величество должен радоваться своей победе над королем Франции, – сказал Фульвио.

– Его величество крайне обеспокоен! – ответила дама, постукивая длинными ногтями по резному подлокотнику кресла.

– Как, обеспокоен? – переспросил Фульвио. – Да чем же, святые боги? Разве после Павии его величество не стал единовластным победителем? Король Франциск находится в заключении в Пиццигеттоне, я видел его собственными глазами… и поверьте мне, мадам, из этой крепости разве что маленькая птичка может ускользнуть.

– Король Наваррский, однако, сбежал оттуда, монсеньор, – метко парировало таинственное создание.

Фульвио пытался угадать черты лица, скрытого под густой вуалью, но, кроме длинных, увешанных кольцами пальцев, элегантной фигуры в платье, расшитом стеклярусом, и доводящих до головокружения духов, так ничего и не смог разглядеть в своей собеседнице.

– Только не говорите мне, мадам, что его величество опасается молний Генриха д'Альбре и его малюсенького королевства Наваррского! – сказал с усмешкой Фульвио.

У дамы вырвался жест раздражения. Беседа явно принимала непредусмотренный оборот.

– Будем говорить коротко и по существу, ваша светлость, – бросила сухо незнакомка. – Монсеньор Ланнуа, вице-король Неаполитанского королевства, у которого пребывает пленник, опасается побега… Он сообщил о своих опасениях императору, и потому император желает перевезти французского короля в Испанию.

– Мудрое решение! – признал Фульвио.

– Но король Франции по специальному «договору-обязательству» обещал два миллиона золотых экю английскому королю Генриху VIII…

– Ну, что касается англичан, с ними в конечном счете все всегда утрясается с помощью денег! – с иронией заметил Фульвио.

– Но, если король не заплатит, что вполне вероятно, принимая во внимание скудость французской казны, английский король, без сомнения, предпримет морское путешествие, чтобы…

– Захватить Франциска I. Очень может быть, мадам, на его месте я бы сделал то же самое, но мне непонятно, чем может помочь князь Фарнелло его величеству Карлу V? У меня нет мощных кораблей, нет моряков, которые могли бы охранять судно, переправляющее пленника…

– Что вы, монсеньор, об этом нет речи. Но вот когда Ланнуа повезет короля Франции в Геную или Неаполь, чтобы оттуда морем переправить в Испанию, император желал бы (это было сказано тоном, означавшим не что иное, как приказ), чтобы ваша светлость «удалил» специального эмиссара английского короля.

– «Удалил»? – с удивлением произнес Фульвио.

– Ваша светлость пользуется доверием его святейшества папы Климента VII… Добейтесь, чтобы англичанина приняли в Ватикане, монсеньор. Устраните его от Пиццигеттона, где он вертится, словно муха над банкой с медом… Пригласите его к себе в гости, во Флоренцию. Отвезите затем в Рим… Прельстите его, усыпите все его подозрения, пусть вашими стараниями посылает Генриху VIII успокаивающие донесения. А тем временем ваши люди тайно перевезут Франциска I в Барселону, в Испанию… Успокоенный знатным итальянским князем, английский король не заподозрит подвоха и позволит нам выиграть время…

Фульвио скрестил длинные крепкие ноги в шелковых чулках и задумался. Теперь он понял, куда клонит тайный эмиссар Карла V. Толстяку Генриху VIII следовало опасаться, помимо всего прочего, как бы два куманька, Франциск и Карл, съехавшись в Испании, не помирились, короче, чтобы король-пленник и его тюремщик-император не заключили союз за спиной Англии.

У князя Фарнелло не было никаких особых причин не пойти навстречу Карлу V и Генриху VIII и еще меньше причин содействовать Франциску I, но, будучи тонким политиком, он сказал с сомнением:

– Поверьте, мадам, я бесконечно тронут тем доверием, которое по такому случаю оказывает мне его величество Карл V, но по зрелом размышлении… не следует ли мне по причинам внутренней безопасности и по моральным соображениям остаться нейтральным, вне любого сговора?.. Уважая тем самым позиции и интересы разных партнеров и противников?

Слушая эти благородные речи, гостья нервно постукивала ножкой в туфле на высоком каблуке по медвежьей шкуре, брошенной на натертый до блеска паркет.

– Прекрасно, монсеньор! Его величество, предугадывая, что именно может обеспокоить вашу светлость, предоставил мне все полномочия для ведения переговоров с вашей милостью… А также вот это кольцо, которое он просил вручить вам в знак дружбы…

С этими словами женщина в вуали сняла со своего большого пальца массивный перстень, в резной золотой оправе которого сверкала алмазная голова орла, и протянула его князю. При соприкосновении с ее ледяными пальцами Фульвио не смог подавить в себе легкую дрожь. Но то был лишь краткий миг, после чего рука странного создания отстранилась, а Фульвио из вежливости надел подарок Карла V на указательный палец.

Ничем не обнаружив, что она заметила, как князь вздрогнул, коснувшись ее руки, женщина продолжала:

– Вот, монсеньор, проект, согласно которому император обещает вернуть вашей светлости земли миланского княжества, захваченные французами во время войны 1515 года…

Земли, которые Франциск I присвоил… Фульвио Фарнелло подавил вспышку радости, сверкнувшей в его глазу. Он встал и подошел к столу, заваленному картами и старинными манускриптами.

– Вне всякого сомнения, мадам, его величество император может рассчитывать на искреннее содействие Леопарда…

Прочитав проект договора и обсудив с дамой отдельные детали, князь Фульвио хлопнул в ладоши. В комнате тут же появились два пажа с зажженными факелами.

Следуя за пажами и провожая посетительницу, князь спустился с нею по парадной лестнице до самой выходной двери дворца. У бронзового портала ее ждал портшез на колесах и четыре лакея.

Из портшеза тут же вышел, чтобы помочь хозяйке, странный карлик с огромной головой, шляпу которого украшали желтые перья.

– Мой оруженосец свяжется с вашей светлостью, если возникнет необходимость, – шепнула наперсница Карла V, указав на карлика. – Он появится ночью, и ваши люди впустят его, услышав пароль «Сен-Симеон»…

В знак согласия Фульвио учтиво поклонился своей таинственной гостье.

Шурша шелками, она поднялась в портшез. За ней последовал карлик. Односложный приказ, и лакеи двинулись почти бегом, таща за оглобли упряжку.

Князь Фарнелло постоял еще несколько мгновений на мраморном крыльце, провожая глазами фонари, удалявшиеся в сторону церкви Санта Феличита. Осталось ощущение какой-то неприятной тяжести. Эта женщина оставляла за собой шлейф едких духов, вызывавших у него сильную тревогу.

Вернувшись во дворец, Фульвио быстро поднялся в свои покои и вызвал Паоло.

– Монсеньор удовлетворен? – спросил верный слуга. В нескольких словах князь ознакомил его с сутью предложенной ему сделки. Глубокая складка появилась на лбу Паоло.

– Пусть ваша светлость подумает еще… Английский король враг не из легких… но император в роли друга еще опасней…

– Я знаю, – обронил Фульвио.

– Это все равно, что играть с огнем, – упорствовал Паоло.

– Всего лишь способ действовать по-иному… Однако, как добрый христианин, я не оставлю папу в неведении относительно того, что затевается… Если его святейшество захочет предупредить англичанина об отъезде француза, я не смогу помешать ему в этом!..

Увидев растерянность на лице Паоло, князь Фарнелло не смог подавить улыбку.

– Не думаешь же ты всерьез, что я дам заманить себя в ловушку?

– Не хотелось бы, монсеньор, потому что, между нами говоря, не нравятся мне происки вашей посетительницы.

– Отчего же?

– Я случайно увидел, как ее карлик расспрашивал этого болтуна Пикколо…

– Расспрашивал?

– Да, и мне это совсем не понравилось… нет, нет и еще раз нет…

– Черт тебя побери! – воскликнул Фульвио. – Прекратишь ты бубнить одно и то же? А теперь, раз уж начал, говори, что знаешь! Что делал карлик, пока я разговаривал с его хозяйкой?

– Этот урод вошел во дворец, проскользнул на второй этаж и там расспрашивал Пикколо… про принчипессу Зефирину… Он хотел знать все: правда ли, что она исчезла… нашли ли ее… хорошо ли она себя чувствует… Я перехватил это чудовище в тот момент, когда он, воспользовавшись невниманием охранника, собирался проникнуть в апартаменты княгини…

– Моя… жена под надежной охраной, – усмехнулся Фульвио. – Кстати, как она себя чувствует?

– Доктор… желает вас видеть, ваша светлость, как раз по этому поводу, – осторожно ответил Паоло.

Новость, которая, казалось, должна была обрадовать князя, подействовала на него удручающе. Температура, буквально сжигавшая Зефирину, продолжала расти. Фиалковая эссенция, ирисовый порошок, кипрская микстура, кровопускание из ног и ушей, – ничто не помогало.

Молодая женщина, судя по всему, умирала.

Глава VII
МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ

Несмотря на то, что Зефирина уже много дней находилась в бреду, она отчетливо сознавала, что умирает. Лихорадка, охватившая даже мозг, ни на миг не оставляла ее.

Сжигаемая внутренним огнем, она то впадала в полную прострацию, то вдруг приходила в необыкновенное возбуждение. Рой сменявших друг друга образов и видений стремительно проносился за непреодолимым барьером ее плотно сомкнутых век.

– Мишель… – крикнула Зефирина, проваливаясь в черную дыру.

Однако до собравшихся у ее постели не доносилось ничего, кроме едва уловимых вздохов, с трудом вырывавшихся из плотно сжатых губ.

– Мишель… – снова и снова повторяла умирающая. Откуда-то до нее доносится странное и прекрасное пение. Но слова песни путаются, сталкиваются…

 
Ночь проводя рядом с тайным ученьем,
Днем в одиночестве силы тая,
Светоч, покинув уединенье,
Счастье несет тем, чья вера сильна…
 

Зефирина тянет дрожащие руки в пустоту. Ей навстречу движется Мишель Нострадамус… Он шествует прямо по облаку… Восторженная улыбка освещает лицо больной. Она силится встать, но чьи-то руки ласково удерживают ее. На лоб Зефирине кладут холодные примочки. Она отбивается. Ей очень хочется подойти к своему другу, молодому и очень ученому врачу и астрологу из Салон-де-Прованса. Он-то действительно любил ее… Ей не следовало покидать его, даже ради Гаэтана.

Доктор Нострадамус протягивает руку к молодой женщине. Он касается своими прохладными пальцами ее пылающего лба. От этого прикосновения больная сразу успокаивается.

«Вы позвали меня, и я пришел. Я люблю вас, Зефирина, и никогда вас не забуду… Вот почему я здесь… Ночью, сидя в своем кабинете, я услышал вас…»

«Я умираю, Мишель…» – со вздохом сказала она.

«Не сдавайтесь, боритесь, божественная Зефирина…»

«У меня больше нет сил, Мишель, я очень устала…»

«Ничего, сейчас вы примите питье, настоянное на травах Прованса, которое я приготовил специально для вас…»

В бреду Зефирина отчетливо видит Мишеля Нострадамуса. Он протягивает ей золотой кубок. От сильной жажды у Зефирины пересохло горло. Питье ей нравится, и она пьет, пьет, не останавливаясь, этот животворный напиток.

Ослабев от сделанного усилия, она снова падает на подушки. Мишель Нострадамус удаляется в облака.

«О, нет, нет, Мишель, не уходите… – кричит ему вслед Зефирина. – Если вы покинете меня, я умру…»

Она вся дрожит от негодования. Обратив взор к уходящему Нострадамусу, Зефирина молит:

«Помоги мне… наверное, если бы я захотела, моя судьба стала иной, Мишель?.. Скажи мне правду… Верно ли я поступила, убежав от него? Он лгал, говоря, что хочет сделать меня счастливой… Должна ли я была последовать за Гаэтаном? Мишель, вернись…»

Подчинившись умирающей, ясновидящий снова приблизился к ней. Его тонкие губы подули на веки Зефирины. Теплые ладони помассировали затылок и лоб. От этого прикосновения ей стало очень хорошо. Такое же ощущение мира и целительного покоя, как однажды ночью в Салон-де-Прованс[15]15
  См. «Божественная Зефирина».


[Закрыть], разлилось по всему телу. «Скоро солнце взойдет. Я больше не могу здесь оставаться… Верьте, однажды все прояснится… вы узнаете правду… Петух прокричал трижды… Мне надо спешить… Я люблю вас… теперь спите… спите, я так хочу, божественная Зефирина, моя родная, любовь моя…»

Зефирина немного успокоилась. Она поняла, что ее друг Мишель, преодолевающий, благодаря волшебству, время и пространство, глубокой ночью пришел к ней на помощь.

Ей хотелось позвать его:

– Нострадамус… Нострадамус!

Зефирина схватилась за чью-то руку. Веки ее чуть приоткрылись. Взор наткнулся на огромную тень, склонившуюся над ней.

– Княгиня смотрит на вас, монсеньор! – прошептал чей-то голос.

Губы Зефирины зашевелились. Она хотела заговорить, но ничего не получилось. Зефирина снова закрыла глаза.

– Боже милостивый, она скончалась, – простонала мадемуазель Плюш.

– Нет, я думаю, она спит…

* * *

В течение долгих восьми дней Зефирина находилась между жизнью и смертью.

После «посещения» Нострадамуса молодая женщина молча боролась с паутиной, пытавшейся затянуть ее в черную бездну.

Однажды утром Зефирина открыла глаза. Она была так слаба, что не могла позвать тень, которая, как ей показалось, спит на подстилке у очага. Она попробовала с большим трудом повернуться на постели. Какой-то шнурок был привязан к ее руке. Зефирина пошевелилась. Зазвенел колокольчик и разбудил спящую тень.

– Зефирина… Мадемуазель… Артемиза Плюш устремилась к больной.

– Santé… Sardine… Souci… Saucisse[16]16
  Здоровье… Сардинка… Забота… Сосиска… (фр.).


[Закрыть]…

На самом верху украшенного гербом балдахина, радостно захлопал крыльями Гро Леон.

– Маленькая моя Зефирина, э-э… ваша светлость… Как вы себя чувствуете? – спросила Плюш.

Не отвечая на вопрос, Зефирина обвела усталым взором роскошное убранство незнакомой ей комнаты. Что за двери из золоченого дерева, шкафы, столы и столики с выгнутыми ножками, сундуки, канделябры, искусно изготовленные из дерева и драгоценных металлов? Какой удивительный паркет с геометрическим рисунком и эти восточные ковры! Что это за мраморные статуи и современные полотна с так живо изображенными на них цветами и фруктами, развешенные по стенам, обитым гобеленами?

– Где я? – прошептала Зефирина так тихо, что Плюш едва расслышала.

– Как где, во Флоренции.

– Во… Флоренции! – повторила Зефирина.

– Во дворце Фарнелло…

– А-а…

– У князя Фарнелло!

– Фар… нелло…

Казалось, Зефирина не понимает.

– У вашего мужа, Фульвио Фарнелло… – мягко настаивала мадемуазель Плюш.

– У моего… мужа… – с трудом произнесла Зефирина.

Плюш была поражена ее бледностью, выделявшейся даже на фоне кружевной подушки, и совершенно безразличным взглядом.

«Лишь бы только разум ее окончательно не повредился…» – подумала добрая мадемуазель с тревогой.

А вслух сказала:

– Вы нас так напугали, моя маленькая Зефирина. Буквально все во дворце молились за вас и заботились, кто как мог. Сам монсеньор приходил к вашей постели каждую ночь. Он приказал разбросать на улицах вокруг дворца побольше соломы, чтобы заглушить стук проезжающих экипажей, так мучивший вашу бедную головку. Монсеньор Фарнелло уж и не знал, что делать… Он пригласил для вас самых лучших докторов и даже сельских лекарей, которых его светлость привез откуда-то издалека…

Добрая Плюш упорно била в одну точку. Но понимала ли Зефирина? Ее поведение заставляло усомниться в этом. Не ответив ни слова своей дуэнье, она отвернула голову, лежащую на батистовых подушках.

– Вам надо выпить немного куриного бульона, – решительно заявила мадемуазель Плюш.

Хлопнув в ладоши, старая дева позвала двух служанок с приветливыми лицами.

С их помощью Зефирина проглотила без всякого аппетита несколько ложек укрепляющего питья. Ей сменили рубашку.

«Да, ее не назовешь толстушкой, нашу красавицу, а уж как худа стала, как худа…» – размышляла Плюш.

Она с отчаянием смотрела на красивое, но ставшее почти прозрачным тело Зефирины.

Того же мнения был, похоже, и Гро Леон, который с грустью каркал:

– Squelette… Sardine[17]17
  Скелет… Сардинка… (фр.).


[Закрыть]…

В другое бы время Зефирина посмеялась над образным словарем говорящей птицы, начинавшимся почему-то всегда с буквы «S». Но сейчас, измученная сделанными усилиями, она снова уснула.

На следующий день больная вышла из состояния апатии на большее время, и даже слабым голосом задала Плюш несколько вопросов:

– Какой сегодня день?

– Вторник, мадам, – ответила дуэнья. – Осталось две недели до окончания карнавала…

– А… окончание карнавала… – повторила Зефирина странным голосом.

– Вы к тому дню будете совершенно здоровы, моя дорогая, – сказала Плюш, взбивая кружевные подушки. – Снова сможете совершать верхом приятные прогулки и исполнять роль хозяйки…

Хотя и с некоторым колебанием, но Артемиза Плюш сделала ударение на последнем слове.

«Лучший способ излечить ее, – решила старая дева, – это говорить с ней немного порезче, заставить ее осознать раз и навсегда, что она замужем… Что ж, тем хуже для маленького шевалье Гаэтана… Надо помирить ее с князем, если только это еще возможно… такой красивый мужчина… Слово Плюш, я этого добьюсь…» – думала Плюш, на которую теперь Фульвио полностью полагался.

Аккуратно расставляя на столе тарелочки и оловянные баночки, Плюш, будто не замечая недовольства на лице Зефирины, продолжала рассуждать:

– Когда вам станет немного получше, маленькая моя Зефирина, мы вымоем ваши прекрасные волосы, я заплету их и сделаю вам прическу. Тогда вы примите монсеньора и объяснитесь с ним, ничего не тая… Взгляните, какие цветы принес вам его светлость…

Плюш с восторгом указала на живописный букет сиреневых цветов, стоящих в вазе на маленьком столике.

Улыбка застыла на лице Артемизы Плюш, когда Зефирина резко бросила:

– Нет, я не желаю его видеть…

– Но, моя маленькая Зефирина, это же ваш муж…

– Замолчите, Плюш, не говорите мне о нем…

Лишившись дара речи, Плюш беззвучно открывала и закрывала рот, точно выброшенная на сушу рыба. В этот момент очень кстати вошел доктор Калидучо:

– Ну, как поживает сегодня наша больная? О, да ее светлость выглядит совсем неплохо… Еще немного, и княгиня сможет верхом совершать приятные прогулки, не правда ли, мадемуазель Плюш?

В следующие дни выздоровление пошло быстрее. Зефирина теперь хорошо ела, и силы возвращались к ней. Камеристки готовили для нее жасминовые ванны, девица Плюш вымыла ей голову в гвоздичном отваре, потом высушила всю копну волос при помощи нагретых над печью льняных полотенец.

Причесанная и надушенная, Зефирина обретала прежний вид, но теперь выглядела более мягкой в своей слабости и даже, кажется, более красивой, чем раньше. Болезнь обострила ее черты и утончила овал лица.

Ей уже не требовалась помощь Плюш, чтобы надеть халат из полупарчовой ткани и даже добраться до кресла, стоящего у окна.

Сидя в нем без чтения, без движения, ни о чем не спрашивая, замкнувшись в каком-то сумрачном уединении, она проводила долгие часы, глядя, как Гро Леон летает над кустами, любовно подстриженными целой армией садовников. Это странное состояние очень беспокоило дуэнью. Она сообщила об этом доктору Калидучо. А врач был доволен. Он вылечил тело. Что же касается души, то это за пределами его возможностей!

«Ее, по-видимому, гложет какая-то болезненная злоба, которая может привести к новым взрывам… у нее нет матери… Значит, действовать надо мне, и не мешкая…» – решила Плюш.

На следующее утро, а это было воскресенье, добрая дуэнья, подхватив руками фижмы, понеслась наверх, в апартаменты Фульвио.

– Монсеньор, – решительно начала Плюш. – При всем уважении, которое я питаю к вашей светлости, я хочу знать, каковы ваши намерения…

Князь был занят тем, что вместе с Паоло складывал в сундук оружие, камзолы и манускрипты. Услышав слова Плюш, он резко выпрямился.

– Ваша светлость отправляется в путешествие? – пролепетала дуэнья.

– Завтра на рассвете, в Рим, мадемуазель Плюш, – подтвердил Фульвио.

– Но, монсеньор… а…

– Что будет с вашей госпожой? Вас ведь это беспокоит? Успокойтесь, мадемуазель Плюш, княгиня Фарнелло сможет вернуться во Францию… вообще может ехать куда захочет и жить, где ей понравится… Паоло вручит ей деньги в сумме, равной выкупу маркиза де Багатель. Пикколо и еще шестеро моих людей проводят вас до Валь-де-Луар, если таково будет ее желание…

– Но…

От волнения Плюш вынуждена была сесть на табурет, а Фульвио между тем продолжал:

– Я должен лично вас поблагодарить, мадемуазель Плюш, за вашу преданную заботу о… (возможно, он хотел сказать «о моей жене»?)… о донне Зефире. Примите это в знак моей признательности…

Фульвио достал из сундука тяжелый бархатный кошелек и вложил в руки дуэньи.

Невыразительное лицо Плюш покрылось краской.

– Больше, чем золотом, монсеньор, сердце мое растрогано вашей добротой…

От смущения Плюш едва не заговорила стихами. Она встала и низко поклонилась. Фульвио полагал, что вслед за этим она удалится.

– Прощайте, мадемуазель Плюш…

– Простите, монсеньор… подумали ли вы, ваша светлость, о Боге? Что Бог сотворил, то и разрушено может быть только им…

При этих словах черные брови Фульвио поползли вверх. Не думая о надвигающейся буре, Плюш смело продолжала:

– Ваша светлость признает, что княгиня Зефирина является законной женой вашей милости в радости и в горести?

Скорее в горести, как мне кажется! Не заметив иронии, Плюш понеслась дальше:

– Ваша светлость не может отослать княгиню во Францию.

– Почему же, мадемуазель Плюш? – надменно произнес Фульвио.

– Она в опасности, монсеньор…

Путаясь в словах, прыгая с пятого на десятое, Плюш выложила князю все, что знала или угадала о прошлом Зефирины. Необъяснимая ненависть доньи Гермины, ее мачехи, ужас, который испытывала молодая женщина перед карликом Каролюсом, ее болезненные подозрения, покушение, которому она подверглась в «Золотом лагере».

Упоминание о последнем событии, казалось, больше всего остального заинтересовало Фульвио.