Текст книги "Привет, Галарно!"

Автор книги: Жак Годбу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Жак Годбу
Привет, Галарно!

Издательство благодарит Канадский совет по искусству, Министерство иностранных дел и внешней торговли Канады и литературное агентство «Претекст» (Монреаль, Канада) за помощь в издании этой книги, также Монреальский муниципальный архив за предоставленные фотоматериалы

© «Текст Издание на Русском языке, 2008

Предисловие автора к русскому изданию

Переведено с квебекского

Я родился в стране, где цензура была вездесущей. Бедное и консервативное франко-канадское общество моего детства безропотно выполняло предписания и заповеди пуританской и авторитарной Римской католической церкви; во всем остальном оно доверялось англо-американским промышленникам и торговцам, как будто бизнес по праву принадлежал только им. Пока англо-канадцы эксплуатировали планету, франко-канадцы мечтали о небесах. Косность мышления наших элит, контроль за умами, который осуществляли религиозные учреждения, и всякого рода диктат усугубляли мое глубинное желание вырваться из этих пут. Сколько я себя помню, именно в книгах я находил свободу, в которой мне было отказано на школьной и университетской скамье.

Следует признать, что некоторые смелые книготорговцы все же продавали из-под прилавка богохульные романы (Жида, Сартра, Бальзака), которые мы с тайным наслаждением покупали украдкой от властей. Это было время, когда от литературы несло гнилью, а публичные библиотеки убирали запрещенные произведения подальше в запасники, именуемые словом «ад». Однако именно благодаря своей недосягаемости и запретности проза и поэзия превращались в особый, вожделенный объект.

Когда в самом начале 60-х гг. я предложил мой первый роман («Аквариум») известному монреальскому издателю, он попросил внести поправки в текст, чтобы ему, как он тогда выразился, избежать гнева духовенства. Месяц спустя парижское издательство «Сей», куда я отправил свою рукопись, приняло ее к публикации. Именно в этом издательстве в 1967 г. вышел роман «Привет, Галарно!», которому затем сопутствовал настоящий успех как в Канаде, так и за ее пределами. Что же произошло? Порой время делает свое дело: цензура исчезла, за пять лет провинция Квебек пережила «тихую революцию», радикальным образом изменившую состояние умов.

Следует иметь в виду, что нашим предкам, коими были шестьдесят тысяч колонистов Новой Франции, сданных в 1760 г. королю Англии в ходе Семилетней войны, не представилась возможность принять участие во Французской революции, разразившейся, как известно, тридцать лет спустя. Эти старорежимные канадские французы прожили двести лет в самодостаточности и экономической изоляции и оказались наглухо отрезанными от культурной жизни Европы и происходящих в ней перемен. К этому стоит добавить, что «тихая революция» начала вызревать уже под пеплом Второй мировой войны. К тому же речи о деколонизации, которые стали раздаваться как в Африке, так и Азии, подстегнули желание свободы в народе, больше половины которого составляли те, кому тогда не исполнилось еще и двадцати лет.

В шестидесятые годы франко-канадцы Квебека пошли вслед за своими поэтами, призывавшими взять новое имя: отныне они станут квебекцами. Именно квебекцы поставили на государственные рельсы систему здравоохранения и образования, находившиеся в собственности духовенства; национализировали принадлежавшие иностранцам гидроэлектростанции и посвятили все свои силы экономике Прекрасной Провинции, в которой начался беспрецедентный подъем.

Главный герой романа Франсуа Галарно по-своему воплотил стремление к свободе: он с гордостью самоутверждался в качестве квебекца и деколонизированного гражданина. Его повествование, написанное по-французски, уходит корнями в североамериканскую устную речь. «Привет, Галарно!» вносил свой вклад в процесс всеобщего обновления и отражал свежий взгляд. К тому же это был роман о возмужании и взрослении, и это позволило ему войти в разряд классической литературы, которую преподают в Канаде и франкоязычном мире.

Опубликованный в 1967 г. «Привет, Галарно!» увидел свет в год Всемирной выставки, которая проходила в Монреале. Прибыв в Канаду по случаю празднования этого события, живая легенда – генерал де Голль, произнес долгожданную речь, которую закончил волнующим призывом: «Да здравствует... свободный Квебек!» Отголосок его слов был услышан по другую сторону Атлантики. В тот же самый момент парижская пресса и французские читатели открыли для себя существование квебекской нации и один из первых романов зарождающейся литературы – «Привет, Галарно!». С тех пор, конечно же, квебекская издательская деятельность обогатилась сотнями имен авторов и достойным образом утвердилась как в Канаде, так и за рубежом.

Можно сказать, что я вступил в литературу из соображений протеста, желая обрести заветную свободу. Я всегда думал, что даже одна книга может изменить жизнь. Благодаря прочитанным переводам иностранной литературы я открыл для себя замечательных людей и увлекательные дали, которые обогатили мою жизнь. Надо ли говорить, что мысль о том, что «Привет, Галарно!» отныне переведен на русский язык, один из великих языков мировой литературы и культуры, переполняет меня неизъяснимым счастьем.

Жак Годбу

12 июля 2006

Несколько слов от переводчика

Переводить Жака Годбу – большая честь: ведь он – живой классик квебекской литературы. Без его разностороннего таланта (поэт, писатель, кинорежиссер, журналист) и гражданской позиции (именно он стоял у истоков многих социальных преобразований 60-х гг., названных «тихой революцией») культурная жизнь провинции Квебек, да и Канады вообще, возможно, была бы иной. Вместе с тем Годбу – это явление интернациональное, его имя хорошо известно во франкоязычном мире. За свою полувековую литературную деятельность и вклад в искусство был удостоен самых высоких национальных и международных наград, в том числе дважды премии Французской академии.

Но чем творчество Годбу и, в частности, его роман «Привет, Галарно!» может заинтересовать русского читателя, столь удаленного географически и исторически от описываемых мест (канадская провинция Квебек) и времени действия (60-е годы прошлого столетия)? Наверное, тем же, чем он привлек читателей других стран: роман, опубликованный престижным парижским издательством «Сёй» в 1967 г., был переведен позже на английский и японский языки, отрывки из него вошли во многие школьные хрестоматии. Для желающих узнать, как жили и думали во Французской Канаде – «Привет, Галарно!» – это бесценный справочник, едва ли не «энциклопедия квебекской жизни», столь подробен мир вещей, уложенный в четкие географические координаты, по которым можно без труда составить карту местности и одновременно получить рентгеновский снимок состояния квебекской души.

60-е годы прошлого века ассоциируются в российском сознании прежде всего с хрущевской «оттепелью». Долгое время живя за «железным занавесом», мы наивно полагали, что это явление было сугубо отечественным. Однако теперь мы знаем, что в то же самое время Запад также испытывал острую жажду перемен. Пока молодые современники Б. Окуджавы, отвергавшие сталинизм, пели: «А мы рукой на прошлое – вранье, а мы с надеждой в будущее: «свет!», во Франции – в г. Нантерре гремели студенческие события 68-го, во многом определившие дальнейший ход французской истории. В США под песни новых пророков – английской группы «Битлз» – ширилось антивоенное движение. В это же самое время во Французской Канаде уставшая от догм и лицемерия молодежь требовала освобождения от религиозных пут и жаждала модернизации общества. Роман Годбу «Привет, Галарно!» стал знаком своего времени.

Но вот на дворе новый век. И что же? В России слово «шестидесятничество» приобрело едва ли не пренебрежительный оттенок, да и вышедшие из шестидесятников «прорабы перестройки» ныне, кажется, мало у кого в чести. Французские «soixante-huitards» [1]1
  Так называют во Франции активистов студенческого движения в мае 1968 г.


[Закрыть]состарились и потеряли свое влияние на молодые умы. США вернулись на милитаристский путь. В Квебеке то и дело раздаются голоса в пользу пересмотра результатов «тихой революции». Кажется, повсюду на Западе и Востоке безраздельно господствуют «рыночные ценности». Однако вряд ли кто-либо из живущих по обе стороны Атлантики решится утверждать, что солженицынское выражение «жить не но лжи» (на каком бы языке оно ни звучало) безнадежно устарело. Напротив, в сегодняшнем мире оно живо как никогда. И в этом – непреходящее значение «Привет, Галарно!». Ведь его герой – квебекский паренек Франсуа Галарно, торгующий хот-догами в монреальском предместье в 60-х, – бунтует против того же, что волнует души тех, кому сегодня 25. Общество массового потребления, сколь привлекательным бы оно ни казалось, увы! – неизбежно убивает в людях человеческое начало, а в молодости с этим, пожалуй, труднее всего согласиться.

Лишенная какой-либо назидательности, написанная в форме дневника (до «блогов» было еще далеко), на небольшая книжка – не что иное, как еще один вариант «исповеди сына века». Галарно, как сказали бы сегодня, явно не из породы «виннеров», он подсознательно ощущает себя «лишним человеком», и поиск собственного места в жизни (а его цель – стать писателем) станет для него испытанием. Но не есть ли это вечная тема», которая неизбежно встает перед каждым новым поколением? Кем быть? Быть или иметь? Конечно, немало тех, кто предпочитает последнее. Но есть (и всегда будут!) те, кому важно «быть». Им-то и адресован роман Ж. Годбу.

Написанный ярко и сочно, с использованием молодежного сленга и опорой на «рваный» синтаксис, этот роман напоминает «patchwork» [2]2
  Лоскутное одеяло (англ.).


[Закрыть], сочетая причудливым образом, казалось бы, несоединимое. Черты критического реализма уживаются с сюрреалистическими мотивами, возникающими в потоке сознания героя, рекламные тексты – с пародией на них. Ирония и сарказм, а местами и острая социальная сатира переплетаются с лирическими описаниями северной природы, частью которой чувствует себя герой, а в романтическом любовном чувстве проявляется все богатство его безоружной и трепетной души. Какой чуткий читатель не отзовется на искреннее, исповедальное слово?

И наконец, последнее, о чем необходимо упомянуть, – это речь Галарно, в которой стоит выделить две особенности. Во-первых, присутствие изрядного количества англицизмов, свидетельствующих о сильном влиянии англо-канадцев на все стороны жизни франко-канадского населения того времени. Во-вторых, использование автором квебекской (устной) формы французского языка, для которой характерны собственные, отличные от языка Франции, образная система и синтаксис. Одна из ряда ее особенностей – так называемая бранная лексика, которая, в отличие от русского языка, в Квебеке связана исключительно с религиозной сферой. Упоминание Бога всуе, а вместе с ним – и церковной атрибутики, и поныне относится к разряду табу. Самое употребительное междометие в устах Галарно – «Hostie» (сокращенно – «stie») буквально означает: «просвира». Однако для современного россиянина «просвира» – скорее анахронизм и уж никак не рифмуется с проклятием. После некоторых колебаний я все же решила оставить в переводе его фонетическую форму – «сти». В конце концов, подумалось мне, российскому читателю не помешает знание еще одного крепкого словца, тем более что именно оно, повторяясь на все лады, является в романе заключительным. За ним следует финальная точка.

Но что все-таки значит это самое «сти»? Не есть ли это возглас, идущий прямо из квебекской души, которая, как и любая другая душа на нашей Земле, любит, негодует, тревожится и все же не теряет надежды...

Людмила Пружанская

Привет, Галарно!

Морису Надо из Сен-Анри

Чтобы открыть Америку,

Колумбу понадобилось окружить себя сумасшедшими.

И посмотрите, во что вылилось это безумие

и как нет ему конца.

Андре Бретон.

ТЕТРАДЬ НОМЕР ОДИН

У

Скажу вам прямо: после полудня лучше не пытаться писать книги. В том смысле, что трудно сосредоточиться, когда у тебя под носом – очередь покупателей. Сегодня в ней в основном стоят туристы из Америки. Характерно, однако, что они прибывают в Прекрасную провинцию [3]3
  Метафора, возникшая в 50-е годы, для обозначения провинции Квебек.


[Закрыть]через, как принято здесь выражаться, «гостеприимное» Онтарио и я, наверное, их первый квебекец, первый native [4]4
  Местный житель (фр.).


[Закрыть]. Среди них – трогательно до чертиков! – находятся такие, что пытаются обратиться ко мне по-французски. Ну я и даю им возможность побыть смешными. Особенно их не поощряю, но и не мешаю им. Я так скажу: если американцы изучают французский в школе и потом, приехав сюда в августе, пытаются на нем изъясняться, это их полное право. Всегда хорошо проверить, применимо ли не деле полученное образование. Что касается меня, то цена образованию, которое получил я, грош в базарный день. Мне довелось убедиться в этом, когда я искал работу, наблюдая мир и пытаясь найти счастье.

И это не вопрос ума. Я думаю – это мое личное мнение, – что дело не в том, насколько ты умственно развит. Если я и забросил учебу, то потому, что не видел в ней никакого толка. Занятия не значили для меня ровным счетом ничего, они были словно церковные статуи: с застывшим взглядом, запыленные, безразличные к отголоску моих застенчивых покашливаний. Книги были бессмысленными, черная доска – серой, моя голова – пустой, как бутыль кетчупа на прилавке, которую опорожнили за три дня. И дело не в том, что я терял способность думать: просто ее сменяла скука, она ширилась и занимала все свободное место, подобно нагретому в лабораторной пробирке газу. Я старался вложить всю душу, все силы, но без толку! Если бы не Жак с Артуром, я и вовсе бы на знал, куда себя деть.

Впервые в жизни папа позволил своим «кровососам» разъехаться в разные стороны: Артур – в семинарию Святой Терезы, Жак – во Францию, а я. Франсуа, останусь в Монреале. Понятное дело, не могли же мы все разом махнуть в Европу! Платил за это Альдерик, у папы и денег таких не было. И все же я бы с удовольствием съездил в компании Жака в эту самую Францию, поглядели бы ГШ вместе на Елисейские Поля!

Мои отметки ухудшались с каждым месяцем. При гаком темпе я вряд ли мог дотянуть и до третьей четверти. По воскресеньям я приходил домой, но весь день сидел один в своей комнате. Так же одинок я был на улице, в кафе и в кино. Тогда я впервые стал осознавать, что, живя друг для друга, мы тем не менее не научились дружить. Знакомые были, всякие там балаболки, задающие вопрос вроде: «Ну, как успехи в школе?» Однако все было не так, говорить было не о чем, и я тихо помалкивал, вернувшись домой из колледжа в семь часов вечера.

Жак считал своим долгом проявить обо мне бойскаутскую заботу. Раз в неделю он писал мне из Парижа письма, руководил моей жизнью, учебой, управлял моими мыслями. Он был против того, чтобы я бросил колледж. А я и не бросал. С тех давних времен, когда стало ясно, что он прав, что он – главный, ему играючи удавалось все, к чему он стремился. Его жизнь была партией в боулинг, как ряд из десяти кеглей, которые сбивают с закрытыми глазами. Ну а я, стоя с открытым взором. был чем-то вроде желоба, по которому катят шар в эти самые кегли. Я хранил все его письма и открытки, которые приходили нам домой из Берлина, Мадрида и с Лазурного берега. Я держал их в старой коробке из-под шоколадных конфет «Блэк Мэджик», у которой до сих пор мамин запах. Наверное, чтобы вам было ясней, мне надо переписать сюда его письмо. Жак-то владел стилем, он уже был писателем. Смотрю на число: сколько же воды с тех пор утекло!

Париж, 7 апреля 1958 г.

Дорогой кровосос номер три, ну, как ты там, помолился? Имей в виду, однако, что ты впустую тратишь время. Бога нет, это я прочел в книжке, которую купил на набережной Сены. Я тебе ее вышлю, сам увидишь. Ты, наверное, все еще забавляешься в компании старых иезуитов? Если тебе весело, то зря, поскольку все они – злые духи, которые делают все ради того, чтобы потом легче было съесть тебя, дитя мое. Два дня назад (ты, видимо, заметил, что я запоздал с ответом, хотя, как тебе известно, я человек обязательный), итак, два дня назад я собирался написать тебе, чтобы поздравить с Пасхой и нарисовать на полях белую и непорочную лилию – символ твоей прелестной души. Но в самую последнюю минуту, в последний момент, который, как ты можешь догадаться, и есть момент агонии, мне не хватило отваги, а вернее, времени. Итак, на чем я остановился? Ах да! Я собирался тебе написать и спустился для этого « кафе, потому что в последнее время в моей комнате ужасная сырость, словно это склеп с привидениями. Я устроился в плетеном кресле под электрической печкой (конечно же ярко-красного цвета), которая должна была заменить мне солнце. Я тебе и раньше писал, что в Париже оно задымлено уже в момент восхода и к тому же имеет цвет серой форели. Обрамленное радугой, оно светит в узких улочках квартала Сен-Мишель. Итак, я вынул мой блокнот (бумага «авиа», на которой пишут прощальные записки или кухонные рецепты, тонка, как луковая шелуха, впору зарыдать.'), и когда моя рука начала шарить по карманам плаща в поисках ватермановского пера (я имею в виду мою серо-голубую ручку марки «Ватерман»), вдруг вошла Она и села за соседним столиком, наискосок, и ее лицо отразилось в зеркале. Она заказала кофе (в Париже пьют эспрессо, который подают в игрушечных чашечках...). Она достала из сумочки, догадался что? Ручку и блокнот (бумага в нем, надо сказать, была похуже той, на которой пишу я, но это и понятно, даром что ли мы – канадцы и сильны бумагой и мельницами ?). Я думаю, что ты легко представишь, насколько меня поразили смехотворность и несообразие ситуации: мы оба пришли поодиночке, и к тому же, как бы сказать... оба что-то писали... Я захлопнул блокнот, который держал открытым еще минуту назад, и начал, конечно, с вопроса, нет ли у нее спичек, а потом спросил, не пишет ли она письмо своему жениху. «Нет, – ответила она мне, – я пишу маме в Алжир». – «Вы в Париже одна?» и т.д. и т.п. Я опускаю лишнее. Ее зовут Жанин, и добавлю только, что отныне мы вместе (ее существенное преимущество в том, что она живет в квартире), а я в ее обществе повышаю свою культуру. Я начинаю обтесываться, чего и тебе желаю, ведь в этом и состоит наша квебекская беда: для того чтобы обтесаться, без инструментария не обойтись. Старые чахоточные иезуиты не стоят Жанин, которая запросто могла бы обтесать то, что пухнет в твоих школьных бриджах. И вновь, Франсуа, я подхожу к твоей проблеме: в трех письмах подряд ты твердишь одно и то же: тебе надоела учеба, у тебя не получается, ты стал жертвой системы. То, что ты изучаешь, тебя не волнует, а то, что хочешь постичь, они не преподают. Могу ли я процитировать моего любимого поэта? Сам Рембо писал когда-то, ты представляешь себе, Рембо!

«Какой толк, – спрашиваю я себя, – учить греческий и латынь? Не знаю. В конце концов, в этом нужды никакой. Что мне с того, что я буду принят в высшем свете?

А зачем быть в нем принятым? Незачем, не так ли ? И все же принято считать, что ты лишь тогда человек с положением, когда тебя принимают в обществе. Но мне положение не нужно: я хочу быть рантье. Однако зачем, если хочешь занять общественное место, обязательно учить латынь? Никто на ней не говорит. Иногда в газетах мне встречаются латинские слова, но, слава Богу, я не хочу быть журналистом.

Зачем учить историю и географию? Конечно, необходимо знать, что Париж находится во Франции, но никто же не спрашивает, на какой именно широте. История: изучать жизнь Шинальдона, Накополасара, Дария, Кира и Александра и других им подобных выдающихся личностей по их дьявольским именам – пытка. Что мне с того, что Александр был знаменит! Какой толк?.. Откуда мы знаем, существовали ли римляне? Может быть, их латынь – некий искусственный язык; и все же, даже если они и существовали, пусть дадут мне возможность быть рантье, а язык оставят себе. Что я такого им сделал, чтобы подвергать меня пытке?

Перейдем к греческому. На этом дурацком языке не говорит никто, ровным счетом никто на свете!.. О, черт подери, прости Господи, я буду рантье, нет ничего хорошего в том, чтобы протирать штаны на школьной скамье, пропади оно все пропадом!»

И это писал Рембо!

Видишь, Франсуа, в какой замечательной компании ты оказался/ Я прекрасно понимаю, что ты ощущаешь. Мы все так или иначе переживали то же самое, и у нас в свое время воротило душу, но если ты сейчас отпустишь вожжи, то собьешься с пути, не поступишь в университет и не сможешь стать – какая там у тебя была последняя «идея фикс» ? Обнаружить связь между обезьяной и женщиной? Как эта профессия называется? Антрополог, да? Возможно, это звучит занудно, но это так.

Я думаю, что самым простым было бы продолжать, не сдаваться, а чтобы ты не закисал от скуки (скоротать время), я вышлю тебе замечательные книги, о существовании которых ты и не подозреваешь. И вечером ты забудешь глупую казуистику. Пойми, Франсуа: держись, читай, пой, кричи, но вытяни, черт побери! Это так для тебя важно. Несмотря на твой музыкальный дар (ах-ах!!), тебя все же не влечет певческая карьера отца? Если ты сейчас бросишь колледж, ничего хорошего тебя не ждет. Ладно. От моих слов начинает отдавать проповедью, а тебе известно, что я не поклонник этого литературного жанра. Знай, однако, что если сегодня мне хорошо (с Жанин) в парижском отеле, то потому, что мне – да, да, – хватило духа доучиться у тех же самых кюре. Наступит день, и ты тоже заставишь их расплатиться за наглость и показное превосходство, когда начнешь получать свой процент плоти на берегах Сены или речонки Темзы.

Вот так. Надеюсь, ты меня извинишь. Это письмо длиннее других и, возможно, более скучное, чем предыдущие. Но однажды ты поймешь: именно оно и было самым важным. Мы с Жанин, которая тебя обнимает, шлем тебе весенние пожелания во имя нашего Господа Иисуса Христа.

Жак

Р. S. Если тебя интересуют книжки, напиши мне на открытке «да», и я тут же их вышлю.

Может быть, это действительно самое важное письмо, кто знает? Но его Рембо в итоге стал коммерсантом, как, впрочем, и я. Славная у меня компания! Мне нужно было бы прислушаться к словам Жака, начать вкалывать, но надо всем витала чертова, проклятая судьба, и она решила в своей тупой головушке: Галарно никогда не станет этнографом, географом, антропологом или китаеведом, а если захочет отправиться в путешествие, то почитает журнал «Нэшнл джиогрэфик».

К тому же стояла поздняя весна, грянувшая неожиданно, как боль в пояснице, и оттепель, которую мне не забыть. После долгой снежной зимы посветившее два дня солнце подарило нам Венецию с ее каналами, стоками, лагунами и водами. Подвалы превратились в ванные, катки – в бассейны.

В воскресенье – пока я сидел дома – ликующий, словно малое дитя, папа умчался на озеро испытывать среди льдов свой «Вагнер III». Ему нужно было проверить, как корма перенесла зимние холода. Высохшее под холстиной дерево еще не разбухло, и одной рукой он опорожнял содержимое лодки, а другой крутил руль. За двести шагов до берега лодка вдруг пошла ко дну, подобно тому, как в кино тонет трехмачтовое судно. Кораблекрушение произошло со скоростью таблетки аспирина, растворившейся в стакане воды. Папины друзья вытащили его живым с помощью старого плота, державшегося на бочках из-под масла. Папа был бледным, посиневшим от холода, он извивался как угорь и орал во все горло. Его напоили горячим джином и натерли горчицей, затем укрыли пледами из конской шерсти. Папа не трезвел целых десять дней, а затем у него началось воспаление легких.

Больше живым я его не видел. Я лишь помню его вздымавшуюся вверх сильно обветренную, с потрескавшейся кожей руку. По ней будто шли мурашки. Когда его доставали из воды, у меня не было возможности с ним поговорить: на берегу вокруг него столпилось много народа, как будто мухи слетелись на мед. Бедный папа! Он мог бы прожить по меньшей мере еще сорок лет, будь проклята та весна! Иногда мне хочется остановить смену времен года, сти. Затормозить, подпереть колесо деревяшкой, взорвать их привычный ход. Счастье, которое переживал папа, обустраивая свою лодку, было сродни ликованию гомосексуалиста, заключенного в мужскую тюремную камеру. Папин корабль и был им самим. На самом деле один не мог выжить без другого.

Я бросил колледж в среду, накануне папиных похорон. Артур встречал меня на вокзале, мы оба заплакали. А Жак был даже не в курсе, с ним невозможно было связаться, он находился где-то в Испании. По дорогое домой Артур не проронил ни слова. Мы заперлись в спальне. Мама распорядилась выставить тело в красной гостиной, где приторный аромат цветов смешивался с более тонким запахом шоколада. Она предпочла наш лом залу ритуальных услуг: дома-то ей не нужно было специально одеваться. Она не пошла в церковь. Нас туда привел Альдерик. Ведь папа был его сыном, единственным сыном, которого Альдерик не мог бросить.

Когда я вошел в церковь и встал за гробом, на щеках у меня был пушок. А после отпевания у меня уже росли усы. И я навсегда завязал с колледжем, сил больше не было, все, я поставил на нем крест, и никаким учебникам меня уже было не пронять. И дело тут не в умственных способностях – просто мне хотелось движения, прикосновения к вещам и общения с людьми.

Ладно. Довольно сюсюкать и выводить череду слезоточивых слов шариковой ручкой «North-rite» [5]5
  Американская марка шариковых ручек.


[Закрыть]. Твердый шарик, нежные слова. Сти! Бред какой-то.

К

Армия из картонных спичек? Торсы восковой белизны, зимняя униформа, синие головки, высокие головки в красном футляре: Thank you, спасибо, Come again, до свидания, Close Cover Before Shrinking, опустите головку, прежде чем чиркнуть. – Мне три дюжины. – Это коробки по двадцать пять? – Прошу напечатать на них мое имя золотыми буквами, а еще лучше – внутри, таким образом моя фамилия окажется в сотнях карманов твидовых, в клеточку, кожаных и кашемировых пиджаков – от Монреаля и Нью-Йорка вплоть до Иллинойса. Еще вчера я продал спички одному сборщику мусора, на грузовике которого красовался оранжевый номер из тех краев, это была почти что вывеска, на которой было больше букв, чем цифр (я уже и не помню каких). Бардак. Дырявая моя голова.

–Надо есть рыбу.

–А какая польза? В смысле, что это дает?

–Или принимать фосфор.

–Он у меня – на стрелках часов.

–Так, мне пора.

–Можно я прочту вам стихотворение?

–В следующий раз, я спешу.

–Значит, я прочту его чайкам.

–А что они тут делают?

–Они слетаются с реки на хлеб и отбросы. В полете они красивы, как бумажные самолетики, но на земле видно, что они – хищные, дерутся из-за ошметка колбасы, стараясь ухватить его своими желтыми клювами.

–Я вернусь в следующий четверг.

–Они развлекают детей, и от этого торговля лучше идет, так что я не жалуюсь. Пока!

Вообще, я не большой любитель чаек. Больше всего мне нравятся голубые сороки. Я еще к ним вернусь, когда у меня будет время, если сумею разобраться в своих бумагах, записях, фотографиях, квитанциях, счетах, черновиках, мыслях, словах, стихах. Они как груда песка: высыхают и постепенно осыпаются на солнце и ветру. Сегодня третий день августа, и жарит так, словно включили монастырское отопление. На темном асфальте шоссе возникают миражи – деревья, цветы, машины, тюки, дети, кипящий лук. И только на краю поля, под сенью гигантского вяза, спит на четырех ногах, как на четырех кольях, наша лошадь Мартир: у Мартира, должно быть, полные ноздри мух и с боков стекает пот. Я не устаю вытирать ладони о фартук и понимаю, что без холодного пива мне ничего не написать. Скотская страна! То жар, то хлад, середины нет, ей-богу. Плевать мне на Жака Картье [6]6
  Жак Картье (1491-1557), французский мореплаватель, открывший «Дорогу Святого Лаврентия», исходный пункт возникновения Французской Канады, национальный герой Квебека.


[Закрыть]. Как бы я хотел увидеть Джонсона [7]7
  Даниэль Джонсон (1915-1968), политический деятель, премьер-министр Квебека в 1966—1968 гг.


[Закрыть]или Лесажа [8]8
  Жан Лесаж (1912-1980), видный политический деятель, премьер-министр Квебека в 1960-1966 гг.


[Закрыть]посаженными на кол, но все, чего они заслуживают, в смысле, жить здесь – полный маразм! Я бы приказал их посадить на египетский крест [9]9
  .Крест, имеющий закругленные края.


[Закрыть], да и то только потому, что по натуре я не злой. Но бывают дни, когда у меня кровь приливает к лицу, подобно ударяющей в нос горчице: мы слишком сильно любили, слишком много прощали, но так жить нельзя, а уж тем более писать книгу.

Идея написать книгу не пришла мне сама собой. Я не из тех, кого ранним утром посещает Святой дух, чтобы объявить: ваша жена беременна. И вовсе не от соседа, и не надо вам также кивать на какого-то там Анри, будьте добродетельным, Иосиф, это семя Божье, которое проторило себе путь. Но сие – явно не мой случай, я иду по жизни, словно мне дали пинка под зад в армейском строю, или как депутат, которого все время надо о чем-то упрашивать... Конечно, я жертва обязательного образования, и это, вероятно, что-то да значит в моей биографии. Невежде не о чем беспокоиться. Но если вы грамотный, вам неймется во всем разобраться, потому что образование побуждает желание понять, рождает мечты, хочется строить планы. Начитанный человек обычно мучается и испытывает беспокойство. Проклятье да и только! Обязательное образование придумали буржуа, то есть богатые, которые в одиночку портили себе жизнь вопросами, так и не находя на них ответов. Остальные, среди которых менее ста лет назад был бы и я, – могли невинным и чудесным образом наслаждаться жизнью. Богатые решили: обяжем бедных читать, писать, считать, говорить по-латыни, узнать, что значат косинус и синус, что такое полуостров, зачем нужен магний, развивается ли вширь наша планета и является ли Наша Солнечная система одной из самых мелких в космосе, где находится ад, кто такие пять великих рас и что вы сделали с чертовыми дикарями краснокожими и как индустриализация пришла в Калифорнию? Возьмите в руки линейку: если два человека выехали из точки «b» на сером автомобиле, который мы назовем «x», со скоростью «у», то значит ли это, что колыбель западной цивилизации рождалась под азиатские песни? Поскольку атом делится на протоны и нейтроны, а последние И еще дальше, что произойдет, если два голубоглазых кролика и десять крольчих с рецессивными признаками будут иметь длинный ворс? Образованные люди знали, что делали: распределим между собой тяжесть общего бремени – но стоп! Это отнюдь не значит, что нужно делиться деньгами. Идея написать книгу не пришла мне сама по себе, ее не доставили с нарочным и она не явилась но почте.

Должно быть, во мне давно зрела эта потребность, мне нужно было выговориться, слишком многое меня переполняло, но я все не решался. Да, да именно так. Конечно, я слышал разговоры о шофере такси, который опубликовал что-то вроде романа, в котором он описывал свои приключения в машине: как он принимал роды на заднем сиденье своего парижского «шевроле», в результате чего на свет появился здоровый карапуз весом семь фунтов одиннадцать унций, или как он спас от самоубийства пьяненького безработного, перепутав дверь одним дождливым утром, а кроме того, он пересказывал подробности личной жизни своих клиентов, которые те считали нужным сообщить, пока его такси стояло в пробке. Должно быть, остановившийся автомобиль располагает к исповеди.