Текст книги "Без пяти минут взрослые"

Автор книги: Зента Эргле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Zenta Ērgle
BEZ PITCĀM MINŪTĒM PIEAGUŠI
Stāsts
Riga «Liesma» 1983
Зента Эргле
Без пяти минут взрослые
Повесть
Авторизованный перевод с латышского Людмилы Эргле
Художник Эдгарс Озолиньш

Глава первая
Выбор

Закрыта тяжелая школьная дверь. Выпускной бал кончился. Восьмому «б» жаль было расставаться. Болезнь учителя, события в жизни Байбы, подготовка к экзаменам – все, пережитое вместе, сдружило их.

– Клянемся здесь, у школы, что первого сентября вновь встретимся все в девятом «б»! – воскликнул Петерис.

– Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся!

Никто не заметил, что Клав, Даце и Янис, по прозвищу Профессор, промолчали.

– Внимание! Внимание! Сейчас решится судьба человека, – в руках Дауманта блеснула монета. – Если орёл, я с вами, если решка…

– Что тогда?..

– Секрет…

– В художественное училище! Думает, не знаем.

Монета легла кверху решкой.

– Не валяй дурака, старик! Не средние века, чтобы гаданием будущее предсказывать, – Имант ткнул друга в бок.

– Пошли в больницу, к Рейнису Карловичу.

* * *

Учитель Рейнис Карлович Кадикис открыл глаза. Каждый вдох отдавался в груди тупой болью. Где он? Белый потолок. В открытой окне ветер играет лёгкой занавеской. Громко чирикают воробьи.

У кровати, положив голову на тумбочку, дремлет какая-то женщина. Милда? Школьная медсестра? Почему она здесь? Постепенно в сознании прояснялось: второй инфаркт, больница, операция… Сколько же он пробыл в беспамятстве: день, два или больше?

Как чёрные тучи, нахлынули мрачные мысли. Врач запретил ему работать в школе. Да он и сам понимает: если учитель не может идти в ногу с учениками, то…

Но как дальше жить без детей, без их любознательных глаз, без той особой школьной атмосферы, которая не даёт стареть учителю? Школа – его дом, его семья.

Один в четырёх стенах своей комнаты, день за днём, год за годом! Жизнь для него имеет смысл лишь тогда, когда он чувствует себя необходимым, нужным своим воспитанникам.

По улице грохотали грузовики, проносились троллейбусы. Город просыпался для нового рабочего дня. Только ему спешить больше некуда.

В окне показалось лукавое лицо Клава. На пол посыпались розы, гвоздики, ветки сирени, пионы.

– Глупый! По водосточной трубе! Сейчас же слезай! Слышишь? Разобьёшься!

Больному казалось, что он кричит, но Клав едва услышал учителя. Рейнис Карлович попытался встать.

– Лежи спокойно, – приказала медсестра Милда. – Сам знаешь, тебе нельзя волноваться.

Она подошла к окну.

– Ско-ро-го вы-здо-ро-вле-ни-я, – хором скандировал восьмой «б».

– Прямо с выпускного бала к тебе, Рейнис. А ты ворчишь, что никому не нужен, – Милда украдкой смахнула слезу. – Девочки в белых платьях, мальчики в темных костюмах, все нарядные, как на свадьбе.

– Ишь, раскричались, – заругался невесть откуда взявшийся усатый старик. – Больные спят ещё! А ну, марш отсюда!

* * *

– Пойдём, я провожу тебя. – Даумант взял Байбу под руку. Они молча свернули на дорожку, по которой так часто бродили в школьные времена.

– Тили-тили тесто, жених и невеста… – насмешливо крикнул им вслед Имант.

– А тебе завидно? Идём, Даце, нам по пути, – предложил Петерис.

По каналу проплыла пара лебедей. В лучах солнца сверкали радугой брызги фонтана.

– Соловей! Слышишь? – Байба остановилась.

В самом центре города, в цветущем кусте сирени, раздавались свист, щелканье и трели соловья.

«Я её не увижу ни завтра, ни послезавтра…» – с грустью подумал Даумант.

«Мне будет не хватать Дауманта, – удивившись сама себе, мысленно призналась Байба. – С ним легко, говоришь всё, что думаешь».

– Не вздумай лениться, – вслух поучала Байба. – В художественном огромный конкурс. Рисуй каждый день. И грамматику повторяй. Хочешь, я буду помогать?

– Исполню всё, что прикажет моя королева.

Даумант церемонно опустился на одно колено и склонил голову. В нём всё ликовало от радости, что они будут встречаться и в каникулы.

– Не паясничай, я серьёзно.

– Я тоже.

У дома, где Байба родилась и выросла, оба остановились. Окна в комнатах родителей и Роландика были открыты. Все ещё спали. Девушка остановилась на минуту и, вздохнув, пошла дальше.

Семья Ирбе жила в доме, который в начале века был одним из самых роскошных в городе. У дверей стояли на страже два каменных льва с невидящим взглядом и оббитыми мордами. Кариатиды держали на согнутых спинах застеклённую веранду. Балкон над ней утопал в цветах, и матушка Ирбе как раз поливала их.

– Поднимайся деточка, мы тебя заждались уже, – позвала она Байбу.

«Вот и достигнута первая вершина в моей жизни, – размышляла Байба, бережно укладывая на стул рядом с кроватью белое выпускное платье. – А что дальше?»

* * *

– Девочке к осени надо бы новые туфли, а я едва концы с концами свожу. Что делать?

– Может, в каком-нибудь клубе нужен концертмейстер. Сейчас, что ни день, то ансамбль появляется. Как грибы после дождя.

– С твоим-то сердцем! Нет уж. Лучше я свяжу несколько кофт и сдам в «Дайльрадс».

– Ты в своём уме, мать? С твоими-то глазами… Давай продадим какую-нибудь картину. За этого Розенталя можно получить порядочную сумму. Всё равно в могилу с собой не возьмём.

– Сам мастер подарил её моей матери, – вздохнула старушка. – Человек дороже воспоминаний.

Байба затаилась в большом мягком кресле. Только крупные листья пальмы отделяли её от стариков.

– Может быть Пурвита, «Цветущие яблони»?

– Её мы купили на десятый день после свадьбы, помнишь?

– А ты уверен, что Байба станет хорошей певицей?

– Настоящая певица, как Милда Брехман-Штенгеле – редкое явление. Сильный голос, широкий диапазон. Помнишь Вагнера? Она – Элизабет, я – Тангейзер. Вот и она умерла. Нет, Байба не для оперной сцены. Разве что для эстрады. Там микрофон, разные усилители. У Байбы приятное лирическое сопрано. Если серьёзно поработать… И не мешало бы избавиться от робости. Таких, как она, много, – вздохнул старый Ирбе.

– Байба для меня, как дочь, – призналась матушка Ирбе.

– И для меня тоже. Ты здесь, детка? – встревожился старик. – Мы думали, что тебя нет дома.

– Я вздремнула, – Байба притворилась только что проснувшейся.

– Пойдем на кухню, мать. Пора кофе варить.

Байба осталась в комнате одна. Послеполуденное солнце освещало пальмовые листья, цветущие фиолетовые бегонии, розовые петунии и старомодные красные фуксии. Славная старушка разговаривала с цветами, как с живыми, трогательно о них заботилась.

– Всё живое любит музыку. И растения тоже. Они так пышно цветут потому, что у нас каждый день звучат песни. Я читала, что они чувствуют, какое у людей настроение, хорошее или плохое, – рассуждала матушка Ирбе.

Как будто ничего не изменилось: всё также со стен смотрели на девушку картины старых мастеров. По-прежнему в углу комнаты старинные часы отсчитывали секунды. Но Байбе казалось, что всё рухнуло: её будущее, её мечты.

Подхватив в прихожей пустую корзину для белья, Байба взбежала на чердак. Жалобно звякнули пружины старого, с незапамятных времён брошенного здесь дивана. Байба дала волю слезам: «Не выйдет из меня ни Эдит Пиаф, ни Мирей Матье. Всё пропало».

В оконном проёме тихо ворковали голуби. Длинные, старомодные ночные рубашки матушки Ирбе, белые льняные простыни и наволочки казались на сквозняке живыми существами.

«А если Зигмунд Донатович ошибается? – блеснул крошечный луч надежды. – Тагил уверял, что я… Нет, нечего себя обманывать. Ясно, не нашел солистки получше, вот и рассыпался в комплиментах. Но оставить музыку? Это удивительное царство? Оставить такого милого, близкого сердцу Дарзиня?!. Шуберта?.. Грига… Бросить песни, которые доставляют столько радости?! Надо что-то придумать. Славные старики готовы продать ради меня любимые картины. Этого нельзя допустить! Надо вернуться к матери и отчиму. Но не хочется, ой, как не хочется!»

– Разве мы тебя чем-нибудь обидели? – спросила со слезами в голосе матушка Ирбе, узнав о решении девушки.

– Мне у вас было так хорошо, как нигде, но мать одна не справляется с хозяйством и Роландом.

Это была чистая правда. Когда жена работала во вторую смену, Найковскому самому приходилось ходить в детский сад за сыном. Комнаты оставались неприбранными, на кухне скапливались горы грязной посуды.

– Дом, как свинарник, – ворчал Найковский.

– У меня не сто рук. Возьми и хоть раз прибери сам, – рассердилась однажды мать Байбы. Найковский с удивлением посмотрел на жену. Такое он слышал впервые.

– Другие мужья ходят за хлебом, за продуктами, – не могла успокоиться жена.

– На это ты не надейся. Бабьи дела не для меня.

Семье Найковских очень не хватало трудолюбивых рук Байбы.

– Байба дома! Байба вернулась! – радостно сообщил отцу Роланд. – Она больше не уйдёт.

Найковский остановился в изумлении. Вместо бледного существа, дрожащего от одного строгого взгляда, перед ним стояла красивая девушка. Большие глаза её с достоинством смотрели прямо на него.

– Ну, хватит сердиться. Я тогда немного погорячился, – смущенно оправдывался Найковский.

Мать принесла торт. Возвращение дочери отметили как небольшой семейный праздник. Найковский в прекрасном настроении шутил с женой и детьми.

– В воскресенье приглашаю всех в Сигулду.

– Велика радость толкаться с маленьким ребенком в переполненном поезде, – мать была не в восторге от предложения мужа.

– Не будем толкаться.

– Как же мы туда попадём? Пешком, что ли?

– Это моя забота, – таинственно произнёс Найковский. – А вы приготовьте что-нибудь съестное с собой.

– Где папа? – спросил, проснувшись воскресным утром, Роланд.

Мать недовольно повела плечами. Обычно по выходным дням муж любил поваляться в постели и полистать газеты, а на сей раз улизнул тайком куда-то.

– Когда поедем в Сигулду? – не умолкал мальчик. – Папа обещал.

– Это ты у него спроси!

– Прошу, карета подана, – возвестил появившийся в дверях Найковский.

– Где же она, твоя карета? – мать не могла скрыть раздражения.

– Посмотрите в окно.

На другой стороне улицы стояла оранжевая автомашина.

– Лада. Экспортный вариант. – Лицо Найковского сияло, как у мальчишки, впервые получившего в подарок настоящий футбольный мяч.

– Мужчины как маленькие дети, – рассуждала мать Байбы, усаживаясь сзади на мягком сидении. – Было бы где время убить: одни на рыбалке, другие на футболе, многие с автомашиной возятся. Ну и пусть: глядишь, и семье польза.

Байба тоже думала о новой автомашине. Сколько тайных слёз пролито из-за неё! Годами Найковский считал каждую копейку, устраивал скандал, если мать иногда покупала для детей лакомства. Байба вспомнила своё заштопанное школьное платье, из которого она давно выросла, и старые стоптанные туфли. Нет, ей новая покупка не доставила никакой радости.

Зато маленький Роланд был в восторге.

– Для чего нужна эта педаль? Что будет, если я её нажму? Машина остановится, да? Дай мне подержать руль. Я умею.

Эта возня сына мешала Найковскому, у которого умение водить машину было в основном теоретическим. Но ему не хотелось огорчать ребёнка.

– Следи за светофором. Когда красный свет, скажи, – отвлёк он внимание мальчика.

– Я знаю, тогда нам надо остановиться, чтобы пешеходы перешли через улицу, – похвастался малыш. – Нас в садике учили. Стоп! Красный свет! Раз, два, три… семнадцать, – Роланд считал пешеходов, – желтый, зелёный. Поехали.

За городом Найковский увеличил скорость.

– Вот так! – ликовал Роланд, когда они обгоняли какую-нибудь машину. – Чего тащится, как черепаха.

– Роланд! – окликнула мать.

– Папа, эта педаль, чтобы прибавить скорость?

– Нет, она, чтобы тормозить.

– Не мешай отцу, а то съедет с дороги, – одёрнула мать сына. – Смотри, сейчас будет ущелье Лорупе.

– У-ух, как глубоко! От деревьев одни верхушки торчат.

Машину оставили на стоянке рядом с пещерой Гутмана.

В толпе туристов они излазили Чёртову пещеру, карабкались по склонам гор. Мать с непривычки запыхалась, а Байба с Роландом были неутомимы.

В Турайде возле огромной липы с раздвоенным стволом находится могила легендарной Турайдской Розы. Один ствол липы засох, а другой вовсю зеленеет.

К могиле подъехала украшенная лентами свадебная машина. Невеста, в белом платье и с фатой до земли, положила на могилу свой букет.

– Какие глупости! – громко сказал какой-то мужчина. – Сейчас другие времена и другие обычаи. Ещё неизвестно, жила ли эта Роза когда-нибудь.

– Известно, – запротестовал жених. – Я читал в газете.

Байба вообразила себя на месте Розы. А смогла бы она пойти на смерть ради своей любви к Тагилу? Что за глупые фантазии! Тагил давно уже забыл её.

* * *

В витринах Рижского Дома Моделей господствовала новая мода: узкие брюки и юбки, платья, костюмы, пальто с расширенными плечами. Байба в выцветшем ситцевом платьишке с полной авоськой в руках разглядывала выставленные модели, мысленно примеряя их на себя.

– Дешево, удобно, элегантно, не так ли? – произнес знакомый голосок.

Это была одноклассница Даце Эргле.

– Как хорошо, что я тебя встретила, – щебетала она. – Разрываюсь на части. До обеда работаю здесь, у мамы в цехе, а после обеда помогаю бабушке. Ты же знаешь, как нас много. Пока всё купишь, приготовишь – столько возни! Ты встречаешься с кем-нибудь из класса?

– Только с Даумантом, – покраснев, ответила Байба. – Мы с ним занимаемся латышским. Сама знаешь, какой он лентяй. О школе Розенталя нечего и думать. Там в девятом классе осталось два места, и на них есть желающие. И в прикладном училище каждый год страшный конкурс. Послушай, сшить такой сарафан очень трудно? – вдруг переменила она тему разговора.

– Чтоб заказать, дикая очередь. Ты хочешь себе, да? Доставай ткань, смастерим, – предложила Даце.

– Я умею строчить только по прямой.

– Ничего, я научу.

Могла ли знать Байба, что эта случайная встреча определит её будущую жизнь?

* * *

Мать Даце внимательно следила за работой девушек, но не вмешивалась. Пусть сами справляются. Даце сначала сделала выкройку из бумаги, по ней раскроила ткань, сметала, и Байба примерила.

– Ну как, всё в порядке? – обратилась Даце к матери.

– Каждый человек самобытен, – подкалывая тут и там, говорила мать. – И в одежде, особенно у женщин, должно быть что-то своё, особенное: какая-то деталь, платочек, украшение. Ты, Байба, вышей на кармашке монограмму, и твоё платье не спутаешь ни с каким другим.

– Боковые швы прострочи сама, – приказала Даце.

– А если не получится?

– Распорешь и прострочишь снова.

Волнуясь, Байба села за швейную машину.

– Для первого раза отлично, – похвалила Даце. – У тебя есть хватка.

Байба радостно улыбнулась.

– Мне очень нравится шить, – призналась Даце. – Я поступаю в ПТУ швейников, а потом буду работать вместе с мамой.

– Да ты что?! В профтех идут те, кого в школе не держат, кто учится плохо, ну, всякие непутёвые.

– Кто тебе внушил такую чушь? Да у швейников конкурс больше, чем в медицинском училище.

Какое-то время обе молча усердно работали.

– А если ты вдруг почувствуешь, что шитьё не твое призвание?

– Дурочка, после ПТУ можно поступить в любой институт.

* * *

Целый месяц Байба мучилась сомнениями, думала, что делать: продолжать учёбу в школе или идти в ПТУ. Не было покоя ни днём, ни ночью. Не хотелось ни есть, ни спать. Всё валилось из рук.

– Что с тобой? – встревожилась мать. – Уж не заболела ли?

– Смотри, жена, как бы нам не стать преждевременно дедом и бабкой, – ухмыльнулся отчим, подозрительно взглянув на Байбу. Байба выскочила из комнаты.

* * *

Рейнис Кадикис с трудом привыкал к новой жизни. Она началась с бесчисленных запретов врачей: не курить, не волноваться, ничем не утруждать себя…

Пенсионер. Списали, как старую ненужную мебель. На книжной полке рядом с диваном тридцать две папки, своя на каждого воспитанника, начиная с пятого класса. Последний выпуск. Больше не будет. Школьный звонок никогда больше не позовёт его на урок. Остался лишь один звонок – к вечному покою.

Учитель в одиночестве терзал себя мрачными мыслями. Его воспитанники, счастливые от того, что избавились, наконец, от учёбы, разлетелись, кто куда.

Иногда на минуту забегала к нему учительница английского языка Марджория Шип. Пощебетав и оставив после себя аромат дорогих французских духов, исчезала, простучав своими «шпильками».

– Англичанка была, – каждый раз, потянув в себя воздух, безошибочно констатировала медсестра Милда. – Говорят, поедет в Англию, диссертацию пишет.

Вскоре после возвращения учителя из больницы его навестили Даумант с отцом.

– Принесли тебе работу. – Мартыньш Петерсон положил на стол толстый, знакомый учителю пакет. – Времени у тебя теперь предостаточно. Только не переусердствуй.

– А стоит ли?

– Стоит. Ради наших павших товарищей и тех, кто остался жить.

– Многое уже запамятовалось, – сомневался учитель.

– Соберемся и всё вспомним.

Погрузившись в работу, Рейнис Карлович не сразу услышал тихий стук в дверь.

– Ты, Байба? Вот и прекрасно! – обрадовался он. – Присаживайся, вон стул. Хочешь чаю?

– Спасибо. Не хочется.

Вазочка с конфетами в руке учителя чуть дрожала, но глаза смотрели молодо, веселее, чем до операции.

– Я хотела… Мне… – заикаясь начала Байба. – Вам не нужно помочь что-нибудь?

Учитель увидел в глазах Байбы смятение и растерянность.

– Спасибо, детка. Тётя Милда каждый день меня навещает. Не знаю, как бы я без неё справлялся.

– Ну, тогда… – Байба встала. – Я пойду.

– Никуда я тебя не пущу. Ну-ка выкладывай, что у тебя? Отчим обижает?

– Нет, – покачала головой Байба. – Я не знаю, как мне быть.

Она выложила учителю все свои сомнения. Стало легче.

– Как вы скажете, так и будет.

Рейнис Карлович долго молчал. Что он должен был сказать? Да и имеет ли он право вмешиваться в судьбу этой пятнадцатилетней девушки? Училище даст ей не только среднее образование, но и самостоятельность, независимость от отчима. А если профессия швеи ей не понравится? Страшно всю жизнь заниматься делом, которое не по душе. К тому же в школе будет больше времени для занятия музыкой и пением, а она их так любит!

– Профтехучилище, о котором ты говоришь, одно из лучших, – Рейнис Карлович продолжил вслух. – Ты ничего не теряешь. Настоящий талант всегда проложит себе дорогу, нужны только настойчивость и сильная воля. Я знаю – ты надеешься, что я тебе скажу, как поступить, но у меня нет такого права. Мы вместе можем взвесить все «за» и «против», но выбор придётся сделать тебе самой. Мне в молодости приходилось днём работать, а вечерами и по ночам учиться. Не было другого выхода. Но теперь иные времена.

– Спасибо вам. Я пойду.

– Подумай хорошо, не торопись. А если потребуется моя помощь, приходи, не стесняйся.

Дома, надев старый халат, Байба взялась за уборку комнаты. Она приняла решение. Ей стало радостно и легко, как будто гора с плеч свалилась. Громко напевая, девушка вытирала пыль с ненавистной ей «антикварной» мебели отчима, мыла пол.

У дверей раздался звонок.

– Зигмунд Донатович! – заволновалась Байба. – Что-нибудь случилось? Проходите в комнату.

Старый оперный певец молча сел, достал белоснежный носовой платок и вытер вспотевшее лицо.

– Случилось. Одна одарённая девушка бросила пение и забыла двух старых людей, которые её полюбили. Жена каждый день тебя вспоминает: «Почему наша Байба не приходит, не заболела ли?» Иду мимо и вдруг слышу – знакомый голос. Вся улица звучит. Вот и решил тебя навестить.

Байбе стало стыдно, что за своими заботами она совсем забыла про стариков. Но как сказать, что с пением покончено раз и навсегда?

– Я поступаю в училище, буду учиться шить платья и пальто. Для пения больше не останется времени, – залпом выпалила она.

– Не делай этого, – встревожился старый Ирбе. – Правда, вряд ли когда-нибудь ты будешь петь, как, скажем, Жермена Гейне-Вагнере, но в жизни случается всякое. Музыка обогащает душу человека, раскрывает перед ним такой громадный мир. Вспомни лицо певца или музыканта, когда он, забыв обо всем, целиком отдаётся музыке. Какая гамма переживаний! Однажды в молодости мне посчастливилось увидеть, как великий пианист Рубинштейн исполнял «Апассионату» Бетховена. Его пальцы, лицо, всё тело радовались, грустили, страдали. Последние аккорды – ив переполненном зале надолго застыла тишина.

Девушке до слёз стало жаль себя. Не плакать, только бы не заплакать!

– Я знаю, я всё понимаю, – Байба так сильно сжала пальцы, что они побелели.

– Ничего ты не знаешь. Ты лишь со стороны взглянула на волшебную страну музыки и даже не попыталась туда проникнуть.

– Зигмунд Донатович, можно я буду приходить к вам по воскресеньям?

– Конечно, детка. Ты всегда будешь для нас желанной гостьей и любимой ученицей.

* * *

Даце долго скрывала от своего одноклассника и лучшего друга Петериса решение поступить в училище. Тайну подруги выдала Байба, которую Петерис случайно встретил на улице. Он тотчас же кинулся к Даце.

Многочисленная семья Эрглисов ужинала. Посреди стола в большой миске аппетитно дымилась молодая картошка, в салате, обильно заправленном сметаной, блестели дольки огурцов и помидоров. Возле каждой тарелки стоял стакан молока.

– Петерис! – обрадовалась Даце. – В самый раз пришел. Садись с нами.

Возражения не помогли. Все потеснились. Рядом с Даце поставили табуретку. На тарелку положили картошку с салатом.

– Что случилось? – с тревогой спросила Даце друга, наблюдая, как нехотя он ест.

– Выйдем, поговорим.

– Кто сегодня дежурный? – Даце посмотрела на младших братьев.

– Мы, – отозвались Юрис и Марис, близнецы.

– Чтобы всё было в порядке: посуда вымыта, кухня прибрана. Приду – проверю.

Какое-то время оба молча шагали в сторону парка. Люди в надежде на вечернюю прохладу широко распахнули окна квартир, но с улицы несло накопившимся за день зноем, запахом асфальта и бензина.

Петерис шёл быстро, плотно сжав губы, глаза его недовольно сверкали за стёклами очков.

– Это правда, что ты уходишь из школы?

– Правда.

– Ты хоть чуточку соображаешь, что делаешь? С твоими-то способностями и в профтех! Ты же не дебилка!

– Это уже решено. И родители согласны.

– А как же я… как мы без тебя? Как убедить тебя, что ты не права? – Петерису было горько при мысли, что Даце не будет рядом с ним каждый день. – Восемь лет мы сидели за одной партой. Ничто не разрушило нашей дружбы: ни насмешки ребят, ни… Я так надеялся, что мы вместе кончим школу, поступим в институт и потом… – Петерис замолк, так и не сказав, что потом. – Как ты могла всё решить без меня?

В Кировском парке окрестные жители, выбравшись из пропитанных зноем помещений, наслаждались вечерним покоем. Медовый запах цветущих лип напоминал о деревенском раздолье, росистом луге, речной заводи с белыми кувшинками. Смеркалось. Улица Ленина светилась рекламными огнями.

На Бастионной горке Петерис взял Даце за руку. С минуту они смотрели на разноцветные струи фонтана в канале.

– Ты больше не сердишься?

– Как трудно мне любить того, кто от меня далек! – ответил Петерис словами Райниса.

– От твоего дома до моего 10 минут ходьбы. При желании всегда можно встретиться. Ты будешь читать мне свои новые стихи. По воскресеньям будем гулять вместе.

* * *

Даумант, узнав о решении Байбы, рассердился ещё больше, чем Петерис.

– Ты что, совсем рехнулась? Бросить музыку, пение и…

Но увидев полные слёз глаза подруги, он замолк: понял, почему Байба так решила. Даумант разозлился на себя за свою беспомощность. Будь он постарше, зашибал бы деньги. Тогда Байба не испытывала бы нужды и могла заниматься своей музыкой.

– Ещё же ничего неизвестно, – улыбнулась Байба. – Завтра в десять мы с Даце идём подавать документы. Возможно, нас и не примут.

– С таким-то свидетельством и характеристикой! Смешно.

На следующее утро Даумант с другой стороны улицы наблюдал за входом в училище. Стройная девушка с золотистыми косами танцующей походкой подошла к стеклянным дверям и, нисколько не раздумывая, открыла их. Две девицы в джинсах с минуту рассматривали металлическую вывеску с названием училища, потом, подталкивая друг друга, направились к входу. Полная девушка в пёстром платье и таком же платочке долго топталась у дверей, дважды проходила мимо, наконец, набравшись смелости, открыла дверь.

– Вот чёрт, одни девчонки, – чертыхнулся про себя Даумант. – Появится парень, пойду за ним.

– Сынок, присмотри за малышом, – попросила сгорбленная старушка. – Я забегу в магазин за картошкой.

Малыш уставился круглыми, как пуговицы, глазами на незнакомое лицо, потом громко заревел. Этого ещё не хватало! Увидит кто-нибудь из знакомых – засмеёт: чемпион по боксу подрабатывает няней. Вокруг столпились сочувствующие женщины.

– Для папаши как будто молод!

Даумант покраснел.

– Дай ему соску! Покачай коляску, что стоишь, как столб?! Ребёнок, наверное, мокрый. – Какая-то женщина сунула руку под одеяло. – Ну, так и есть.

Как быть? Ещё заставят перепеленать малыша прямо на улице, у всех на виду! К счастью, появилась старушка. Малыш умолк, как будто ему заткнули рот пробкой.

– Спасибо, сынок! – Старушка поставила полную сумку на решетку под коляской. – В магазине всё же подешевле, на рынке три шкуры дерут.

Даумант бросился через улицу.

– Где принимают документы?

Секретарша пересмотрела бумаги Дауманта.

– Придётся зайти к директору. Подождите минуточку в коридоре, я позову.

Девушки приходили и уходили. Почему их не вызывают к директору? Показался парень с тканью в руках и сантиметром вокруг шеи.

– Послушай, старик, будь человеком, скажи, что у вас за директриса? Мировая тётя, или?..

Парень насмешливо прищурил глаза.

– Новенький, да? На кофе вызывают, да? Наверно, отметки не очень, да?

Даумант молча кивнул.

– Плохо, сынок, плохо. Ради бога, только не заливай. У директрисы глаза, как лазеры.

– Даумант Петерсон! – приоткрыв дверь, позвала секретарша.

– Ну, всего! – кивнул парень.

– Садитесь. По латышскому – тройка, по русскому тоже, по физике – четыре, по рисованию – пять, это хорошо, по труду тоже отлично. Отметки у вас, прямо скажем не блестящие. Посмотрим характеристику.

Дауманта охватило тупое равнодушие. Он начал изучать дипломы на стенах.

– Почему вы выбрали именно это училище? – острый взгляд синих глаз пронзил Дауманта. Он даже под пыткой не признался бы, что сделал это из-за Байбы.

– Ребята говорили, что после окончания училища можно хорошо заработать.

– Значит, ради денег?

– Ну и что? Я же собираюсь не воровать, а честно зарабатывать, своими руками.

Директор помолчала.

«Не примет, сейчас даст от ворот поворот», – Даумант совсем сник.

– Есть профессии, которые оплачиваются куда лучше, и учиться надо только год. Зачем вам сейчас много денег, если не секрет?

– Затем, что отец пьёт, затем, что мать болеет и не может работать, затем, что сестра – мать-одиночка, и крыша дома вот-вот свалится на голову! – выкрикнул Даумант на одном дыхании.

– Успокойтесь! – в глазах директора появились добродушие и понимание. – Много ещё таких, кому жизнь подножку ставит. А мы можем принять только одного из четырех желающих. Через неделю приходи за ответом.

Даумант чувствовал себя, как после бани.

* * *

В вестибюле у списков принятых в училище толпа. Байба Балтыня, Даце Эргле…

– Как хорошо! Сядем рядом, ладно? И вообще будем держаться вместе.

Девушки взялись за руки.

Те, которых не приняли, не показывали виду, что расстроены.

– Ну и наплевать, вернусь в школу. Если б не мама, стала бы я сюда поступать. Мне это шитьё – как собаке пятая нога.

Низкорослая девушка украдкой смахнула слезу.

– Не хнычь, у тебя всё ещё впереди.

Это, без сомненья, был голос Дауманта. Байба обернулась.

– А ты что здесь делаешь?

– Можешь меня поздравить! Я первокурсник этого училища, – Даумант блеснул белозубой улыбкой.

– Не паясничай!

– Честное слово.

– Ну, знаешь! – Даумант никогда ещё не видел Байбу такой рассерженной. – Как тебе не стыдно?! У тебя же талант! Учительница рисования говорила…

– Не каждый, кто прилично рисует, становится художником.

Через некоторое время оба молча шагали по улице. Байба чуть не плакала. Будущее друга она представляла яснее, чем своё собственное: он должен стать известным художником. О нём будут писать в газетах: «Молодой многообещающий художник, наша надежда». Люди будут стоять в очереди, чтобы попасть на его выставки. Тогда Даумант наверняка забудет о ней. Нет, они всегда будут друзьями, будут делить вместе и радость, и горе.

– В прикладном я уже на композиции засыпался. Народу – тьма-тьмущая. Зимой многие ходили на подготовительные курсы при училище. Где мне тягаться с такими спецподготовленными?

Город утопал в летнем зное.

– Не дуйся, у меня и так настроение тысячу градусов ниже нуля. С мамой плохо, жалуется на боль в спине, а к врачу не идёт. Отец опять начал закладывать.

Байба слегка сжала ему руку.

Простила. Эх, жизнь-житуха! Как ты всё-таки прекрасна!

– Едем в Вецаки, искупаемся! – Едем!

Кажется, вся Рига, измученная жарой, искала спасения в воде. Море, словно заботливая мать, освежало, снимало усталость. Они купались, ныряли, брызгались, смеялись.

– Можно я расплету твою косу?

Байба положила голову на колени и ничего не ответила. Волосы огненным шёлком рассыпались по плечам и спине девушки. Дыхание Дауманта обжигало ей шею.

Дауманту хотелось кричать на весь мир «Я люблю тебя! Я люблю тебя!», но он только прошептал:

– Твои волосы пахнут лилиями.

Байба молчала. Ей было хорошо – так хорошо, как никогда в жизни. Вокруг раздавались смех, музыка из транзисторов, пронзительные крики чаек. Молодежь играла в волейбол, дети у кромки воды строили песочные замки. Даумант и Байба ничего не замечали, будто какая-то стена отгородила их от всего мира.

«Догадывается ли она о моих чувствах? – думал Даумант, глядя, как лёгкий ветерок играет волосами Байбы. – О чём она сейчас думает? Может, о Тагиле?»

– Идём купаться! – Даумант схватил Байбу за руку, и они помчались к воде.

Они опять купались и загорали. В киоске на пляже купили пирожки и мороженое. Байба кидала крошки чайкам. Птицы с криком на лету хватали их.

– Ой, спина обгорела.

– Пойдём против солнца. Я ещё никогда не была у устья Даугавы.

– Пошли.

И они рука об руку зашагали в сторону Мангальсалы. У небольшой мелководной речушки Даумант остановился.

– Здесь когда-то было устье Даугавы. В конце XVI века, в половодье, река пробила себе новое – теперешнее русло, а старое называют Вецдаугавой.

– Откуда ты это знашь?

– На берегу Вецдаугавы, на улице Айру, живёт мой дядя. У него есть моторная лодка. Хочешь, я когда-нибудь тебя покатаю? Я знаю место, где цветут колоссальные водяные лилии.

У устья Даугавы они остановились. На конце мола, выложенного валунами, мигнул маячок. На противоположном берегу ему ответил другой маяк – побольше. В морские ворота входил многоэтажный пассажирский теплоход. Звучала музыка.

Зачарованные, они долго смотрели, как солнце постепенно погружалось в море, расстилая до берега сверкающую дорожку.

– Ну, и влетит мне! – опомнилась Байба.