Текст книги "Я - Даго (Dagome Iudex - 1)"

Автор книги: Збигнев Ненацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

...Рассказывают, что скифы начали бой с амазонками, но после битвы, осмотрев трупы убитых, открыли, что амазонки – это женщины. Тогда они собрались на совет и решили не сражаться с женщинами, но послали к ним юношей, приблизительно в том же числе, сколько было и амазонок. Когда же те убедились, что юноши не питают к ним враждебных намерений, со временем поддались им и разбили совместный лагерь. Амазонки научились языку скифов, юношей послали к родителям их за имуществом, а потом совместно с ними отступили за реку Танаис и начали там жить. Но, хотя и жили они вместе, амазонки сохранили давние свои обычаи, выезжали верхом вместе с мужчинами на охоты, принимали участие в сражениях, и ни одна из них не могла выйти замуж, пока не убила хоть одного врага...

Рассказывают, что во времена царя Атеаса на скифов напали меды, и тогда все скифы, в том числе и мужья амазонок, выступили на битву с ними, оставляя амазонок дома, чтобы те защищали имение их от других враждебных народов. Двадцать и восемь лет воевали скифы, а когда возвратились они домой, навстречу им выступило многочисленное войско. Это савроматские амазонки за это время, не имея сил дождаться мужей, связались со своими невольниками и произвели на свет многочисленное потомство. Дети эти, узнав о своем происхождении, вышли на бой с возвращающимися с войны против медов скифами. И выбрали они себе землю, и выкопали широкий ров,что тянулся от Таврических Гор до самого Меотийского озера, а поскольку скифы пытались ворваться на их земли, вели с ними постоянные битвы... В конце скифы одолели амазонок, которые, уходя от преследующих их мужчин, направились на запад; на скифов же в это время напали аланы и кутагуры. На западе амазонки вступили в край глухих лесов, затем пришли они в поля и захватили солеварни в краю гопеланов. Но против них поднялись все склавинские народы, впоследствие – по Висуле – ударили готы и гепиды. Амазонки отступили в междуречье Нарвии и Буцка, выстроив там Город Женщин. Страну свою назвали они Амазонией, что потом превратилось в Мазовию. В стране этой, имея в подданных склавинский люд, женщины научились их языку, но сохранили свои обычаи не поддаваться мужчинам. Никому не удалось завоевать Города Женщин, который германцы назвали Квен. Таким образом савроматские женщины сохранили свои обычаи и богатства – золото эллинов, золото скифов и золото савроматов. И истинно то, что никакая савроматская женщина не может иметь мужчины, пока не убьет мужчины-врага. Ибо мужчина не может господствовать над женщиной, поскольку не способен он рожать детей и в силу сего недостатка обязан оставаться лишь слугой женщины и ее рабом...

Закончил свою песнь мужчина с голосом ребенка, забрал свои гусли и тихонько ушел. И тогда королева открыла уста в последний раз:

– Даго, ты получишь воз, наполненный золотом скифов, эллинов и савроматов. Уходи в свой мир и уже никогда не возвращайся сюда, поскольку ни один мужчина не имеет права уйти живым из Города Женщин. Сюда тебя привезли с завязанными глазами, так что будем считать, будто тебя здесь и не было.

Так вот закончился прием у королевы Айтвар. Даго провели в его комнату, где он пировал с Зификой до самого вечера и восхода Луны. После того покинул он дом королевы Айтвар и увидал, что перед дверью стоит крытая полотном повозка, а в ней четыре сундука, заполненных золотыми предметами. К повозке были привязаны Виндос и черный конь Зифики. Две пары лошадей должны были вывезти тяжеленную повозку из города. Даго и Зифика уселись на передке повозки. Зифика взяла в руки вожжи и кнут, завязав перед тем глаза Даго.

Конские копыта грохотали по драницам улиц, колеса стучали на мостах и выложенных деревом насыпях. Даго чувствовал болотный запах, потом же в ноздри его проник какой-то ужасный смрад.

– Что это такое, Зифика? – спросил он.

– Я вижу сотни крыс, – ответила та. – Конские копыта и колеса повозки давят их, только их множество.

Даго сорвал с глаз повязку. В серебристом лунном свете увидал он огромное заболоченное пространство, пересеченное каналами и насыпями, по которым можно было проехать. Насыпи то соединялись одна с другой, то разбегались в разные стороны, там же, где шел канал, были проложены деревянные мосты. Некоторые насыпи-плотины вели прямо в топь. Луна отражалась в неподвижной и вонючей воде каналов, исчезая под мостами, и где-то далеко-далеко огромной звездой на одной из семи башен Города Женщин горел факел.

Сейчас же из под мостов на насыпь выбирались сбитые в кучки по сотне и более штук небольшие, юркие серые зверьки – кочевые крысы. Сейчас они разбежались уже по всем насыпям. Там, где моста не было, они сворачивали, но упорно искали дорогу к городским стенам. Воздух был пропитан зловонным запахом гнили.

Даго увидал, что их повозка уже преодолела путаницу каналов и насыпей, дорога, по которой они ехали, приближалась к опушке леса, а это означало, что топи заканчиваются, и начинается твердая земля.

– Это кочевые крысы! – крикнул Даго Зифике. – Знаешь ли ты, что несут с собою эти твари, пустившиеся в путь лунной ночью? Они направляются в Город Женщин, а вместе с ними идет зараза! Мор! Зифика, это ужасная смерть! Через несколько дней в Городе Женщин не останется ни одного живого человека!

– Ты снял повязку! – взвизгнула Зифика и вытащила из-за пояса нож, чтобы заколоть Даго.

Но тот ударил ее кулаком по голове, лишая сознания, а затем связал и приторочил к передку повозки. После этого он схватил вожжи и кнут и начал колотить им по конским хребтам, чтобы ускорить их бег.

И так вот, под свист кнута, воз мчался по насыпи, все сильнее удаляясь от Города Женщин и кочевых крыс, несущих с собою заразу, называемую Мором.

Г Л А В А Ч Е Т Ы Р Н А Д Ц А Т А Я

К А Р Л О М А Н

Империя ромеев вступала в период собственного расцвета. Из-за вмешательства императрицы Теодоры, оставшейся вдовою после смерти императора Теофила и правящей теперь от имени малолетнего сына Михаила, понесли окончательное поражение иконоборцы, для которых культ священных образов, в огромном количестве изготовляемых в империи, не был ничем иным, как проявлением язычества и отступничеством от христианской веры. Можно ли по сути своей признать изображения Господа и его святых слуг – апостолов предметом священным, способным творить добро во имя Божие? Следует ли поклоняться картинам, созданным человеческими руками, возносить к ним молитвы, рассчитывать на их поддержку? Но может – как утверждали сторонники икон – в момент творческого акта сам Господь направлял рукою художника, и потому в его творении осталась божественная частица, которой и следовало поклоняться и ждать милости?

Многолетняя борьба между иконоборцами и сторонниками икон истощила державу ромеев изнутри, а нашествия мидян и муслиминов ослабляли его внешнее могущество. К тому же цесари-иконоборцы, занятые внутренними проблемами, забросили проблему Старой Ромы и теряли земли в Старой Империи, тем самым укрепляя власть пап, позволяя франкам хозяйничать в старых пределах до такой степени, что теперь уже франкам приходилось строить Царство Божие, а их предводитель, Карл Великий, был коронован в качестве императора, равного цесарям с Босфора.

У Теодоры был мудрый советник, ее любовник Теоктистос, которого она сделала высшим государственным чиновником – логофетом дома. Она же отодвинула от кормила власти своего брата, прекрасного военачальника Бардаса, а на престоле патриарха держала сына одного из прошлых императоров, кастрата Игнатия. И она же внимательно следила за всеми самостоятельными начинаниями своего сына Михаила.

Только правдой останется то, что именно она покончила с религиозными спорами, потрясавшими страной, а ее любовник Теоктистос выступил походом против муслиминов и, пускай ненадолго, но отобрал у них остров Крит. После этого ромейский флот неожиданно появился у берегов Египта и разрушил принадлежащую муслиминам крепость Дамиетту, стоящую возле устья Нила. Муслимины оказались немощными, так как их ослабляла внутренняя борьба за власть. Могучий в прошлом багдадский халифат разделился на множество халифатов с различными владыками, у которых не было ни сил, ни власти как у самодержцев Багдада. Теоктистос же поддержал и развитие мысли в державе ромеев, что вызвало ее расцвет в области науки и культуры.

Тем временем малолетний Михаил вырос в мужчину, пожелавшего править империей. Его естественным союзником оказался его дядя, Бардас, оттесненный от власти любовником императрицы. Бардас был не только превосходным военачальником, но и одним из замечательнейших людей той эпохи. Способен он был и к интригам. Обманом приглашенный во дворец, Теоктистос был убит на глазах у Михаила, которого сенат тут же объявил самодержцем. Теодору отправили в монастырь, а брат ее, Бардас, принял титул цесаря, как главнокомандующий войсками и управляющий делами государства. Сразу же сделалось очевидным, что Бардас вместе с юным Михаилом III не потерпят на патриаршеском престоле Игнатия, так тесно связанного с императрицей Теодорой. Их выбор пал на Фокия, известнейшего ученого и профессора великолепнейшей академии, располагавшейся во дворце Магнура и основанной как раз Бардасом. Вот каким образом Фокий сделался патриархом империи ромеев, хотя множество религиозных фанатиков в стране, равно как и папа в Старой Роме, не согласились с этим выбором, и далее продолжая считать патриархом кастрата Игнатия. Это событие, а затем и проблемы теологического порядка вызвали окончательный раскол между Восточной Империей и Западной, с ее столицей в Старой Роме, где на папском троне восседал энергичный и несговорчивый Николай I, которого впоследствии назовут "новым Илией". Он считал себя единственным главой Христианской Церкви; патриарх Фокий же был для него самозванцем. И так с тех пор весь христианский мир имел два центра власти и двух церковных глав: один центр находился в Старой Роме, имея главою папу, второй – в Новой Роме, во главе с Фокием. Насколько велика была его власть и мудрость, а так же способность к убеждению, свидетельствует факт, что посланные на собор в град Бизиса папские легаты, которым было поручено огласить Фокия незаконным патриархом, под влиянием его аргументов признали его и отнеслись к нему со всем уважением.

Только спор между Фокием и папой продолжился значительно дальше и глубже. Обострился он по вопросу сути Святого Духа. Папа и церковь в Старой Роме утверждали, будто Дух Святой исходит от Отца и Сына, а Фокий и представители церкви в империи ромеев – что Святой Дух исходит от Отца через Сына. Медленно, но неумолимо происходило разделение христианского мира на две могущественные и равноправные церкви: восточную в Новой Роме и западную – в Роме Старой.

Как раз в это время и довелось пребывать Даго при дворе императора ромеев, пользоваться милостями Великого Конюшего, встречаться с патриархом Фокием и цесарем Бардасом, учиться искусству править и языку франков. Ибо для великих целей предназначал его не только Великий Конюший, но и патриарх Фокий. Для каких целей – понял он, когда ко двору императора ромеев прибыло посольство от правителя Великой Моравы, державы, расположенной к югу от гор Карпатос, от склавинского князя Ростислава. Государь этот вечно попадал в зависимость от восточных франков и их короля, Людовика Тевтонского, поскольку Великая Морава соседствовала с франкскою Восточной Маркой. Франкские миссионеры принесли Великой Мораве христианскую веру, но, как быстро выяснилось, это означало зависимость от франкского епископа в городе Пассау и постепенную утрату независимости. Потому Ростислав и попросил папу Николая I выделить для него самостоятельное епископство, которое могло бы помочь князю в поддерживании независимости. Но папа отказал просьбе склавинского князя, так как поддерживал тевтонских епископов, которые за счет склавинов и Великой Моравы желали расширить свои имения и свое владычество. И тогда Ростислав решился на отчаянный поступок: он изгнал из своей державы франкских и тевтонских миссионеров, и выслал посольство к императору ромеев, сообщая через него, что желает христианской веры от патриарха Фокия, а от ромеев – опеки и защиты не только от франков, но и от болгар, живущих на другой границе его владений.

Фокий быстро понял, что пробил час, когда восточная церковь сможет подчинить себе соседствующие с франками склавинские народы, и тем самым, преградить западным путь на восток. И еще, посчитал он, что таким путем уменьшит престиж папы и западной церкви.

Даго стал свидетелем, с какой необыкновенной пышностью были приняты послы Великой Моравы. Уже на границе империи посольский поезд встречали государственные чиновники, одаряя посла множеством драгоценных предметов и приняв скромные подарки для своего императора. В каждом городе, через который проезжало посольство, ему устраивали торжественный прием и снова вручали дары. В столице посла Великой Моравы поместили в великолепнейшем дворце, и первым посетил его самый главный чиновник, логофет дома. Затем одетый в золотые панцири и белоснежные плащи особый отряд гвардейцев императора провел посла во дворец Магнура, где находился зал приемов. Для проезда через город посол Великой Моравы получил великолепного, осыпанного драгоценностями коня. А в тот момент, когда входил он в зал приемов, в глубине раскрылись занавеси, открывая специальное возвышение, где стоял золотой императорский трон, на котором восседал сам повелитель. Все присутствующие, увидав его, пали на колени, и только посол направился к трону, остановившись на плите из красного порфира, вделанной в пол. Только здесь опустился он на колени и, согласно церемониала, трижды поклонился императору Михаилу III. Посол передал императору поздравления от своего повелителя, Ростислава, а потом вручил письмо с просьбой прислать монахов для распространения христианства.

Император Михаил выглядел восхитительно. Не только для посла, прибывшего из такой далекой как Великая Морава страны, но и для всех очевидным было, что он воплощает собою Бога-Солнце, и то, что власть свою получил он от самого Христа. Впрочем, иногда и сам он короновал изображенную на иконе голову Иисуса, давая тем понять, что и сам является как бы Богом.

Трон сверкал от золота. Император был одет в хламиду, на которую был накинут плащ древнеримских царей. На его ногах были пурпурные сапоги главнокомандующего армией, а на голове – тяжелая золотая корона, состоящая из множества щитков, соединенных петлями. В руке он держал пергаментный свиток – как символ правоверности, и кошелек с прахом – как символ преходящего. Никто не имел права касаться руки императора, такой поступок оценивался как святотатство.

Тихим голосом император спросил посла из Великой Моравы о здоровье "своего сына", поскольку именно так назывались здесь повелители меньших стран, а словом "брат" – повелители держав могучих. Посол ответил, и церемония была признана законченной, так как вторая аудиенция, предназначенная для переговоров по делам, ради которых посол и прибыл, должна была состояться лишь на следующий день.

Навсегда в памяти Даго остался вид императора Михаила III, сидящего на троне в своей огромном и тяжелом венце, вид императорских чиновников и вельмож, разодетых в пурпур, павлиньи перья и перламутр. А еще – стоящий на коленях посол Великой Моравы, просящий прислать монахов для распространения христианства и защиту от франков и болгар. Мог ли предположить он тогда, что когда-то встанет на смертный бой с Великой Моравой за будущее страны, которую впоследствии назовут Польшей.

Даго присутствовал и на пиру, устроенном императором Михаилом в честь посла из Великой Моравы. Повелитель восседал за золотым столом, а за его спиной толпились шамбелены, держащие в руках символы своей должности палки. Рядом с императором сидела императрица, за ее спиной стояли придворные дамы с палочками в руках. Послов садили в зависимости от значения их держав; этого вот, из Великой Моравы, в связи с важностью расширения ромейского влияния на страны, граничащие с восточными франками, о чем так много размышляли

Михаил III, Бардас и Фокий, посадили во главе стола, рядом с императором. При том к некоторым странам можно было проявить и презрение. В древних документах сохранилась жалоба тевтонского посла, епископа Лютпранда из Кремоны, которому указали место на самом конце стола, в то время как посол булгар сидел рядом с цесарем, ибо это было то время, когда Болгария должна была принять христианство, опять же, из рук ромеев.

Во время пира играли оркестры, состоящие из органа, цимбал и множества смычковых инструментов, выступали хоры и сольные певцы, а потом были танцовщицы и актеры, демонстрирующие искусство пантомимы. Понял тогда Даго, что повелитель должен окружать себя красотой, поскольку красота возвеличивает его в глазах подданных.

И случилось так, что император Михаил III милостиво отнесся к посольству князя Ростислава. Патриарх Фокий назначил для миссии распространения христианства к югу от гор Карпатос своего любимейшего ученика, Константина, в монашестве принявшего имя Кирилл, и его брата Мефодия. Оба они знали язык склавинов, так как были детьми офицера из Салоник, где проживало много склавинов. Константин, профессор собора святых Апостолов, разработал специальное письмо для склавинов, соответствующее звукам их языка, потом на склавинский язык были переведены литургические книги и разработано проведение богослужений по-склавински. Так подготовленные миссионеры, Кирилл и Мефодий, отправились при многочисленном посольстве в Великую Мораву, чтобы через ромейское христианство расширить и укрепить влияние империи.

Впоследствии Василий спросил у живущего в его дворце Даго:

– А ты, Даго, пришлешь ли к нам послов, когда станешь повелителем народов к северу от гор Карпатос? Пожелаешь ли ты, чтобы ученики Константина и Мефодия распространяли христианство и в твоей державе?

Ответил ему Даго:

– Сначала я должен иметь эту державу, господин. Учитель, которого ты дал мне, чтобы освоил я искусство править, сказал, что сложенную из различных народов империю объединяет только религия. То же самое и у франков. Так что христианство, господин, это клей для разных народов, Но вместе с тем, господин, сказал он мне, что дело не в том, во что какой народ будет верить, в Христа или Сварога, но от кого примет эту веру, и как раз здесь уже то, что называется у вас "политикой".

– Политика? Очень странное слово, – рассмеялся Василий.

– Да, господин. Когда булгары решили принять христианство от папы из Старой Ромы, полководец Бардас выслал целый флот к побережьям Булгарии, давая им понять, что из-за этого может вспыхнуть война.

– И заверяю тебя, Даго, что война с Борисом Булгарским будет, согласился Василий. – И когда-нибудь мы заставим русинов принять от нас веру, ибо лишь это сможет обеспечить безопасность наших границ.

Тем временем с запада к ромеям приходили все более радостные вести. Идея Царства Божия, отождествляемая с единством Франкской Державы, с каждым годом расшатывалась все сильнее. Сын Карла Великого, Людовик Набожный, уже не мог удерживать этого единства. Женившись на красавице Юдифи, начал он, в ущерб сыновьям от первого брака, поощрять притязания своего с Юдифью сына, Карла. Несколько раз подымали против него бунт сыновья, он даже лишался трона, и ему трижды приходилось короноваться императором. С каждым поражением его угасали мечты о Царстве Божием. Потом сторонники единства империи связали свои надежды с самым сильным сыном Людовика Набожного, Лотарем, которого и короновали императором франков. К сожалению, Лотарь оказался плохим вождем и политиком – в знаменитой битве при Фонтенуа эн Пуассе, неподалеку от Оксерр, он столкнулся в битве со своими братьями, Людовиком, которого потом назовут Тевтонским, и Карлом, впоследствии названном Лысым. И потерпел он поражение.

Даже до ромеев дошла песнь об этой знаменитой битве, в которой полегло множество франков:

Пусть ни роса, ни дождь уж никогда

Не выпадут в поля, где полегли

Те рыцари, что в бой пошли тогда.

И плачут все о них: отец и мать, сестра и брат.

На стороне Людовика и Карла белы ж были поля

Плащами белыми, льняными, тех, кто пал,

Как водится от птиц, слетающихся часто...

Через два года после этой битвы, в Вердене три брата подписали мирный договор. Таким образом внуки Карла Великого окончательно растащили меж собою огромное Государство Франков. Лотарь получил Италию и длинную полосу земли между Рейном и Ааром с одной стороны и Скальдой, Арганами, Соной и Цеуннессом – с другой. Еще он получил Фризию на правом берегу Рейна, хотя пришлось уступить Людовику Тевтонскому Майн, Ворм и Спиру. Людовику же были даны франкские земли, лежащие к востоку от земель Лотаря, образующие Восточно-франкскую империю. А все земли к западу от владений Лотаря взял себе Карл Лысый, создавая таким образом Западно-франкскую державу.

Но даже эти три, довольно-таки сильных государства не были в состоянии сохранить свою целостность и боролись с многочисленными хлопотами. Италию и Лотаря угнетали набеги муслиминов, Карла Лысого – разбойные нападения аскоманнов, которых к тому времени начали называть норманнами. Людовик Тевтонский же никак не мог справиться с бунтами язычников-склавинов, прежде всего – ободритов, и нарождавшейся мощью Великой Моравы. Случилось так, что Лотарю пришлось поделить свою державу меж тремя сыновьями, отдавая Людовику II – Италию, Карлу – Бургундию и Прованс, а Лотарю II – Фризию и все остальные свои земли. Самой важной среди всех этих владений была, конечно же, Италия, так как там находилась Старая Рома и правили папы, которые надевали короны и были в то время единственными сторонниками целостности империи.

Не лучшим образом обстояли дела и в государстве франков Карла Лысого. Мало того, что ему досаждали нападения норманнов, но в то же время против него бунтовали богачи, в особенности из Бретани; дошло даже до того, что для борьбы с ними пришлось звать брата, Людовика Тевтонского. Тот перешел Рейн и одержал победу, только власти над западными франками удержать не сумел. Потом против Карла Лысого поднял мятеж его собственный сын, Карл Аквитанский. Впоследствии пришлось королю, ради защиты от норманнов и бретанцев, часть земель отдать в руки Роберта Сильного, который очень быстро почувствовал себя самостоятельным королем данных ему в опеку земель. То же самое начало происходить и во Фландрии, где правил граф Болдуин Железнорукий...

Но Даго прежде всего интересовался страной восточных франков, которой владел Людовик Тевтонский. Ибо, если должен был он создать державу к востоку от рек Альбис и Вядуи, казалось неправдоподобным, чтобы этот сильный и предприимчивый король согласился с этим, подобно тому, как не хотел он согласиться с самостоятельностью Ростислава и Великой Моравы. Казалось, что все внимание Людовика Тевтонского сосредоточено на востоке, куда год за годом отправлял он экспедиции против не признающих его главенства склавинов-ободритов. Потом напал он на Ростислава, правителя Великой Моравы. Этот поход оказался неудачным до такой степени, что вскоре уже Ростислав разграбил пограничные территории восточных франков. Вот тогда-то, опасаясь нападения Великой Моравы на Баварию, Людовик решился отдать всю Восточную Марку под власть своего старшего сына, Карломана. Этого молодого правителя пожирали огромные амбиции. Восточной Марки ему было мало. Когда Людовик Тевтонский вернулся из неудачного похода против подданных Карла Лысого, он, договорившись с Ростиславом, захватил все земли к востоку от Инна. Хочешь – не хочешь, Людовик смирился с этим и в силу договора с сыном признал за ним захваченные земли. Но потом он хитростью заманил сына к себе, обвинил его в заговоре и лишил всяческой власти. Затем, узнав, что Ростислав желает принять веру от цесаря ромеев, и тем самым отдаться в их опеку, Людовик задумал большой поход против Великой Моравы...

День, когда в императорскую канцелярию поступило известие об этих событиях, стал предпоследним днем пребывания Даго в Новой Роме. Вечером этого дня Великий Конюший Василий взял его на очень тайную аудиенцию у императора, где были еще патриарх Фокий и полководец Бардас. Кроме Даго туда же был приглашен еще и Мелейнос, сын одного из крупнейших богачей Новой Ромы, молодой человек, только начинающий карабкаться по ступеням к наивысшим чинам в государстве.

Император сидел не на троне, а за накрытым столом. Рядом с ним пиршествовали патриарх Фокий и Бардас. Великий Конюший, равно как Даго и Мелейнос, стоял.

Поначалу император, а затем и патриарх тихими голосами очень долго что-то втолковывали Мелейносу. Затем через Великого Конюшего император Михаил спросил у Даго:

– Ну что, юноша, усвоил ли ты искусство правления? Для чего ты учился ему?

– Я, о великий цесарь ромеев, желаю создать огромную державу к северу от гор Карпатос. Искусство же правления я усвоил.

– Трудно создать что-либо из ничего, – нетерпеливо сказал Михаил. – Но мне хотелось бы знать, овладел ли ты искусством ссорить людей меж собою?

– Это часть искусства править.

– По-франкски говорить умеешь?

– Да, великий цесарь. По-франкски, тевтонски, немного по-саксонски и по-баварски. Кроме того, могу пользоваться языком Ромы.

Тут заговорил патриарх Фокий:

– Да не будет для тебя тайной, сын мой, что мы высылаем в державу франков большое посольство с сопровождением воинов, которое возглавит Мелейнос. Какими будут все его задания, пусть останется нашей тайной. Но одно я могу тебе сказать – нас беспокоит мысль о походе Людовика Тевтонского против Великой Моравы, куда мы отослали наших миссионеров. Скорее всего, дорога ваша приведет ко двору Людовика, где твоим заданием станет подружиться с королевским сыном, Карломаном, и углубить в нем чувство ненависти к отцу. У Мелейноса будет достаточно золота, чтобы сплотить сторонников Карломана и устроить новый мятеж против отца. Если бунт окажется успешным, Людовику придется отказаться от похода, иначе ему надо будет сражаться не только с Ростиславом, но и с собственным сыном. Если же такое произойдет, снабженный золотом Мелейноса ты отправишься к народам за реку Альбис и, рассыпая золото горстями и ссоря их друг с другом, сделаешь так, чтобы ободриты снова напали на державу Людовика, заставив его выступить и против третьего противника. Только это сможет обеспечить выполнение нашей миссии.

Внезапно в разговор вмешался Великий Конюший:

– Имеется еще и четвертый противник. Это кочевой народ, называемый мардами, а еще – мадьярами, что пришли из страны Этелькёз, нанесли удар по восточным франкам и вступили в край, который называют Хорутанией, угрожая при том Аллемании. Разве Даго не должен встретиться с ними, чтобы подговорить их и на другие нападения?

Василий сказал это по-гречески, а потом повторил по-склавински, чтобы и Даго смог узнать про мардов. Но Бардас резко перебил Великого Конюшего:

– Марды – враги нам. Они осели возле Понта и грабят наши границы. С ними мы будем воевать, равно как и с булгарами, которые желают помочь Людовику в его войне против Великой Моравы.

Михаил III дал знак, что считает аудиенцию законченной. Даго и Мелейнос опустились на одно колено, то же самое сделал и Василий, а потом все трое вышли из дворца.

Этой ночью Великий Конюший напился с Даго чуть ли не до потери сознания. Возможно, в этом жестоком и сильном человеке тлели какие-то человеческие чувства, и он просто полюбил Даго, которого нашел на берегу Сарматского Моря. Может он чувствовал, что уже никогда не встретит юношу, которого сам повелел научить искусству правления людьми. А может его терзали какие-то собственные тревоги, поскольку, опьянев, выкрикивал он слова, за которые мог лишиться всех милостей:

– Император – это самый обыкновенный пьяница, у которого нет ни собственного мнения, ни силы воли. Если бы не Бардас, никогда бы не победил он своей матери и не воссел на троне. Для него прав тот, кто приходит к нему со своей правотой последним. Он слишком поддается влиянию Фокия, а этот умник мечтает править вообще целым миром. Бардас же обожает малые войны, в которых легко может выйти победителем. Ясно, что надо помочь Великой Мораве, и что надо заставить уступить болгарского царя Бориса. Только глупо настраивать франков против себя и неустанно ослаблять их. Известно ли тебе, Даго, кто угрожает нам на самом деле? Муслимины, чертовы "подданные". Лишь совместно с франками сможем мы сломить их могущество и править всем Маре Итернум, Средиземным Морем, отобрать у них Сирию и Египет. От кого истекает Дух Святой? от Отца и Сына, либо же от Отца через Сына? И ради такой дурацкой причины мы должны расколоть христианский мир, когда нас начинает заливать вера "подданных"? Ведь мы станем строить вместо церквей мечети, потому что не можем договориться с франками. Какое мне дело, кто главнее: папа или патриарх! Здесь, на месте, так или иначе, но император будет назначать патриархов, а папам в Старой Роме ничего не останется, как согласиться с нашими решениями, поскольку, победив муслиминов, мы станем самыми сильными во всем мире. Тебя, Даго6 тоже обманули. Мне обещали, что тебе дадут денег и воинов, чтобы к северу от гор Карпатос ты создал дружественную нам державу. А из тебя сделали всего лишь соглядатая и подстрекателя.

Даго молчал, потому что искусство правления учило притворяться глухим, когда кто-то из могущественных выкрикивает подобные слова. Искусство это давно уже научило его, что обещания правителей непрочны, и сам он тоже решил не выполнять собственных обещаний, если для него это не будет выгодно. Он должен был подружиться с Карломаном и подговорить его на мятеж против отца. Возможно, что он так и сделает, но, может, и совершенно иначе. Ему поручили идти к ободритам и раздуть неугасимый пожар на восточной границе державы франков. Может он так и сделает, но, может – и нет!

На утро Мелейнос и двадцать сопровождавших его ромеев, большей частью греков, сели вместе с Даго на тяжелый, окованный металлом ромейский корабль и отплыли в направлении порта Барис, где находилась Фема Лонгобардис, последний бастион ромеев на италийском полуострове. Зачем была избрана такая кружная дорога, чтобы попасть ко двору Людовика Тевтонского, Даго не знал. Лишь очутившись в Старой Роме, где свалился он в неожиданной горячке и похудел от страшного поноса, видя беготню Мелейноса и его товарищей, странные и тайные встречи, происходящие в снятом ими доме, Даго понял, что у Мелейноса было множество поручений и заданий, и одним из них был подкуп епископов, чтобы те признали недействительными решения Латеранского синода в отношении Фокия. Случилось так, что разозлившись решениями синода, созванного Фокием и Бардасом в Новой Роме, папа Николай I собрал свой синод на Латеранском холме и заставил епископов признать избрание Фокия незаконным, считая и впредь патриархом Новой Ромы кастрата Игнатия. Денег на подкуп у Мелейноса хватало. Он распоряжался двумя повозками с наполненными золотом сундуками, на лошадей были навьючены мешки с золотыми солидами и нумизматами.