Текст книги "Я - Даго (Dagome Iudex - 1)"

Автор книги: Збигнев Ненацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

На земле остался лежать и норманн с разрубленным на голове шлемом. Даго спрыгнул с коня, подошел к противнику, снял помятый шлем и выяснил, что голова осталась целой. От удара норманн лишь потерял сознание, а теперь уже приходил в себя.

– Если ты скажешь, где находится Пепельноволосый, я сохраню тебе жизнь, – сказал Даго на языке донск тунга.

Тот не колебался. Он был на службе у чужаков, так что жизнь для него была дороже секретов Хельгунды.

– Есть такое озеро, что называется Лендица. Там имеются два острова. На одном стоит деревянная крепость с башней. Вот там и держат Пепельноволосого вместе с наложницами.

– Много ли людей сторожит Пепельноволосого?

– Этого я не знаю, господин. Только зачем его стеречь? У него нет друзей.

– Уж слишком ты болтлив для норманна. И труслив. Разве не говорили тебе, что перед лицом смерти следует смеяться? – спросил его Даго.

– Ты же обещал сохранить мне жизнь, – запинаясь, сказал норманн, у которого от страха на лбу выступили капли пота.

– А чего стоит обещание повелителя? – спросил Даго и одним ударом Тирфинга отрубил ему голову. Тело забилось в агонии, пальцы цепляли траву, губы на отрубленной голове беззвучно шевелились.

Ни лестк, ни Херим с Зификой не знали донск тунга, так что им не было известно, о чем Даго говорил с норманном. Один лишь Херим отважился спросить:

– О чем вы говорили, повелитель, и зачем ты отрубил ему голову?

Даго пожал плечами:

– Я сказал ему, что он, будучи норманном из Юмно, перед смертью обязан смеяться. А убить мне его пришлось, потому что на моем мече тяготеет заклятие Одина. Это не я убил его, но мой меч.

Тем временем Палука смог поймать коня одного из убитых воинов и начал затем стаскивать с трупов панцири и шлемы, собирать брошенные копья и всю добычу нагружать на добычного коня.

– Это может пригодиться для других лестков, – объяснил он.

– Ты не поблагодарил меня, – сурово сказал Даго. – Ведь если бы не ты, нас пропустили бы свободно. К тому же, Палука, ты не сказал мне, что являешься предводителем лестков. Разве так поступают с Пестователем?

– Я послал тебе благодарный взгляд, господин, – гордо ответствовал Палука. – Раз ты знаешь теперь, что я вождь у лестков, то не можешь теперь требовать от меня, чтобы я благодарил тебя как подчиненный.

– Я не заметил твоего взгляда. Может ты был излишне занят мародерством?

– Это оружие для других. И не пробуй, господин, ранить мою гордость, ибо я человек свободный. Ни перед кем не стану я опускаться на одно или оба колена, поскольку не признаю власти.

– Я и не приказываю тебе становиться на колени, так как князем не являюсь. Но ты должен поклониться мне, так как у меня имеется власть Пестователя. Или же ты предпочтёшь, чтобы я вытащил меч, заклятый Одином?

Палука заколебался. В нём жила гордость вольного человека, который много лет сражался с княжеской властью, чтобы ни перед кем не становиться на колени. И ведь по сути своей этот человек выбрал сражение, а не отдал его в руки Хельгунды. Унижал ли поклон гордость вольного человека, разве означал он подданство и рабство? Этот человек только что защищал его волю.

И тогда Палука низко поклонился Даго и вновь вернулся к своему занятию, то есть вьючению на лошадиную спину оружия, забранного у мертвецов. Закончив же работу, он весело сказал:

– Давайте поспешим. Моя весь уже недалёко отсюда. Скоро мы будем веселиться, пить мёд и пиво.

Они тронулись, ведя за собой коня с добытым оружием. Лестк вёл их по узкой тропке через чащу, Даго ехал в самом конце. В какой-то миг Херим поравнялся с ним и сказал вполголоса:

– Видно, нет разницы, как называется власть человека над человеком...

– Ты становишься всё умнее, – кивнул головой Даго. – Я верил, что ты станешь таким еще тогда, когда увидал тебя сидящим в клетке.

– Спасибо тебе, господин, – разулыбался Херим. – И потому отважусь спросить ещё раз: о чём ты вправду говорил с убитым тобою норманном?

– Он указал мне место, где находится Пепельноволосый. А убил я его затем, чтобы никому он не донёс, что мне необходимо встретиться с Голубом.

– Но зачем это тебе, господин?

– В своей жизни я видел многих властителей. В том числе и побеждённых. Но так всегда случалось после проигранной битвы. Теперь же мне хочется узнать повелителя, утратившего свою власть без сражения. Или ты считаешь, что можно стать великим, не зная тайн власти?

Через несколько лет, на содранной с берёзы коре Херим написал:

"А когда правый властелин земель этих, Пестователь, во главе немногочисленных войск своих прошёл болота и очутился в бескрайних лесах, путь ему преградило могучее войско княгини Хельгунды, вероломной жены Пепельноволосого. И тогда-то на огромной поляне Пестователь вступил в битву с превосходящим врагом и, вспомогаемый лестками и воинами страны Аргараспидов, одержал победу, тем открывая себе путь к наследственным землям. И случилось так потому, что был он не только мудр и имел друзей, но и отличался необыкновенной храбростью, ибо текла в нём кровь великанов."

Деревушку, где проживал род Палуков, они нашли уже к вечеру. Дорога к ней вела через болота и подмокший лес, потому три десятка небогатых изб, стоявших на берегу небольшого озера, не защищались ни рвом с водой, ни каким-нибудь палисадом. Выстроенные из деревянных колод дома были низкими, утопленными в землю, крытые большими стрехами из соломы и камыша. В них не было окон, одни лишь двери; дым из обложенных камнем очагов уходил через дыру в крыше. Такие избы было легко спалить, но и легко отстроить.

В веси праздновали уже с самого утра. На выставленных у озера лавках лежали недоеденные огромные хлебы, недогрызенные бараньи кости, стояли глиняные корчаги с сытным мёдом и пивом. Почти все обитатели, не исключая старух и детей, были под хорошим хмельком. Даже здешний старик – ворожей в грязной рубахе и более длинными, чем у всех других волосами с трудом мог подняться с земли, когда приехал Палука с чужаками. Возвращение Палуки, который был тут кем-то и вправду важным, а также вид незнакомцев, вызвали новый взрыв радости. Их лошадей расседлали и пустили пастись на траву, а гостей пригласили к самой длинной лавке, куда тотчас же были принесены новые хлебы и корчаги с пивом. Из леса выбежали девушки в длинных льняных платьях и с венками на головах. Осмелев от пива, они вели себя весело, а затем, под нежные звуки гуслей начали подпрыгивать, переступать босыми ногами по траве, возбужденно покачивать грудями и бедрами. Пели они сначала печальную:

"Солнышко уходит к себе домой

Медленно, как девка, жизнь неся с собой.

Не будет солнце землю палить,

Уходит солнце, чтобы жизнь дарить.

Умирает грязный огонь – Хранитель, но

Он родится чистым, будто полотно."

А затем веселее, в более живом темпе:

"Солнышко уходит, белое, сбежало,

А не то оно бы всю землю посжигало.

С нами остаётся солнце лето всё.

Солнце нам богатство в дом наш принесёт."

Херим сладострастно всматривался в танцующих девушек, раз за разом отхлёбывая пиво из корчаги. Возле озера горела куча хвороста с новоразожжённым огнём, от которого женщины разносили по домам горящие лучины с теперь уже чистым пламенем. Привлечённые девичьим пением, отовсюду сходились и парни. Вот к ним Даго приглядывался уже повнимательней и с удовольствием отметил, какие те рослые и широкоплечие. Не знал он только, хорошо ли владеют они оружием.

– Вот теперь можешь выбирать себе какую хошь и тащить в кусты, разрешил Даго Хериму.

Девушки пили сытный мёд. К каждой из них подходил с корчагой шатающийся старый ворожей, а те пили жадно, пытаясь поскорее опьянеть. Вновь зазвучали стонущие струны гуслей. Мелодия становилась всё быстрее и быстрее. Девушки запели:

"Это ты, солнышко, разжигаешь кровь всем.

Дозревает солнце, чтоб хлеба нам выросли.

Ни одна сегодня девка не откажет никому,

Ждёт корова бугая, мужик семя прыскает!"

И все собравшиеся, девушки и парни, начали кружить с распростёртыми руками будто птицы, что взмахнули крыльями, чтобы взлететь. Они кружили всё быстрее и быстрее, пока у некоторых не закружилась голова, и те, теряя равновесие, не стали падать на землю. То один, то другой парень хватал девушку на руки и тащил в недалёкие кусты, откуда стали доноситься радостные визги. А на всю весь медленно спадали серые сумерки, которые сегодня должны были длиться чуть ли не до полуночи.

На краю веси, на стволе поваленной сосны сидел грязный старик с седыми длинными лохмами и спадающими книзу усищами. Рядом с ним, на плоском камне стояла небольшая глиняная фигурка, изображающая женщину с маленькой головой, зато с громадным, раздувшимся животом, огромными грудями и выпяченными половыми органами. Это был здешний ворожей, называемый по-лендицки жерцом, а глиняная фигурка представляла Макошь, известную еще и под именем Весна – богиня плодородия, урожая и достатка.

– Погляди, Херим, – сказал Даго. – А саксы говорят, будто в краях за Вядуей нет никаких женских божеств.

Время от времени к жерцу подходили парни и зрелые мужики и обнажались от пояса вниз, показывая возбужденно торчащие члены. Жерц брал его двумя пальцами и прижимал к животу хозяина, потом быстро отпускал, глядя, как тот пружинисто выпрямляется в прежнее положение. Тогда он удовлетворённо погружал руку в стоящую рядом посудину с сытным мёдом и окроплял им член.

Приходили сюда и женщины с девками. Эти задирали юбки и рубахи, обнажая своё естество. Ворожей совал пальцы им во влагалища, и если те были полны мужского семени, белая жидкость стекала на ноги. Тогда он окроплял их лона, и те уходили, радуясь, что будут плодовитыми, что соберут богатый урожай, и что скот у них не передохнет.

– Эти люди предаются ужасному греху, – отозвался Херим, хотя губы его кривились в гримасе вожделения.

– Молчи, глупый монах, – рассердился на него Даго. – Да разве ты сам не согрешил в Фульде, изнасиловав женщину? У людей и так много горя, а почитающие крест прибавили им самое худшее: грех! Эти люди не грешат здесь, ибо греха не ведают. Их боги тоже не знают, что такое грех. Скажи мне, как может грешить бог реки, древнее дерево или камень? Они вне греха, вне добра и зла. В их мире нет греха, потому что нет добра или зла. Все законы на земле установили люди и по ним судят иных. Человеческие законы не могут происходить от богов, ибо разные страны знают собственные законы, весьма часто, впрочем, изменяемые. Когда я стану правителем, то сам буду устанавливать свои законы. Только зачем же в это вмешивать еще богов и грехи? Наши боги карают лишь тех, кто их презирает, не приносит им жертв или же ссылается на них, обманывая или нарушая клятвы. Но помни, что клятва, данная без обращения к богам, наказанию не подлежит.

Он замолк и сидел задумчивый, мрачный.

– А вот ты, господин? – спросила Зифика. – Ешь мало, а пьёшь ещё меньше. Почему не веселишься вместе с другими?

После долгого молчания Даго ответил:

– Мне вспомнились все женщины, которыми я обладал, и которые любили меня.

– Говорят, что сегодня после полуночи девушка, пусть даже её поимеют несколько мужчин, никогда не забеременеет, – сказала Зифика.

– Это правда. Сегодня после полуночи каждая будет ходить переполненная мужским семенем, но дети от этого не рождаются.

– Кто же виноват в этом, солнце или чары?

Она не дождалась ответа, потому что Палука, который кружился вместе с другими, внезапно схватил за руки двух девиц и потащил их к лавке, где сидели Даго с Зификой.

– Это мои сёстры. Бери-ка вот эту, – подсунул он одну Зифике, – а ты, господин, вот эту, помоложе да покрасивее, – и он посадил на колени к Даго пятнадцатилетнюю, видимо, молодку с розовыми щеками, голубыми глазами, но уже широкую в бёдрах и с большими грудями.

Пьяненькая девка захихикала, а потом, вцепившись своими пальцами в длинные белые волосы Даго, стала целовать его взасос в губы.

– Теперь они принадлежат вам. Это в благодарность за мою жизнь! радостно воскликнул Палука и, крича "ху – ху – ху!!!", вновь закружился, разведя руками.

Зифика с неохотой притянула к себе старшую сестру Палуки и, как требовал того обычай, посадила её себе на колени.

– Пей, пей. Давай-ка, выпей ещё, – подсовывала она посудину к губам девицы.

Но та, и так уже пьяная, вцепилась Зифике в руку и потянула её к ближайшим кустам. Та, сопротивляясь и переполнившись отвращением, двинулась за ней.

Их догнал Даго. Он нёс на руках младшую сестру Палуки, его губы дрожали от вожделения. Девушка откидывала голову и весело смеялась, размахивая босыми ногами.

Даго положил её на траву за первым же кусточком и задрал ей рубаху до самой шеи. Сам же стянул штаны и вошёл меж раздвинутых ног, В теле её он почувствовал сопротивление, девушка вскрикнула, но член уже был в её горячем и влажном нутре. Через какое-то время по всему девичьему телу прошла дрожь наслаждения. Неподалёку от них вторая сестра Палуки всё еще тащила за собой Зифику, которая, увидав Даго, занятого девчонкой, гневно оттолкнула от себя её сестру и вернулась к лавке с едой. Брошенная сестра Палуки стояла неподвижно, не понимая, почему этот парень её отверг. Даго поднялся, какое-то время глядел на голую молодку у своих ног, а потом, сделав несколько шагов, схватил за талию другую, отвергнутую Зификой. Та послушно легла на землю и сама задрала льняную рубаху. Несмотря на серость сумерек, Даго увидал её белеющую наготу и темноту волос меж ногами, в нём снова пробудилось желание, и он овладел и этой. Только теперь он двигался в ней долго и с силой, пока вновь не ощутил наслаждения.

К лавке, рядом с которой сидела Зифика, он возвращался медленным шагом, подтягивая на ходу штаны. Схватил полный жбан и поднёс его ко рту.

– У тебя кровь на руке, – заметила Зифика.

– Это кровь девки, которую я сделал женщиной, – ответил Даго. – С тобой никогда подобного не случится, потому что твою девственность у тебя отобрала деревянная палка.

– Ты грязен, господин, – презрительно сплюнула Зифика и ушла в темноту, к пасущимся лошадям.

На землю накатывала самая могущественная в году ночь. Стихали голоса, смех и перекликивания в лесу, но костры на озёрном берегу всё ещё горели высоким пламенем, а меж деревьями бегали парни с факелами. Множество мужчин и женщин, усыплённых мёдом, валялось на траве. Какая-то девка печально пела о солнце, уступившем ночи. Рядом с Даго появился Херим и, бахвалясь, сообщил, что у него было три девки, а вот теперь ему захотелось еще и женщину. И он побежал по кустам в поисках той, что была еще способна заняться любовью. Даго же почувствовал печаль, впервые за долгое время показалось ему, что на него пало бремя ужасного одиночества. Ему казалось, что нет вокруг никого, кому можно было бы поверить свои мечтания, страхи, желания и заботы. Тогда он направился на поиски Зифики и нашёл её, закутавшуюся в попону и лежащую на траве рядом с пасущимися лошадями. Даго вынул из вьюков свой мохнатый плащ, бросил его на траву и лёг рядом с девушкой. Он ждал, когда на небе появится самая яркая звезда, называемая Звериной, та самая, которую он увидал еще ребёнком, когда уходил из деревушки Землинов. Впоследствии она сопровождала его по ночам везде, где бы он ни был, и видела все его хорошие и плохие поступки. Но Даго верил, что звежда благоприятствует ему.

Тем временем, пользуясь темнотою, из домов выбежали старухи. Они рассчитывали на то, что во мраке их никто не узнает. Пьяненькие, что-то бормоча своими беззубыми ртами, они дергали одежды молодых парней и высоко задирали юбки, а старики сладострастно лапали лежащих в беспамятстве от мёда и пива девушек и женщин. Две старухи подскочили и к Даго с Зификой, щипая их, что-то бормоча и обнажая свои вислые животы. Но потом они ушли, так Даго с Зификой притворились пьяными до потери чувств. Даго понимал желания старух. Теперь ночь будет становиться всё длиннее, а вместе с нею близилась и смерть, Так почему же им, старикам и старухам, хоть разок еще не испробовать наслаждения?

И наконец, низко-низко над лесом Даго увидал ярко светящую Звериную звезду. Она взошла поздно и вскоре должна была с рассветом исчезнуть. Лишь зимою поднималась она рано и светила почти всю ночь.

Пришёл Палука, ведя за собой женщину, белая одежда которой светилась в темноте.

– Господин мой, – тихо обратился он к Даго. – Полюбил я тебя как себя самого и желаю, чтобы ты был со мной. Уже минула полнолчь, вскоре наступит рассвет и минут чары бесплодия. Возьми жену мою и оплодотвори её, хочется мне иметь от тебя сына, чтобы сделал он мой род могучим. Передай нам свою кровь великанов.

Палука ушёл, а его жена послушно легла на траву рядом с Даго и обнажила своё тело. Тот в темноте не видел черт её лица, не знал, красива она или нет. Руки его нащупали торчащие груди, скользнули по плоскому животу, коснулись горячих ног. Он совершенно не чувствовал желания, не хотел этой женщины. Даго отодвинулся и долго лежал, не двигаясь и лишь глядя в небо на свою Звериную звезду. А вокруг них остывал раскалённый солнцем за день сосновый бор, и воздух напаивался запахами смолы и хвои. Даго прикрыл глаза и ему показалось, что как в прошлом лежит он рядом с Зелы, а в ноздри его проникает запах хвойного масла, которым та окропляла своё лоно. Неожиданно почувствовал он сильное желание, вновь коснулся горячих и обнажённых женских бёдер, после чего резко задрал жене Палуки рубаху до самой шеи, налёг сверху и вошёл в неё. Затем услыхал он её ускоренное дыхание, после чего уже только шум собственной крови в ушах. Он отдал ей своё семя, она же приняла его – недвижная и безгласая.

Даго опять лёг на свой плащ и ждал, когда успокоится его разбушевавшееся сердце. Женщина медленно поднялась, и так же медленно белая её рубаха растворилась в темноте.

– Ты спишь, Зифика? – бросил он вопрос в темноту. – Я хочу показать тебе свою звезду. Ту, что светит ярче всех.

– Я не сплю, господин, потому что сделанное тобой разбудило меня и переполнило презрением.

– А вы, воительницы, делаете это как-то иначе?

– Не знаю, никогда так не делала. В пору равноденствия дня и ночи, весной и осенью охотимся мы в лесах на мужчин, или же наших женщин оплодотворяют рабы. Только, видимо, всё это должно происходить иначе, чем тут. Я ещё никогда не охотилась за мужчинами. Но я видела, что ты трижды совокуплялся с этими грязными бабами, и каждый раз было у меня желание убить каждую из них.

– Зачем? Я не понимаю тебя.

– Они отдаются, а ведь должны брать мужчину, поскольку для женщины он – лишь орудие для зачатия ребёнка.

– А вы не испытываете желания? Не хотите любви? – удивлялся Даго.

– Нет, господин. И больше не говори об этом со мной.

Зифика боялась, что Даго откроет в её словах ложь. Этой ночью к ней трижды приходило чувство желания, и поняла она, почему о ревности говорят как о кусачей змее. Тело её болело, будто укушенное множество раз, и вместе с кровью по жилам растекался яд.

Г Л А В А Д Е С Я Т А Я

Г Е Д А Н

Князь Акум, властитель Друзо, как-то ранним вечером в средине месяца, называемого Паждзерж, устроил в своём замке большой пир в честь ярла Свери, который со своими двенадцатью кораблями вошёл сегодня в порт. На каждом корабле было, самое малое, по тридцать хорошо вооружённых аскоманнских воинов из Бирки. Итак, ярл Свери привёл Акуму свой гирд – дружину из более чем трех сотен воинов для сражения с князем Геданом, повелителем края Вит. Помимо этого, князь Акум подготовил и пятнадцать своих кораблей и более четырёх сотен воинов, одних только эстов, так как аскоманнам не доверял. С такой силой Акум ожидал захватить град Гедана без особых трудностей, так как тот был не слишком-то укреплен из-за того, что защищали его разливы Висулы. Как доносили соглядатаи – град Гедана защищался всего лишь полутора сотнями воинов, в основном, склавинами, ибо край Вит отделял земли эстов от земель, населенных склавинами. Вся Витландия – как говорилось об этом в песнях – принадлежала эстам, пока дед правившего нынче Гедана не укрепился в разливах реки и не построил небольшую крепостцу, что через несколько лет стала новым центром власти. После того склавины захватили левое устье Висулы, ибо, как утверждали они, вытекает та из склавинских земель, значит имеется у них право не на одну только змею реки, но и на голову, что пьёт морскую воду.

Висула благоприятствовала роду Геданов. Год за годом вход из моря в Эстский залив становился всё мельче, так что должен был наступить такой момент, когда река намоет песчаную дамбу и навсегда замкнёт весь залив. Тогда Друзо пришлось бы умереть, поэтому с мыслью об этом Гедан решил устроить у левого устья Висулы собственный город-порт и перехватить всю торговлю в этой части южного побережья Остзее, называемого когда-то Сарматским Морем. Только вот об этих планах узнал Акум и пожелал сам захватить град Гедана, становясь таким образом повелителем всей Витландии. Впрочем, планы его заходили даже еще дальше. Если всё сложится удачно, свою дочку Пайоту Акум выдаст за молодого повелителя Города На Берегу, где варили соль, а захватив в свои руки еще и торговлю солью, он тогда объявит себя королём Южного Берега Остзее.

Соль нужна каждому. Прежде всего, она нужна народам, проживавшим в глубине суши. Поэтому, придёт такое время, – рассуждал Акум, – когда склавинским племенам нужно будет выбирать между солью от Пепельноволосого и солью от Акума. А потом крепкой своей рукой захватит голову громадной реки и заставит Пепельноволосых, чтобы знаменитые своими урожаями, расположившиеся на юге Куявы, посылали по реке суда с зерном ему, а уже он – в обмен на всяческую воинскую добычу – накормит многочисленные, вечно голодные и склонные к грабежу народы неурожайного севера.

Акум не доверял аскоманнам, ибо те не раз пробовали неожиданным наскоком добыть себе богатства Друзо. Но у него не было выбора, раз хотел он победить Гедана. Посему он разрешил, чтобы дюжина кораблей с тремя сотнями аскоманнов вошли утром в порт Друзо, согласился на их однодневный передых здесь, но не разрешил, чтобы оружные сходили со своих судов, и окружил порт стражей из сотни эстов. К тому же пришлось ему устроить пир в честь Свери и его военачальников, поскольку аскоманны очень любили пировать. В свой замок он позволил запустить всего лишь полтора десятка аскоманнов и посадил за пиршественный стол в зале, почерневшем от дыма лучин и каменных масляных плошек. Согласно договора, сразу же после пира, рано утром корабли аскоманнов и эстов должны были совместно выйти в Эстский залив, а потом – в море. Затем, направляясь вдоль морского берега, при попутном ветре должны были они уже к вечеру добраться до града Гедана и неожиданно напасть на него.

На длинные деревянные, обставленные лавками столы принесли глиняные миски с разрубленными на четыре части жаренными баранами и ягнятами, а также каменные тарелки с каплунами. Каждый из пирующих вынимал из-за пояса короткий нож и отрезал себе кусок мяса, запивая его южным вином и пивом, которое варили в Друзо. Вино и пиво вносили в глиняных корчагах, а затем разливали в посеребренные кубки. Аскоманны ели спешно и жадно, бросая обглоданные кости на конец стола, где молчаливо и настороженно сидели эстские воины. Северяне подобным образом привыкли проявлять презрение или нарываться на драку, поскольку, помимо пиров, больше всего на свете они любили подраться. Пили они очень много, будто гася пожар в желудках. Некоторые даже хватали корчаги и, громко чмокая, отхлебывали из них, разливая половину на грудь и на стол. Они были ужасны в бою, но выглядели страшными и теперь, когда просто сидели и ели. На пир они явились в полном вооружении, никто даже на миг не снял перевязь с мечом, хотя князь Акум и просил их об этом. На уговоры ему объясняли, что сразу же после пира все пойдут на корабли, а потом и в битву. Лишь некоторые стянули с голов шлемы с коровьими рогами, и теперь рыжие волосы кроваво отблескивали в мерцании лучин. Свои ножи аскоманны за пояс не убирали, а вонзали перед собой в столешницу, чтобы в любой момент иметь возможность отрезать новый кусок мяса. Они громко разговаривали на своём гортанном донск тунга, и вообще, обычаи у них были весьма грубые. Раз за разом случалось, что кто-нибудь грубо бил другого в бок или вырывал из рук только что отрезанную баранью лопатку. Они походили на сброд, враждебный друг другу, и лишь хорошо знающий их понимал, что один за другого в любой миг отдал бы собственную жизнь. Аскоманнов объединяли пожизненные узы дружбы, а случалось, и любви, которую они стыдились проявлять один перед другим. "Они похожи на стаю диких собак, которым бросили мясные обрезки", – подумал о них Акум, поскольку при его дворе – может под влиянием Пайоты и обычаев, привезенных в Друзо купцами из стран муслиминов и города Бизиса – уже научились пировать более культурно, особенно же, когда на пиру присутствовали женщины. Но на сегодняшнем пиру Акум женщинам появляться запретил, еду и питьё подавали эстские воины, тоже в полном вооружении, что, казалось, раздражало ярла Свери.

Это был мужчина огромного роста, с лицом, почти полностью покрытым рыжей щетиной, спадающей на кольчугу. Он тоже вел себя грубо. Если хотел привлечь к себе чье-то внимание, то бросал в этого человека недоглоданной костью, а затем что-то кричал с полным ртом, из-за чего речь его становилась совершенно непонятной. Ел и пил он много, но Акум заметил, что Свери больше разливал пиво и мёд, чем пил. Грозными выглядели его голубые глаза с кровавыми прожилками на белках, и Акум уже пожалел, что заключил союз с разбойниками для уничтожения князя Гедана. Разве эти люди из Бирки не прославились своим бесстрашием перед лицом смерти? И разве существовало для них что-либо святое и достойное уважения, кроме их собственных тайных клятв? Акуму рассказывали, что их законы суровы и ужасны. Если чей-нибудь раб воровал что-либо у аскоманна, то отвечал хозяин раба, так как невольника за человека не признавали. Если какой-нибудь аскоманн не мог обеспечить пропитания своим отцу и матери, он отдавался в рабство тому, кто мог дать родителям сносное существование. Так что на самом деле аскоманны не были стаей диких собак, хотя сейчас вели себя именно так. Кто знает – но об этом Акум уже не имел понятия – не у них ли следовало учиться настоящей и пожизненной дружбе? Разве не сидел рядом со Свери Хлодр, а рядом с тем молодой Даго? Только вот откуда было знать Акуму, что эти двое уже много месяцев жили в Друзо, а как только корабли аскоманнов вошли в порт, тут же появились на пристани? Ярл Свери взял их на свой дреккар, а потом повел на пир к Акуму вместе со своими командирами. Когда-то Хлодр, Свери и Оттар побратались, вот почему Хлодр имел право ожидать, что за ним придет корабль, а возможно, случится и оказия отомстить за смерть Оттара и поражение аскоманнов во время нападения на Друзо.

– Почему это, князь, твои люди не едят и не пьют, а только пялятся на нас будто на диких зверей? – хриплым голосом спросил у Акума Свери на языке донск тунга. – Или в еде твоей слишком много перца, а питье отравлено?

Князь Акум снял с головы позолоченный остроконечный шлем. Ему не хотелось ссориться со Свери.

– Завтра нас ждет битва, ярл Свери, – ответил он. – Или ты желаешь, чтобы мои люди ослабели от обжорства и похмелья?

– А мы? – загремел гневно Свери. – Или же ты считаешь, что храбрость наша будет менее обыкновенной?

Акум протянул руку к эстам, что в полном вооружении стояли под почерневшей стенкой у дверей, ведущих во внутренние помещения замка. На указательном пальце Акума кроваво блеснул княжеский перстень с огромным рубином.

– Ешьте и пейте. Пусть не думают наши друзья, что в своих сердцах мы таим измену, – сказал он на языке эстов.

Те послушно начали есть и пить. Но лишь те, что сидели за столом. Остальные все так же торчали под стенами, пока разъярившийся Свери, смяв посеребренный кубок в руке, не бросил в одного из них.

– Бери этот кубок и пей! – заорал ярл.

Акум снова протянул руку, и после того прислуживающие воины начали раздавать кубки и наливать вино остальным эстам.

– Красивый у тебя перстень, князь, – вновь заговорил Свери.

– Это княжеский перстень, – ответил Акум.

– А разве ярл не равен князю?

– Ты равен мне, если у тебя есть замок.

– Мой замок – это мой корабль! – расхохотался Свери. – Отдай мне этот перстень в знак дружбы.

– Князь Гедан носит подобный перстень. Завтра заберешь его себе, а захочешь, то и с отрубленной кистью, – предложил Акум. – Дружба, ярл, рождается в бою, а не через подарки.

– Ты прав, – снова расхохотался Свери, а затем, положив руку на плечо Хлодра, продолжил: – Вот этот человек, господин, в прошлом году напал на твой город. Его зовут Хлодр. Ты победил его, князь, и он за это любит тебя.

Свери вновь расхохотался, ему вторили остальные аскоманны. Только лишь Хлодр с Даго даже не улыбнулись, равно как и князь Акум, который лишь сейчас заметил, что этот Хлодр почти ничего не ест и не пьёт, лишь внимательно глядит в затянутые рыбьим пузырем окна. Но на дворе уже была ночь, и через окна ничего нельзя было увидать. Чего же высматривал этот человек в темноте?

Еще Акум заметил, что почти все аскоманны были одеты в кожаные штаны и блузы, посеревшие от морской соли, так как явились на пир прямиком со своих кораблей после долгого морского перехода. Один лишь этот Хлодр, да еще сидящий рядом с ним молоденький аскоманн выглядел так, будто волны и ветер с ним не встречались. Хлодр был в светлозелёных широких штанах с чулками до колен, а под его кольчугой была поддета ярко-зелёная блуза. Красивый алый кушак поддерживал его штаны. Молодой же аскоманн носил на себе алые штаны-чулки, блуза тоже была красной. Из под рукавов блузы выглядывали безукоризненно белые кружева сорочки. На груди у него висело золотое ожерелье, а его длинные волосы были удивительно светлыми. Эти двое либо специально переоделись, идя к Акуму, либо же в морском походе и не были. Князя охватило предчувствие беды, но тут же и исчезло. Он подумал, что в его городе проживает много аскоманнов, занимающихся торговлей. Только вот тех Акум знал лично, а этих двух в Друзо никогда не видал...

Хлодр наполнил себе серебряный кубок, осушил его одним глотком и, заглушая крики пирующих, обратился к Акуму:

– Я, старый тане, как уже говорил о том ярл Свери люблю победивших меня. Я люблю тебя, князь, хоть ты и переломал мне ноги. И такой же любовью этот вот дренг любит твою дочку Пайоту. Почему бы тебе, князь, не облегчить любовные страдания дренга и не показать свою прелестную дочь хоть на миг?

– Да, да, покажи нам свою дочку! – чуть ли не хором закричали пирующие.