Текст книги "Газета Завтра 809 (73 2009)"

Автор книги: "Завтра" Газета

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Владимир Винников АПОСТРОФ

Наоми Кляйн. Доктрина шока; пер. с англ. М. Завалова. – М.: «Добрая книга», 2009, 656 с., 5000 экз.

У любой по-настоящему хорошей книги есть одно удивительное и ничем не объяснимое свойство: она всегда очень вовремя попадает в руки своего читателя. Вот и эту книгу Маленькой Наоми ("кляйн" в переводе с немецкого значит – маленький) я открыл буквально в тот же самый день, когда президент США Барак Обама сообщил, что отменяет свое прежнее решение о закрытии тюрьмы Гуантанамо и что там "возобновятся военные суды над некоторыми заключенными, подозреваемыми в терроризме".

И буквально на первых же страницах "Доктрины шока" читаю следующее: "Правозащитники указывают, что Гуантанамо, при всех ужасах этой тюрьмы, на самом деле является наилучшей из всех составляющих "офшорную зону" пыточного насилия, применяемого США на территории других стран, с тех пор как она частично открыта для наблюдения Красного Креста и юристов".

"Что это еще за пытки в оплоте мировой свободы и демократии?" – спросите вы. Да вот, пытки. "Американский гражданин и в прошлом член гангстерской шайки Хозе Падилья… был арестован в мае 2002 года в чикагском аэропорту О`Хара в связи с подозрением в намерении создать "грязную бомбу"… Ему не было предъявлено обвинения, не было и стандартной процедуры суда; вместо этого Падилью отнесли к "участникам незаконных военных формирований", а это лишало его любых прав. Падилью доставили в тюрьму ВМФ США в Чарльстоне (Южная Калифорния), где, как он рассказывает, ему ввели какое-то средство, – по его мнению, либо LSD, либо PCP, – и он был подвергнут сенсорной депривации: его содержалив крохотной камере с затемненными окнами, не разрешив взять с собой часы или календарь. Когда его выводили из камеры, на него надевали наручники, глаза завязывали темной повязкой, а поступление звуков перекрывали с помощью тяжелых наушников. В таких условиях Падилья провел 1307 дней, при этом ему не позволяли контактировать с кем-либо, за исключением допрашивающих, которые, задавая ему вопросы, обрушивали на его изголодавшиеся органы чувств яркий свет и оглушительные звуки…" В результате "обращение правительства с мистером Падильей лишило его личности" и он "утратил способность участвовать в своей собственной защите". "Тысячи других узников тюрем, которыми управляют США – и которые,в отличие от Падильи не являются американскими гражданами, – прошли через подобные пытки, но без суда, открытого для публики.

Так что сотрудники печально известной тюрьмы Абу-Грейб вовсе не были прирожденными и даже закоренелыми садистами – они просто делали всё по инструкциям, одна из которых, под названием "Kubark", была разработана еще в конце 50-х годов по результатам исследований "американского доктора Менгеле" Эвена Камерона. По этим же инструкциям под кураторством "тихих американцев" десятки лет пытали свои жертвы латиноамериканские "эскадроны смерти".

Впрочем, книга Наоми Кляйн вовсе не об этом – она рассказывает о "капитализме катастроф", который под видом утверждения "свободных рыночных ценностей" осуществляют по всему миру с середины 60-х годов прошлого века политические власти и тайные службы США по заказу крупнейших транснациональных корпораций. Автор связывает в одну цепь события 11 сентября 1973 года в Чили, 4 июня 1989 года на площади Тяньаньмэнь, 3-4 октября 1993 года в Москве, 11 сентября 2001 года в США, проводя жесткие параллели между пытками, с помощью которых человека можно довести до "младенческого" состояния, полностью "стирая паттерны" его личности, и методами "шоковой терапии", применяемыми против целых стран и народов. Их население под влиянием шока должно "потерять ориентацию во времени и пространстве", утратить свои традиционные ценности (знаменитый Милтон Фридман, "рыцарь свободы", даже указывал примерные сроки действия такого шока – 6-9 месяцев), в этот шоковый период местной "агентурой влияния" должны быть приняты законы, устанавливающие новые "правила игры", после чего на полную мощность обязан включаться подвластный государственный аппарат насилия, уничтожающий потенциальных противников "прекрасного нового мира". Так приходил к власти Сухарто в Индонезии, Пиночет в Чили, Ельцин в России…

Даже учитывая немалую "повернутость влево" авторского мышления, Наоми Кляйн нельзя отказать ни в концептуальности, ни в фундаментальном фактическом обосновании суждений. Китай, Россия, а теперь и США, согласно её выводам, – крупнейшие завоевания последнего времени. Завоевания, осуществленные субъектом, которое она именует корпоративным сообществом и которое уничтожают национальные государства. Если учесть, что именно "корпоративное государство" лежало в основе политической системы итальянского фашизма, то мы сегодня явно столкнулись с одной из его разновидностей, которую можно назвать рыночным фашизмом, – такой вывод как бы сам собой вытекает из работы Наоми Кляйн.

И эти люди, извините, двадцатый год учат нас свободе и демократии?

Александр Лысков СТВОРЫ ДУХОВНЫЕ

С ЧЕМ СРАВНИТЬ дела человека? – думал я, сидя на берегу Волги. – Его величие или низость? С делом другого? С Чикатило или Христом? С кем ни сравнивай, все будет в рамках человека. Метр в палате мер и весов не многим отличается от плотницкой веревочки с узелками на концах. Нет, если уж и выявляется ценность человека, так это на фоне большой реки, по которой в начале мая мчатся последние льдины.

Меж крутых берегов сильно и честно завиваются струи на стрежне. Вот льдина попадает в путы тросов у дебаркадера. "Тут таю" – слышится. Наверное, потому, что на дебаркадере надпись "Тутаев". Мчит вода, тает лёд. Первый шмель шныряет в жухлой, прошлогодней траве… Вот она тут, рядышком мера правды, но поди прикинь ее на человека. Уж, кажется, перевозчик на "Казанке" самый к ней близкий, самый родственный. А и он уже слегка поддатый. И обликом – водяной: в широченном плаще и длиннющих резиновых сапогах. В красную клешнятую ладонь принимает по пятнадцать рублей, опускает в бездонный карман. И потом эту же "руку" предлагает дамам, когда они, нервно хихикая, влезают на алюминиевую посудину. Две посредине, я, третий, спереди. Все вцепляемся в борта, потому что хоть волна небольшая, но мотор – зверь. Да и моторист тоже характером ему под стать.

Роет яму в пепельных водах Волги его лодка. И сама из этой ямы норовит взлететь, как с трамплина.

Скутер "ямаха" догоняет "казанку". Ну, такой, который на пляжах Черного и других морей выделывает фигуры высшего пилотажа. Ракетой летит параллельным курсом. А у нашего перевозчика, оказывается, еще не до конца вывернута ручка газа. Он её винтом завинчивает, вступая в гонку со скутером, кажется, вовсе забыв о пассажирах, о двадцати метрах глубины под килем.

Проиграв гонку, хмурится. Пребывает в тяжком раздумье. Мысль его, по всему видно, направлена на реванш. На то, чтобы второй мотор поставить.

Но вот и берег. Опадает нос лодки. По инерции достигаем отмели. Перевозчик переваливается за борт. Дамам опять – руку. Во время высадки-посадки кричит коллеге на берегу: "Еще пару рейсов сделаю, и тебя утащу".

У коллеги сломался мотор. Сидит возле костра. Таганок карусельный. Чайник с огня по полукругу прямо к столу. Я подсаживаюсь. Разговариваем.

– На заводе три тысячи в месяц. Только за квартиру заплатить.

Я прикидываю. Если по сорок пять рублей за рейс, надо сто раз обернуться, чтобы четыре с половиной тысячи заработать. Железо не выдерживает.

– Паять надо. Дня два простою.

– Как власти смотрят на ваш промысел?

– Им по барабану.

– Милиции, браткам местным приходится отстегивать?

Он с горячностью заверяет, что дело их чистое, свободное.

Если и в самом деле не покушаются вооруженные люди на заработки тутаевских перевозчиков, то опять же объяснение можно найти в фундаментальности их дела, в глубокой историчности и тесной связи с водной стихией, по сути своей очистительной. Мощь и правда реки покрепче будет мощи государственной и криминальной. Хотя, конечно, государство тягается силенками с Волгой. Тот же перевозчик у костра сообщил со слов своего деда, что скорость течения с постройкой электростанций упала в три раза.

И теперь-то вал водяной страшит своей неукротимостью, а сколько же энергии излучала река в те времена, когда в такие же вот весенние дни спускали в нее струги. "Вниз по Волге-реке снаряжён стружек как стрела летит…Удалых гребцов сорок два сидят", – свидетельствует песня. Если сорок два гребца да попутный ветер в крыло паруса, да вниз по течению, – полет, другого слова не подберешь.

Бурная жизнь Тутаева столетней давности, поры расцвета, архитектурно запечатлена в знаменитых романовских трактирах. Тут надо пояснить, что большую часть своей многовековой истории город именовался Романовым – на левом берегу и Борисоглебском на правом. Было и в самом деле два отдельных города. При Екатерине их объединили в Романов-Борисоглебск. А потом назвали в память о красноармейце Тутаеве, погибшем в этих местах в гражданскую войну.

Романовские трактиры, по современным понятиям, – гостиничный комплекс, зона рекреации бурлацкого племени, сплавной, судоходной братии. В номерах, конечно, они не ночевали, но за питейными столами сиживали. Пировали, и – дальше в путь. И сейчас бы этот веселый городок ничего не стоило возродить – строения вечные. Да уж в помине нет той жизни на Волге, буйства, ухарства и бесшабашности. Во всем Тутаеве я нашел один– единственный ресторанчик, и тот – пустовал. Отрываться состоятельные люди ездят в Ярославль. А простой народ пьет свои сто пятьдесят в забегаловке, наскоро сооруженной из строительного вагончика-бытовки. Но если Волга стала течь медленнее в три раза, то пропорции питейных заведений уменьшились в двадцать-тридцать раз . Сравниваю городок трактиров и вагончик-бытовку.

Есть, конечно, в Тутаеве пивные бары. Можно футбол посмотреть, поорать. Но они все крохотные и чаще безлюдные. Выделяется один. Про него говорят: "Только для белых". Хозяин – бывший военный. Кавказцев и азиатов вежливо выпроваживает. Даже если русский человек, но обличия не славянского, пускай даже с другом-славянином пришел, всё равно вас вежливо выпроводят. Ненцам и чукчам, думаю, тут тоже не сиживать, черемисам и чувашам, по их смуглоте и черному волосу, пива здесь не пивать. Уж я не говорю о татарах – совсем близких, волжских жителях, о башкирах. Сомнительное, мне кажется, правило. Но в чужой монастырь со своим указом не ходят.

Что-то в этом есть необычное: сидеть, пить пиво и знать, что кругом "все свои". Радости особой не испытываешь. Ощущение, что в какое-то общество, клан вступил и – несвободен. Чувствуешь на себе откуда-то из-за шторы острый взгляд селекционера-хозяина, его убийственную вежливость и партийную принципиальность. Но после трех-четырех кружек подсознание отпускает, неловкость растворяется в табачном дыму. Пиво качественное. Но, главное, собеседник интересный. Молодой местный политик. Журналист. Мы с ним беседовали на тему исторического творчества. Он увлечен языческим периодом славянства. И еще старообрядчеством. В истории копает глубоко. Рассказывает заразительно. Я его подбивал сесть за написание книги. Нельзя, чтобы такой кладезь исторических подробностей пропадал втуне. Ну, к примеру, от него я узнал, что когда большие конные отряды ходили в зимний поход, то в середине этой массы всадников температура поднималась до плюс двадцати, в то время как мороз стоял под двадцать. Лошади разогревали воздух. Воины постоянно менялись местами: с периферии в центр, погреться, и обратно на ветерок. Достоверная картинка вырисовывалась о доблестях славянства в пивной "для белых". Хоть сейчас за меч берись и на рысях вдогонку. Под хмельком еще и не такое поблазнеет.

С большим знанием дела поведал молодой историк и о перипетиях старообрядчества. Оказывается, на левом берегу, в Романове, несколько церквей отдано ревнителям двуперстия. Отремонтированы. Годны для службы. Но не находится что-то среди староверов штатных священников. Для них это сложный вопрос: как бы никонианцам не уподобиться. Они привыкли в миру устраивать внутреннюю церковь. Но ведь и не отказались от храмов! Значит, не долго им пустовать.

Однако всякие темы, кроме национальных, в этом баре для белых оказывались в конце концов побочными. Все сводилось к величию нации. С досадой говорилось об идейных противниках, тычущих в глаза "германским опытом". Если и есть общее, то лишь пивные кружки. А по большому счету "мы пойдем другим путем"…

Пивные бары на правом берегу и трактиры на левом. Между ними духовная связь, пусть и не высшего порядка. Про жизнь, про политику судили-рядили в питейных заведениях и сто лет назад.

Город связан переправой лодочной, паромной. Но главное – православной. Не знаю, буду ли я открывателем некоего древнего замысла первостроителей города. Может быть, в Тутаеве все об этом знают. Но для себя, по крайней мере, открытие я сделал.

ПЕРЕЕХАВ НА МОТОРКЕ, я оказался у подножия церкви Казанской божьей матери. Она стоит опасно, у самой воды. Многотонные валуны по обету свозили судовладельцы на место будущего строительства. Так было приговорено: кто камень сюда бросит, тому грех будет отпущен. И вырос под волжским обрывом утес, скала. И на нем – церковь. Мне кажется, что даже сейчас, во времена нанотехнологий, подобное строительство никто не рискнет затеять. Плывун ведь. Берег сверху давит, сползает, подтачивается высокой вешней водой. Сколько же надо сюда свай вбить, сколько вагонов арматуры утрамбовать в бетон. И то – никакой гарантии. Строят в километре от большой воды. Подальше от водного среза. А старинный зодчий, наоборот, приник к воде. Будто чуял ее оборонительную силу и божественную суть. Небо-то в воде не только отражается. Небо пронизывает воду до дна. И вот на паперть едва ли что волна не плещет, а на стенах церкви третье столетие – ни одной трещинки.

Церковь – на первой трети берегового склона. Выше – на второй трети – колокольня. Да еще треть – просто травой заросла. И вот стоя на этой травяном взлобке, я и открыл для себя тот самый древний замысел строителей здешних храмов. Совмещаю крест колокольни внизу с крестом низлежащей церкви, как судоходные створы, и взор мой падает точно на крест главного храма на другом берегу. Створ получается духовный, православный. Некий путь отмечен. Религиозное поле поперек Волги. Мост молитвенный. Потенциал божественной напряженности, который волей-неволей пропускает через себя всякий плывущий.

Ну, и уж если продолжить ряд техницизмов, то надо сказать, что интегрирует эту "тутаевскую перемычку" гигантский 4х4 метра Спас в правобережном храме. Это совершенно темный, расплывчатый лик, различимый только с определенного расстояния. От любви до кары Божией в этом образе – один шаг. Попадаешь под его взгляд, и холодок по спине. Я даже свечу забыл поставить, потрясенный силой образа. Так и увез свечу домой в Москву.

Центр, душа Тутаева, несомненно, посреди Волги, в этом створе правобережного собора и левобережной церкви. А центр мещанский, купеческий – на набережных, примыкающих к этим храмам. Далее город одним концом упирается в советский моторный завод с микрорайоном для рабочих, а другим, по левой стороне – в бараки и трущобы неизвестной социальной сущности. Безусловно одно: здесь обитает много деклассированных и денационализированных элементов, поскольку даже памятник погибшим в войну "работникам…" загажен с тыльной стороны. Хотя кругом заросли, для отхожего места выбор бескрайний.

Далее дорога из города выходит в задичалые поля, где прошлогодний репейник в рост человека. Табличка "Охота запрещена" Глядя на необъятные луга вдоль Волги, так и хочется приписать: "Земледелие прекращено".

Если кто-то и пашет здесь, то лишь кабаны. В лужах квакают лягушки. Жаворонки по отвесу поднимаются в небо и падают камушками, попев совсем немного. Еще холодно у Волги, на северных склонах – снег. Километров семь прошагал я по заброшенным "охотоугодьям", а луга все не кончались, вернее – репейниковые джунгли…

ТАКОВ ТУТАЕВ ЛИРИЧЕСКИЙ. Есть, конечно, городки подобного типа и более прибранные, ухоженные. Но зато по накалу политических страстей этот Романов-Борисоглебск, наверное, один из выдающихся на данный период. Здесь сильной, дееспособной «вертикальной» власти противостоит не менее сильная горизонталь общественного движения, не боящегося называть себя гражданским обществом. Более трехсот депутатов от разных общественных организаций вняли призыву Юрия Москвина – лидера созданной им Общественной палаты. В конференц-зале Тутаевского моторного завода собранные Москвиным главы поселений, предприниматели, руководители предприятий, старшие по домам сказали твердое нет силовым, можно сказать, феодальным методам главы района Андреева.

По сути, в Тутаеве я оказался свидетелем небольшого эпизода общероссийского движения по смене политического курса страны. На этот раз ( в сравнении с 1991, 1993, 2000 годами) этот процесс идет снизу. В Москве тишь да благодать, а в провинции – политические сшибки, разборки, напряги. Не стоит спешить с определениями. Либерализм, рынок, демократия и даже национализм присутствуют во взглядах обеих партий. Скажу так: борются новое и старое. И на этом с определениями покончу. Поскольку тут, в Тутаеве, главное – сюжет и действующие лица.

Главное из них, глава района Андреев, успешно отработал первый свой срок. Было время, когда его поддерживали все нынешние противники. И вдруг в их среде резко сменилась полярность. Как мне кажется, это произошло после прихода к власти нового президента. Потому что, сколько я не выслушивал оппозиционеров, убийственных доводов против Андреева не услышал. Все они банальные: слишком хорошая квартира в Ярославле, машина жены на бюджетном сервисе, принуждение бизнесменов к выплатам в социальные сферы, что проходит в тезисах оппозиции как вымогательство. Провалы в ЖКХ, в строительстве жилья… На такое еще полгода назад внимания не обращали, а теперь за это главе района от недовольных – "расстрельная статья".

Да к тому же губернатор в области сменился. Тоже и, по существу, новым человеком оказался. Почуял униженный народ Тутаева – настала пора высказать ему, что на сердце лежит. На счастье, в городе созрел человек, который повел инакомыслящих в политический бой – бывший военный( хотя бывших военных не бывает) сорокалетний этот Юрий Москвин. Предприниматель, владелец в том числе трех газет и двух журналов. Боец по природе, вожак по призванию. И вот он, собрав три сотни представителей недовольных, резолюцию этого собрания отправил туда, где в конце тоннеля, в окнах резиденции нового губернатора, как ему показалось, замаячил свет перемен. И был приятно удивлен быстрым откликом. Для нового губернатора настолько убедительны оказались доводы товарищей Москвина, что он сразу предложил и главе города, и главе района подать в отставку. Городничий тотчас исчез из поля зрения, уволился. И теперь его в Тутаеве за это "уважают". А глава района Андреев уперся, и ни в какую. Тогда на него накатила вторая волна "народного гнева" покруче первой. Общественная палата Юрия Москвина, приняв пас от губернатора, сделала ему ответную передачу. Мол, мы вас в требовании отставки наших начальников полностью поддерживаем и одобряем. Тутаевский народ стонет, задыхается от культа личности главы района.

Ход был за губернатором. И оказался он довольно сильным. Вернее – силовым. К строптивцу Андрееву пришли люди в форме и с ордером на обыск. Статью зачитали N 285 – злоупотребление полномочиями. Но глава района тоже не слабого десятка. Спокойно объяснил прессе: "Губернатор погорячился". И повел в бой против оппозиции верных ему депутатов муниципального собрания. Тоже ведь представителей народа. Законно избранных.

Я БЫЛ НА ТОМ РИСТАЛИЩЕ. В большом уютном зале сошлись две рати: Андреевская административная и москвинская общественная. Ристалище было, конечно, словесным. Депутаты хвалили, возвеличивали своего главу. Выражали возмущение по поводу нападок на него. Объявляли действия силовиков провокацией. Происками. Это прекрасно, говорила директор школы, что глава у бизнесмена потребовал сто тысяч рублей. Никакое это не вымогательство. На эти деньги мы купили для школы электроорган. А что машину жены отремонтировали за счет бюджета, это еще доказать надо. И в жилищно-коммунальном хозяйстве уже наводится порядок…

Против дюжины депутатов боролся один Москвин. Коренастый, спортивный, он хорошо, можно даже сказать, привычно чувствовал себя на поле брани. Веско, методично пробивал "глушилку" из депутатских глоток. Бросал тяжелые слова обвинения в лицо сидевшему тут же в зале своему оппоненту.

Москвину кричали, мол, ты самозванец, никакая у тебя не Общественная палата, а просто собрание случайных людей. Чтобы называться Общественной палатой, надо согласовать, обсудить "этот вопрос" с начальством. Язвительно смеялись над тем, что он называет себя и своих товарищей по борьбе оппозицией. Мол, и звание оппозиционера тоже должно спускаться сверху. Порядков он не знает. Самодеятельностью политической занимается.

А Москвин спокойно говорил в ответ, что это не самозванство, а народное творчество, инициатива снизу, и он лишь проводник созревших у думающей части жителей Тутаева идей и веяний.

Что-то мне тут напомнило перестрочные годы, ранний период. Когда в цехах заводов, на площадях городов народ осмелел до того, что клеймил властителей за привилегии, сейчас кажущиеся детскими шалостями (госдачи, спецпайки, спецполиклиники). И требовал – перемен! Надоело!

То же нетерпение чувствовалось и здесь. По моим наблюдениям, практически и во всех других таких же городах брожение усиливается. Вот только в большинстве из них не находится человека, рискнувшего, как Москвин, встать во весь рост в метре от представителя кажущейся всесильной административно – командной системы (термин конца восьмидесятых), и в простых, ясных выражениях изложить мысли немой массы. Без таких проводников масса, самовыражаясь, может раскалиться до взрывоопасного состояния, начать все сокрушать на своем пути. А Москвин и такие, как он, трансформируют энергию недовольства в управляемый процесс.

Я смотрел, как он достойно держит удар. Как умело выстраивает защиту и наносит точный ответ, и вспоминал, что он во времена своей армейской молодости прошел все "горячие точки" Закавказья. Вспоминал его слова: "Всех, у кого в армии тогда было три звезды и выше, надо отдавать под суд".

Его лишили квартиры активисты национального фронта Азербайджана. Он превратился в беженца. Сунулся, было, в таможню. Но… "Там надо было или воровать или уходить". Он ушел. Без копейки денег. Без жилья. Тогда и выковался в нем еще один боец – гражданский. Он сплотил вокруг себя таких же обездоленных беженцев. И в конце концов всех обеспечил хорошим жильем. С нуля занялся бизнесом. Начал в долг с фотомастерской. Теперь у него большое дело под названием "Романовский купец".

И вот уже ему не без ехидства кричат оппоненты: " А может быть, вы сами, Юрий Георгиевич, хотите занять место главы района?!"

Он на провокацию не поддается. Переводит стрелки в перепалке. А мне думается: почему бы и нет? Есть у человека боевой опыт, предпринимательский, просто житейский. Кто ему запретит?..

В Москве меня спросили: "Как думаешь, эти новые люди – они-то хоть честные?"

"Не то чтобы честные, – ответил я, – но щепетильные. Деньгами не швыряются. На каждую трату справку, смету им подавай. На себе испытал. Кристальные люди. А дальше – посмотрим. У них еще власть впереди".

Две политические силы. Два берега одной Волги. Два города в одном. Две переправы: лодочная и "цивилизованная". И везде соперничество. Дух борьбы.

Лихие перевозчики в "казанках" ( заметьте, если поставить ударение на последнем слоге, то получится котелок для варки каши, то есть ничтожное суденышко) конкурируют не только со спортивными скутерами, это так, по широте души, но и теплоходиком "Москвич". Отправляется он с берега на берег каждый полчаса. Билет на нем на рубль дешевле, чем у водных таксистов.

Для тутаевцев это большая разница.

Ярославская область