Текст книги "Место, которое есть"

Автор книги: Заур Караев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Зайдя в дом, я постоял около десяти секунд, прибывая в состоянии тяжелого размышления, затем же обернулся и вновь устремился вон. Быстрый темп перемещения позволил мне настигнуть Этем Актуи еще до того момента, когда она успела покинуть владения Ливия. С каждой секунд мое тело было все ближе и ближе к ней, а она, будучи в меру расторопной, шла уверено к своей цели и не оборачивалась. Но вот, наконец, звук шагов донесся до ее ушей, и лицо ее, доселе недоступное моему взору, предстало перед мною. Доктор сначала развернулась в мою сторону и лишь потом окончательно остановилась, до этого сделав несколько шагов назад.

– Что вы… – удивленно произнесла женщина.

– Я забыл сказать вам… – кинул я и не сбавил ходу, несмотря на то, что расстояние, меж нами лежавшее, располагало к остановке. Я, подойдя вплотную, сделал шаг таким образом, что правая нога опустилась на ступню Актуи, после же этого руки мои с силой толкнули ее в грудь. Она молча повалилась на спину, и при этом откуда-то снизу раздался звонкий хруст, возвестивший о том, что в зоне щиколотки у мадам Этем образовался перелом, возможно, не один.

Я опустился сверху на нее так, что талия ее очутилась меж моих колен. Из горла у нее начали как-то робко вырываться не очень громкие крики. «С запозданием» – подумал я, и вцепился руками в ее шею.

Первая попытка оказалась неудачной – я душил ее до тех пор, пока она не отключилась, после встал и потащил тело в сторону недавно примеченной мной свежевырытой могилы. Но во время опускания его в яму мои глаза заметили, что в это тощем до отвращения организме по-прежнему теплица жизнь – ребра продолжали совершать привычные движения, а это означало, что женщина все еще дышит. Мертвые не могут дышать… На это разве что Ливий возразит. Видимо, для того, чтобы убить, я неправильно обхватывал шею. Похоже, она потеряла сознание из-за передавленной артерии, которая снабжает кислородом мозг, и тем самым ввела меня в заблуждение. Ужасно, но мне пришлось браться за дело снова, только теперь оно должно быть обставлено наверняка. И опять ладони мои заключили в свои цепкие объятья шею обреченной.

Несмотря на то, что сознание так и не вернулось к ней, конечности ее все же задергались, когда конец ее жизненного пути оказался настолько близко, что хватило бы и пары жалких мгновения до перехода в мир иной. И вот, этот скачок совершен, и она вознесена или низвергнута, а я отнимаю руки от объекта, более не имеющего никакого отношения к живому.

– Говорил же, что скоро исчезнет ее тело. – смотря сверху на меня, орудующего в могиле, вымолвил Ливий после того, как неслышно подошел к краю углубления. Я смутился поначалу очень и приготовился к какой-нибудь пренеприятной сцене, но на мое удивление лицо могильщика было невозмутимо.

– И что же с ней теперь станется? – риторически вопросил он. – А знаешь что? Присыпь ее хорошенько, да утрамбуй потом сверху… – кратковременное молчание. – Хоть и худюща сильно, но все ж теплее будет так. А завтра мужчину к ней подселим. Он-то рассчитывал на уединение, но ничего не поделаешь. – после этих слов идиот удалился. Очень интересное у него безумие, прямо не знаю, как к нему относиться.

Когда с телом Этем Актуи было покончено, причем вся процедура прошла именно так, как то советовал Ливий, я, умыв руки и лицо, воротился в наше с Евой жилище.

Почему-то не хотелось сразу же заходить в комнату, где располагалась недавно подарившая мне чадо и, собственно, само чадо. Поэтому я уселся на грязный стул в пустом помещении и задумался. Что-то неладное со мной… Откуда столько жестокости? Уже вторая жертва на моем счету, но в первый раз убийство совершалось впопыхах, отчасти случайно – печальный результат драки, а сейчас все было обдумано, несмотря на то, что действовать приходилось на скорую руку. Твердо помню, как в голове у меня вырисовалось «убить, и только так остановить». Ради чего же это? Ребенка? Да, так оправдаюсь, но, по правде говоря, я и сам толком не знаю, что побудило меня вычеркнуть из списка земных жителей бедную женщину.

Такого характера думы, возможно, еще долго бы мучали мой мозг, если бы меня не отвлек плач ребенка, начавшийся с пары очень своеобразных всхлипываний, после обратившийся в неприятный для уха монотонный шум… А мне ведь до сих пор неизвестно, кто это кричит – сын или дочь?

Я встаю со стула и, чувствуя сильную усталость, бреду к источнику режущего мой слух звука.

Слепая обнимает своего ребенка, прижимает его нежно к щеке и, плача горькими слезами, пытается успокоить кричащее существо. Как же ей, наверное, горестно от того, что ребенка своего она никогда не сможет увидеть. От такого понимания для меня картина становится еще более драматичной, несмотря на то, что два основных персонажа, ревмя ревя, и так на славу постарались для того, чтоб навести на наблюдателя такую тоску, которую мало кто ощущал.

– Ева, это я. – сказал я в меру громко, аккуратно усевшись на краюшек кровати, возле той, кому адресовывалось обращение. Никакой реакции не последовало, и это при том, что я, рассчитывая на ответ, промолчал не менее полуминуты.

Дитя, не очень плотно обвернутое в простыню, как-то смешно копошилось, стараясь, по всей видимости, своими еще слабыми конечностями разорвать оковы материи. Личико его при этом некрасиво морщилось и выглядело так, будто оставили на нем свое клеймо нестерпимые муки. Мать же пребывала в полном неведении. Занятно было бы, если бы не было так жалко их обоих, и я даже не знаю почему сердце кровью обливается во время созерцания этого.

Я снова посмотрел на лицо сморщенного гуманоида и заметил, что в перерывах между залпами плача, он причмокивает губами, будто стараясь ими нащупать какую-то ценную вещь, давно разыскиваемую, но никак не обретаемую. Наверное, это первый намек с его стороны на хотя бы легкий ужин. Надо поделиться с Евой своими наблюдениями, и пускай она осчастливит его, пускай испуганный этим поганым миром познает, что здесь может быть не так уж и дурно, если ты в тепле и брюхо твое не страдает от издевательств голода.

– Он хочет есть. – говорю я Еве.

– Как?! – слегка оживившись, восклицает она. – Уже? – лик ее преображается улыбкой. – Только родился, а уже есть хочет. Ну что ж, придется кормить.

Засим следовало выполнение указанного обещание. Еще не успел почувствовать себя родителем, а уже делаю успехи на поприще отцовства. Для доказательства этого достаточно посмотреть на в миг умиротворившегося младенца. Стоило ему только коснуться груди, комната наполнилась тишиной, почти ничем не тревожимой, разве что едва различаемыми по временам причмокивания, да нашими с Евой вздохами.

– Мальчик или девочка? – сказал я, после того как заметил, что процедура кормления подошла к концу.

– Мальчик. – последовал ответ.

– Дай мне его. – Ева сразу же выполнила мою просьбу. Наконец-то я держу в руках своего долгожданного сына, и, надо, сказать, ожидания не оправданы – нету внутри меня ликующей души, да и волнительного трепета телом не ощущаю. Да уж, надеялся на что-то другое, на более интересное состояние; сейчас кроме легкой радости ничего не испытываю. Чересчур, видать, важной для меня стала борьба на пути, ведущему к достижению цели, причем настолько важной, что умудрилась заставить поблекнуть саму мечту.

«Интересно, а идеален ли он?» – подумал я, когда ребенок смешно поморщил нос, а потом выдавил из себя короткий звук, напоминавший хрип. Ну, желудок у него точно есть, не в отца, значит, пошел. Руки с ногами тоже прощупываются сквозь простыню. Похоже, физически он полноценен – если бы какие-то внутренние органы были поражены, то, мне кажется, на его внешности это отразилось бы, ну или он не переставая плакал бы. Но подобных признаков какой-нибудь патологии не наблюдается – розовая кожа, здоровый аппетит и такой же сон. Не соврал старикан – видать, моя половая система и в самом деле является уникальной, во всяком случае для искалеченного Гипербореей человечества. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь урод породит прекрасного! Никто, кроме меня и Ипполита, но последний уже не в счет. Жалко, конечно, что с ним случилась беда, но будь он сейчас здесь, то, уверен, радость его была бы куда более неистовой и искренней, нежели моя. Вся жизнь моего дорогого доктора была отдана вот этому мирно нежащемуся в объятиях сна на моих руках комочку мяса и косточек, которому-то всего пару часов отроду, что никак не помешало Ипполиту посвятить себя ему еще несколько десятилетий назад. Но вот, казалось бы, цель достигнута, а тот, кто был рабом ее, никогда не сможет насладиться своим свершением.

Я отдал ребенка обратно Еве и сказал, что скоро ей будет преподнесен ужин, который обычно готовит Ливий. С целью навестить жилище последнего, мною была покинута халупа, ныне превратившаяся в обитель нового человека – идеального.

Старик повстречался мне по пути, и в руках он держал поднос с парой каких-то блюд. Всегда так пунктуален этот безумец, ни разу еще не запаздывал, оттого мне иногда кажется, что он предугадывает мои действия, когда я в назначенное время подумываю о том, что пора бы попросить обед для моей супруги. Странное дело, почему сумасшествие не влияет на его хорошие черты? Да и Бог с этим, как-то слишком уж я устаю в последнее время – никаких веселий и забав, одни только трудности, да еще в придачу суета. Раньше на все это я смотрел бы проще, и в серьез не воспринимал бы многие вещи, но с тех пор, как питание мое стало великим облегчением для меня, по причине больших разрывов меж днями, отведенными под впрыскивание в вену веществ, стало тяжело делать почти все. Плевать, главное ведь не сдохнуть, а то какой из меня герой тогда будет?! «Умер с голоду» напишут потомки, а это все равно, что написать «умер в нищете». Унизительно даже подумать, ведь нищете, как полагают многие, всегда сопутствует духовная деградация. Получится, эдакий оскотиненный образ родителя первого идеального человека. Не хочется.

Я отношу Еве пищу, а затем уваливаюсь спать, так сказать, пользуюсь последним оружием против истощения. Надо быть готовым к начинающейся семейной идиллии. Все теперь для этого есть – отец, мать, ребенок, и даже своего рода слуга (готовит же Ливий вкусные блюда для Евы и убирает же он в нашей лачуге). Радуйся, Ид, жизнь наладилась, хотя кругом по-прежнему смрад и мрак. Радуйся, несмотря на то, что ничего никогда не изменится, пока тот источник, что дает людям разум и сознание, не иссякнет совсем. Подождать, кажется, чуть-чуть еще надо, а затем… да здравствует благоденствие.

Глава XI

– Сегодня был найден в районе площади Семи цветов и алой розы изуродованный труп мужчины. Тело, несмотря на усердную работу сотрудников полиции, было опознано лишь к вечеру сегодняшнего дня. Убитым оказался Верховный судья Иоанн Ларватус. – говорит голос по радио, будучи прерываемым треском помех. – Согласно основной версии, причины убийства кроются в профессиональной деятельности Ларватуса. Более того, полиция располагает уликами, которые указывают на вероятного исполнителя преступления. Лейтенант Кит Лер в беседе с нашим корреспондентом заявил, что главным подозреваемым на данный момент является ныне скрывающийся от правосудия знаменитый актер Ид Буррый. – далее идет перечень грехов, и опять упоминается сообщничество злого гения и богатого артиста, ну а потом прогноз погоды следует.

Ну что я могу сказать, господин судья? Доигрались вы! Нельзя было с таким рвением действовать – переусердствовали, вот вас и утихомирили, не очень оригинальным способом, правда, но зато чрезвычайно эффективным!

Не могу сказать, что новость таковая меня совсем не обрадовала, напротив – даже улыбка посетила мое лицо: больно уж трудной мою жизнь сделал Ларватус. Тем не менее, это чувство не смогло сделать так, чтоб я не задался вопросом «почему?» Да, почему его убили? Ясно, что не за добродетели, а за привычку быть занозой во всевозможных местах, так чувствительных по отношению к даже легчайшему раздражению, но неужели у них не было способа более милосердного по отношению к своему собрату? Может и нет, а может и да, но в любом случае так они покончили со всем раз и навсегда. Мне-то какое теперь дело до размышлений на тему взаимосвязей чиновничьего сословия?

Куда более интересен тот факт, что именно меня обвинили во всеуслышание в лишении жизни Иоанна. И снова этот верный пес вторгается в мою жизнь, а я уже совсем позабыл о Ките Лере. Шутки ради что ли, именно его назначили заниматься данным делом? Впрочем, просто-напросто совпадение исключать нельзя. Главное, что теперь я в числе опальных, требующих наибольшего внимания как со стороны государства, так и населения. Стимул у граждан хороший появился для того, чтобы помогать полицаям меня разыскивать – не останется же без милости господ тот, кому удалось отыскать главного врага правительства, не чурающегося уничтожать его членов. Не всякий урод самостоятельно до такой мысли дойдет, но я почему-то уверен, что через радио, телевидение всем все растолкуют. Хотя, не стоит удивляться, если мое предположение окажется ошибочным – известно, что в случае с Ларватусом такая концепция не сработала: не помнится мне, чтоб всюду и везде только и говорили о том, как бы было хорошо обнаружить Ида Буррого. Население пассивно, его и милость верхов не особо интересует, разве что в исключительных случаях – не всегда все могут увязать ее с деньгами и прочими дарами. Поэтому логичнее напрямую заявлять, что наиболее удачливый сыщик получит такую-то сумму. Додумаются ли нижестоящие товарищи Марптона до такого? Буду надеяться, что нет. В данном случае мне можно рассчитывать еще на кое-что. Все же думают, что я убил судью, причем того самого, что Объединенные города в страхе держал. Боялись его и одновременно ненавидели за жестокость и готовность раздавить каждого токмо из-за прихотей своих. И наверняка многие новость о его смерть восприняли как хорошее событие, чуточку облегчающее существование; конечно, облегчение имеет более иллюзорный характер, но все дело в том, что и страх перед судьей по большей части был точно таковым: не загубить же ему, как того он не желай, каждого урода. В общем, обо мне могут подумать, как о некоем избавителе или как о благородном убийце. Если так, то очень хотелось бы, чтобы и потомки в далеком будущем присоединили сие к моей биографии.

Ну а так – радоваться нечему, и зря я улыбался – выходит, что смертью своей Ларватус ознаменовал новый этап моей опалы, более суровый, более опасный. Теперь-то мне наконец удалась разглядеть отеческую любовь господина Марптона! А то до этого никаких серьезных действий для поимки дочери своей даже не предпринимал – всего-то и додумался до того, чтоб толпу почти бесполезных клонов по городу разослать. А эти ребята искать, видать, не умеют – им под силу лишь усмирять, вот они и слоняются бесцельно, делая вид будто что-то ищут. Теперь хоть до травли умудрился дойти.

Все эти события, связанные с политическими играми и моей судьбой, как нельзя вовремя произошли. Удачно так приладились они к прочим заботам. Например, нынче у меня совсем нет средств. И я, сидя у одной из могил со свешенными в яму ногами, о том только сейчас и думаю, где бы достать пропитание для своих домочадцев. Ни сегодня-завтра все ресурсы иссякнут, и что тогда я скажу Еве, когда она осведомит меня, что у нее, как говорится, под ложечкой сосет? «Дорогая, голодай» – разве что только это, но ведь последует справедливое возражение «Я бы с удовольствие, да вот грудью кормить мне сына надо». Его же убедить в том, что не мешало бы пока подзатянуть пояса, вряд ли получится.

Какая же это мука на самом деле! Бессилие… да я бессилен. Голова моя, вдруг начавшая с недавних пор казаться мне такою светлой (связываю это с измождением), обдумала все возможные и невозможные способы пополнения семейной казны, но ничего подходящего для реализации так и не нашла. Впрочем, не совсем бесполезной она оказалась. Например, когда у меня ничего не осталось, она помогла мне отсрочить полный конец. Сейчас вот, я выжимаю последние капли из ливиевских карманов и шкафов. Удалось мне убедить полоумного оказывать гуманитарную поддержку нашему семейству. Но доходы его столь микроскопичны, что их едва хватает на него самого, а все остальное из числа того, что можно было взять у него и съесть или продать, уже уничтожено. Собственно говоря, так мы и прожили эти три относительно беззаботных месяца жизни, в течение коих мне посчастливилось ощущать себя радостным отцом.

Насчет того же, что делать дальше, я всерьез задумался около недели назад, когда могильщик, проходя недалеко от меня, обращался к самому себя, сетуя на чрезмерные запросы кого-то из своих «постояльцев»: «Где я ей возьму картофель? Нету же его! Скоро и хлеб иссякнет, что уж там говорить о картофеле». Не знаю, может таким способом он украдкой оповещал меня, а может ему и в самом деле представлялось, что у него потребовал один из «жильцов» упомянутый продукт, но я все равно обратился к нему с соответствующим вопросом. Ливий взял меня за руку, и мы пошли исследовать его закрома. Не густо оказалось.

Обмозговывая выход из сложившегося положения, я думал о том, что не плохо было бы, если б кто-то взял меня на какую-нибудь работенку. Пошел бы и поденщиком, но, как мне известно, в нашем городе среди обычных его жителей непринято нанимать работников. Связывать это можно, либо с низким уровнем жизни, либо с контролем со стороны государства; склоняюсь к первому.

Податься в преступники. Такая идея навещала меня не однократно. Однако, сию стезю выбрать я так и не решился. Отнюдь не по причине трусости, а из-за предусмотрительности – существенно увеличиваются шансы того, что меня обнаружат.

А вот Ева, которую было решено не держать в блаженном неведении, предлагает еще кое-что. Она говорит, что надо пойти на контакт с Марптоном. Ей кажется, что отец, ранее всегда склонный потакать капризам дочери, смилостивится, и обустроит нам в конце концов достойное житие. Стоит только ей прийти к нему на поклон, полагает моя возлюбленная, как он сразу же закроет глаза на невиданность нашего с ней союза и простить все на свете, и даже младенцу не причинит никакого вреда. Поначалу я воспринимал сие предложение как бред, но в последние дни отыскиваю все больше и больше доводов за него. Почему отец не может простить дочери следование по пути своих чувств, если до этого он не ограничивал ее практически ни в чем? Теоретически, допустимо. Да и на наш брак закрыть глаза ему под силу – выделит нам где-нибудь в безлюдном части Зоны 15.2 уютный домик и скроет таким образом нас от глаз соратников своих. Выдаст ребенка моего потом за сына своего, или что-нибудь в этом роде… Немного утопично, но не настолько, чтобы не иметь оснований притязать на то, чтобы быть правдой. Наверно, так и рискнем – глядишь, получится.

Я встаю и иду в дом. В первой комнате, как обычно, пусто, во второй находится Ева, восседающая на кровати возле колыбели, в которой сладко спит младенец. У нее грустное лицо и понуренная голова. Да, ей тоже не мила реальность, в которой нам отведена роль ничтожеств. Ничего, потерпи еще чуть-чуть, моя любовь, скоро все изменится, правда только не знаю, в худшую или лучшую сторону, но уверен, что скучать точно не придется.

– Давно спит? – начал я почему-то с постороннего ответа.

– Минут десять назад как уложила его. – печально ответствовала слепая.

– Ну и пускай спит, – глупо сказал я, но быстро ретировался, продолжив: – А я к тебе с разговором пришел.

– Это хорошо. – безразлично вымолвила Ева. – С каким?

И после этого ей было пространно объяснено, какие чувства обуревают меня, какими взглядами я руководствуюсь, и какое решение было в итоге принято. По мере того, как монолог развивался, черты слушательницы постепенно просветлялись. В тот момент, когда губы мои сомкнулись, ознаменовав таким образом окончание речи, Ева была в самом наилучшем расположение духа, если говорить, конечно, за последнее время. К ней вновь вернулась ласка, которую она то и дело направляла по моему адресу то при помощи кратковременных объятий, то при помощи поцелуев и нежной интонации в голосе. Милая картинка, конечно.

В общем, спустя полчаса Ева была полностью собрана и готова, как ей казалась, ко встречи со отцом. Она облачилась в премиленькое платье красного цвета, и это существенно ее преобразило – все следы, что умудрилась оставить на ее лице жизнь, полная лишений, пропали, и она стала походить на ту самую Еву, что мне некогда довелось повстречать впервые, в баре «Мир кровавого туза».

Я обратился с просьбой к Ливию проводить незрячую до ближайшего полицейского участка. Он дал согласие, а после выслушал короткую лекцию о том, что несмотря на необходимость передачи Евы на попечение того или иного стража порядка, самому ему следует остаться незамеченным. После небольшого обсуждения, мы единогласно заключили, что таковое поручение вполне выполнимо.

Моя возлюбленная целует несколько раз продолжающее спать дитя, а затем, ведомая сначала мною, а потом сумасшедшим, добирается до выхода из кладбище, где на некоторое время останавливается.

– Ид, я люблю тебя, – радостно говорит она и на прощание обнимает меня. – Все будет хорошо. Ты тоже так думай. Я уверена в этом, а ты доверься мне.

– Да, конечно. Но удачи все равно пожелаю. Удачи! – говорю я и чмокаю ее в щеку.

После этого они уходят, оставляя тем самым меня в одиночестве, но таковое продлится совсем недолго, потому как в лачуге имеется напарник для компании. Вот к нему и пойду, пускай займет внимание и отвлечет от дум грустных.

Все еще спит. Удивительно. Неужели все младенцы могут обходиться практически полностью без бодрствования? Если не все, то вот этот, что моим сыном является, точно умудряется так жить – он не спит лишь когда ест. Бывает еще поплакивает маленько, но не особо к этому тяготеет: пару раз ночью завизжит, пару раз днем, вот и все.

Чему я удивляюсь? Так начинает жизнь почти всякий человек, в том числе и великий. Хм, великий… Главное вырасти тебе, парень, а там не заржавеет, чего-нибудь точно достигнешь. Не станешь отцом для нового человечества – не беда, поступишь в актеры, как отец твой, и можно не сомневаться, что местечко тебе кто-нибудь выделит. С твоей-то внешностью… Что за бред в моей голове?! Какой актер, какое местечко?! И вправду оскатиниваюсь, даже к идеализированию не прибегаю – верный признак того, что идентифицирующий себя человеком склоняется к жизни в гармонии с животным началом. Разум затупляется и перестает постепенно выполнять функции, заключающиеся в том, чтоб раздвигать рамки реального, и чтоб помогать владельцу сознания ощущать собственное величие… О абстракции, называемой душой, как-то и вспоминать мне не хочется.

К чему это я? Как же тяжело все-таки истощенному следить за ходом своих мыслей. Стартуешь с одного, оно приводит тебя к другому, далее встречаешься с третьим, и так начинается кажущееся порой чуть ли не бесконечным путешествие. Причем переход од одной думы до другой не занимает почти никакого времени, в голове все существует будто одномоментно. Прекрасное состояние, да только вот сознание ограничено, и ему не под силу справляться с этим.

Обуреваемый подобными мыслями, я уснул на ложе, расположенном менее чем в метре от кроватки ребенка.

Разбудил меня плач. Что побудило на сей раз его заставить воздух разносить по комнате звук, не знаю, но как только малыш был взят на руки, он снова умолк и чуть погодя уснул. Странный, право, малый! Просто ему вдруг захотелось, чтоб кто-то потаскал его, освободив таким образом от давления заградительных стенок колыбели.

Сон мой был, по всей видимости, относительно продолжительным, так как выйдя со своей крохотной ношей на улицу, я повстречал воротившегося Ливия.

– А, встал уже! Не хотел будить. – как бы немного оправдываясь сказал он. – Ждал когда сам проснешься… В общем, проводил ее.

– Очень хорошо. Без происшествий?

– Да какие там происшествия. Оставил возле участка ее и ушел. Издали потом увидел, как к ней кто-то подошел и завел вовнутрь.

– Спасибо тебе. – сказал я, а затем вошел обратно в дом, вынес оттуда облепленный глиной стул и, установив его недалеко от входа в жилище, сел. Дитя все это время дремало и его не тревожили те манипуляции, что к нему применялись, пока отец, державший его в своих руках, занимался доставкой упомянутого предмета мебели в нужное место.

Гигант последовал моему примеру, и, скрывшись ненадолго от глаз в своей обители, вышел из таковой уже с небольшим табуретом в руках. Последний был размещен близ меня, и Ливий умастился на нем. Я посмотрел на его лицо, такое светлое и такое доброе, и мне почему-то стало жаль великана. Такой человек не нужен миру, нигде ему нельзя найти применения, разве что вот здесь – среди могил. Только мертвыми он может быть понят, а для живых, даже для уродов, он посмешищем будет. Может по этой причине какой-нибудь бюрократишко сжалился над ним и отрядил работать на кладбище, дабы общество не могло досаждать ему? Да нет, никто ему не досаждал бы, просто он сам по причине своих добродушности и чистосердечия окончательно выжил бы из ума, а потом быстро зачах бы. С этими моими идиотским заключениями идет в разрез тот факт, что он привязался ко мне – не отличающемуся особыми благородством и порядочностью уроду. Хорошая головоломка. Надо бы разрешить, пока есть время и пока не хочется грустить, предаваясь представлениям о том, какой может быть результат у Евиного визита.

– Ливий, – он слегка вздрогнул после обращения, чем дал мне знать, что в этот момент его мозг точно не подбирал слов для того, чтоб начать разговор со мной, а куда-то далеко отсюда унес своего владельца.

– Ага, – не без растерянности произнес потревоженный.

– Скажи мне, друзья у тебя есть?

– А что это ты спрашиваешь? – сквозь голос его чувствовалось смущение, на некий миг завладевшее им.

– Да, так… Смотрю на тебя, и кажется мне, что людей особо к себе не подпускаешь ты. – с хитрости начал я, целью которой была попытка расположить собеседник к словоохотливости.

– Ну это ты зря. С чего это мне не подпускать? Вон скольких подпустил, – он кивнул головой в сторону кладбища.

– Так они ж все мертвые. – как-то машинально сказал я, хотя ранее почему-то никогда не брался убеждать старика, когда он говорил о трупах, как о живых, что их всех людьми уже назвать нельзя.

– А что это меняет? – спокойно спросил Ливий. – Для меня ничего не меняет. Заботы требуют? Конечно! У того дожди размыли холм, у того камень накренился, у того травою все поросло.

– Но ты же ухаживаешь за ними не потому, что они просят тебя… – я хотел продолжить, но был прерван возражением.

– Так значит, надо ждать до тех пор пока попросят? Или думаешь, что если не просят и даже точно знаешь, что никогда не попросят, делать ничего по собственному желанию не надо? Выходит тогда, что человека и вовсе можно не предавать земле.

– А если и в самом деле можно и не хоронить? – решил я узнать, почему это мой товарищ по беседе считает необходимым рытье могил и последующее уложение в них бренные полочки, расставшиеся с душами. Ответа сразу не последовало, и наступившее совсем недлительное молчание, по всей видимости, было употреблено Ливием для подбора более удачной формулировки своей точки зрения. Наконец, он вновь вступил в диалог:

– Смрадом земля наполнится! – с ним не поспоришь, это действительно аргумент, достойный того, чтоб быть самым что ни на есть железным фактом. – А если ухаживать за каждым из них в положенное время, серчать не будут, да заботливых своих собратьев, все еще предпочитающих по большей части вертикальное положение, пощадят.

– Слушай, – веселым голосом заговорил я, будучи наведенным умозаключением Ливия на забавную мысль, – тебе бы в историки податься. Там любят, когда говорят примерно такими словами, как ты сейчас, о вещах прошлых. Поэтично получается для истории, это всем и нужно.

– Не понимаю. – твердо изрек полоумный, видимо, и вправду не сумев понять, что можно всеми этими «заботами, трупами, смрадом» метафорично выражаться, когда толкуешь о минувшем, и пытаешься препарировать рассуждениями таковое.

– Бывает. Ясно, в общем, все с мертвыми, а что насчет живых? Какого мнения о них?

– С ними… тут тоже забота нужна. Но все сложнее.

– Отчего же?

– Навязываться надо, а это дело не из легких. Всякий сам себе только вспомогать хочет и думает, что поодиночке лучше. А если кто и пришел с предложениями вспомоществовать, то сразу врагом становится. Мол, вид у него только добрый, а на самом деле беду хочет принесть: или заберет что-то, или из-за неуклюжести, – а многие только в том и уверены, что дела вести лучше них никто не горазд, – помощью своей хуже сделает, причем настолько, что в тартарары вся прежняя жизнь, хоть и неказистая, но привычная, канет.

– Может и так, но неужели только помощью ограничиваются взаимоотношения? Ты, кажется, больше ничего и не упомянул. – сказал я, чувствую, что мне очень нравится слушать интересные объяснения безумного, который, если присмотреться, не так уж и безумен.

– А чего тут еще упоминать-то? Веселье? Развлечение? Ради такого нету во мне не то что желания, но даже мочи набиваться кому-то в друзья. Это приложиться потом должно. Как говорится, в следствие естественных причин содружества на основе взаимодополнения.

– Сильно сказано, – широко улыбаясь, одобрил я своеобразно завернутую мысль Ливия. Ничего не скажешь, говорит хорошо, но сразу чувствуется, что ему абсолютно неведома суть человечьей природы. Взял за образец себя и сделал абсолютно не имеющие никакого применения к обществу выводы. Эти законы действенными будут лишь в среде блаженных. А обратить всех в таковых никому не под силу. Однообразие, конечно, пришить можно, но лишь такое, что потворствует процветанию имеющихся у всех и далеких от прекрасного черт, тех, о которых человек даже задумываться не может, ибо ни формируют его основы, животные основы. Насчет же вещей возвышенных каждый наговорит уйму слов и придерживаться будет только того мнения, какое опять-таки не противоречить обозначенному животному началу. В общем, получается, дрянной философ из моего полоумного товарища.

После это разговор потек вяло, но несмотря на это, мы умудрились просидеть на свежем воздухе рядом друг с другом не менее пары часов. За это время по-прежнему находившееся у меня в руках дитя успело проснуться пару раз и выдавить из себя небольшое количество мало напоминавших плач нечленораздельных звуков, но до какофонии не дошло.