Текст книги "Место, которое есть"

Автор книги: Заур Караев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Да перестань ты! – не без небольшой доли презрительности в тоне произнесла Ева. – Уши мои уже устали слушать, как ты, будто совсем не мужчина, жалуешься на тягости свои. Надоело! Постоянно только тебе все позволено, а мне стоило лишь разок возразить, как ты начал какие-то нравоучения рассказывать. Вот живу я уже в этих комнатах семь месяцев, и ни черта не происходит. Скучаю до невозможности, но молчу, а ты будто и не догадываешься, что тошно мне! Ходишь рядом, говоришь о любви, да ничего не делаешь. Человек так должен жить по-твоему? Тем более тот человек, что ребенка твоего носит под сердцем.

– Ева, – в принципе поняв природу давящей на нее тягости, сказал я спокойно, – мне жаль что так, но в моих руках нет силы… Что же ты можешь предложить?

– Да ничего, могу лишь обвинить тебя и все. Ты затащил меня сюда и заставил жить так… Да, ты делаешь меня бесчувственной, а ведь я душу свою отдала тебе, любовью одарила. На такие подарки, кажется, отвечают не менее бесценными вещами. Я бы предпочла счастье. Но его нет, и, судя по всему, ты и не собираешься предоставить его. Что ж мне остается? Дальше гаснуть, и в итоге начать тебя ненавидеть? Неужто не знаешь, что скука и унижение хуже всего прочего влияют на человечность? Отравляют ее и уничтожают в итоге.

– Ева, – жалобно простонал я, чувствуя, как беспощадно она бичует мою душу, выворачивая при этом свою собственную, – остановись…

– Да нет уж, дослушай, любимый мой! – сильно повысив голос, молвила жестокая. – Дослушай и познай, что ты всему виной! Ты забрал у меня жизнь и дал какой-то безобразный сон, пришедший после воздействия наркоза, именуемого любовью… – она начала хныкать и запнулась, хотя было видно, что хотела еще что-то добавить. Я подумал, что плач – это удачный сигнал для того, чтоб обнять Ева, однако первая же попытка заключить ее в свои объятия оказалась неудачной, потому как руки мои были оттолкнуты. Почему-то это сильно разозлило меня, и мне вдруг довелось почувствовать, как в венах моих кровь уподобляется водам горной реки, бурлящей с неистовой силой.

– Я виноват, значит! – закричал я. – В чем же? Знаю – в том, что полюбил тебя. Так получается, если тебе поверить. Хочешь свободы и веселья, раз скукой насытилась? Тогда катись, куда хочешь! Проводить тебя к папочке? Да уж, он встретить тебя ласково, погладит по волосам и скажет «Дай-ка мне посмотреть, что там у тебя», а после раскроит твое тело! Достанет оттуда своего внука, плюнет ему в лицо и вышвырнет в мусорное ведро. Ну а потом, дорогая моя, у тебя появится возможность веселиться хоть все дни напролет, до самой смерти! Или, быть может, к господину Ларватусу хочешь в гости?! Ну этот затравленный зверь со все еще острыми клыками растопырит свои руки, давая тебе знать, что он в жизни не принимал более дорогих гостей! Он потрошить не будет тебя, напротив – бережливым будет чересчур, а потом, как содержимое твоего живота поможет ему стереть в порошок репутацию Марптона, судья, если, конечно, еще захочет, привяжет тебя на цепь и сделает своим домашним живот. Некуда тебе будет податься, раз уж отец оплеван и, быть может, повешен! А со мной тебе слишком скучно… Ну что, провожать тебя?

Мне удалось размазать, как кувалде руку неумелого помощника кузнеца, всю ее прыть. Ей оставалась лишь плакать и что-то тихо причитать. Весь день я не подходил к ней и не заводил разговоров, хотя она пару раз звала меня нежным голосом и, кажется, просила прощения. Мне почему-то захотелось, чтоб душа ее пострадала немного, почувствовав себя брошенной, оттого и беззащитной. Но в конце концов, я не мог более выносить этого печального зрелища, приправляемого стенания, и подошел, дабы завести следующую беседу:

– Ева! – она, расслышав откуда исходит до этого все время не раздававшийся голос, почти сразу же подбежала ко мне и крепко обняла, выражая тем самым, как мне показалось, радость и покорность. Ее действия на некоторое время заставили меня прерваться, но на заминку было потрачено не более нескольких секунд, и я продолжил.

– Нам пора уезжать? Ты готова.

– Да, любимый, да! Прости меня! Прошу, прости… – она плакала, но теперь, вероятно, от счастья. И тут понеслось! Я столько замечательных эпитетов в свой адрес услыхал; никогда даже и подумать не мог, что в одном человеке может так много добродетелей уместиться. В какой момент она только успела это все во мне разглядеть? Еще недавно неистовствовала, а тут вдруг оказывается, что чуть ли не богохульством занималась, смея поругивать почти что святого. Причем без какой бы то ни было фальши каждый из двух спектаклей ею отыгрывался – когда она была злой, я действительно верил, что нутро ее так и переполняется ненавистью, когда же она раздобрела, то всякий ее возглас был соткан исключительно из нежности или исключительно из любви. Нет, не игра это, голову на отсечение ставлю, не игра! Забавно, причем до того, что аж мило, и все потому, что такой прекрасной женщине принадлежит все это буйство эмоций… Романтик, видать, я.

С переездом вышло как нельзя лучше – иначе просто не могло. Оно и понятно, ведь мы не тащили с собою никакого скарба, а просто взяли и пошли налегке. Так всегда легче перемещаться, тем более в такие моменты, когда по пятам за тобой следуют грозящие жестокой расправой ищейки.

Кладбище ночью приятнее чем днем – возвышающиеся невысоко над землей земляные холмики делают похожим это место на множество идущих параллельно друг другу чрезвычайно ухабистых трасс. Единственное, что выдает в этих кучах грунта мрачные ложа – гранитные камни. Они понатыканы у изголовья каждой могилы, и главной целью их является передача информации об усопшем. Впрочем, информация эта очень скудна – никаких дат, никаких иных сведений, лишь имена. Не знаю точно, почему для столь незначительной цели государи наши заповедовали нам именно гранит использовать, но смею предположить, что дело в долговечности сего материала, а так же в его устойчивости к капризам природы. Впрочем, по этим параметрам с ним может конкурировать великое множество веществ, так что плохой из меня толкователь тех или иных правительственных решений.

У входа на территорию кладбища нас встретил старик, тот самый, что сегодня днем вызвался быть нашим арендодателем. Он не урод, но от полноценного в нем нет ровным счетом ничего, ведь полноценность – это гармония духа, тела и рассудка. Описать его недуг можно очень хорошо одним старым словом, некогда применявшимся в отношении людей блаженных – юродивый. Он сумасшедший, но как-то в меру, так сказать, безобидно безумен. Этот факт пребывает в забавном сочетании с другим – исполинским ростом и, по всей видимости, огромной силой. Да уж, работку как раз под стать ему подобрали – роет умело и с удовольствием погребальные ямы и дум никаких тяжелых не имеет, лишь насвистывает веселый мотивчик и ловко орудует лопатой. Интересно, а до тех пор, пока этот гигант сам не слег, ему додумаются предоставить более молодого соратника, которому суждено будет перенять все таинства мастерства, а потом в соответствии с выученными правилами похоронить своего наставника? Или смерть могильщика обнаружится только тогда, когда кто-то заметит, что трупы, свозимые к кладбищу, никем не расфасовываются по ямам, так и продолжают себе лежать у одного из краев скорбного места, во временном хранилище; ни чьей рукой нетронутые, никем не забальзамированные? По-всякому может быть, мне-то какое дело до судьбы этого идиота? Никакого, так что же говорить о покрытом трупными пятнами теле?

Звать этого человека Ливий, дополнительного имени он не назвал, очень возможно, что такового и нет вовсе.

Встретил Ливий нас с располагавшей к симпатии улыбкой на лице, правда только губы, образовывавшие эту самую улыбку, были почему-то перекрещены одним из указательных пальцев старика. Узнать причину необычного приветственного жеста удалось спустя пару мгновений, когда мне посчастливилось оказаться на очень небольшом расстоянии от чудака. Он вдруг прильнул к моему уху и громким шепотом сказал в него, видимо, даже не посмев подумать, что я мог бы расслышать всякую его речь и за три метра:

– Весь день вас не было, а теперь поздно пришли. Мне так хотелось, что бы днем пришли. А теперь никуда не деться уже. Главное только теперь не шуметь. Разбудить нельзя.

– Кого? – спросила прекрасно разобравшая слова могильщика Ева. Вопрошенный одарил девушку быстрым взглядом, не лишенным искреннего изумления, а потом ответил:

– Как кого? Всех их. – и он развел руки в стороны, видимо, пытаясь указать таким способом на все могилы.

После этого случая в голове моей все то время, пока мы молча шли к халупе, вертелся вопрос – хорошо ли поступил я, когда в разговоре с возлюбленной не упомянул умственной отсталости Ливия? Вертелся, вертелся, а ответ на него так и не появился, потому как нельзя было на тот момент сделать никаких конкретных выводов.

– Проходите, посланцы Божьи, – ласково произнес юродивый, когда отворил перед нами деревянную дверь лачуги и стал в позу, должную отображать гостеприимное расположение хозяина.

Первая комната представляла собой жалкий по размерам клочок пространства, вырванный, по всей видимости, Ливием у бесконечности с огромным трудам, во всяком случае такое представление внушали бугристые стены, у нижних частей своих обсыпанные пылью отошедшей от них глины, которой здесь некогда было замазано абсолютно все – в том числе и пол. Сейчас же этот материал местами продолжал обволакивать поверхности твердынь, формирующих комнату, но большая часть его давно обратилась в непригодную для облицовки массу. Из предметов мебели здесь был лишь деревянный стул, весь измазанный коричневой трухой и печально стоявший посреди помещения. Из единственного же окна наблюдателям предоставляется возможность любоваться живописными кладбищенскими видами.

Вторая комната имела убранство более богатое. Тут стены и потолок были отделаны каким-то камнем, похожим на мрамор. У меня в голове промелькнула мысль, что Ливий, дабы соорудить тут все, промышлял не очень благородным дельцем – воровством предназначавшихся для надгробий булыжников. Ну да и Бог с ним, не навредил же он никому – мертвым необидно, а я буду только рад тому, что возлюбленная моя сможет ночевать на аккуратной кровати, воткнутой в один из углов, и не бояться, что ей на лицо постоянно будет сыпаться глиняный порошок. Печалит лишь тот факт, что помимо это маленького ложа здесь имеется лишь стол, два кресла, обтянутых какой-то зеленой материей, истоптанный палас и раковина, украшенная дугой ржавого краника. То есть я не смогу проводить ночи в объятиях своей беременной супружницы – больно уж не велики габариты кровати; придется довольствоваться местом на полу. Не великое горе, если брать во внимание то обстоятельство, что наиболее важное место в моей жизни занимает скрытность, которой редко сопутствует комфорт.

– Ну как? – приблизив края своего рта к ушам, вопросил Ливий, и, кажется, даже не смея предположить, что возможен ответ, продолжил. – Недурно, да? Не закончил кое-что, но вам же срочно надо было…

– Да, хорошее место. – решив расположить к себе таким комментарием симпатии гиганта, изрек я.

– Очень. Да только соседи не очень… Поосторожней с некоторыми надо быть. Вот там, – он ткнул пальцев в сторону одной из ближайших могил, – бабка одна живет, недавно заселилась. Редкостная, скажу между нами, скотина! Давеча в гости приглашала, да так мило все обставила, что я подумывать аж стал, будто приема лучше, чем у ней, быть не может. Прихожу, весь наряженный, цветочки какие-то даже прихватил, а там вместо чаев и угощений ждет меня грошовая комедия. Представляете, вместо «Здравствуйте, господин Ливий», я получаю пощечину в лицо и полный ушат сомнительного происхождения воды, вылитый прямо на парадные одежды мои. «Ну, как, – говорит она, – вам? Нравится? Кажись, не очень. Ничего, разок потерпите, да позабудете, а я вот постоянно маюсь в сырости этой! Никуда не деться мне от ней, а вы, несмотря на то, что в ваши прямые обязательства входит уход за постояльцами, ни черта не предпринимаете!». Ну и продолжала она так до тех пор, пока вся вода с меня не стекла, и я наконец в подавленном настроении ушел домой. – он умолк на пару мгновений и устремил глубокомысленный взгляд на меня, как бы пытаясь раскусить то, как я смотрю на всю эту ахинею, а затем устало добавил. – Тяжело с ними, изматывают! Их много, а я один, ну от силы два. – последняя сентенция никакого отношения к полоумия говорившего не имела, ибо являлась ничем иным как шуткой, о чем мне дал знать последовавший за нею смех. – Ладно, обустраивайтесь, но ухо – востро! – после сих слов он развернулся и вышел, весело напевая что-то незатейливое.

Я снова окинул взором вторую комнату, и нашел, что для изгоев она вполне себе комфортабельна. Будем жить-поживать, пока от бремени не разрешиться Ева, а там уж что-нибудь придумаем. Мне-то сил претерпевать хватит, главное, чтоб спутница жизни моей не подвела.

Все-то время пока Ливий разглагольствовал насчет дурной соседки, лицо Евы, как можно было заметить, не покидало напряженное выражение. По сему я заключил, что она внимательно слушала диковинные истории, и мне почему-то кажется, в голове ее появилось множество вопросов. Стоило только уму моему озадачиться обозначенным, как девушка сама же помогла мне выпростаться из пучины полумечтательных размышлений на данную тему:

– Ид, – тихо обратилась ко мне слепая, когда почувствовала, как я беру ее ладонь и припадаю к ней поцелуем – он ушел?

– Да, любовь моя. – ответил я в перерыве между прикосновениями к ее коже.

– Ид, о чем он говорил? – с каким-то волнением получилось вымолвить у нее это. – Какая старуха? Какой ушат?..

– Ева, не обращай внимания. – попытался я отделаться столько легким ответом, хотя на самом деле мне просто-напросто было трудно подбирать нужные слова для того, чтоб объяснение мое не произвело негативного эффекта на слушательницу.

– Ид, не могу не обращать. – изумленно заявила девушка. – Тут рядом с нами обитает какая-то…не знаю, как ее назвать, вредитель, что ли. А ты так спокойно реагируешь. Я, между прочим, беременна… если ты, конечно, считаешь это серьезной причиной для беспокойства. Ид, нельзя так просто мириться с тем, что под боком у нас живет какая-то сумасшедшая. Надо…

– Ева, – улыбаясь, прервал ее я, – нет тут никакой сумасшедшей.

– Как нет? Говорил этот только что…

– Вот так, просто нет. Зато есть сумасшедший. Но за него не переживай: он у меня в руках… – и после этого я, понимая, что Еве просто необходимы мои заверение о подконтрольности всей ситуации, нагородил несусветной чепухи. Мол, старикан безумный у меня на привязи и тому подобное. Сделано все было мастерски – по-моему, девица мне поверила, во всяком случае, в физиономию мою после этого бреда не плюнула и к протестам не прибегала, «Как замечательно!» – только всего и сказала, причем не без видимого умиротворения на свое милой мордашке.

Так начался новый этап нашей истории, главная печаль которого кроется в бедности. Да, когда мы только переезжали на кладбище средств уже было мало. Когда же мы провели всего месяц в этих апартаментах, я обнаружил, что, если не сократить расходы, скоро нам предстоит очутиться в ужасных объятиях нищеты. И это несмотря на то, что ничего лишнего не приобреталось, за исключением маленького приемника, при помощи которого можно быть в курсе событий. С связи с этим я перешел на более дешевые смеси для парентерального питания и стал кормиться намного, насколько это только казалось возможным, реже. Истощение не заставило себя долго ждать – появилась постоянная усталость и сонливость, которым сопутствовал упадок физических и психологических сил, но мне все же удавалось как-то держаться, балансируя на грани между бодрствованием и летаргическим сном. Рацион Евы изменен не был, что, разумеется, связано в первую очередь с ее положением, однако удовлетворению ее многочисленных маленьких прихотей пришел конец – никаких цветов, никаких милых подарков и никаких новых платьев. Ее это опечалило, и поначалу скандалам не было счету, и всегда в ее глазах причиной бедствий был я. В какой-то мере она, конечно, права, но с другой стороны – никто же не просил ее влюбляться в меня, во всяком случае, мне не помнится, чтобы уста мои молили о сем. Все произошло само собой, а значит, искусственности никакой нету, получается тогда, что и сейчас все естественно – именно так, как должно быть, и начало этому положено в тот самый вечер, когда мы оба решили посетить «Мир кровавого туза».

Спустя же время, ссоры кончились, Ева умолкла и стала переносить все молча, впрочем, я чувствовал, что она затаила на меня какую-то злобу.

Глава X

Час почти что пробил – судя по количеству прошедших месяцев, мы с Евой заключили, что скоро ей предстоит рожать, и сейчас для нас все цели жизненные сосредоточились в поисках повитухи. Надо успеть ее найти до того, как чадо начнет выбираться наружу – так можно будет оградить себя от многих нежелательностей. И, надо признать, дело это не простое. Роды в нынешнее время производятся в больницах или дома, что, как мне известно, имело место быть и во все прошлые времена, и не ново также то, что рождение того или иного человека должно быть зафиксирована на бумаге. Последнее и ставит меня в тупик – мне совсем не нужно, чтобы в каком-то бланке было написано о рождении полноценного. Для себя и Евы можно выдумать фальшивые личины и соорудить соответствующие удостоверения при помощи промышляющих нужным делом людей – этого на некоторое время хватит для того, чтоб завести в заблуждение бюрократов, но с ребенком такое не пройдет.

С мыслями об акушере я в один прекрасный день покинул просторы нашей халупы и побрел по кладбищу к выходу. По пути мне встретился Ливий, с которым мы за последнее время сблизились – сумасшедший оказался толковым малым. Он поинтересовался куда меня «потащило», на что я ответил правдой. Тогда старик предложил мне обратиться к мужчине, «проживающему в 392 номере». «Доктором раньше был, а сейчас на покой ушел, но, думаю, вам не откажет, если вежливо обойдетесь с ним» – посоветовал Ливий, а затем будто немного даже огорчился, когда я с улыбкой поблагодарил его, но твердо отказался прибегать к услугам постояльца из 392 комнаты.

Выйдя за пределы кладбища, я решил было пронырнуть снова в район Шахт, а именно – к рынку. Возможно, там удастся отыскать нужного человека, ведь всякой же швали там навалом, так почему бы среди нее не затесаться повивальных дел мастеру?

Нет, этот огромный базар не способен оказать мне услугу – никто не смог подсказать имя персоны, которой было бы под силу принять роды и при этом не быть особо любознательной. Все отправляли меня в больницу, за исключением некоторых, считавших, что женщины могут нормально рожать и сами. Я бы с удовольствие присоединился к числу сторонников этого убеждения, если бы риски не были, на мой взгляд, слишком велики.

В общем, день прошел безо всякой пользы, и к вечеру мои сильно уставшие ноги несли мое тело обратно на кладбище. Будет, что будет! Не виноватым же себя считать, коли на весь город нету ни одного подпольного врача или хотя бы даже повивальной бабки. Остается только ждать, когда начнутся схватки, а там сымпровизирую – пойду в больницу и срочно вызову акушерку, сославшись на тяжелые роды и продемонстрировав последние имеющиеся у меня денежные банкноты. Кажется, лучше ничего придумать нельзя… Эх, был бы Ипполит, тогда бы все прошло как нельзя лучше; все ему под силу было – и роды принимать, и новые виды гоминид выводить. Но его нет, и он никогда более не вернется, даже если очень сильно захочет, так что Ид крутись, вертись, и познай, каково это – быть одному на всем белом свете. А ведь мой дорогой доктор когда-то сам был в подобном положении: еще до моего рождения он бился над решением самой величайшей загадки – способ воздействия Гипербореи на половую систему. И тогда не было ему помощи ни от кого. А потом Ипполит, подобно мне, оказался в опале, и умудрился все-таки каким-то образом выжить, умудрился отыскать свое детище и умудрился убедить меня заниматься нашим делом. Лихое было время, но я так скучаю по нему, и тошно оттого, что кувырком все пошло. Надо вновь найти силы в своем изможденном организме и наплевать в очередной раз на вечно досаждающее через воспоминания прошлое.

Это свершилось – начались схватки. Через два дня после моих безуспешных поисков, Ева принялась стонать и охать, причитая что-то нечленораздельное на какой-то странный лад. Поначалу я растерялся, расценил ее стенания как заболевание и решился было хлопотать вокруг нее, но она прервала мою решимость ухаживать за ней четко произнесенной фразой «Ид, скоро буду рожать». Тогда я, позабыв о маскировке и всем прочем на свете, кинулся прочь на улицу, устремившись к ближайшей больнице. Недалеко от входных дверей мне повстречался Ливий, который почему-то направлялся в сторону нашей обители.

– Куда ж бежите? – веселым тоном спросил он. Я до того торопился, что умудрился по инерции пробежать мимо вопрошающего и отдалился от него на пару метров. Он как-то скучно проводил взглядом мою фигуру и, кажется, немного удивился, когда она все-таки остановилась и повернулась к нему лицом.

– Рожает.

– А, ну это ясное дело. – спокойно произнес он. – Торопитесь тогда, а то без вас родит.

Я почему-то сначала поблагодарил Ливия, а только потом попросил его побыть во время моего отсутствия подле роженицы и по возможности выполнять ее просьбы. Он ответил, что «ни на шаг» не отойдет. Не знаю почему, но мне казалось, что Еву лучше не оставлять одну в таком положении, пускай с ней рядом будет хотя бы этот безобидный, но далеко не бесполезный идиот.

Бежать мне пришлось недолго, так как ближайшее медучреждении располагалось всего в километре от кладбища.

Я ворвался в парадную дверь и, увидев первого человека в докторском облачении, кинулся к нему. Это была невероятно дистрофичной внешности лысая женщина с гигантскими очками на носу. Она выглядела очень комично в своих синих одеждах, и похоже сама это понимала, так как мне показалось, что внимание со стороны незнакомого мужчины с приличной внешность ее несколько смутило – румянец выскочил на впалых щеках, а взор вперился в пол.

– Прошу, нужна ваша помощь! – жалобно обратился я, как-то машинально схватив за плечи женщину, и даже не заметив сразу этого своего действия, потому как и сама она почему-то не попыталась намекнуть мне, что можно бы и без обниманий обойтись.

– Обратитесь в приемную или отдел распределения, – робко и тихо произнесла тощая милым альтом.

– Никак не могу! Прошу вас, помогите. Я дам вам денег… что угодно дам! Только пойдите со мной. – вырывались слова ломанной мольбы из недр моей глотки.

– Что у вас произошло? – мельком глянув на меня, поинтересовалась врач.

И я рассказал наигрустнейшую в мире истории мучающейся неизвестно который уже час роженицы. Все было вскользь запичкано в новеллу – и душераздирающие крики, и муки адовые, и горячка, и бред, и, наконец, обретение в лице случайного прохожего, то есть меня, спасителя. По завершению рассказа слушательница моя сказала, что такими вопросами занимаются доктора совсем иного профиля, но это не смогло склонить меня к опущению рук. В итоге, я смог убедить ее последовать за мной. Она ответила «Одну минутку», а после подошла к секретарю, располагавшемуся на расстоянии около десятка метров от нас. Моя благодетельница попросила свою сообщницу какой-нибудь легальной пеленой, запротоколированной в соответствующей документации, замаскировать ее отсутствие.

Спустя миг я в сопровождении врача, звали которую, как мне удалось узнать при помощи маленькой карточки, висевшей у нее на халате, Этем Актуи, шел по направлению к Еве. Я чуть ли не бежал, и заставлял перемещаться так же быстро свою спутницу, держа ее за предплечье одной из рук. Она не сопротивлялась, но иногда говорила, что следует убавить темп. Несмотря на кратковременные замедления, у кладбища мы оказались примерно через пять минут после выхода из больницы. Завидев могилы, дистрофичная остановилась и, вопросительно посмотрев на меня, сказала всего одно слово:

– Кладбище…

– Да, я нашел эту несчастную в нескольких шагах от того места, где мы с вами стоим сейчас. Нельзя же было оставлять ее прямо здесь… Я обратился за помощью к работнику кладбища – он был ближе всех. Мы отнесли ее к нему.

Опять грустное повествование в пару минут, и подозрительная нерешительность госпожи Актуи испаряется. Вереницы надгробий преодолены, и вот мы у двери, отворив которую, я первым делом пропускаю доктора, а затем прохожу сам. На произведенные нами шумы отреагировал Ливий и вышел, будучи сопровождаемым стонами, из комнаты Евы навстречу.

– Ну как? – спрашиваю я у гиганта.

– Плохо. Страдает. – грустно ответил тот и быстро улизнул через открытый проход на улицу; видимо, роль сиделки пришлась ему не по вкусу.

Мы же с доктором проходим дальше и оказываемся в покоях моей возлюбленной. Актуи ставит прихваченный с собой чемоданчик на стол и, повернувшись ко мне, рассматривающему в это время лежащее на постели тело, говорит:

– Оставьте нас с ней наедине.

Разумеется, я повиновался, в доказательство чего вышел не в соседнюю комнату, а аж на улицу, и опустился у порога прямо на землю. Ко мне подошел Ливий, до этого успевший куда-то пропасть, несмотря на то, что разлука наша с ним длилась не больше минуты. Он посмотрел на меня, зевнул, а потом сел на корточки возле меня.

– Не нравятся они мне что-то сегодня, – смотря куда-то вдаль задумчиво произнес он. Говоря о «них», он говорил о мертвых. Несмотря на то, что я знаю его уже почти два месяца, мне так и не удалось сообразить, в каким отношениях он состоит со своими подопечными. Иногда о них говорилось, как о мертвых, а иногда они наделялись чертами самых что ни на есть активных людей. Я почему-то не решался уточнять у него – не хотелось нарушать его диковинную гармонию с трупами.

– Молчаливы больно, – добавил старик спустя некоторое время.

– И часто так? – спросил я, пытаясь отвлечь себя от волнения, вызванного событиями, которые происходили всего в паре метров от меня, в маленькой комнате прямо за спиной.

– Нет. Поэтому и не нравятся… Люди-то разные бывают. Одни покойны, другие беснуются, третьи размерено живут. Оттого в любое время признаки жизни в мире проявляются. – с видом сознающего свою мудрость философа изрек мой собеседник и почесал обросшую небольшой щетиной щеку. – А тут тишина, ни шороха. Не хорошо это.

Ливий шумно выдохнул, а затем встал на ноги и побрел в сторону своей коморки, более ничего не прибавив, чем не мало меня озадачил – как-то мистически многозначительны были слова его. Я сначала смотрел ему в спину и пробовал думать над тем, почему «признаки жизни» неразрывно связаны с шумом, но мне быстро это надоело, и голова моя наполнилась совсем другим. Глаза вдруг перестали четко воспринимать окружающий меня кусок мира, и их будто окутала пелена. Пред взором предстала Ева с ребенком на руках. Она улыбнулась мне и протянула закутанный в каких-то многочисленных простынях комочек, мило сказав: «Посмотри, какой красивый». Я тянусь руками, чтобы взяться, но после прикосновения преподносимое исчезает, а Ева плачет горькими слезами и молит у меня прощения для себя.

Наверное, это было что-то вроде галлюцинации, так как картина рассеялась, когда плечо мое ощутило, как на него опустилось что-то тяжелое. Это была ладонь Ливия.

– Жизнь. – широко улыбаясь сказал он непонятно к чему, а затем присовокупил. – Тебя зовет та, что умирает.

– Кто?! – ужаснувшись вопросил я и резко подорвался на ноги.

– Ты привел ее сегодня… Умирает она, говорю тебя – не протянет долго. У нее тело исчезает. – важно отрапортовал гигант и тем самым успокил меня. Все же забавно, что речь его столь странна.

Я вошел в дом, и в первой комнате встретился с доктором, которая уже собрала свой чемодан, и всем видом своим она сообщала, что в ее намерениях как можно быстрее покинуть нас.

– Давайте выйдем на улицу. Надо поговорить.

– А как ребенок? – чувствуя волнение, спросил я первым делом.

– С ней. Не тревожьте их пока. Давайте выйдем, – она подошла и увлекла меня за дверь.

Мы вышли и по ее инициативе отдалились от дома на почтительное расстояние. Она помолчала немного, будто размышляя над тем, как завести разговор, а потом тихо начала:

– Эта женщина разыскивается, – на меня был брошен испытующий взгляд. И после этого мне было поведано то, что я прекрасно знал и сам. Работников больниц и многих прочих учреждений предупредили, что пропала Ева Марптон, дочь главы Департамента всеобщей справедливости, предположительно она прибывает именно в этом городе; листовки с портретами прилагались. Всем располагающим какой-либо информацией следует обратиться к правоохранителям. В общем, классический вариант.

– Большая удача, что вы на нее нарвались, – подытоживала Актуи свой рассказ. – Нам надо немедленно сообщить о ней.

Вот, значит, в каком виде приплелся ко мне вестник моего краха? А я-то, дурак, думал, что возлагать на себя такую ответственность будет кто-нибудь покрупнее и посерьезнее – Марптон что ли, ну или Ларватус на худой конец. Нежданно-негаданно! Как же судьба иронична, когда подбирает глашатаев для наиболее важных событий в жизни возомнивших себя адептами идей Великого.

– И что же нам нужно теперь делать? – спросил я, прервав ее продолжительный монолог, в котором уже не раз был озвучена точка зрения говорившей на сей вопрос; просто-напросто нечего более было спросить.

– В участок надо идти.

– Да, действительно. Что ж это я… Однако, одну же ее оставлять нельзя. То есть без присмотра. Кому-нибудь из нас стоило бы остаться. – сказал я максимально располагающим к сотрудничеству тоном.

– А как же этот мужчина? Может, пускай он и станется? – немного неуверенно произнесла она.

– Не думаю, что это будет правильно. Видите ли, пока вы принимали роды, я с ним пообщался немного. Он безумен, оказывается. У меня даже на мгновенье мысль возникла, может это он все и учинил с бедной девушкой… – заговорщицки выдал я. – Все же будет лучше, если кто-то из нас будет возле нее. Если вы желаете, то я могу пойти за полицией, а вы побудьте здесь. – я знал, что это предложение наверняка будет отвергнуто, так как заметил в глазах эскулапа страх еще в тот момент, когда говорилось о возможности того, что Ливий маньяк.

Как и ожидалось, Актуи забраковала такой вариант и вызвалась сама идти «за помощью», как она выразилась. Договорившись о скорой встрече, мы расстались – она пошла к выходу из кладбища, мне же досталось возвращение в халупу.