Текст книги "Побег"

Автор книги: Заур Зугумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Заур Зугумов
Бродяга. Побег

Часть I
Побег

Глава 1
Подготовка к свалу

И вот наступил наконец день нашего побега. Это был первый день лета, а значит, и день моего рождения – 1 июня 1975 года. Как описать чувства, которые переполняют вас, когда уже сегодня вы должны перейти Рубикон, который может предстать перед вами в виде колючей проволоки, забора, «паутины», тропы наряда, а может быть, и вагона с тарной дощечкой? Думаю, что описать их сможет лишь тот, кто их испытал.

День этот выбран был, конечно, неслучайно. Мы рассчитали заранее, что в этот день менты искать нас особо не будут, да и шума поднимать не станут, решив, что мы спим где-то пьяные. Я еще задолго до дня рождения рассказывал многим, как бы хвастаясь, как я широко намерен его отметить. Этот совет был дан мне покойным Абвером [1]1
  К тому времени, о котором идет речь, Виктор Абвер провел в заключении уже без малого 30 лет без выхода. Он числился за Москвой, а это означало, что он был пожизненно заключен под стражу и единственный путь отсюда для него был путь на погост.
  Родом он был из Белоруссии, из очень интеллигентной и влиятельной семьи. Окончив факультет журналистики Минского университета, он, ко всему прочему, прекрасно изъяснялся по-немецки. Война застала его в Германии, он был там в служебной командировке. За несколько дней до нападения на нашу страну немцы его арестовали якобы за шпионские действия, и он находился какое-то время в тюрьме, пока им не занялся Абвер. Он дал согласие работать на немцев. Знание немецкого, безусловно, сыграло решающую роль в его дальнейшей жизни, он стал работать в штаб-квартире абвера, в Берлине, в отделе пропаганды и пробыл там до самого конца войны. Когда же фашисты потерпели крах, он был пойман где-то на границе со Швейцарией и препровожден в СССР, осужден и этапирован в Сибирь. На момент нашего знакомства этот человек совершил уже семь побегов.


[Закрыть]. Таким образом, мы выиграли некоторое время, которого так не хватает всегда беглецу. Конечно, некоторые детали плана я уже дорабатывал большей частью с Артуром. Нам также пришлось дополнить нашу экипировку и взять кое-что еще из припасов.

И вот как был претворен в жизнь первый этап плана побега. Накануне дня рождения мы были в ночной смене, а утром на съем [2]2
  Здесь и далее см. словарь в конце книги. – Ред.


[Закрыть]поставили вместо себя других, таким образом оставшись на бирже. Окружающие эту перестановку восприняли нормально, без подозрений, ибо этот день, как стало уже всем известно, был днем моего рождения, а такие действия практиковались в зоне частенько.

С утра, как только ночные смены ушли на съем, мы спрятались в штабе рядом с платформой и стали ждать утреннюю смену. Сороковая бригада, в которой работали наши подручные, выходила с утра. На воротах цеха мы нарисовали большого кота углем, как было условленно. Это означало, что мы притаились и ждем. Ждать, к счастью, пришлось недолго.

Здесь, в лагере, в отличие от свободы, администрация пыталась вдолбить всем и каждому: ни одной лишней минуты перекура или обеда, ни секунды бездействия или простоя; каждая секунда – премиальные деньги, каждая минута – чины и награды. Поэтому из работяг пытались выжать максимум, пока была возможность пользоваться дармовой рабочей силой, то есть пока не кончался срок.

Вагон вместе с автоматчиком подкатил к цеху, и началась обычная суета, какая бывает в таких случаях. Наша общая задача заключалась в следующем: пока грузится вагон с тарной дощечкой и одновременно нашими подручными делается схрон, мы должны проскочить незамеченными в вагон. Это и был первый этап.

Затаившись в штабеле, как два диких зверя, выжидающих добычу, и вперяя свои взгляды в щель на платформу, мы терпеливо ждали удобного случая и следили, ни на секунду не отрывая взора от открытого вагона. Тарная дощечка – это брикеты (70 x 50 см), скрученные проволокой с четырех сторон. Грузили ее, конечно же, наши друзья.

Все было заранее приготовлено. Несколько досок – пятидесяток и пятиметровок – лежали неподалеку, и между делом их уже успели закинуть в вагон. Для этого они придумали такой способ: таскать брикеты по шесть штук на доске, чтобы быстрее загрузить вагон. Такая инициатива всегда нравилась конвою и не внушала подозрений. Таким образом, пока была загружена половина вагона, схрон был уже почти готов и все необходимые нам вещи лежали там и ждали нас.

Для того чтобы пронести их в вагон, потребовалась некоторая изобретательность. Тарную дощечку сбили гвоздями в виде двух брикетов, при этом внутри она была пустой, а сверху накрывалась крышкой. Таким образом, не привлекая ничьего внимания, в вагон и были занесены на доске два хорошо отточенных ножа с удобными рукоятками, такими, с которыми в старину ходили на медведя; узкое, хорошо отцентрированное по дереву полотно, 22 метра тонкого шелкового шнура, фонарь, смотровая труба, карта, часы, наследство покойного Абвера, деньги, две баночки с жеваным раствором елейника – чтобы сбивать собак со следа, лейкопластырь, мазь для ран, остро отточенные с обеих сторон маленькие гвозди-скобы, три бинта, флакончик с йодом, по два широких кожаных ремня и баночка из-под кофе с древесным клеем, специально перемешанным с раствором елейника и предназначенным замазывать щели в стенах и полу вагона.

Вагоны, которые загоняли на биржу, были все старые, со сгнившей древесиной, но, даже если бы они были и новыми, процедура не была бы изменена. Так было намечено, заранее предусмотрено, и мы должны были строго придерживаться разработанного плана. Ни табака, ни сигарет, ни махорки с нами не было. Со дня побега мы автоматически бросали курить. Почти все, зависящее от наших подельников, было сделано, но подходящего момента, чтобы проникнуть в вагон, все еще не было.

Уже начали загружать вторую половину вагона, и мы не на шутку забеспокоились – читатель согласится с тем, что было от чего. Но не мы одни проявляли это чувство. Наши друзья тоже начали нервничать, им приходилось потруднее нашего, ну а учитывая их образ жизни вообще, с их стороны этот поступок можно было считать просто геройством. Мы хорошо все понимали.

Автоматчик стоял как вкопанный возле вагона, а рядом с ним стоял учетчик, и уже почти час ни тот ни другой не трогались с места. Один считал, другой смотрел. Тут и мышь не смогла бы проскочить, но мы все же проскочили, и опять это была заслуга наших подельников: изобретательности им было не занимать. От основной ветки железной дороги, которая опоясывала биржу, отходили ветки по 50—100 метров в длину к каждому цеху, который производил что-либо на вывоз за пределы биржи. Была специальная бригада стрелочников, члены которой, получив с утра разнарядку, ходили целый день, передвигая стрелки в ту или другую сторону в зависимости от погрузки. Таким образом, к концу смены формировался целый состав с готовой продукцией у внутренних ворот биржи. Каждый день ровно в пять часов вечера поверхностно проверенный состав выводили с территории биржи на станцию Железнодорожная, где его формировали для отправки по стране.

Но главное – он проходил на станции капитальный шмон с собаками. Пройдя его, беглец мог быть наполовину уверен, что он ушел. Основная ветка по бирже проходила почти перпендикулярно дальней от нас стороны вагона. И вот, выждав момент, когда стрелочник, перекинув маятник стрелки, пошел дальше, один из подельников в мгновение ока спрыгнул с платформы и, подбежав к стрелке, установил ее на прежнее место. Стрелка была за вагоном, поэтому ни десятник, ни автоматчик его не видели, зато мы его видели хорошо; мало того, он даже дал нам знак рукой, чтобы были на стреме. Мы поняли его и стали ждать, что же будет дальше.

К счастью, ждать нам пришлось недолго. Примерно через полчаса тепловоз с несколькими вагонами выскочил из-за фибролитового цеха и неожиданно для всех завернул на нашу колею. Испуганный стрелочник побежал вперед, махая руками и крича что-то в расчете на то, что он успеет перекинуть стрелку назад, пока машинист тормозил локомотив. Но, к счастью для нас, было уже поздно. Почти одновременно визг и скрежет тормозов совпали с ударом тепловоза о наш вагон. Солдат от неожиданности, в испуге (а он как ни в чем не бывало до этой минуты разговаривал с учетчиком) споткнувшись, отскочил от вагона и упал с платформы прямо рядом с рельсами, и только чудо спасло его от неминуемой гибели. Мне даже показалось, что я видел, как его волосы встали дыбом. В тот же момент десятник, надо отдать ему должное, спрыгнул с платформы, чтобы помочь ему.

Этого момента нам хватило с лихвой, чтобы в доли секунды перескочить через баланы и буквально влететь в вагон, тем более что от сильного толчка он приблизился к нам на несколько метров. Мы недолго думая вскарабкались под крышу и спустились в схрон. Один из подельников стал тут же закрывать нас брикетами, другой же стоял на атасе. Но все было сделано так быстро и проворно, что никто ничего не заметил.

Кому не приходилось хотя бы раз в жизни вступать в мрачную пещеру неведомого? Когда кончился весь этот кипиш, поднятый из-за столкновения, и тепловоз отошел по своему первоначальному маршруту, солдат зашел в вагон и стал внимательно проверять груз. Мы притаились, но что он мог заметить? Мы сидели на полу вагона, в углу, схрон был величиной где-то метр в высоту и два в длину. Всю тяжесть брикетов, высившихся под потолок, удерживали три доски-пятидесятки. А вокруг тем более были сплошные брикеты. Когда мы услышали, как солдат, спрашивая что-то у наших подельников, вышел из вагона, а они разговаривали специально громко, чтобы мы могли услышать, что творится в вагоне, нам стало ясно – нужно готовиться к следующему этапу. Он был посложней, но главным, конечно, оставался шмон за зоной. Нужно было теперь позаботиться о том, чтоб собаки не унюхали нac. Беглец никогда не бывает уверен, что он надежно укрыт, поэтому мы законопатили все щели в полу и в обеих стенах вагона, а их было великое множество. Вагон был совершенно гнилой. Удивительно, как он вообще выдерживал весь этот груз.

Древесный клей вперемешку с елейником отбивал у собак запах человека; мало того, он был до такой степени вонючим, что запах его могли терпеть разве что люди, поставленные судьбой перед самым суровым выбором, вроде нас. Закончив свои приготовления к тому, чтобы удачно миновать Сциллу и Харибду легавых, мы молча стали ждать, что преподнесет нам судьба, но были уверены в том, что все сделали для того, чтобы преодолеть будущую преграду на нашем пути – большой шмон.

Время, как обычно в таких случаях, будто бы остановилось. Мы сидели на полу вагона в абсолютной темноте, тесно прижавшись друг к другу, для того чтобы синхронно менять положение тел, когда становилось совсем уж невмоготу и тела затекали. Каким-то внутренним чутьем я ощущал, что Артур спокоен, это и мне непроизвольно поднимало настроение. Ведь дорога назад уже заказана. Но такая мысль, конечно, никому из нас не могла прийти в голову даже на мгновение. Мы всей душой пытались вырваться отсюда, но приходилось ждать. А терпение – это великий дар, который дан человеку Богом. В эти несколько томительных часов я впервые ощутил так остро и буквально непреложную истину о том, что ждать и догонять – два самых тяжелых и неприятных занятия в жизни.

Вагон уже давно был загружен, ждали тепловоз, и вот наконец он прибыл. Лязгая буферами, зацепив наш вагон, тепловоз дотащил его к основному формирующемуся составу. Через некоторое время начался поверхностный шмон. Мы, затаив дыхание, замерли, но, слава Богу, все прошло удачно. Мы услышали, как с противным скрежетом открылись старые ворота и состав потащили на станцию.

Глава 2
Заслон

Это была уже свобода, хотя в некотором смысле и здесь нас ждали острые ощущения и, безусловно, одно из главных испытаний. Здесь, на станции, либо это мне только казалось, либо это было в действительности, но даже обычная станционная суета носила какой-то другой характер, резко отличающийся от лагерного. Мы ясно слышали голоса сцепщиков, смазчиков и прочего рабочего люда. Вагон наш таскали то туда, то сюда, и нам казалось, что только его и таскают по всей станции. «Помещение», в котором мы находились, было лишено какого-либо комфорта: нам приходилось сидеть, тесно прижавшись друг к другу, поэтому толчки и дерганье вагона в разные стороны доставляли нам массу неудобств. Мы все были покрыты синяками и ссадинами, но это, конечно, мелочи, на которые я обратил внимание лишь потому, что они всплыли у меня в памяти как неотъемлемая часть воспоминаний о тех далеких и полных опасностей часах.

Наконец состав был сформирован, и его потащили на исходную ветку, откуда он должен тронуться в путь, минуя, конечно, сначала капитальный шмон. Мы опять стали ждать. Кругом стояла почти мертвая тишина. Казалось, все вымерло вокруг – это было так непривычно. Время тянулось мучительно медленно, но я принципиально не смотрел на часы. Вдруг мы ясно услышали откуда-то издалека лай собак и такой знакомый солдатский жаргон, распространенный в этих краях. Могло показаться, что на нас надеты шапки-невидимки, так ясно и четко мы слышали, что творилось вокруг и о чем в метре от нас говорили люди. Когда несколько конвойных с собаками подошли вплотную к нашему вагону, а точнее, к тому углу, где мы затаились, мы перестали дышать как по команде. Наши сердца бились в унисон. Как же велико было наше напряжение, можно только догадываться.

– Боря, глянь, собаки что-то носы воротят от этого вагона, – услышали мы где-то почти рядом противный вологодский говор конвойного.

Наступила пауза, стало тихо как в могиле. Я даже могу с уверенностью сказать, что слышал где-то в нескольких метрах от себя частое дыхание овчарки.

– Да нет, – услышали мы ответ другого солдата, явно подвыпившего. – Это вагоны до такой степени вонючие и старые, что даже собаки и те нос воротят. Чего только в них не возят, пока они не прибывают сюда, и почти никогда не чистят. Салага! Вот послужишь с мое, тогда не только в запахах, но и кое в чем другом начнешь разбираться. Ну ладно, пошли, нам еще полсостава впереди надо облазить.

Голоса стали удаляться. Думаю, нет надобности пояснять, что мы пережили за несколько минут диалога двух стражей порядка и как были благодарны беспечной самоуверенности жадных до спиртного солдат. Пока мы отходили от только что пережитого, вновь послышался лай псов откуда-то из хвоста поезда. Мы поняли, что идет вторая группа, сторонняя, как ее называли конвойные.

На таких узловых станциях, как наша (a их по ветке было несколько: Воркута, Инта, Печора, Ухта, Железнодорожная, Котлас), их было восемь, шедших одна за другой. Одни шли под вагонами, при этом обязательно было три собаки, две другие шли следом, но уже вдоль вагонов с обеих сторон, и третья – по крыше вагона.

Таким образом, как читатель видит сам, шанс проскочить через этот заслон был ничтожно мал, а учитывая особую породу собак (это были почти всегда немецкие овчарки, натренированные годами именно для этой своей собачьей миссии), он почти сводился к нулю.

Именно лай собак этой сторонней группы мы и услышали. Они шли медленно, до нас доносился разговор солдат и неторопливый шум шагов по гальке насыпи полотна. Они шли почти не останавливаясь, не остановились они и у нашего вагона. Тут мы еле успели перевести дух, как услышали глухой топот кованых сапог по крыше вагона. Это была последняя группа конвоя, а значит, и последний экзамен, который открывал нам дорогу к относительной свободе. А тот факт, чтобы свобода обрела свое действительное значение, зависел почти всецело от нас и немного от капризной Госпожи Фортуны, без которой почти любое крупное дело терпит провал. Итак, мы уповали на Бога, и нас переполнял оптимизм.

В какой уже раз затаив дыхание, мы стали ждать. И как только шум вперемешку с лаем стал удаляться, мы немного успокоились, но ни на долю секунды не позволили себе расслабиться. Мы вновь стали ждать, но уже на сердце, конечно, полегчало. С момента нашего заточения до того момента, когда закончился последний шмон, прошло около двенадцати часов. За это время мы не сказали друг другу ни слова, объясняясь только пожиманиями рук. Так мы договорились заранее и четко придерживались уговора.

Теперь нам предстояло осуществить третий пункт плана побега, и вот в чем он заключался. От станции Железнодорожная, то есть от нашей станции, до станции Котлас Архангельской области были еще Микунь и Урдома, но на них товарняк останавливался крайне редко, а если и останавливался для дополнительной погрузки, то его оцепляли конвоем с собаками, но шмона почти не бывало, исключая поверхностную проверку. Таким образом, доехав до Котласа (а это 250 километров) и пройдя там капитальный шмон, мы могли некоторое время продолжить путь в этом же вагоне, выпилив дно, ибо за Котласом уже ждала нас как бы Большая земля и шмонов не было.

Дальше же нам следовало действовать по обстоятельствам. Главное – у нас имелись деньги. Но станция Котлас была серьезным испытанием для нас. Поэтому еще раньше, когда был жив Абвер, он заметил на этот счет: «Если в дороге ты хоть на долю секунды засомневаешься в том, что сможешь проехать Котлас и не сгореть, тут же пили доску и покидай вагон. Времени, думаю, у тебя хватит: доски в вагонах везде гнилые, и получаса тебе хватит перепилить любую из них тем инструментом, который у тебя есть».

Таким образом, автоматически начинал действовать запасной вариант. Здесь все зависело от того, где именно я выпрыгну. Ибо километр, пройденный по тайге, иногда равен многим тысячам, пройденным по пересеченной местности. Плюс погоня, а без нее не обходится почти ни один побег, и в нашем случае она неизбежна. Весь вопрос в том, смогу ли я проскочить заслон, которым должны будут перекрыть мой путь в районе Котласа легавые. В любом случае я был подготовлен к разным вариантам, но уже в самом начале побега план претерпел некоторые изменения, я имею в виду Артура. И теперь, сидя в темной и вонючей каморке и согнувшись в три погибели, я искал правильный выход из создавшейся ситуации, но здесь вмешался случай – этот перст Божий, посылаемый нам Всевышним, когда на радость, а когда и на горе.

Глава 3
В капкане

Многоголосый стук буферов вагонов возвестил нам о том, что мы тронулись в путь, это было уже утро следующего дня. Поезд, потихоньку набирая ход, стуча колесами о стыки полотна, увозил нас на восток. И только когда он набрал полный ход, мы осмелились заговорить. Ощущение такое, будто мы не разговаривали целую вечность. Пообщавшись немного, поделившись впечатлениями от пережитого, мы стали аккуратно распределять наши припасы.

Почти целые сутки мы находились в этой мышеловке, законопаченные в буквальном смысле этого слова со всех сторон. Было очень душно, пот застилал и щипал глаза, одежда была мокрой насквозь, вонь стояла несусветная, но мы не могли расконопатить ни одну из щелей, ибо впереди была станция Микунь. Миновав ее, мы скоро остановились на каком-то полустанке, у светофора. И когда через какое-то время состав дернулся, одна из досок, которая держала весь груз сверху, чтобы он нас не придавил, выскочила из паза (видно, частые толчки вагонов расшатали ее и груз сверху уже не давил на нее) и одним концом рухнула вниз, зажав при этом ногу Артуру. Образовался треугольник, где катетами являлись стена вагона и доска, а гипотенузой – брикеты, которые каким-то чудом удерживались наверху, но могли в любой момент рухнуть и задавить нас.

Поезд уже почти набрал ход, я зажег фонарик и стал осматривать все вокруг. Артур полулежал на левом боку, ногу его зажало концом доски, но при желании, резко дернув, ее можно было вытащить, но тогда мы рисковали очутиться погребенными тарной дощечкой заживо. Я даже и на секунду не хотел представить такой конец для нас обоих.

Решение было однозначным: любыми путями выбираться из этой мышеловки. Но между «решить» и «сделать» порой глубокая пропасть. Следует отдать должное Артуру, он вел себя стоически: не паниковал и ни на что не сетовал, а терпеливо ждал, что же на этот раз преподнесет нам судьба. Хотя боль от прижатой доски казалась терпимой, но все же…

Это обстоятельство и в меня вселило некоторую долю уверенности и оптимизма, хотя всего этого было мне и раньше не занимать, но все же в такой момент, когда жизнь друзей зависит от того, в унисон ли бьются их сердца, такое поведение друга всегда пример для подражания. Мужество и сила воли обладают таинственным свойством передаваться другим.

Действия мои были по возможности спокойны и слаженны. Я достал полотно, расконопатив самую большую щель, и стал пилить. Артур тем временем сверял время по карте. Мы находились где-то в 180 километрах от станции Котлас, когда доска была распилена и лаз готов. Свежий ветер ворвался в наше мрачное жилище и тут же опьянил нас живительным ароматом таежного воздуха. На какой-то момент каждый ушел в свои думы, но только лишь на какой-то момент.

Теперь в нашем схроне стало светло, мы хорошо видели друг друга, оттого и было как-то легче на душе с принятием следующего этапа. Нам любыми путями следовало как можно быстрее покинуть вагон, но самое неприятное, что первым сделать это должен был я. Лишь только после того, когда ни меня, ни пожитков наших уже не будет, Артур, резко выдернув ногу, должен постараться нырнуть в проем, но могло случиться и так, что его засыплет тарной дощечкой.

К сожалению, выбора у нас не было, а решение наше продиктовано обстоятельствами. Так что, уповая на Всевышнего, мы стали ждать, когда наш состав станет где-нибудь на полустанке у светофора. С начала нашего пути поезд у светофора останавливался всего один раз, и после этой злополучной остановки произошло то, что произошло. Когда он остановится в следующий раз, и остановится ли вообще? Вот какие вопросы одолевали нас, когда потихоньку, поскрипывая тормозными колодками, поезд стал замедлять ход и остановился у огромного моста через Вычегду. До границы с Архангельской областью оставалось полтора десятка километров, до Котласа – полторы сотни.

Сначала я, высунув голову, постарался оглядеться; убедившись, что кругом тихо, я высунулся по пояс и стал осматриваться вокруг с тщательностью полководца, намечающего поле битвы. Мешкать было нельзя, я быстро побросал оба наших самодельных рюкзака на шпалы и сам выскочил туда, ужом проскочив в отверстие, которое только что выпилил. Еще раз оглядевшись и убедившись, что людей поблизости нет, я просунул вновь голову в это отверстие и сказал как можно спокойней: «Вперед, бродяга! Все у тебя получится, давай не тормозись!»

Вытащив голову из дыры, я вперил свой взгляд в это отверстие и точно помню, как молил Бога, чтобы показалась голова моего друга. Всевышний внял моим молитвам, но решил, видно, еще раз проверить нас на вшивость. Не прошло и минуты, как голова Артура показалась из деревянного склепа. Вытянув руки вперед, он хотел проскочить на мой манер, но на полпути тормознулся, точнее, комплекция его дальше не пускала. Тут я действительно чуть не заплакал от обиды, и, думаю, читатель поймет, отчего. Каково же было Артуру? Он извивался как змея, стараясь руками зацепить что-нибудь, мотал головой как раненый бык, скрежеща зубами, но странно – лицо его оставалось при этом спокойным. Я как сейчас его помню.

На лице человека, если уметь по нему читать, написаны все его пороки и добродетели. Человек может придать лицу нужное выражение: смягчить взгляд, растянуть губы в улыбке – все эти мускульные движения в его власти, но вот основную черту своего характера ему не скрыть: все, что происходит у него на душе, можно с легкостью прочесть. Даже тигр может изображать подобие улыбки и ласкового взгляда, однако по низкому лбу, по выдающимся скулам, по громадному затылку, по жуткому оскалу вы сразу признаете в нем тигра. С другой стороны, собака может хмуриться и злобно скалить зубы, но по ее мягким, искренним глазам, по умной морде, по угодливой походке вы поймете, что она услужлива и дружелюбна. На лице каждого существа Бог написал его имя и свойство.

Около минуты длилась эта молчаливая борьба человека с обстоятельствами, когда поезд издал протяжный гудок, очнувшись, казалось бы, от какой-то дремы. Я схватил обеими руками его плечи и стал изо всех сил тянуть его на себя вниз. Беда в том, что ему не во что было упереться ногами, а у меня не хватало сил вытащить его. И вот, издав еще один гудок, будто предупреждая нас о неотвратимом, поезд вновь содрогнулся вагонами и со страшным скрежетом стал, поскрипывая, трогаться с места. Мой взгляд непроизвольно упал на колесо. Оно медленно, с нарастающей силой набирало обороты. Вцепившись обеими руками в Артура, я уже еле двигал ногами; еще немного – и мне пришлось бы отпустить его, иначе я рисковал сломать обе ноги. В решающий момент жизни Бог придает человеку такую силу, о которой он никогда даже и не подозревал. Изловчившись, я подтянулся руками на его плечах, поджав под себя ноги, оторвался от земли и затем резко дернул его вниз.

В следующее мгновение мы буквально упали на шпалы. Так мы на них и лежали, молча наблюдая, как над нами поезд набирал ход, унося тот злосчастный вагон, который чуть не стал для моего друга деревянным саваном.

Когда все осталось позади, не могу сказать, что владело мною с большей силой – усталость или благодарность. Чувствовал я, во всяком случае, и то и другое: усталость, какой еще не знал до этой минуты, и благодарность Создателю, какую, полагаю, испытывал достаточно часто, хоть никогда прежде не имел для нее столь веских оснований. Перевернувшись на спину, мы почувствовали капли дождя, падающие на лицо, а, открыв глаза, увидели затуманенное небо.