Текст книги "Допрос"

Автор книги: Захар Прилепин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

* * *

Он позвонил отцу утром, сказал: «Привет».

Отец смолчал в трубку.

– Я хочу… в общем, сплавиться на лодке, – сказал Новиков, старательно избегая слова «папа», – Как ты. Ты ж сплавлялся по Кирже.

– И что? – спросил отец.

– Мне надо немного денег, у меня совсем нет, – сказал Новиков, – И ещё что б ты мне объяснил, что с собой взять. Чтоб всё нормально прошло.

– Съездил бы хоть раз со мной – ничего б тебе объяснять не пришлось, – сказал отец.

– Ты меня никогда не брал, – ответил Новиков спокойно.

– А, по-моему, ты никогда и не хотел, – сказал отец с желчным вызовом.

С той стороны что-то запричитала мать.

– Да ладно, ладно, – отмахнулся отец, и, уже обращаясь к Новикову, сказал, – Записывай. Только деньги тебе всё равно не понадобятся. У меня всё есть.

Новиков записал остановку, до которой должен добраться на электричке («от остановки по натоптанной тропинке вниз, вдоль бывшей узкоколейки… знаешь, что такое узкоколейка?») Деревенский адрес отцовского знакомца, у которого отец хранил лодку. («…скажешь от меня, скажешь, что сын, скажешь, что я просил доверить тебе»). И всё то, что ему необходимо уложить в рюкзак: спининг («ты рыбу-то хоть ловил когда-нибудь?.. удочку тогда возьми обычную, всё равно все блёсны растеряешь сразу…»), отцовскую безрукавку из оленьего меха («…не прожги только её…»), отцовский охотничий нож («потеряешь – вообще лучше не возвращайся …»), отцовский бинокль (то же самое, что про нож), «поджопник на резиночке – удобная штука, не снимай её, а то застудишь свои… придатки», топор (без комментариев), а также одноместную палатку, сапоги, спальный мешок, кастрюлю, сковородку, ложку, три буханки хлеба, двадцать пачек макарон б/п, спички, соль, сахар, чай («…это всё надо завернуть в непроницаемый пакет…»), банку сгущёнки, пять банок тушёнки.

– Хоть на билет-то дай денег, – попросил Новиков.

Не без удовольствия он принялся за сборы.

Деньги лежали в одной из книг скромной отцовской библиотеки. Книга называлась Соколов-Микитов. Новиков так и не прочёл её раньше, хотя с детства собирался. Первым делом взял книгу с собой, и вообще понабрал много лишних вещей, вроде тапок, курток и шапок, из-за которых в рюкзак не вместилось самое главное.

Пришлось всё выгрузить и начать заново.

Новиков твёрдо понял, что не пойдёт ни в какую прокуратуру, не мстить, не караулить опера у подъезда, никуда. Лёшка прав. Забыть.

Взял с собой только то, что велел отец, плюс мобильный телефон.

И даже так рюкзак получился тяжеленным. В основном из-за тушёнки, которую отец с собой не брал, так как по дороге охотился на птицу и зайца. Но ружьё сыну он даже не предложил. Новиков и не взял бы его, он, честно говоря, до сих пор несколько пугался держать оружие в руках.

Но об этом он тоже не думал, зато внутри, как хороший, наваристый, плотный бульон, закипало вкусное, замечательное, почти что детское ощущение: «Я мужик, я – мужик, я всё делаю, как мужик, и буду ночевать в лесу один, как мужик».

Новиков на мгновение представил себя в лесу у костра, и тут же стало немного страшно. Даже пришла мысль позвать то ли Ларку, то ли Лёху в путь.

«Мамку ещё с собой возьми», – огрызнулся сам на себя Новиков.

Взвалил рюкзак и поехал на электричку. Чего откладывать-то.

По дороге в электричке всё доставал телефон, чтоб хоть кому-нибудь написать, куда он собрался – но было, в общем, некому.

Позвонил напарнику по работе, взял и выложил ему свой план.

– Я не понял, – ответил тот, – у тебя отпуск, что ли? Ты ж отгулял уже! Ты там не пришалел?

Напарник не разделил новиковского настроя. Зато узнал, что Новиков вовсе не собирается на работу.

Отцовским знакомцем оказался весёлый дедок, который пытался починить безучастный ко всему мотоцикл.

– Новикова сын? – удивился дед, – А он не говорил никогда про сына.

Новиков молча стянул рюкзак, и поставил его у забора.

– А вот рюкзак узнаю, – сказал дед, – Рюкзак его. И нож его повесил на ремень. Ну-ка, вынь… Ага, его. Ну, бери лодку тогда.

И остался сидеть у мотоцикла.

– А где лодка-то? – спросил Новиков.

– Да где, – ответил из-под мотоцикла дед, – На месте…

Вылез, неся в промасленной ладони какую-то настрадавшуюся деталь.

– Как поедешь в другой раз – вот такую штуку найди мне в магазине, – и переложил её в ладонь Новикову, – А лучше отцу отдай. Отец найдёт.

Провожать Новикова к реке дед, к счастью, не пошёл. Новиков сначала оттащил лодку, потом рюкзак, потом заметил, что вёсел нет.

Вернулся к деду, поминутно оглядываясь на оставленные у воды вещи – благо, дедов дом стоял неподалёку от реки.

– А вёсла-то? – спросил Новиков, не входя в калитку, чтоб видеть лодку с рюкзаком.

Дед сходил в сарайку, вернулся с одним веслом.

– А второе? – спросил Новиков.

– Запасное, что ли? – спросил дед.

– Зачем запасное? Второе! – повторил Новиков.

– А! – дед мелко засмеялся, – Сынок, эта лодка одним веслом управляется. Гонишь воду вдоль правой кормы, а потом выправляешь ход. Понял?

Новиков кивнул. Ничего он не понял.

Дед и в этот раз не пошёл к реке, увлечённый своим мотоциклом.

Новиков поскорее спихнул лодку в воду, бросил туда рюкзак, весло, поспешил сам вослед, сразу хлебнул сапогом, но когда очутился в лодке, тут же заулыбался – а плыву ведь, а получилось. Тем более, что вниз по течению.

«Может, вообще грести не надо?» – подумал Новиков весело.

Но лодку сразу повлекло куда-то к обрушившемуся с высокого берега дереву, пришлось хвататься-таки за весло.

Грести, конечно, не удавалось никак, Новиков только гонял лодку по кругу, едва не плача от стыда: всё поглядывал, а не появился ли дед на берегу.

Через минуту Новиков сообразил, что веслом хоть и нельзя грести, зато можно толкаться им от дна. Дно было неглубоко.

– Мужик! – громко сказал сам себе Новиков, улыбаясь во весь рот.

Всё получалось коряво, зато лодка всё-таки двигалась. Как он поплывёт против течения назад, Новиков пока не думал.

«Может, спуститься на сто метров ниже деревни, и там остаться?» – попытался себя развеселить Новиков, но высказанное им прозвучало чуть серьёзнее, чем надо бы.

Где-то во дворе громко то ли бензопила заверещала, то ли дедов мотоцикл ожил, Новиков чертыхнулся и уронил весло.

– Эй! – позвал Новиков его.

Поначалу весло было близко, Новиков начал подгребать к нему руками, попытка едва не стала успешной… но тут из верхнего кармана куртки юркнул в воду мобильный, чёрт знает зачем взятый с собой. Некоторое время Новиков его видел, потом он резко ушёл в тёмную воду.

Дальше река пошла вширь, течение подхватило лодку в одну сторону, весло заскользило куда-то вправо…

Новиков кинулся к рюкзаку, вздёрнул его на дыбы, полез зачем-то внутрь, – ему казалось, что там может быть спасенье – сразу схватился за топор, неловко попытался его извлечь наружу и распахал руку остриём.

Попробовал, как дурак, то ли подцепить топором уплывающее весло, то ли подгрести к нему, используя топор вместо весла.

Всё оказалось безуспешным.

Кровь сочилась и растворялась в воде.

Новиков от бессилия и обидной боли кинул топором в сторону весла. Едва не выпал сам, зато качнул лодку, и завалившийся рюкзак щедро высыпал всё, что там хозяйской рукой Новикова было навалено сверху: тушёнку, сгущёнку, отцовский бинокль, сковородку с ложкой и эту, подстилку, чтоб не застудить придатки – она единственная не утонула и поплыла куда-то вослед за веслом.

Поразмыслив, Новиков раскрыл рюкзак пошире, и начал приносить жертву богам этой реки.

Посолил воду, посластил, насыпал чаю с макаронами, бережно запустил кастрюлю, но она отчего-то не поплыла, а сразу чавкнула водой и бочком пошла в гости к биноклю.

– Где тут моя персидская княжна прячется? – хрипло, вслух – чтоб не расплакаться, спрашивал Новиков, запуская руку в рюкзак поглубже, – Княжну тоже надо утопить.

Княжны не было.

Нашёл в кармане куртки какие-то клочки – оказалось материнское письмо. Вытряхнул и его. Клочки поплыли, набухая и тяжелея.

Новиков достал отцовский нож, и некоторое время разглядывал свои вены на левой руке, одновременно слизывая кровь с правой.

– Все норовят в ванную залезть, а мы в реке сейчас вскроемся… – сказал Новиков ласково.

– Что, напугались? – спросил неизвестно кого, бесновато глядя по сторонам.

Повертел ещё нож в руках и резко забросил его в воду.

Лёг на дно лодки и поплыл.

* * *

Дед напоил Новикова самогоном.

Новиков наврал ему, что перевернулся, и выплыл потом.

На самом деле, лодка причалила сама, через несколько минут. Весло тоже прибило к берегу. Новиков притащил лодку обратно к деду, распевая по дороге «А я еду… а я еду… за туманом…»

Очень надеялся, что дед не станет смеяться, но деду вообще было всё равно.

– Деталь мою тоже утопил? – только спросил он, когда уже сидели за столом.

– Деталь? – Новиков начал шарить по карманам, и тут же, в джинсах, нашёл.

– Дай-ка, – сказал дед, – Я сам отцу отдам. Он же ж приедет в сентябре?

Новиков кивнул и ещё выпил рюмку.

– Щуку что ль поймал за хвост? – спросил дед, кивая на кровоточащую руку Новикова.

Новиков снова кивнул, и снова налил.

К ночи был совсем хорош.

Откуда-то заявился котёнок, вспрыгнул сначала на колени к Новикову, потом перебрался на стол, ходил там между ложек и тарелок. Принюхался к рюмке и дёрнулся маленькой своей башкой, словно там обнаружился пылающий уголь.

– Мир разваливается на куски, дед, – сказал Новиков громко, но деда нигде не было, он куда-то исчез.

Новиков поискал собеседника и повторил:

– Мир разваливается на куски, кот.

Котёнок полез в сковородку и, выхватив кусок картошки, начал есть её прямо на столе, иногда, не без наглецы в глазах, озираясь.

– Вкусно жить, котейка? – спросил Новиков, – А знаешь, как больно, когда бутылкой по лицу? – тут он взял пустую пластиковую бутылку из-под несусветного какого-то лимонада со стола, и начал размахивать ей по-над кошачьей головой. Котёнок присел, но, скорей, от удивления, нежели от страха.

– А может, это я, человека убил, котейка? – заглядывая под стол, допрашивал всё-таки сбежавшее животное Новиков, – За что это всё мне – должно ведь быть какое-то объяснение? Может, это действительно я? Потому что, если это я убил – тогда мне будет легче жить! Гораздо легче, чем сейчас!

– Ты с кем тут? – спросил дедок, заходя.

Новиков оглянулся, и только здесь вспомнил, как наврал деду о том, что перевернул лодку – а сам-то пришёл сухой. И стало так противно от самого себя.

– Я уже сплю, дед, – ответил он.

Утром уехал в город на электричке – с дедом не пришлось прощаться, его вообще не было дома. Ни его, ни котёнка.

«Что, опять домой? – расспрашивал себя Новиков, – Какой уже день, пятый? – из дома, домой, из дома, домой, из дома, домой… Сходил бы ещё куда-нибудь? В сауну там, например? Нет? Противно? Какой ты щепетильный. И ударить опера монтировкой по голове у подъезда противно – и принять его дар тоже не хочешь. Гарика тогда навести, урони его наземь, он всё равно уже спился – не будет у него силы тебе ответить, попрыгаешь на его спине всласть. Потому что если Гарика не победить однажды и вовремя – есть шанс, что он вернётся снова. Тоже тошно? Куда ж тебя отправить, дружок? За туманом ты уже съездил, – приветствую опалённого ночными кострами, романтика, геолога и чудака. Сходи, что ли, теперь в детдом, скажи, что хочешь усыновить ребёнка. А? Не дадут тебе? Правильно, и я б не дал. В армию? Поздно? А чего ж ты, когда было рано, не сходил? Ну, в больницу иди, скажи, что хочешь быть нянькой и ухаживать за лежачими и брошенными. Как ты сказал? Брезгуешь? А собой не брезгуешь? Я бы брезговал на твоём месте. Меня б рвало от самого себя. Сдай кровь хотя бы? Нет? Больно? Ну, в собачий приют иди! Я не знаю, зачем. Иди зачем-нибудь. Полаешь там, повоешь».

– Отцепись от меня! – вдруг крикнул Новиков, влепив правым кулаком по правому колену, а левым – по левому.

Пассажиры сначала посмотрели на него, а потом отвернулись.

Правая рука затекла, и когда Новиков, стыдясь пассажиров, начал потирать лицо, возникло ощущение, что у него только два пальца – мизинец и безымянный.

* * *

Дома громыхал, будто он подпрыгивал на столике и бил себя трубкой по чердаку, телефон.

Так он его и не вырвал всё-таки из стены.

Впервые за последнюю неделю Новиков не подумал, что – Ларка, а это была Ларка.

Ларка со своим голосом, то насмешливым, то воркующим, но даже когда воркующим – всегда готовым сорваться в насмешку или раздраженье. Ларка с отличной своей задницей, тёплой и мягкой как белый хлеб, которой она и делилась, как хлебом в несытый год с незадачливым соседом – ну, на, а то подохнешь ещё – хорони потом тебя. Ларка со своими ногтями, на которые она точно смотрела чаще, чем на Новикова, со своими губами, которые, уже в зеркальце, она разглядывала внимательней, чем Новикова, со своими ноздрями, которыми она часто принюхивалась к Новикову, как будто он на ночь спрятал под мышки по селёдке и забыл там. Ларка со своим всем образовалась в трубке и вскрикнула с ужасом и нежностью:

– Ты живой?

– А что такое? – спросил Новиков, – Живой.

– Я тебе звонила, всё утро звоню… Вчера звонила!..

– Да я телефон утопил.

– Как утопил? Где?

– В воде. Что случилось-то?

– Лёшка повесился, – ответила Ларка сразу.

– Как? – спросил Новиков.

Что он ещё мог спросить.

– Погоди, – сказала Ларка, – Я же к тебе еду. Мы тут всполошились все. Мать с отцом тоже домой мчатся.

– Как? – ещё раз повторил Новиков, но Ларка уже отключилась.

Новиков потёр кулаком лицо, и первой мыслью его было, что пальцы на руке появились: те три, которые никак не чувствовались в электричке.

«Подожди, – а Лёха?» – спросил у себя Новиков, изо всех сил стараясь не видеть ничего вокруг, чтоб не подумать о грязном зеркале, об оставленном им же в комнате включенном ночнике, об утопленном бинокле, о Ларке, которая везёт к нему свои ногти, губы, хлеба.

Надо было что-то быстрей подумать о Лёхе – самое главное, самое нужное, самое-самое.

Ведь они так знали друг друга…

«Сколько мы знали друг друга?»

Новиков уселся прямо на пол и стал кусать губу.

Тут, наконец, вспомнилось, совсем без мыслей и слов – а просто полыхнуло где-то в голове, как они с Лёхой слушают новый альбом Брайна Ферри, и пьют чай с малиновым вареньем… как они напились пива до такого состояния, что заснули на детской площадке, а разбудили их дети, пришедшие в садик… как они сидели в очередной бане – и разговаривали так, как с Ларкой Новиков не разговаривал никогда: взахлёб, с точно отмерянными приправами из здорового цинизма, юморка, матерка…

Он почти уже заплакал – чего с ним так и не случилось с того самого дня, – но тут, без звонка ворвалась Ларка, её каблуки, её чулки, полы её плаща, а следом зашли и родительские ноги – материнские дачные кеды, отцовские кроссовки…

Все столпились вокруг Новикова, как будто он вернулся с войны, с полюса, откуда-то из страшного и сурового далека.

– Как же Лёха? – сказал, весь кривясь и почти уже рыдая Новиков, – Лёха – как же он так? Ну?

– Да живой твой Лёха, – сказала мать.

– Живой? – Новикова тряхнуло так, словно с него самого только что сняли расстрельную статью, и отпустили на все стороны, дав денег на проезд.

– Живой-живой, – ответил отец, потому что заметил, как Новиков, ни доверяя женщинам, – ни матери, ни Ларке, – воззрился на него.

– Правда, пап? – спросил Новиков.

Мать сразу же заметила это «пап», у неё довольно дрогнули глаза; да и отец как-то странно сморгнул, и ушёл куда-то поскорей.

– Господи, какое счастье! – завопил Новиков.

* * *

Ларка одной рукой гладила своего желанного по руке, а другой, под столом, – по ноге, и мизинец нет-то и сползал с ноги прямо в пах, сразу растревожив Новикова до лёгкого душевного мандража.

– Цыть! – сказал он Ларке шёпотом, весело сыграв глазами.

Мать всё это, конечно, заметила, но сделала вид, что ничего не видит.

Они все сидели на кухне, только отец, опрокинув рюмку, вспомнил о чём-то своём, и вышел на минутку.

– Пап, я нож твой… утопил! – крикнул Новиков, почему-то решив, что отец ищет своё холодное оружие.

Отец притих, явно услышав сына.

– Как же ты, сынок? – спросила мать негромко.

Новиков поморщился: вот так, мол.

– Да чёрт с ним! – внятно ответил отец из родительской комнаты, и мать облегчённо качнула головой, посмотрев при этом на Ларку – а Ларка ответила ей понимающим женским взглядом.

– И нож, пап, – быстро добавил Новиков.

В этот раз отец молчал чуть дольше, но на самом деле, он просто подыскивал рубашку поприличней, чтоб пред Ларкой смотреться хорошо.

– И нож – чёрт с ним, – сказал отец, заходя, – Чёрт с ним, сынок.

Все засмеялись, и выпили поскорее.

После известия о Лёхе, – о его, слава Богу, не свершившейся погибели, Новиков почувствовал какое-то тихое, но очень внятное освобождение. Как будто Лёха разом снял с Новикова и боль, и стыд за самого себя.

Однако ж Новикову точно не хотелось всё это превращать в праздник, пока он не разобрался что там с товарищем.

– Лар, скажи мне всё-таки про Лёху, – попросил он, едва родители отвлеклись на что-то своё. Мать встала к плите, а отец всем телом повернулся к ней, что-то ей, в привычной манере, выговаривая.

– Ой, ну, слушай, там ничего весёлого, но и страшного ничего, – ответила Ларка, явно желая поскорее со всем этим закончить, – Лёша твой, в общем, пытался повеситься – он был сильно пьяный или обкуренный, или и то, и другое… И там было много людей в доме. Его сняли прямо через пятнадцать секунд – грохот услышали в ванной, и ворвались. Там в компании была девушка – она медик. Она сразу укол ему сделала какой-то. В сердце что ли. Он к утру протрезвел – всем говорит, что не помнит ничего… И просит никому не рассказывать… Но все уже знают, конечно.

Новиков представил своего Лёху, высокого, даже длинного – на краю ванной, нелепого. А его попугай на плече? Он куда делся в эту минуту? Пощекотал его – или взлетел и начал биться в решётку вытяжки?

От жалости и горести Новиков зажмурился, и сидел так, пока не соскучился в своей темноте по свету.

– Надо бы съездить к нему? – сказал Новиков своей любимой, раскрывая глаза, – Прямо сейчас поехали? Или его к нам? Пусть приедет? Мам, ты чего там наготовила? Я хочу Лёху позвать.

По кухне пролетела медленная муха.

– Разве можно висельника-то в дом? – отозвалась мать.

– А чего ему тут делать? – спросил отец.

– Ты придумаешь тоже, – сказала Ларка, и снова сыграла мизинцем.

Новиков внимательно смотрел на близких.