Текст книги "Допрос"

Автор книги: Захар Прилепин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Захар Прилепин
«Допрос»
Повесть

ThankYou.ru: Захар Прилепин «Допрос» Повесть

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

* * *

Они встретились у памятника, как договаривались.

Никогда тут раньше не забивали стрелку, но с этой площади оказалось совсем близко до староплесецкой бани, которую они ещё не посещали.

Когда Новиков выходил из метро, Алексей уже стоял там – он высокий, его заметно.

Лёшка иногда делал такое движение левым плечом, будто там сидит попугай и хохолком щекочет ухо. Двинет плечом – и попугай чуть переступает, унося щекотный хохолок.

Пока Новиков шёл, Лёшка два раза дрогнул плечом, глядя куда-то в сторону.

На скамейках, разнообразно и бессмысленно, как обезьяны, сидели молодые люди – кто на самом краешке, кто раскачиваясь на спинке, кто примостился прямо на брусчатке, прислонясь к сидениям спиной… один, с длинными ногами, лежал, занимая почти всю скамейку, головой на девушкиных коленях – девушка копошилась в его многочисленных, разноцветных волосах…

Новиков тоже так когда-то делал, и в те дни нравился себе. Сейчас так не делал, и оттого нравился себе ещё больше. Зато все похожие на него юного – уже не очень нравились Новикову.

Закурив на ходу, он успел задаться вопросом, а понравилось бы ему, если б не этот длинный, а он сейчас лежал на скамейке, и, скажем, три девушки трогали бы его волосы и тихо щипали уши, и принюхивались к темени…

Пока разрешал эту задачу, дошёл до Лёшки – тот оглянулся. Они обнялись – и сразу же их потащило в разные стороны, причём Новикова очень больно сжимали сразу и за шею, и за локти, и туго зацепили куда-то под живот… подпрыгнули огромные буквы «Samsung», памятник повалился в сторону, и птицы с его плеча взлетели не вверх, а вбок.

Мельком Новиков взглянул на Лёшку, и понял, что с ним происходит то же самое. Три здоровых, как мясорубки, мужика, волокли их обоих, но в разные стороны – к припарковавшимся неподалёку машинам…

Машина для Новикова уже раскрыла заднюю дверцу. Водитель, прищурившись, смотрел на приближающихся людей, левой рукой похлопывая по своей двери, а правой крепко держа руль. Машина уже была заведена.

Когда Новикова, согнутого, волочили мимо лавочек, он ещё успел заметить того самого длинного, с волосами, у которого девушка… копошила в темечке… Привстав, слегка ухмыляясь, длинный заглянул Новикову в лицо. Новиков вдруг понял, что это не девушка рыскала в его голове – а такой же волосатый тип мужеского пола. Девушек на лавочках вообще не было.

Новиков попытался хоть немного выпрямиться – так, у всех на виду, идти, семеня в такт со свистом дышащим мясорубкам, было унизительно и гадко.

На долю секунды ему это удалось.

– Ну-ка, на хер отсюда! – сказал волосатым один из державших в своих тисках Новикова.

Тот к кому он обращался, сделал шаг в сторону и двумя пальцами отдал издевательскую честь, коснувшись бритого виска накрашенным длинным ногтем на среднем пальце.

Новикова снова пригнули, и ловко вбросили в машину. Затем, как костыли, покидали внутрь его оставшиеся снаружи неловкие ноги и уселись сами. Машина неспешно тронулась.

Почему-то в глазах у Новикова стоял этот длинный ноготь, и мельтешили голуби, взлетевшие с плеча памятника в бок.

Новиков даже оглянулся, чтоб убедиться, что памятник стоит ровно.

Его слегка тошнило.

Он поискал глазами Лёшку: куда его? туда же, куда и меня? а меня куда?

* * *

– Вы с ума, что ли, сошли? – спросил Новиков, глядя поочерёдно на всех своих спутников.

– Падла какая – руку прожёг мне бычком, – сказал ни к кому конкретно не обращаясь, сидевший справа, и лизнул свою руку мясистым, но сухим языком.

Новиков вдруг вспомнил, что действительно держал спрятанную в ладони сигарету. Ни в тюрьме он не сидел, ни в армии не служил, но часто так делал: таил никотиновый огонёк в руке, – это было некоторым кокетством, но не броским, не навязчивым.

«Наверное, когда меня схватили под руки, бычок угодил в лапу этому вот…» – догадался Новиков.

– Я же не нарочно, – сказал он с такой искренностью, как будто его взяли из-за этого бычка.

Тем более, что брать Новикова было, кажется, не за что.

И Лёшку, кстати, тоже.

Новиков работал в книжном магазине, Лёша – оператором в кино. Они дружили с детства.

Последний раз товарищи нарушили закон, наверное, год назад, когда в случайной компании кто-то предложил пустить по кругу косячок – ну и пустили. Лёша травку любил, но сам, кажется, никогда не покупал – Новиков, напротив, был к траве равнодушен – он и водку-то перестал пить с какого-то времени. Так, пивка, винца, рюмку коньяка…

Предположить, что Лёша мог что-то эдакое натворить, было сложно – они созванивались почти каждый день, Новиков знал все его доходы и расходы, круг общения и набор привычек. Никакого зазора для тайного порока в жизни Лёши Новиков не видел при всём желании.

Лёша был улыбчивый, ласковый, немного безалаберный, очень незлобливый человек. Всю юность увлекался фотографией, и читал те книжки, что ему подсовывал Новиков. Если б книжки ему не подсовывали – он бы про них за что не узнал. Но предложенное прочитывал всегда, и всё там понимал и помнил. У Лёши время от времени появлялись какие-то девушки, однако и расставался он с ними всегда под стать своему характеру – безалаберно, мягко, улыбчиво, неприметно.

Что до Новикова, то у него была постоянная подруга, они встречались два года, уже год ей не изменял; а через год они собирались пожениться.

Будущую жену звали Лара. Лара была трезвым и спокойным существом, и к Лёше, кстати, относилась терпимо. Например, то, что старые друзья по выходным – с тех пор, как у обоих появились какие-никакие деньги – ходили в баню, пропадая на весь день, не вызывало её нареканий.

В общем, предположить было нечего.

– Может быть, мне кто-нибудь объяснит…? – спросил Новиков, чуть улыбаясь.

Тошнить его перестало, он почти успокоился.

Десять секунд ему никто не отвечал. Но так бывает иногда, что заданный вопрос не исчезает, а продолжает физически ощущаться, словно он завис в воздухе и неприятно зудит даже не в ухе, а где-то в области переносицы.

– Может быть кто-нибудь, – как будто с трудом произнёс сидевший впереди.

Доехали они быстро.

* * *

По коридору Новиков шёл, совсем уже освоившись. Думал он понятно что: сейчас всё выяснится. В течение пяти, ну, десяти минут. И они пойдут и выпьют с Лёшкой даже не по пиву, а по водочке. Чего это он, действительно, стал от водки отказываться.

Ничего плохого случиться не может, был уверен Новиков.

Тем более, что в коридоре сидели разнообразные посетители – правда, все достаточно насупленные и озабоченные, но не напуганные, нет… ну и вообще – когда рядом глубоко посторонние люди – это всегда обнадёживает. Посторонние люди не дадут свершиться ужасному злу, ведь всякое зверство стремится избегнуть свидетелей.

Прошли они, правда, чуть дальше по коридору, чем хотелось бы, а потом миновали крашенную голубым решётку, дверь которой первый из провожатых Новикова вскрыл при помощи пластиковой карточки. Замок приветливо попиликал.

«В любом случае, меня запомнили», – уговаривал себя Новиков, и даже оглянулся, чтоб напоследок встретиться с глазами с крайним, сидевшем в коридоре человеком.

Это был черноволосый мужчина с огромным животом – похожий на одного режиссёра, что в своё время снимал волшебные, полные светлой иронии киноленты, а потом, как водится, сошёл с ума и стал создавать что-то, напоминавшее старческие анализы: количество желчи, щёлочи, лейкоцитов, тромбоцитов, чего-то ещё там вечно шипело в пробирках, словно карбид в воде…

Мужчина как раз провожал Новикова взглядом – их глаза встретились. Новиков подмигнул, мужчина отвернулся.

Новикова весьма небрежно втолкнули в следующий коридорный отсек – и за спиной его с неприятным, но мягким звуком захлопнулась голубая решётка.

Кабинет, впрочем, располагался почти тут же, в двадцати метрах от решётки.

Новиков зашёл туда, следом один из оперов, другие будто растворились. На Новикова опер не смотрел, что настораживало, и даже раздражало. Зато на столах был очевидный беспорядок: бумаги, маркеры, календари, карандаши, всё вперемешку – и это снова успокоило Новикова. Вряд ли его будут бить в такой почти домашней обстановке.

– Садитесь, – сказал Новикову опер.

Слово «садитесь» он произнёс так, будто в нём было два длинных «с» и какой-то один, не очень приятный гласный призвук посередине.

И тем более, решил Новиков, его не будут бить потому, что в кабинете остался всего лишь один человек.

А Новиков без наручников.

А ведь он может оказать сопротивление. По крайней мере, он сам так себе сказал.

«Хотели бы применять насилие – осталось бы двое, и наручники бы надели», – совершенно деревянными словами и длинными предложениями, мысленно проговаривая их целиком, размышлял Новиков.

Как почти всякий не служивший в армии и не сидевший в тюрьме человек, он очень боялся физической боли.

Поверх бумаг на столе оперативника стояла пластиковая бутылка с газированной минеральной водой. Она была почти полна.

Присев на стол, опер бережно открыл её и отпил пол глотка. Потом старательно закрыл бутылку и, перехватив её поудобнее, очень сильно ударил Новикова по голове.

Ощущения были такие, словно новиковскую голову раздавили, как битое тёплое яйцо всмятку. Мозг потёк, весь рот наполнился липким и противным.

Едва придя в себя, Новиков что-то вскрикнул, взмахнул, защищаясь, рукой, и, кажется, опять попытался улыбнуться – ему всё казалось, что это шутка: бутылкой же бьют – не табуреткой, это почти забавно, только, как выяснилось, ужасно больно… – но опер снова изловчился и нанёс два удара по черепу, по уху, с разных сторон.

– Вас опознали, ублюдки! – заорал опер, – Опознали и тебя, и подельника! И орудие убийства нашли в мусорном баке в соседнем дворе! Всё есть! Осталось только твоё чистосердечное признание! Всё, блядина, приехал! Готов рассказывать?

– Чего? – едва выдохнул Новиков, потому что опер держал его за волосы и смотрел в упор, глаза в глаза – дышать на таком расстоянии значило бы оскорбить правоохранителя. – Что за чушь? – спросил Новиков одними губами.

– Чушь, блядь? – спросил опер, и дальше Новикову снова стало больно и страшно, и всё вокруг громыхало и подпрыгивало. Бутылка, наконец, вырвалась из рук опера… ударилась об стену, упала, пробка сбилась, раздался шип, полетели брызги… некоторое время бутылка крутилась на месте, как готовая взорваться мина.

Новиков осознал себя снова, когда лежал почему-то на животе, глядя в упор на бутылку, которая перестала крутиться, но продолжала шипеть, будто сдерживая злобу. Новикова приподняли за шиворот – теперь он сидел на полу, некрасиво выгнув ноги.

– На стул, – сказал ему опер.

Чертыхаясь, Новиков встал рядом со стулом, не решаясь присесть.

– На стул, – тем же тоном сказал ему опер.

– Объясните мне, пожалуйста, в чём дело? – бережно произнеся слова, сказал Новиков, и тут же физически ощутил, как быстро от ударов бутылкой опухло его лицо: казалось, что ему пришили лишний слой липкого, вислого мяса к щекам. Слова поэтому всё равно получились неряшливые и расхристанные.

– Позавчера вечером вы и ваш любимый товарищ – или кто он вам, подруга? – в два часа ночи, совместно, во дворе по адресу Сретинский переулок, дом девять, совершили убийство с целью ограбления. Такого же голубка как вы, кстати, и замочили – уж не знаю, были вы знакомы или нет. Ваша проблема только в том, что есть свидетельница убийства, которая в упор из окна смотрела, что вы там вытворяете. Как вам вообще в голову это пришло, я хер его знаю.

– Подождите, – скривился Новиков, борясь со своими щеками, которые становились всё больше и тяжелее, – Подождите! Какая подруга? Какой голубок?

– Вы друг друга можете сношать! – снова заорал опер, и, ухватив в кулак ворот новиковского пиджака, усадил его на стул, – Друг друга сношайте! А мне ты мозги не еби, у меня другая ориентация!

– Я не… – начал Новиков, поворачиваясь на стуле вослед оперу, который пошёл за бутылкой, поднял её, раскрутил, глотнул и снова закрутил. Газировки осталось гораздо больше половины.

Новиков это отметил. Он даже успел подумать, что если б газировки осталось меньше – его б не стали бить пустой бутылкой: не больно же ей.

Впрочем, вид у опера был настолько спокойный и отстранённый, что Новикову всё равно показалось: его больше не будут бить. В ту же секунду опер взял Новикова за волосы и с силой ударил бутылкой по уху.

Ухо завопило. В голове снова разгорелся тошнотворный костёр.

– Прекратите! – заорал Новиков, пытаясь выставить вперёд руки, но тут же словил бутылкой по губам; при чём опер, обходя Новикова, так и держал его за волосы, скручивая их в жгут.

Держа в ладони создавшуюся косицу, опер, примериваясь и с оттягом, трижды ударил Новикова по одной и той же щеке.

– Ааа! – дуром закричал Новиков, – Спасите! – он попытался избежать нового удара, толкнулся ногами, и, услышав чавкнувший хруст собственных волос, упал на пол.

Опер на секунду остался стоять с потным клоком в руке, – но тут же присел на колено, спокойно признав:

– Так даже удобнее!

Он уселся Новикову на грудь и, меняя руки, ещё какое-то время бил его бутылкой по щекам.

Вокруг летали новиковские волосы, налипая на бутылку, на стул, на руки и щёки опера, на лоб Новикова.

– Что, чмо голубиное, готов к даче показаний? – кричал иногда опер, и когда Новиков не отвечал, или отвечал не так, как требовалось, лицо опера вновь становилось почти спокойным, лишь немного раскрасневшимся от усилий.

Новиков чувствовал свою голову как огромный мясной шар, рыдающий всем своим мясным существом – ежесекундно ему казалось, что от следующего удара лопнет щека, и в трещину вытечет глаз, лимфа, всякая иная телесная жидкость.

Во рту при этом было сладко, как от леденца. Как от нескольких разных леденцов.

* * *

Новикова никогда в жизни так не били. Он ужасно хотел заплакать.

– Слушайте, пожалуйста… – просил он, – Я расскажу вам всю свою жизнь, все подробности, только не надо уже больше…

– На хер мне нужна твоя пидорская жизнь, – отвечал опер совершенно обыденным голосом, он сидел у Новикова на груди и зачем-то выправлял деформированную бутылку, она хрустела у него под пальцами, – Будешь писать добровольное признание по поводу убийства в Сретинском?

– Я же сказал вам, я клянусь – я никого не убивал, я не был там!

– А где ты был позавчера вечером?

– Не знаю, не помню, гулял… Подождите, не бейте. Не помню! Но там не был точно!

– А друг ваш был? – спросил опер, хмуря лоб.

– Не знаю, откуда мне знать, – ответил Новиков, чувствуя быстрый и ужасный стыд, что словно бы предаёт Лёшку – хотя сам наверняка знал, что Лёшка не мог никого убить.

– Врёшь ты всё, голубня, – сказал опер, и влепил Новикову по лбу, но тут бутылка, наконец, лопнула и всё вокруг окатила обильной тёплой водой.

– Тьфу, ты, – сказал опер, вставая, и стряхивая воду с рук.

Новиков шевелил и кривился щеками, чтоб скорей отекла вода, но рот открыл – хотелось пить, пить, пить – всё кругом было в газировке, а в рот не попало.

Опер задумчиво посмотрел Новикову прямо в рот.

– Я не голубня… у меня девушка есть, – сказал Новиков.

Опер стоял расставив ноги, и Новиков видел его набрякший, странно обильный пах, живот, заметный в чуть выпроставшейся рубахе, подбородок с плохо сбритой щетиной и следом пореза.

– Девушка, да, – согласился опер, и пошёл к своему столу, – С хером в сорок сантиметров, – добавил он, шелестя бумагами на столе.

Новиков перевалился на бок.

– Вставай, хули ты улёгся тут? – вполне равнодушно сказал опер, возвращаясь к Новикову.

По пути опер поднял разорванную бутылку и бросил её в ведро у входа.

«Неужели он совсем не боится, что я вцеплюсь ему в лицо, в глотку?» – снова спросил себя Новиков. Сам-то он знал, что никуда не вцепиться, и даже напротив – подтолкни его ноготком, скажи, что нужно поблагодарить опера за старанье и волнение – он, наверное, поблагодарит. Почти наверняка.

– Иди в коридоре подожди, – сказал опер, – А я пойду ещё газировки куплю, – хохотнул опер своей шутке, и подтолкнул Новикова к выходу.

Новиков потрогал свои щёки и не узнал ни щёк, ни рук.

– Тут сиди, – уже в коридоре опер показал Новикову на скамейку.

* * *

Он ждал на скамейке в коридоре – почти свободный человек.

Можно было подняться, пройтись.

Мысли перепутались, даже думать их до конца оказалось болезненно и противно.

Новиков медленно опускал и поднимал ресницы. Облизывал кончиком языка губы. Во всём этом было больше смысла, чем думать.

Из-за угла коридора раздавались иногда хлопки дверей, шаги, невнятный шум.

«Неужели оттуда не слышно, что тут происходит?» – подумал Новиков.

Он смотрел на синюю решётку, в которую вышел опер минуту назад.

«Может быть там обычный язычок, который всего лишь надо отодвинуть и всё?» – подумал Новиков, никак не решаясь встать.

«Разве я могу быть опасным преступником, раз меня посадили тут в коридоре, никак не связанного?» – ещё раз попытался успокоить себя он.

Раскрылась дверь соседнего кабинета, и оттуда вышел другой хмурый опер, Новиков узнал его – этот сидел на переднем сиденье.

Опер молча смотрел на Новикова.

– Здравствуйте, – сказал Новиков, как будто они виделись когда-то очень давно.

Но не прошло и получаса с тех пор.

Совсем близко послышались многочисленные шаги, и Новиков вдруг увидел Лёшу – его тоже подвели к решётке. Непонятно только, где все они были эти проклятые полчаса.

Рядом с Лёшей стояли двое незнакомых оперов.

За ними топтался его, Новикова, мучитель – действительно, с двумя бутылками воды в руках.

Дверь открылась, Лёша заулыбался во всё лицо, увидев Новикова.

– Ну, как ты? – спросил так словно, обращался к сдавшему экзамен сокурснику.

Новиков смотрел на Лёшку, не в силах открыть рот.

Опер, вышедший минуту назад из своего кабинета, неожиданно нанёс подошедшему близко Лёшке очень сильный удар ногой в пах.

Лёшка как стоял – так и обрушился, выпучив в глаза.

Его подхватили под руки и вбросили в тот кабинет, откуда вышел опер.

Новиков вжался в стену, но его и не думали трогать – все опера быстро разошлись кто куда.

– Надо? – успел спросить новиковский опер, протягивая кому-то из напарников в той комнате, где оказался Лёшка, бутылку минералки.

– Без газа? Невкусная! – ответили ему и захлопнули дверь.

Сначала было тихо, а потом начал глухо вскрикивать Лёшка.

Когда он замолкал, раздавались невнятные вопросы, какое-то мычанье. Потом Лёшка опять вскрикивал – жалобно и просительно, как мальчик.

Новиков встал, снова сел. Опять поднялся, и минуту стоял у того кабинета, где били Лёшку, взявшись за ручку двери.

– Адвокат! – выкрикивал одно и то же слово Лёшка, – Адвокат! Адвокат!

Одно было удивительно в этом крике: Лёшке произносил «адвокат» тем же голосом, каким кричат слово «мама».

Новиков отпустил ручку, его вдруг повело, как пьяного, и он почти упал на скамейку.

Поднял руки, разглядывая их, и увидел, как туда упала капля воды.

Ни щека не чувствовала слезы, ни рука. Он просто видел, что плачет в свою ладонь.

* * *

Через тридцать минут из кабинета, где был Лёшка, вышел распаренный опер, и, не глядя вокруг, юркнул в кабинет напротив.

Ещё минут десять не раздавалось ни звука.

По лицу Новикова всё время стекал пот, огромными и тяжёлыми, будто кровяными, каплями. Лицо опухало – голову словно бы надували.

Когда Новикова снова позвали во всё тот же кабинет, где его били по голове, подняться у него не нашлось сил.

Сидел и смотрел на дверь, которая осталась открытой.

В кабинете как раз зазвонил телефон, и некоторое время опер разговаривал на отвлечённые темы.

«Пусть этот разговор никогда не кончится, пусть ему позвонят ещё, – просил Новиков, – Пусть его разыщет пьяный армейский друг, пусть у матери потечёт раковина на кухне, пусть жена стукнет машину, пусть ребёнок забыл ключи от дома…»

Но разговор быстро закончился.

Через минуту опер снова вышел, и, увидев Новикова, на мгновенье будто даже удивился.

– Тут ещё… – констатировал он, – Вы у нас пока свободны… Можете идти.

Опер прошёл к железным дверям, и, не оборачиваясь, позвал:

– На выход. Я вас провожу.

Новиков поднялся так, словно всё это время у него на коленях лежал чугунный блин – и вдруг исчез.

Он почти бежал за опером, который странным образом никуда не спешил; на бегу Новиков отряхивал себе то брюки, то рубаху.

Подумал: надо спросить про Лёшку, но сам же испугался этой мысли и пообещал себе, что спросит на улице, обязательно.

Но на улицу опер не вышел: кивнул офицеру в застеклённом КПП, распологавшемся в фойе – и Новикова выпустили в город.

Там ещё были такие железные рычаги – как на входе в метро. Офицер за стеклом КПП нажал кнопку, и они раскрылись.

И всё.

Мимо здания полицейского управления шла девушка с мороженым, семенила бабушка, топотали три весёлых парня, ехали многочисленные машины.

Новиков сбежал вниз по ступеням – нестерпимо хотелось быть не видным из окон.

Он спрятался за угол и стал смотреть на двери, ожидая Лёшку.

«Может, он всё-таки виноват?» – спросил себя Новиков, вдруг почувствовав, что не только говорить, но и думать можно тихо. Эту мысль он подумал тихо. И сам себя же застыдился, и постарался поскорее забыть, что посмел такое помыслить о друге.

Когда кто-нибудь выходил из дверей, Новиков сначала прятал голову, и спустя секунду выглядывал. Потом перестал прятаться – и начал просто вздрагивать, когда грохотали двери. Потом прекратил и вздрагивать, – и просто моргал.

Лёшка не появлялся. Выходили какие-то в штатском, как правило, очень озабоченные, бегом спускавшиеся по ступеням.

Когда прекратил моргать, вдруг, ни о чём не думая, с пустым и бледным лицом, направился обратно к зданию.

Рывком распахнул дверь, шагнул к большой будке КПП.

Несколько минут смотрел на железный рычаг, в котором отсвечивала лампа, висевшая на потолке.

Наклонил к окошечку голову и разом забыл слова.

Долго двигал опухшим лицом, потом, вдохнув, сказал равнодушному офицеру:

– У меня друг там.

– Я могу узнать, когда он выйдет? – спросил Новиков.

– Откуда? – спросил офицер.

– Из здания, из кабинета! – сказал Новиков, не узнавая свои губы и свой язык.

– Какой отдел? – спросил офицер.

«Он издевается!» – подумал Новиков.

Мимо Новикова кто-то прошёл, задев его боком.

Он высвободил голову из окошечка и увидел Лёшкину спину – Лёшка медленно, как замороченный, двигался к выходу.

– Лёша! – бережно окликнул его Новиков на улице – но Лёшка всё равно вздрогнул.

– Это я, – сказал Новиков, подходя.

Лёшкино лицо оказалось таким же опухшим – хотя синяков вовсе не было видно.

С минуту они шли молча. Лёшка время от времени трогал свои щёки, шмыгал носом, сплёвывал, вытирал губы – и смотрел потом на руку, не кровит ли слюна.

– Ну, твари, – сказал Лёшка шёпотом, – Твари, бля…

– Лёша, что это такое, ты понял? – спросил Новиков.

– Откуда я знаю, – сказал Лёшка, не глядя на Новикова, – Твари, это твари просто…

Через десять минут стало понятно, что сейчас им трудно и неловко друг с другом. Этот взаимный стыд был почти неизъясним – но мучительно осязаем.

Кое-как договорившись созвониться, они поскорей расстались, разъехались.