Текст книги "Допрос"

Автор книги: Захар Прилепин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

* * *

«Это какой-то ужас, – Новиков неотрывно смотрел в окно автобуса, ничего толком не видя, – Надо кому-то об этом рассказать… Что-то сделать. Это же нельзя так оставить. Это же нельзя. Это же нельзя».

Он так и ехал, а затем шёл к дому с этим «нельзя» в зубах.

Новиков жил с родителями.

Отец его был геологом, когда-то – когда в том была необходимость – уезжал в командировки, раскапывал что-то там в земле, трудился со вкусом и страстью, затем необходимость в подобной работе пропала, и теперь он ходил куда-то в институт, участвовал в каких-то никому не важных исследованиях.

Но и в этой ситуации отец привычной бодрости не терял. Принимал холодный душ по утрам, вечером пил молоко и насвистывал песни, которые кроме него не помнил никто.

Новиков умудрился прожить всю юность, толком не узнав, чем занимается отец.

Отцу, к тому же, самому было всё равно: интересуется сын его деятельностью или нет.

По большому счёту, между ними не было никаких личных отношений. Мать это объясняло сыну просто «…ну, отец – он такой, его не переделаешь». И ещё один раз обмолвилась: «Пока ты рос, он всё по командировкам ездил – толком и не видел тебя. Ты заговорил без него, пошёл без него… Всё без него. Да и время было такое, никудышнее. Все дети росли как Маугли. Мы только бегали за рублём…».

Не смотря на всё это, у Новикова сохранилось традиционное детское восприятие родителя: он был уверен, что приключившегося с ним сейчас – с отцом произойти не могло бы никогда. Его никто не стал бы бить пластиковой бутылкой по лицу и называть «голубем».

То, что он ничего не скажет отцу, Новиков знал заранее.

Можно было б построить ситуацию так, что обо всём узнает мать – и уже она расскажет отцу… Но мать – зачем это всё знать ей.

Она была тихая, аккуратная, чистоплотная. Новиков всё время помнил её белые, какие-то застиранные пальцы. Если нужно было зачем-то вспомнить мать, то сразу представлялись маленькие материнские руки, которые не знали покоя и вечно что-то протирали, перебирали, гладили и подшивали.

Что мать будет делать этими руками, если он скажет ей?

Старшая сестра давно съехала – вышла замуж раз, вышла два, вышла три, в общем, ни разу не скучала. Последний муж, уроженец гор, – у которого рот, лоб и подбородок удивительным образом отражали суровый горный рельеф, – и так с некоторым презрением относился к Новикову, а тут ещё сестра наверняка ему всё расскажет, женщины имеют обыкновение делиться с мужьями всем, чем не следует.

Короче говоря, оставалась одна Ларка.

Придя домой, Новиков не включил свет в прихожей, и, когда мать вышла ему навстречу, сразу присел якобы затем, чтоб расшнуровать ботинки – в то время, как до сегодняшнего дня вылезал из них, наступая носком на пятку.

– Что-то вы быстро, – сказала мать, – С лёгким паром.

– Ага, – ответил он снизу, – Пойду к себе, отдохну.

– Ты чего без света-то, – сказала мать, но когда она щёлкнула включателем, он уже спешил к своей двери и не обернулся.

* * *

«А если меня посадят?» – спросил он себя на ночь тысячу раз, совершенно парализованный этой мыслью.

Новиков спал без снов, но очнулся, словно вынырнул – громко схватил воздух, как собака хватает подброшенный кусок.

Вся голова была сырая, грудь со свалявшимися волосами, живот влажный, и ноги – ледяные.

Мать тихо и едва-едва приоткрыла дверь – он терпеть не мог этой её привычки. Но мать, кажется, действительно не могла даже предположить в повзрослевшем ребёнке желание, скажем, рассмотреть при дневном свете какой-нибудь свой орган.

– Ты что? – спросила она.

– Что? – спросил он быстро, и провёл рукой по лицу.

– Как будто кричал, – сказала она нерешительно.

– Нет, – сказал он, и снова потрогал лицо.

– Ты что ж так опух-то, – сказала мать, открыв, наконец, дверь.

Он быстро повернулся на бок, лицом к стене, и так же быстро ответил:

– Пива вчера много выпили. Напарились, потом много выпили.

– Да? – сказала мать, – От тебя и не пахло, когда пришёл.

– Выпарилось всё, – упрямо повторил он.

Мать молча стояла в дверях.

– Посплю ещё, – Новиков хотел это строго произнести, но получилось, что попросил.

Услышав, как щёлкнул язычок замка, привычным движеньем хотел было дотянуться до телефона, но ему словно плеснули в лицо тёплой и густой водой, причём попала она не на кожу, а куда-то сразу внутрь черепной коробки. Новикова едва не вырвало.

Он упал обратно на кровать, и пролежал так с пол минуты, громыхая сердцем. Сквозь этот грохот возвращались зрение и слух, – слух донёс, что мать так и не отошла от дверей: он не помнил звука её шагов.

– Мам, уйди, – громко попросил Новиков.

Помедлив, мать, наконец, пошла. Вскоре на кухне включилась вода. Вода лилась беспрерывно и ровно – мать стояла возле крана, ничего не делая.

На этот раз куда медленнее, Новиков протянул руку к рубашке, лежавшей на стуле – там был мобильный.

– Ох, ты, сколько времени, – удивился Новиков.

Он проспал с восьми вечера до десяти утра.

Один пропущенный от Ларки.

Новиков поймал себя на мысли, что ждёт увидеть смску от Лёши. И чтоб эта смска была какого-то удивительного, радостного содержания: что всё, например, выяснилось, и…

И всё исправится, и всё забудется, и вообще это оказалось глупым недоразумением.

Новиков поскорее набрал Лёшку.

Лёшка не отвечал пять, десять, пятнадцать секунд.

Новиков был готов поклясться, что Лёшка видит звонок. Телефон у него, да, на выбросигнале, но он видит, видит.

Это всегда так обидно – когда звонишь, а тебе не отвечают. Никогда не поверишь ведь, что человек просто отключил звук и ушёл в другую комнату смотреть телевизор на полной громкости.

Новиков и сам, когда не отвечал, чувствовал себя жуликом, даже руки потели. Сидел, смотрел на телефон и был истово уверен, что звонящему про него всё известно. Никогда не выдерживал, и всё-таки хватал трубку. На том конце как раз отключались в эту секунду. После чего Новиков минут пять ещё ходил как оплёванный.

Лёшка взял трубку – по голосу было слышно, что подбежал откуда-то.

– Алё, Новиков, привет, я в душе был, – скороговоркой вполне себе бодрым голосом сказал Лёшка, – Приходи скорей, я тут кое-что придумал.

Новиков готов был захохотать – настолько легко стало оттого, что Лёшка бодро и уверенно говорит с ним.

– Да! – ответил он коротко, отключился, посидел три секунды, ударил кулаком правой о ладонь левой и бросился одеваться.

* * *

– Тебе ведь тоже предъявляли убийство, – спросил Лёшка, разливая чай.

Новиков кивнул.

– Якобы мы, – продолжил Лёшка, – убили кого-то позавчера около одиннадцати вечера, в переулке. Так?

– Так, – глухо согласился Новиков.

– Ты помнишь, где ты был позавчера? – спросил Лёшка, грея руки о кружку с чаем.

– Помню, вчера вечером вспомнил. У Ларки. А потом возвращался на такси. Ну, как на такси – какой-то хач подвозил.

– Машину помнишь?

– А я не отличаю их. «Жигули» какие-то.

– Ну, какие? «Копейка», «Шестёрка», «Семёрка»?

– Да откуда я знаю.

– Ладно, это разберёмся. Уже хорошо. А я вообще дома был – мало того, в районе одиннадцати вечера сосед, выйдя покурить, захлопнул свою дверь – и я ему, короче, помогал. Часов до двенадцати. То есть, у меня точное алиби – и у тебя тоже почти всё в порядке.

– Почти всё, – усомнился Новиков.

– Ничего-ничего, – перебил его Лёшка, – Тебя наверняка кто-нибудь из Ларкиных соседей видел… Ты сигареты не покупал по дороге в ларьке?

– Покупал! – вдруг вспомнил Новиков, – У дома!

– Во сколько? – спросил Лёшка.

– Ну, когда приехал, – ответил Новиков, – Наверное, около двенадцати уже.

– Не, это поздно, – сказал Лёшка, – Скажут, что решил покурить. После кровавых злодеяний.

– Тьфу на тебя, что ты несёшь, – обозлился Новиков.

– Думай дальше, – сказал Лёшка, – Что там у тебя ещё было. Цветы Ларке покупал?

– Нет.

– А чего покупал?

– Ничего не покупал.

Новиков немного подумал.

– У меня был секс с Ларкой, – сказал он шёпотом.

– Поздравляю, – сказал Лёшка, – Нормально всё прошло?

– Прекрати, – попросил Новиков, – Она не предохраняется, – объяснил он.

– И? – поинтересовался Лёшка.

– Я не знаю, может, есть способ проверить? Ну, по жидкости.

– Проверить? По жидкости? – засмеялся Лёшка, – Она что, так и лежит там на диване, не шевелясь?

– Блин, Лёша, что с тобой творится? – почти закричал Новиков, сам при этом не без некоторого уважения осознавая, что видит перед собой совсем другого Лёшку: собравшегося, сильного, по-хорошему раздражённого.

«Так, наверное, в войну, из преподавателей грамматики получаются отличные командиры», – решил Новиков.

Потом вдруг вспомнил, как Лёшка звал адвоката – и сразу чуть разуверился в своих мыслях.

– Не злись, – всё ещё улыбаясь, сказал Лёшка, – Просто тут надо… Наверняка. То, что у Ларки был – уже хорошо. Она не жена, не родственник – вполне пойдёт, как свидетель. Так что, у нас у обоих алиби. Нас можно поздравить!

Новиков тряхнул головой и понял: но ведь правда – у них алиби, и никто их уже не посадит. И таксиста он найдёт обязательно. И Ларка поможет. И соседи, возможно, видели его из окна. О, как же это здорово.

– Может, вина? – предложил Новиков, – У тебя есть вино? А то я сбегаю.

– Вина? – встрепенулся Лёшке, – У меня есть тут… Вот. Портвейн. Напиток юности.

Лёшка немного придурял, конечно, – никакой портвейн они не пили в юности, а, скорей, слушали про это у Гребенщикова. Сами в те годы пили что ни попадя: палёную водку, пиво – тогда ещё продавали пиво в разлив, разбавленное вроде как хлоркой.

– Это только начало, – сказал Лёшка, – После того, что мы докажем свою невиновность – мы ещё должны этих сук наказать.

Новиков всё никак не мог согнать с лица улыбку по поводу нежданного избавления от груза ложных предъяв.

– Я утром проснулся и в одну секунду всё придумал, – сказал Лёшка серьёзно, – Слушай, в общем, – тут Новиков потянулся к нему чашкой со спиртным, – Да, на здоровье… – согласился Лёшка, чокаясь с ним.

«На здоровье» прозвучало неожиданно издевательски, они оба сразу это поняли, и Лёшка добавил, чуть смешавшись:

– За нас, короче.

Посидели минутку.

С лёгкой неприязнью отставив стакан Лёшка спросил:

– Тебя били?

Новиков открыл рот, но, смолчав, просто кивнул головой. Отпил и стал смотреть на дно чашки.

– И меня, – сказал Лёшка, – …И у меня потекла кровь из носа.

Новиков кивнул ещё раз, всё ещё не глядя на Лёшку.

– Они не заметили и ударили меня пластиковой бутылкой по голове, по щеке… В общем, я видел как несколько капель моей крови попало на стену.

Новиков кивнул – но уже вопросительно.

– Это же доказательство, – шёпотом сказал Лёшка, – Это же очень легко доказать! Там моя кровь на стене! Мы их посадим!

Новиков быстро потянулся к бутылке, налил себе и сразу выпил, и следом торопливо прикурил сигарету.

Лёшка молча смотрел на Новикова.

– Ты понял? – спросил Лёшка.

Новиков моргнул.

Зазвонил телефон, Лёшка пошёл в прихожую, снял трубку, выслушал кого-то, и, помедлив, спросил:

– Сейчас?

Потом, помолчав, ответил:

– Он у меня.

И положил трубку.

– Нас опять вызывают, – сообщил Лёшка Новикову.

* * *

У дверей полицейского управления они остановились – никто не решался войти первым.

– Ну, не будут же они нас снова бить, – процедил Новиков, – Было бы дико…

Лёшка молчал, покусывая губы.

– Или позвонить кому-нибудь, предупредить? – спросил Новиков.

– Ты думаешь, они нас вызвали по телефону, – и теперь убьют? – поинтересовался Лёшка.

– Странно, да, – согласился Новиков, – Не должны.

Они ещё постояли.

Дверь открылась, оттуда вышел тип в форме, со звёздами на погонах. Друзья разошлись в стороны, пропуская офицера.

– Или заключат под стражу? Может такое быть? – спросил Новиков.

– Ну, позвони матери, – почти равнодушно предложил Лёшка.

– И чего я ей скажу? «Мам, меня сейчас могут заключить под стражу за убийство»?

– Ладно, пошли, – сказал Лёшка.

В здании Новиков нагнулся у будки КПП и, с трудом справляясь с неподатливым голосом, произнёс:

– Нас вызывали… Кабинет? Лёш, какой кабинет?

Лёша назвал номер.

Полицейский в КПП позвонил куда-то, сказал: «пришли к тебе», и, положив трубку, не глядя на Новикова, бросил:

– К вам спустятся.

Новиков с улыбкой оглянулся на Лёшку:

– Спустятся, – повторил он радостно, хотя Лёшка наверняка слышал ответ.

Лёшка тоже улыбнулся – но глаза были очень серьёзны.

Минуты три они перетаптывались в фойе управления, пока не появился опер – тот самый, что общался с Новиковым.

Полицейский в КПП нажал свою кнопку – рычаги раскрылись.

– На минутку! – позвал опер Новикова и Лёшку, указывая на большое окно в фойе.

Новиков с Лёшкой, запинаясь друг о друга, прошли за опером к подоконнику.

Новиков вдруг заметил, что он выше опера – странно, а пока тот его мучил, это было незаметным. Лёшка тем более – он буквально нависал над опером, но вместе с тем было видно, что он стесняется своего роста и пытается держаться от господина полицейского чуть поодаль.

– В общем, так, – сказал опер, явно торопясь поскорей распрощаться, – По вам провели проверку, и проверка не подтвердилась, – тут опер постарался сделать на лице улыбку.

– Не подтвердилась? Проверка? – переспросил Лёшка, дёргая плечом, чтобы согнать своего щекотного попугая.

– Всё в порядке, да, – кивнул опер, – С вас подозрения сняты.

– А что это было тогда? – спросил Лёшка.

– Где было? – очень искренне спросил опер, первый раз за весь разговор взглянув на него.

– У вас в кабинете! – сказал Лёшке, дёрнув плечом так сильно, как будто попугай его клюнул в ухо.

– Вас вообще в моём кабинете не было, – сказал опер.

– А кто был в вашем кабинете? – не унимался Лёшка, хотя Новиков уже подхватил его за рукав и пытался оттащить к выходу, – Что у вас там творилось?

– А что там творилось? – спросил опер, улыбаясь совсем уж отвратительно, – Ничего не творилось. Идите, отдыхайте…

Лёшка упирался и взмахивал рукой, ловя ртом воздух.

– Или ещё раз хотите туда попасть? – согнав с лица улыбку, вдруг выкрикнул опер им вслед.

Лёшка и Новиков, едва справившись с дверями, вышли на улицу.

– Куда ты торопишься? Чего ты толкал меня? – суетился и вскрикивал Лёшка на улице.

– Подожди, – отвечал Новиков, – Подожди. Надо ничего не испортить. Надо подготовиться. Нельзя так, нельзя. Надо быть готовым.

Раз сорок всё это повторил.

* * *

Они двигались быстрым шагом – и прошли три или четыре троллейбусных остановки, время от времени переругиваясь.

Лёшке, судя по всему, понравилось, что его вроде бы насильно увели от опера – а то бы он устроил там… Новиков слегка подыгрывал другу: да, мол, я вытащил тебя, чтоб ты не натворил дел раньше времени.

На самом деле, они оба были несказанно счастливы. Новиков, по крайней мере, с трудом сдерживался, чтоб не станцевать.

Они заскочили в первый встречный бар, заказали триста грамм под три огурца с какой-то пожухлой травкой – и выпили за пять минут.

– Мы их так не оставим! – обещал Лёшка, – Они поплачут ещё!

Новиков кивал и кивал. Жевалось не очень хорошо, челюсти ныли – а в остальном всё было чудесно, просто чудесно.

На мобильный ему позвонила Ларка, Новиков схватил трубку, выкрикнул:

– Да! – и вдруг, даже пьяный почувствовал, что в этом его «да!» так много бравады и шума – как будто это они с Лёшкой недавно избили оперов, а не наоборот.

– Чего кричишь так? – спросила Ларка в трубке, – Ты где? Второй день не звонишь.

– У нас тут… дела! – ответил Новиков, гоняя вилкой огурец по тарелке, потом вилку уронил и поднял стопарь, наполненный Лёшкой, – Всё, Ларочка, перезвоню! Я! Скоро! перезвоню!

Всё это звучало так торжественно, что Ларка наверняка решила: Новиков хочет сделать её предложение немедленно, а не ждать ещё год.

– А давай сходим туда? – предложил, выпив, Лёшка, – Где нас забрали?

Новиков об этом не думал – но предложение ему сразу понравилось: конечно, надо туда сходить!

«…посмотреть, как всё там было…» – сказал сам себе Новиков, весьма расплывчато представляя, что вообще он имеет в виду.

Им так не терпелось, что они поймали такси.

Спустя десять минут тачка остановилась ровно на том же месте, где в прошлый раз стояла машина с операми, в которую затолкали Новикова. Получилось вроде как Новикова вчера увезли, а сегодня доставили на то же место и высадили: гуляйте дальше, гражданин.

Местная публика по-прежнему располагалась там же и всё так же: полуразвалясь на лавках и ковыряясь друг в друге.

– У, суки, – почти в полный голос говорил Лёха, как будто собравшиеся здесь были виноваты в произошедшем.

На Новикова и Лёху поглядывали неприязненно.

– Чего ты на них взъелся? – негромко спросил Новиков.

– Суки, я говорю, – упрямо повторил Лёха.

– Пойдём отсюда, – засмеялся, впрочем, не очень уверенным смехом Новиков.

– Куда? – выдёргивал руку Лёха.

– В тот двор, – неожиданно предложил Новиков, – Где всё было.

– Что? – прошептал Лёха.

– Убийство, что, – ответил Новиков.

Минуту Лёха шёл за ним молча.

– Откуда ты знаешь? – спросил он, когда Новиков уверенно свернул в ближайший двор.

– Дурак! – вдруг догадался Новиков о чём молчал Лёха, – Мне же опер говорил: во дворе по адресу Сретинский, дом десять… Тебе разве не говорил?

– Точно, – выдохнул Лёха.

Новиков почувствовал, что они оба по-прежнему пьяны, но вдобавок к этому ещё и чем-то напуганы.

Это было странное и общее чувство: они шли на место преступления, которое не совершали, но ощущенье было такое, что – совершали.

Молодые люди появились во дворе, озираясь, будто боялись увидеть труп, который так и лежит здесь с тех пор.

Во дворе никого не было. Стояла лавочка, тосковала пустая грязная песочница, вяло пах мусорный контейнер.

– Как ты думаешь, где? – спросил Лёха.

– А ты? – спросил Новиков.

– В песочнице, – решительно ответил Лёха и зачем-то указал пальцем на песочницу.

– А я думаю, у мусорного контейнера, – ответил Новиков негромко и пошёл на вялый запах.

Из контейнера, когда они уже подходили, то ли взвизгнув, то ли гавкнув, вдруг выпрыгнула собака – Новиков едва дух не испустил от ужаса, а Лёха так вообще подпрыгнул.

Они чуть ли не на цыпочках подошли к мусоросборнику и долго вглядывались внутрь.

Отвлёк их неприятный мужской голос:

– Вот вы где, обсосы.

Новиков с Лёхой оглянулись, увидев пред собой мужика под два метра ростом. Разноцветный хохол на голове и подведённые глаза внятно пояснили, кто пришёл.

– Вы кого там «суками» называли, обсосы? – спросил тип с хохолком.

Тип явно был под каким-то будоражащим кайфом.

Новиков с Лёхой переглянулись. Лёха вдруг перегнулся в контейнер и выхватил оттуда первый попавшийся предмет – им оказался старый чайник.

Лёха поднял руку – и стоял так с чайником, как проводник в поезде.

Новиков встал между другом и недругом, ещё не придумав как исправить ситуацию, но этот, с хохолком, странным, женским каким-то, но очень сильным движением толкнул его в грудь, и Новиков повалился – в падении успев заметить, как Лёха взмахнул чайником, угодив противнику ровно в голову.

Спасла всех немолодая женщина, раскрывшая занавески в окне первого этажа и закричавшая:

– Вы что ж теперь каждый день тут будете убивать?!

Новиков поднялся, подхватил Лёху… не сговариваясь, они побежали, роняя слюни и матерясь…

«Убили!» – подумал Новиков, оглядываясь, и видя сначала женщину в окне, а потом этого, с хохолком, валяющегося на земле.

Но спустя секунду Новикову в спину очень больно попал чайник.

– Ах, ты гад! – взбеленился теперь уже он, кинулся было искать этот чайник на земле, но тут уже Лёха подхватил Новикова, повлёк прочь из дворика.

* * *

Новиков старался матери никогда не врать. Она, безусловно, не знала многого, но если б вовремя посмотрела сыну в глаза и спросила: расскажи, что там у тебя, мой хороший – он открыл бы всё. Под материнским взглядом терялся, как в детстве. Тем более, кто сказал, что оно кончилось? Детства нет только у родителей, а наше детство не прекращается никогда.

Утром она позвала его завтракать. Новиков, забыв про своё опухшее лицо, побрёл на запах омлета с сыром.

– Отец ушёл уже? – спросил, как ни в чём не бывало, и только по материнскому молчанию понял, что мать о чём-то случившемся догадалась, и теперь не отстанет.

Он сдался очень быстро; тем более, что втайне, кажется, всё-таки хотел этого. К матерям очень часто отношение двойственное: с одной стороны, мать неизменно всего боится и неуёмно переживает о любой ерунде – но, с другой, когда её видишь, почему-то не покидает уверенность, что она переможет такое, отчего любой мужик сломается пополам.

В общем, Новиков всё рассказал под омлет. И чем больше рассказывал, тем омлет становился вкуснее, да и сам Новиков будто прибавлял в собственных глазах – его страдание, и материнская реакция на это страданье, неожиданно придали ему ощущение почти уже гордости, и даже некоторого восторга. В конце концов, что такое счастье, как не страстно разделяемая кем-то наша любовь и жалость к себе.

Мать уговорила Новикова раздеться по пояс. Он будто нехотя позволил стянуть с себя майку. Мать трогала его спину, шею, грудь, спросила сто сорок раз: тут болит, а тут, а вот здесь, а если так?..

В конце концов, Новиков подустал, и обрадовался, когда позвонила Ларка.

После материнского утешения он явно почувствовал себя парнем, годным хоть куда.

– Приезжай, надо поговорить, – попросил Новиков подружку.

– У тебя нет, что ли, никого? – поинтересовалась Ларка.

– Нет. В смысле, есть, – Новиков скосился на мать, которая мыла посуду.

– Может, ко мне тогда? – предложила Ларка.

– Ну, давай к тебе, – согласился Новиков.

Ларка хмыкнула.

Мать всё это время так и стояла спиной, но даже по её спине Новиков понял, что она догадалась о содержании разговора, и не очень довольна.

– Трудно ей, что ли, до тебя доехать? – сказала мать, когда Новиков уже одевался, – Мало ли что с тобой случится.

– Да чего случится! – отмахнулся Новиков, чувствуя себя при этом как первокурсник, собравшийся на первую ночную студенческую пьянку.

– И надо что-то решить, что с этим делать, – наседала мать, – Чего ты носишься туда-сюда!..

Как всякий внимательный сын, Новиков примерно мог догадаться, что мать собиралась сказать и не сказала.

Она собиралась сказать:

– Носишься туда-сюда. Нужен ты ей. Сама бы приехала, не надорвалась.

А подумала при этом: «Эта, что ли, вертихвостка будет тебя беречь, если с тобой что произойдёт? Да она немедленно замуж выскочит…»

Как всё это могло уживаться с тонкими, застиранными, жалостливыми материнскими пальцами, её нежнейшими касаниями, её беспримерным пониманьем забот сына – Новиков не понимал. И, наверное, не очень хотел понять.

Отец как-то сказал Новикову, что первая половина совместной жизни мужчины и женщины это кромешная борьба: мужчина борется с женщиной, чтоб она осталась какой была, женщина борется с мужчиной, чтоб, он, наконец, изменился.

– А вторая половина? – поинтересовался Новиков, усмехаясь (он то ли ничего не понял, то ли не поверил; скорей, первое, хотя сам решил, что второе).

– Вторая половина, бывает только у тех, кто решил смириться. Мужчина с тем, что такой, как в прошлом, женщина уже не будет, и незачем ждать, а женщина с тем, что мужчину не изменишь, придётся пользоваться тем, что есть.

– Выход есть какой-то? – спросил Новиков.

– Нет, выхода никакого нет, – спокойно ответил отец.

Новиков внутренне посмеялся, решив, что отец слишком обобщает.

Хотя одно, конечно, запало в душу. То, что мать хотела немного подправить и переделать отца, Новиков знал. Отец был грубоват, отец не хотел менять жилплощадь, отец упрямо свистел в доме, просвистывая, по мнению матери, и так нехитрый семейный бюджет.

Но что хотел отец от матери, Новиков понять не мог при всём желании. Какой мать могла быть раньше – если она может быть только такой, какая есть?

Мы ж знаем уже, что у матерей не бывает юности.

– Надо что-то решать, сынок, как быть-то? – спросила мать, когда Новиков уже вышел в подъезд.

– Вечером приду – поговорим, – ответил Новиков, – Мы ещё с Лёшкой посоветуемся.

– Сынок, – вдруг сказала мать таким голосом, будто решилась на что-то, – Может, и не надо ничего? Связываться с этой мразью. Они же убить могут. Может, чёрт бы с ними?

Слово «чёрт» мать произносила редко. Не походя и всуе, как все остальные люди, а с религиозным чувством; её черт – был настоящий чёрт, и вспоминала она его хоть и с явным отторжением, но и со смирением тоже, потому что зло огромно и неизбывно.

– Ты что? – ошарашенно оглянулся Новиков.

Мать просто смотрела на него, ничего не говоря, каким-то глупым, коровьим взглядом. Было бы что-нибудь в руках – так и кинул бы. Не в мать, не в мать… но об пол точно.