Текст книги "Допрос"

Автор книги: Захар Прилепин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

* * *

Ему часто хотелось броситься целовать, а лучше повалить Ларку прямо в прихожей – но она степенно подходила ко всем этим забавам. Такая поспешность чем-то унижала её женское достоинство. Должны быть соблюдены ритуалы: приготовление кофе, разговор, обсуждение новостей… на кухне, кстати, тоже ничего не должно происходить – для этого есть комната.

В комнату Ларка всегда шла будто бы нехотя, норовила то задержаться в прихожей, то что-то срочно переложить в шкафах, то вообще отправить Новикова, скажем, за хлебом. Без хлеба приступить, конечно же, никак нельзя.

Сегодня Ларка традиционно подставила тёплую и почему-то чуть липкую щёку, и сразу попросила:

– Слушай, Новиков, сбегай за кофе. А то мне нечем тебя напоить.

– Я не хочу кофе, – ответил Новиков, стараясь улыбнуться.

Признаться, он кофе не очень любил и пил с Ларкой за компанию.

– Да ладно, сбегай, – сказала Ларка и тихонько толкнула его в грудь.

Новиков хотел было переиграть ситуацию, потянулся поцеловать Ларку, что-то невнятное зашептал, но она с улыбкой отстранилась:

– Тихо-тихо! – сама приоткрыла ему дверь, и добавила вслед, – И минералки купи.

Было бы что-нибудь в руках – так и кинул бы. Не в пол, а в Ларку.

Он вышел на улицу, и долго стоял у подъезда, под козырьком.

Отдышался и побрёл к магазину. Был уверен, что Ларка смотрит на него, долго терпел этот взгляд, потом не выдержал и оглянулся на её окна. Но никто и не думал на него смотреть.

Минералку купил в стеклянной бутылке.

Дверь Ларка, естественно, закрыла на все замки. Пришлось звонить и дожидаться пока она раскупорит все засовы.

– Чего так долго? – спросила, открыв.

– Очередь была, – ответил Новиков.

– Чего-то ты опухший какой-то? – усмехнулась Ларка, – Пил, что ли?

– У меня проблемы, – сказал Новиков, глубоко не нравясь себе в эту минуту ни взятой интонацией, ни произнесением чужих и неприятных слов.

Всё-таки куда уместнее было бы разодрать эту Ларкину домашнюю рубаху, вытащить её белые сиськи… а потом уже поговорить, используя нормальную человеческую речь.

Вообще ему раньше даже нравилась эта её неспешность: за ней будто бы скрывалось чувство красивой девичьей гордости.

«Мужчина выдумывает свою женщину сам, – сообщил как-то Новикову отец, – Ценность её в том, насколько точно женщина угадывает то, что про неё выдумали, и соответствует этому. Потом ей весь этот театр, естественно, надоедает и в какой-то момент она сообщает, что имеет право побыть самой собой».

Новиков попытался применить отцовские слова к, например, этой вот ситуации, но махнул рукой и пошёл пить кофе.

– Рассказывай уже, – попросила Ларка, выставляя чашки с кофе.

С Ларкой было, конечно, труднее, чем с матерью.

Новиков смотрел в чашку и рассказывал будто бы не Ларке, а куда-то в пространство. Было проще оттого, что она молчала, и, – что совсем на неё не было похоже – даже не притрагивалась к своему кофе. До сих пор Лара всё выпивала, что приготавливала себе в кофейнике, и, кстати сказать, никогда ничего не оставляла в кафе.

Новиков поведал обо всём, разве что не стал расписывать, как именно его били. Он и матери про это не говорил.

– Бедный, – сказала Ларка, когда Новиков замолчал. Поднялась, прижала его голову к себе. Ему стало так хорошо, что он едва не расплакался.

«Мать и жена… – думал нежно и почти пьяно Новиков, – Жена и мать… Никогда не предадут… Самые близкие…»

– Как бы их наказать бы, – сказала Ларка твёрдо.

Новикову очень понравился её голос – он снова почувствовал себя куда сильней и уверенней.

– У Лёшки есть одна идея, – сказал Новиков, и добавил чуть хрипло, – Давай кофе-то допьём.

Ларке идея Лёшки про кровь на обоях очень понравилась.

– И тебе тоже надо побои снять, – сказала Ларка, – Надо в трампункт идти, там тебе выдадут справку. С этого надо начинать.

– Да у меня вроде не видно побоев… Они как-то так умело бьют, что ни синяков, ничего, – засомневался Новиков.

– Ну, может быть, найдут ушибы внутренних тканей, – стояла на своём Ларка, – Кровоизлияния какие-нибудь. Ты уверен, что у тебя все органы целы?

– Всё хорошо, Лар, слава Богу, цел, – ответил Новиков.

– К тебе никакого насилия не применяли? – спросила Ларка.

– В каком смысле? – Новиков вскинул брови, хотя сразу всё понял.

– Ну, всякое бывает, – не смутилась Ларка.

– Ты что, с ума сошла? – Новикова даже передёрнуло, – Не было ничего этого. Даже вслух такое не произноси обо мне.

– Ты глупый. Мне было бы всё равно, – отмахнулась Ларка.

– При чём тут тебе всё равно. Мне самому не всё равно было бы! – с раздражением ответил Новиков.

– Чего ты бесишься тут? – Ларка никогда ему спуску не давала, и сейчас не собиралась.

– А ты не беси меня, я не буду беситься, – не унимался Новиков.

– Я тебя бешу? – спросила Ларка почти по слогам.

– Ты несёшь какую-то ерунду, – попытался выровнить ситуацию Новиков.

– Я тебя бешу? – повторила Ларка.

Через три минуты, как следует вдарив дверью, Новиков вышел в подъезд и почти побежал вниз по ступеням.

– Идиотка, – повторял он, – Дура!

Ларка наверху не преминула ещё раз открыть и с силой захлопнуть дверь, подтверждая: да, иди вон.

– Что это такое! Стучат и стучат, – шепотом приговаривала бабушкой с сумкой, поднимавшаяся Новикову навстречу.

Всё случившееся, как ни странно, придало Новикову некоей решительности, и он, едва выйдя на улицу, сразу же набрал Лёшку.

Лёшка долго не брал трубку – и тут Новиков неожиданно и точно почувствовал, что на этот раз Лёшка звонок видит и слышит.

Связь оборвалась, так и не начавшись.

Лёшка перезвонил через несколько секунд, и заговорил почему-то шёпотом.

– Нет, – сказал, – я сегодня не могу встречаться. Давай завтра. Не могу, правда.

– Конечно, Лёх, – ответил Новиков ещё разгорячённый после разговора с Ларкой и радостный хотя бы тому, что у него есть друг, и друг ответил, говорит вот.

Отключился, дошёл до остановки, уселся в троллейбус и стал думать, отчего Лёшка шептал. Заболел, что ли?

«Потому что шёпотом куда проще сказать неправду», – вдруг ответил сам себе.

* * *

Дома, на кухне, сидел брат матери – дядька Новикова.

Открыв дверь, Новиков сразу вспомнил, что дядька в своё время отбывал.

Деваться было некуда, скинув куртку, Новиков, прошёл на кухню поздороваться.

– Садись, посиди, – сказал дядька.

«Датый уже», – заметил Новиков.

Мать, едва сын уселся, сразу поднялась, посуетилась у плиты – вернулась с полной тарелкой жареной картошки, печёнка дымилась, густо наваленная, как после боя…

Новиков привычно косился на мать, будто намекая: мне все эти посиделки даром не нужны. Однако сам уже догадался, что после Ларки и Лёшки ему, напротив, очень хочется поговорить.

Дядька вытащил из-под стола бутылку водки – она стояла возле его ноги, оказывается.

«Дурацкая привычка какая-то, – подумал Новиков, – Украдут, что ли, эту бутылку…»

– Дай-ка сыну стопарь, – сказал дядька.

Чокнулись. Выпили.

Дядька ничем не закусывал, смотрел на Новикова как сыч.

– Тюрьма вещь особая, – сказал дядька, наконец, – Тюремную жизнь лучше изучить заранее, потом легче будет.

– Это вы зачем мне всё это?.. – неопределённо спросил Новиков.

– Слушай, – сказал дядька твёрдо.

Мать почему-то во всё это не вмешивалась, сидела безропотная, как на исповеди.

– Есть два зверя – они самые опасные на зоне. Один может поселиться на тебе, другой в тебе. На тебе – вошь. В тебе – петух.

Новиков хмыкнул, поскорей пытаясь разобраться, кто из названных существ разместится на нём, а кто в нём, тем временем отодвинув от себя тарелку с картошкой. Дядька, кстати, тоже отодвинул свою. Получилось вроде как Новиков сходил е2 – е4, а дядька ответил тем же.

– Вошь в тюрьме непобедима, она на любой красной зоне выживает – а сейчас все зоны красные. Смотри, как победить вошь. Кипятишь тазик воды. Крошишь туда мыло – лучше дегтярное. Кладёшь в тазик одежду – ну, трусы там, майку, – и закрываешь сверху тазик минут на тридцать. Вши там все передохнут. Но это твои вши – есть ещё чужие. После стирки швы на одежде смазывай хозяйственным мылом. Ну, знаешь – хозяйственное мыло…

– Да, видел, – ответил Новиков.

– Вот, – порадовался дядька, – Когда вши смазаны… то есть, когда швы смазаны мылом, вши не могут зацепиться за швы.

– Вши за швы, швы за вши, – повторил Новиков.

– Да, – согласился дядька.

– Мам, это зачем всё? – ещё раз спросил Новиков, пытаясь заглянуть матери в глаза.

– Другой зверь – петух, – продолжил дядька, – Но это мы лучше без матери поговорим. Слышь, сестра?

От петуха Новикова спас звонок – пришёл отец.

Новиков поспешил его встретить, отец как-то странно поздоровался, стоя боком и руку не подав. Мельком глянул на сына, и начал что-то там на шее поправлять у зеркала.

Пожав плечами, Новиков прошёл в свою комнату.

Дядька туда заявился уже минуты через полторы, не став дожидаться отца на кухне. У них с отцом всегда были отношения натянутые. Отец считал его натуральным дегенератом и втайне подозревал, что родовая дегенеративность отчасти распространяется и на мать, но она старается это скрыть.

Когда дядька входил в комнату, Новиков заметил, что в прихожей стоит незнакомая тётка, развязывающая на себе столь многочисленные тёмные платки и шали, словно она была чёрной капустой.

Дядька присел в кресло, и только сейчас Новиков заметил, что с собой гость принёс бутылку, которую тут же расположил ближе к стеночке – а сам начал озираться в поисках стакана.

– Из горла не могу, – пожаловался дядька, – У тебя нет что ли стакана в комнате?

– Зачем? – поинтересовался Новиков.

– Книги одни, – сказал дядька задумчиво, без осуждения, – Я тоже читал, пока отбывал… Там были… книги тоже…

Новиков не знал, куда себя деть.

– Мне нужно умыться, – сказал он, и поспешил в ванную.

Включил там воду и долго смотрел на себя. Потом вспомнил, что у него сигареты в кармане, и присел на край ванны покурить. Вообще мать таких вещей не позволяла ни ему, ни отцу – но сейчас-то можно, сейчас особый случай.

Ванная комната быстро наполнилась дымом, приятного во всём этом было мало, однако Новиков всё равно докурил не спеша, и ещё потом долго держал бычок под водой, словно тот мог разгореться заново.

Деваться было некуда – и Новиков вернулся в свою комнату. Дядька уже притащил стопарь, верней, даже три.

Когда Новиков зашёл, дядька явно только что выпил, потому что дышал через нос, но тут же налил снова.

На всякий случай Новиков оставил дверь в свою комнату приоткрытой, чтоб можно было, если что, сбежать. Куда только бежать оставалось неясным – в комнате что-то быстро говорила чёрная капуста, на кухне, покашливая, позвякивал тарелками отец. Позвякиванье было раздражённое – уж Новиков-то знал отца. Иногда даже казалось, что в позвякиванье этом есть определённая последовательность – будто отец пытается делать музыку. Ток вилкой о тарелку, пропускает два такта, ток тарелкой о другую тарелку, скрып-скрип стулом, кых-кых кашель. Пауза, и дальше опять тоже самое. Ток-ток. Скрып-скрып. Кых-кых. Новиков пристыл, ожидая какой будет припев в этой композиции.

– Слушай, хочу спросить, – прервал дядька его наблюдения, – А твой этот друг Лёшка – он нормальный? – и подал Новикову рюмку.

Новиков неосмысленно взял рюмку и стал смотреть на дядю, словно раздумывая как бы позвонче зазвездить ему этой рюмкой в низкий и тёмный лоб.

Отец, у которого, успел подумать Новиков, всегда был отличный слух, вдруг грохнул вилкой, двинул стулом, и вот уже появился в коридоре, направляясь к ним с дядькой.

Тут как раз из родительской комнаты вышли мать с чёрной капустой, и отец очень бережно их обошёл, даже сказав «Извините!», что было вообще не в его правилах, и предполагало высокую степень раздражённости.

– Может, стоит спросить у него – нормальный ли он сам? – сказал отец, став на пороге комнаты.

Чувствуя, что пространство, в котором он пребывает, начало раскачиваться как при рвоте, Новиков постарался смотреть на что-нибудь совершенно отвлечённое – и уставился куда-то мимо отца, там бережно заворачивалась в свои платки и шали, чёрная капуста.

Заслышав голос главы семейства, чёрная капуста начала двигаться гораздо медленней.

– Сейчас это обычное дело, – поддержал дядька отца.

Новиков, наконец, махнул рюмку, которая почти нагрелась в его руке.

– Я давно замечаю в его башке непорядок, – сказал отец, – Друг этот неразлучный… Обнимаются при встрече…

– Да пошли вы на хер оба! – вдруг заорал Новиков и запустил рюмкой в стену.

* * *

На улице, куда он выбежал, не дав матери ухватить себя за руку, оттолкнув чёрную капусту и на ходу влезая в ботинки, Новиков понял, что идти ему некуда.

С разгону ещё шёл куда-то, проговаривая про себя проклятья всем и вся, и неожиданно вспомнил, откуда это всё у отца могло взяться.

Они тогда с Лёшкой совсем молодые были, пива напились, травы накурились… На Лёшку трава подействовала, на Новикова пиво – в общем, оба расхрабрились, и на радостях вызвали проститутку, первый раз в жизни.

Едва она появилась – смелости поубавилась, но девка оказалась взрослая, потребовала с них тройной оплаты, отправила Лёшку умыться в ванную. Пока он шумел водой, стремительно разобралась с Новиковым. Оставив его, распластанного на диване, ушла ко второму – там тоже всё недолго продолжалось, даже кран не выключили второпях.

Минут через десять, ну, пятнадцать, девка ушла, не попрощавшись, и оставила входную дверь открытой.

Тут и заявился нежданный отец. Что он увидел: сын лежит в одних трусах у себя на диване, пахнет пивом, накурено – и тут из ванной вываливается Лёха, тоже почти голый.

Лёха напугано поздоровался – и пробежал к Новикову в комнату, держа джинсы с рубашкой в руках, и оставляя мокрые следу на полу.

Минуты через три Лёха вернулся в ванную за симпатично подвязанной и наполненной резинкой, предприимчиво оставленной на стиральной машине.

Всё случившееся вызвало у товарищей приступ покатухи – трава, опять же повлияла. Отец, кстати, быстро ушёл тогда, наслушавшись их дурацкого смеха.

Новиков никаких выводов не сделал вовсе, но опять же только сейчас вспомнил, как мать в тот месяц пару раз приводила со своей работы – она тогда ещё работала – каких-то сомнительных девиц, знакомила их с сыном, чай вместе пили – а потом ещё Новиков обнаружил в своей комнате рекламный вестник с городскими красотками. Красотки были похожи на злых и пьяных клоунов.

Да, а ещё однажды Новиков застал мать за странным занятием: она перетряхивала всё его бельё, подушки и простыни. Сначала подумал, мать стирать собралась. Однако она ничего не постирала тогда. Потом уже вычитал где-то, что так суеверные женщины разыскивают, нет ли порчи на сыне, не подброшено ли чего за наволочку.

«Чёрт знает что…» – неопределённо повторял Новиков шёпотом, шагая в сторону Ларкиного дома – до неё идти было долго.

«И не факт, что Ларка меня ждёт, – вспомнил Новиков. – Хорошо хоть её родня отбыла на дачу».

Успел напугаться, что забыл мобильник дома, но обнаружил-таки его в заднем кармане. Жалко сигареты выложил в ванной – зачем, непонятно.

Набрал, мобильник долго крутил солнышко на экране, никак не желая соединяться.

Наконец, дождался: Ларка процедила своё «алло». Прозвучало оно так, будто холодный градусник засунули под мышку.

– Лар, – вздохнув, сказал Новиков, – Можно к тебе?

– Я же тебя бешу, – сказала Ларка.

– Не бесишь, – ответил Новиков.

– …Я не знаю… – ответила Ларка, сыграв задумчивость.

– Ну, что ты не знаешь! – почти закричал Новиков, – Ты что, не можешь понять моё состояние!

– Не ори, – попросила Ларка, – Ты знаешь, я не терплю…

– Я не ору, не ору, – поспешно заверил её Новиков.

Через полчаса он был у её дома. Расплатиться с таксистом было нечем – пришлось снова её набирать.

– А если б у меня денег не было? – сказала она в лифте.

– Придумали бы что-нибудь! – изо всех сил улыбаясь, сказал Новиков, сделав шаг к Ларке.

– От тебя водкой пахнет, – сказала она, тоже улыбнувшись.

– Я тебя ужасно люблю, Лар, – ответил Новиков.

От кофе он категорически отказался, и, без спросу прошёл в её комнатку, где сразу завалился на кровать.

Вообще Новиков изготовился во всех подробностях пересказать Ларке то, что творилось дома, ещё и с предысторией – но тут же осёкся: и о проститутке тоже, что ли, говорить?

Ларки долго не было, но явилась она такой как Новиков и мечтал – в махровом халате, который и был единственной на ней одеждой.

Начали целоваться – и Новиков почувствовал, что у него всё-таки ужасно болит лицо, скулы, губы, щёки. Бережно отстранялся, но разгорячившаяся Ларка настаивала на поцелуях.

Она вообще была настроено бурно, трепала Новикова, перекладывала его и как могла использовала. Новиков давно такого от Ларки ждал, но тут что-то с каждой минутой чувствовал себя всё болезненней и неуютней.

В конце концов, и в самый, наверное, негодный для этого момент, пытаясь сдержать её скок руками, сказал, что больше не может, что в другой раз, что кружится голова.

Ларка будто не понимала, что он говорит.

– Да слезь ты! – вдруг крикнул Новиков: она сидела на нём почти, как опер тогда.

Ларка молча ушла в ванную.

«Что-то великоваты у неё ягодицы», – подумал Новиков с тоской.

Спустя три минуты она улеглась в родительской комнате, сразу выключив ночник: Новиков видел, как погас свет в щели под дверью.

Он долго не спал, всё смотрел в потолок и представлял, как тут Ларка лежит, куда ногу кладёт, куда руку.

Возбуждения не было никакого.

* * *

Утром проснулся оттого, что Ларка ставит чайник на плиту. Ставила она его с таким грохотом, словно с одного раза не получалось, и, приподняв, Ларка опускала чайник на решётку плиты раз и ещё раз. Чайник вставал неровно.

– Ты чего тут громыхаешь? – заглядывая на кухню, спросил он миролюбиво.

– С чего ты взял? – поинтересовалась Ларка.

– Слышу.

– Может, ты прикажешь на цыпочках ходить, пока ты спишь?

– На цыпочках не надо, – усмехнулся Новиков.

– А тебе вообще непонятно чего надо.

– А тебе понятно чего? – спросил он.

– Мне понятно, – ответила Ларка с вызовом, – Я хочу жить с нормальным мужиком, а не с невротиком. Мне нужны нормальные дети от нормального мужика.

…На улице Новиков опять позвонил Лёшке – тот вообще не взял трубку.

Долго стоял у ларька с минеральной водой, лимонадом и прочей колой. Вдруг представил, что каждый вид напитка предназначен для допроса отдельного вида подозреваемых. Убийство – это вода с газом. Насильники – это лимонад «Буратино». Межнациональная рознь – что-то нибудь тёмное, вроде «Пепси». На всякую семейную бытовуху идёт дешёвая вода без газа.

В таких вещах надо знать толк.

«Отец сейчас ушёл на работу, дядька тоже, наверняка, ночевать не остался. Мать, может быть, поехала куда-нибудь на рынок», – уговаривал себя Новиков.

Дома хорошо, там можно налить горячую ванную и лежать.

Он долго стоял напротив своего подъезда, вглядываясь в окна. Если б мать появилась – не пошёл бы. Но ни одна штора не дрогнула.

Открыл дверь, прислушиваясь – и тут же, неслышная, вышла мать из его комнаты. Опять, что ли, в наволочках копалась.

– Привет, мам, – сказал Новиков просто.

– Здравствуй, сынок, – ответила мать с тихой радостью.

«Ну, дома мать и дома, – подумал Новиков про мать, – Так даже лучше».

– Завтракать будешь? – спросила мать.

– Да, – ответил он, – А то меня что-то не покормили. Только чайником погрозили.

Мать со значением, исподлобья посмотрела на него. Новиков этот взгляд знал и не любил. Мать тут же становилась какой-то чужой и недоброй – не по отношению к нему даже, а по отношению к кому-то третьему.

Этой третьей, естественно, была Ларка.

– Что… долго посидели? – спросил Новиков о том, что его не интересовало вовсе, лишь бы уйти от разговора, который мог случиться. Ничего глупей для мужчины нет – как обсуждать свою женщину с матерью. И женщины-то глупят, когда жалуются матерям на своих дружков, но для мужчины всё это вообще какое-то позорище.

Но мать было уже не становить.

– Что она ещё может, как чайником грозить, – с ходу начала она, игнорируя вопрос, – Ещё и жить-то не начали, а уже…

– Не начали и не начнём, – сказал Новиков, лишь бы отвязаться, чувствуя при этом, что Ларку всё равно предаёт – даже если действительно не собирается с ней жить.

Мать, вместо того, чтоб порадоваться, обернулась, оставив на плите пригорать яичницу.

– А с кем начнём, сынок? – спросила она тихо.

– В смысле? – переспросил Новиков, вспоминая, что это, вовсе не свойственное ему «в смысле» он говорит за последние дни уже не первый раз. Мир, кажется, несколько растерял свою осмысленность.

– Твой Лёшка – он… ты только не беснуйся опять… он вообще, как твой дядька вчера спросил, нормальный?

– Даже если он и ненормальный, – спросил он устало, – Он что, убийца?

– Мне так и сказали, – произнесла мать послабевшим голосом.

Новиков молчал, пытаясь придумать, куда ему придётся сбежать сейчас. В горячую ванную он точно рисковал не попасть.

– Есть разные секты, – начала мать, глядя ровно перед собой, в развешенные над плитою половники и ножи; голос её звучал так, словно она произносила тайную клятву, – Они впутывают разных нормальных людей, замазывают их кровью – и потом от них уже не избавиться, попадаешь под их власть – и несчастные люди подчиняются им, исполняют все их требования…

Новиков вдруг засмеялся. Представил, как исполняет Лёшкины требования, наряженный в кожаную сбрую. Смех звучал диковато, зато искренне.

– Это чёрная капуста тебе сказала? – спросил он.

– Какая «чёрная капуста»? – быстро переспросила мать, и тут же догадалась: – Она не капуста!

– А кто? Свекла? – спросил сын, произнося «свёкла» через «е» и с ударением на последний слог.

– Ты не выпутаешься оттуда, сынок! – вскрикнула мать, – Тебя заманили! Они тебя… изуродуют!

«…она тёмная, неумная, замученная баба – моя мать, – готовый разрыдаться, думал Новиков, – Эти её позорные газеты и брошюры с плохим шрифтом о гаданиях и заговорах… эти её хождения сначала в церковь, а прямо оттуда по каким-то ушлым бабкам, цыганкам, ведуньям…»

Новикову вспомнилась вдруг давняя ссора, когда отец орал, пытаясь ухватить мать рукой за волосы: «Ты зачем эти заговоры на меня наводишь! Ты куда меня приговариваешь? Чего тебе ещё надо от меня? Уймёшься ты со своим безумием?… Отвадила одного мужа у дочки, привадила другого – осчастливила её? Ты же тёмная колода! Ёб вашу мать – ты же в школе училась! Физику проходила, химию, геологию – откуда ты набралась этой пакости?»

Здесь отец вместо того, чтоб схватить напуганную, и одновременно по-собачьи злую мать за волосы, вдруг взял в огромный ком двумя руками ворох газет и брошюр со столика, и с силой бросил. Мать осыпало.

– Тебя там будут использовать! – всё не унималась мать, совершенно ненормальными глазами вглядываясь в Новикова, – И никакая она не капуста! Это ты ни соображаешь ничего! Тебя ещё петух жареный в жопу не клевал, вот ты и…

Последнее предупреждение саму мать чем-то напугало, она, видимо, услышала в своих же словах нехороший намёк, и, быть может, готова была немного отыграть назад, но тут Новиков вдруг закричал:

– И правда колода! Тупая колода! О, какая же ты колода! Гвозди только в такую колоду забивать!

За всем этим криком никто не заметил, как появилась сестра Новикова. Открыла дверь своими ключами и вошла. Вид у неё хоть и напряжённый был, но втайне, – Новиков это приметил, – всё равно довольный.

– Вы чего, с ума посходили? – деловито спросила сестра.

– Колодой мать называет, – ответила мать, падая на стул и бессильно качая головой.

– Тебе мозги-то не отбили там? – спросила сестра у Новикова.

Новиков вскинул глаза на сестру. Хотел напомнить ей, как они с матерью орали друг на друга матом, когда сестра выходила за муж второй, что ли, раз и требовала разделить квартиру, чтоб молодым было где жить. Новикову при этом разделе не доставалось ничего – но когда мать об этом сказала своей доченьке, та, словно была готова к вопросу, ответила: «А он у тебя мужик, или где? Сам пусть всего добивается!» То, что её очередной муж жилплощади пока не добился, не вступало ни в какое противоречие с яростным настроем сестры.

– Вы всегда его любили больше, чем меня, – сказала сестра, ставя себе чайник, но почему-то игнорируя явно подгорающую яичницу, – Вы его баловали, как могли – а я вас предупреждала. Теперь пожинайте плоды.

– Яичница сейчас сгорит, – сказал Новиков и всё-таки ударил изо всех сил по рукоятке сковородки. Крышка со звоном полетела на пол, сковородка куда-то к потолку, а яичница – к столу.

Сестра что-то взвизгивала ему в след.

«Мать жалкая и слабая дура, – перечислял Новиков, спускаясь в лифте, и считая родственников по кнопкам этажей, чтоб никого не забыть, – Братец её: тут надо ещё разузнать, как он там сам отсидел, что-то он очень взволнованно о петухах говорит. Отец неудачник и особый тип неврастеника, который скрывает свою неврастению, принимая холодный душ, насвистывая и выпивая по литру молока из высокого стакана ежевечерне – при этом проживая в глубокой ненависти к жене, сыну, дочери и коллегам по работе. Сестра моя – плоть от плоти своих родителей… Дура и неврастеничка, но ещё по-молодому самоуверенная. Самоуверенная дура – это самый невыносимый тип дур… А Ларка даже не попросила меня остаться, когда я уходил. А я, как идиот, простоял пятнадцать минут в подъезде».

Родственники кончились, и лифт со скрежетом раскрылся.