Текст книги "Допрос"
Автор книги: Захар Прилепин
Жанр:
Повесть
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
* * *
Уже второй день Новиков не мог признаться себе: он боялся остаться один. Унижение, которое Новиков пережил – было невыносимым.
Нет, и в школе, конечно, происходило что-то такое… У всех, ну, почти у всех мужиков – которые теперь ходят с каменными лицами и сидят расставив наглые ляжки – у всех что-нибудь да было подобное. Получали в ухо, плакали потом… старшеклассник отнимал деньги… делали подножку… засовывали мусор в портфель…
В общем, начнёшь вспоминать – и затоскуешь.
Многим долго помнился свой личный мучитель или какой-нибудь другой поганец, так и оставшийся непобитым.
У Новикова этого самого врага звали Гарик.
Когда он пошёл в первый класс – Гарик уже учился в третьем.
Они пересеклись в коридоре спустя, наверное, неделю после первосентябрьской линейки.
Гарик заприметил Новикова и окликнул его. Кажется, причиной по которой Новиков был выделен в толпе, был слишком яркий его портфель. Мама выбрала и была собой очень горда. Проще было вырвать листок из альбома для рисования, написать на нём «чмо» и пришпилить сыну к спине.
– Эй, стой, я сказал! – крикнул Гарик.
Новиков, скособочившись, нёс портфель в руке. Он обернулся, изо всех сил улыбаясь.
За Гариком вослед потянулись его, судя по виду, одноклассники, казавшиеся тогда Новикову огромными. Вся эта, глазастая, со слюнявыми губами свора, явно предчувствовала какое-то развлечение.
Гарик приобнял Новикова. Спустя секунду Новиков оказался на полу. Портфель отлетел куда-то к батарее. Гарик сидел у поверженного на груди, с таким довольным видом, словно Новиков – торт в девять свечей, и Гарику сейчас их надо задуть.
Гарик ничего не делал, просто сидел. Новиков чувствовал то его мягкие ягодицы, то – когда пытался вырваться, а Гарик не давал, упираясь, – его очень твёрдые бедренные кости.
Время от времени Гарик наклонял над Новиковым большое, щекастое, веснушчатое лицо, и делал вид, что хочет плюнуть. Новиков пытался сдвинуть хоть на сантиметр свой подбородок, спрятать глаза. Гарик пересаживался ещё выше, почти на шею, его анатомию можно было почувствовать обонянием. Он зажимал голову Новикова коленями, и снова наклонялся, то выдавливая катушек белой и какой-то замечательно твёрдой слюны, то всасывая катушек снова.
Гарик слез с Новикова только когда прозвенел звонок. Вся форма Новикова была грязна.
Стоя у открытой двери в класс, Новиков долго отряхался, ни о чём не думая.
– У тебя ещё на спине… следы, – брезгливо сказала Новикову одноклассница, обходя его так, чтоб не коснуться. «Следы» она произнесла так, словно в этом слове две «д» – след-ды! – с тех пор буква «д» противно напоминала Новикову отпечаток ботинка на спине, с внятной подошвой и полустёртым каблуком.
Только спустя минуту Новиков заметил, что все ученики, подхихикивая, взирают на него, а учительница, костлявая, с рыжиной дама, иронично смотрит в класс, ничего не говоря.
С пиджаком в руке Новиков поспешил на своё место, но учительница его остановила.
– Что нужно сказать в случае опоздания? – поинтересовалась она стеклянным и ровным как бутылка голосом.
Новиков не знал, что нужно говорить в случае опоздания и продолжал тереть спину пиджака.
Учительница отвернулась и начала урок.
Новиков стоял и тёр пиджак. Ладонь от трения стала горячей.
Спустя минуту учительница подошла, резко взяла меня ледяными и очень сильными пальцами за ухо и толкнула к моему месту. Новиков сел, оставив пиджак на коленях.
Слёз у него не было.
Вообще ничего у меня не было в голове, только горячо и пусто, горячо и пусто.
Гарик добирался до него не каждый день, но всё-таки часто. Иногда Новиков замечал его движенье по направлению к себе, безуспешно стараясь влипнуть в стену, но тут случалось чудо, и другой дурачок сам закатывался Гарику под ноги, там и оставаясь на ближайшую перемену. В эти минуты Новиков испытывал радость и зачарованность происходящим. Ему не было жаль никого. Он с трепетом наблюдал за страданиями другого существа, стараясь только не попадаться Гарику на глаза, потому что он мог в любую минуту отвлечься.
Из школы Гарика выгнали через год.
Скандал по тем временам был шумный. Он пришёл на уроки с самодельной зверской рогаткой, которая била метров на пятьдесят. Засадил мелко нарезанной, согнутой буквой «v» проволокой по заду нескольким первоклахам, в том числе Новикову, синяк был огромен, и удивительным образом не умещался на одной ягодице, но переползал через препятствие на вторую, она тоже на половину была сиреневой, как варение из сирени.
Потом Гарик поругался со своей одноклассницей и, натянув тетиву, вогнал свою проволочную подковку ей в левый глаз, который в связи с этим вытек.
У девочки обнаружился папа, который пообещал Гарика убить. В виду того, что Гарик был недалёким соседом Новикова, он мог в течении дня несколько раз наблюдать его реакцию на все эти разнообразные события.
Реакция оказалась незатейлива в своей простоте: Гарику было по фигу.
Гарик не прятался от отца изуродованной и вовсе не переживал о самой, отныне одноглазой однокласснице. Гарик бодро косячил по двору вдоль и поперёк в поисках очередного веселья. Зенки малолетнего, всегда весёлого злодея щурились, зубы блестели на солнце.
Новиков старался никогда о Гарике не вспоминать, и даже лицо его забыть – и, кажется, добился в этом успеха, но сейчас память сделала странный выверт, и в одно мгновение Новиков поверил, что опер, который его мучил – это и был Гарик.
«Точно, он! – доказывал себе Новиков, – Только веснушки, эти поганые, грязные, отвратительные веснушки куда-то делись… А глаза – это сощуренные звериные глазки, эти уши в пушке, этот кривой какой-то лоб – всё осталось…»
Думать о Гарике, в любом его виде, хоть в прошлом, хоть в нынешнем, о катушках его слюны, о его газировке, о его бедренных костях, упиравшихся в самую грудь Новикова, оказалось натуральной мукой.
От этой муки нужно было бежать к людям, как из чёрного леса.
– Лёшка, ну, возьми трубку, – просил он, стоя посреди тротуара.
Лёшка трубку взял.
– Ты где? – поинтересовался Новиков.
– На работе, где же, – ответил Лёшка.
Новиков так искренне удивился, что несколько секунд молчал.
– А ты чего не на работе? – поинтересовался Лёшка равнодушно.
– Забыл совсем, – признался Новиков, – Я не заметил, как эти два… или три?.. когда это было? В пятницу ведь?.. как эти три дня прошли, не заметил. Как в бреду.
– Ты уволился, что ли, из магазина? – спросил Лёшка всё тем же голосом.
– Да нет… Сейчас позвоню, отпрошусь… И тебя наберу опять.
Новиков работал в не самом крупном книжном. Магазин располагался в тихом и ароматном подвальчике. У Новикова был хозяин и напарник. И ещё была кассирша, с которой напарник иногда сближался в подсобном помещении прямо в обеденный перерыв, когда Новиков уходил за салатами в ближайший продуктовый. Они успевали минут за пятнадцать – и по возвращеньи, Новиков долго присматривался к столу и стульям, пытаясь понять как это было, где. Так ничего и не поняв, начинал звонить Ларке. Ну, просто так.
В принципе, напарник мог отработать и один – хотя приходилось носиться туда-сюда непрестанно. То принять товар, то ответить на звонок, то дать кому-то консультацию, да и присматривать, чтоб ничего не своровали, тоже стоило… Короче, когда один – и покурить некогда.
Новиков набрал напарника, тот первым сказал:
– Я уж понял, понял… Проблемы какие-то?
– Да. Проблемы, – ответил Новиков сипло; получилось очень искренне. Новиков давно заметил, что если говорить правду – получается какая-то ерунда с голосом, будто ты заранее подозреваешь, что тебе не поверят. А когда немного привираешь – голос становится крепче, уверенней, жёстче.
Проблемы у него были, конечно. Но позавчера. А сегодня у него не было проблем. Зато он точно не хотел работать.
– Лёш, я отпросился! – радостно доложился Новиков другу.
– И? – спросил Лёшка.
Новиков уже понимал, что ничем хорошим их разговор не завершится, но принять этого совсем не желал.
– Я к тебе зайду сейчас, я тут недалеко, – сказал Новиков и поскорее отключился.
* * *
Лёшка вышел на улицу через полчаса, не меньше. Новикова он будто бы не узнал, по крайней мере, лицо его было столь же одушевлённым, как если бы вместо лица вырос локоть.
Они даже не протянули друг другу руки поздороваться, и уж тем более не обнялись.
Постояли минуту молча, глядя, как едут машины.
Лёшка, приметил Новиков, не подёргивал плечом, будто его щекотный попугай потерялся.
– Я ничего не хочу, – сказал Лёшка.
– Почему? – спросил Новиков.
– Как ты себе это представляешь, – сказал Лёшка, – Я буду рассказывать, что кричал «Адвокат! Адвокат!» – а в это время… меня…
Лёшка долго молчал.
– Я просто буду жить дальше, словно этого не было, – сказал он.
– Тогда я тебе помеха, – сказал Новиков, – Потому что я – был.
Новиков направился во дворы, подальше от людей: откуда-то пришло странное чувство, будто его могут узнать со всем тем позором, что он нёс внутри. Даже не понятно, кто именно узнает, – какие-то прохожие, любые: «Смотрите, это тот, которого лупили бутылкой по лицу… У которого ботинок буквой „Д“ на спине…»
Если Новиков видел кого-то – тут же отворачивался, делал вид, что читает объявление на заборе… или садился, расправлял штанину, терзал шнурки. Так часто завязывал, что оборвал один. Пришлось уже всерьёз рваные остатки шнурка связывать между собой.
В виду того, что человек ходит по родному городу одними и теми же маршрутами, Новиков вскоре понял, что он направляется точно к себе на работу, куда вовсе не собирался.
Развернулся и пошёл в другую сторону.
Он вдруг понял, с кого стоит спросить. С неё всё началось. Это она ткнула в него пальцем из-за угла. В него и в Лёшку.
Через сорок минут Новиков стоял всё в том же дворе, где случилось убийство.
«Это ведь та же самая тётка, что увидела нас тогда… Когда мы с Лёхой сюда зашли вечером пьяные… Наверняка, она нас опознала. Из-за неё нас пытали!»
Новиков зачем-то поискал глазами чайник, которым они кидали тогда друг в друга. Так бы он и валялся здесь же.
Подошёл к окну, из которого тогда выглянула перепуганная возможностью нового смертоубийства женщина.
Минуту стоял, вроде бы вглядываясь меж занавесок, но на самом деле рассматривая своё отражение. Так что когда занавески раскрылись, Новиков всерьёз испугался, отшатнувшись.
– Вы чего здесь делаете? – спросила женщина.
Голос звучал глухо, но расслышать слова было можно. Рама в окне стояла одна и старая.
У женщины были длинные серьги в ушах, морщинистая, бледная кожа, сильно накрашенные губы.
«Ей лет семьдесят, не меньше», – решил с неприязнью Новиков.
– Это вы меня опознали? – спросил он, – Меня и моего друга?
Женщина стояла недвижимо, только серьги её раскачивались как ходики. Такое ощущение, что в голове женщины было огромное внутреннее напряжение, заставляющее серьги двигаться.
– Вы знаете, что со мной было из-за того, что вы не носите очков? – спросил Новиков, – Меня били минералкой по лицу!
– Каким образом? – спросила женщина, и серьги, кстати, вдруг остановились.
– Вы не носите очков, потому что они вас старят! – закричал Новиков, – Старая слепая проститутка!
На этих словах серьги снова начали раскачиваться, только ещё сильнее.
– Если б ты носила очки – ты б не стала в меня тыкать пальцем из-за угла! Зачем ты в меня тыкала пальцем? Ты бы лучше тыкала пальцем в себя!
– Идите вон! – вдруг неистово заорала тётка, – Вон! Кышь!
– Я идите вон? – заорал в ответ Новиков, – Это ты идите вон!
Женщина стремительно вскрыла засовы на окне, – а может, оно и было открыто, – и распахнула створки, сделав столь резкий выпад в сторону Новикова, что едва не выпала. Судя по всему, она хотела ухватить его за волосы обеими руками.
– Вот как! – обрадовался Новиков.
Он отбежал к мусорным бакам, не глядя, нашарил там что-то обеими руками – благо, контейнер был завален до верху, – и вернулся к окну с пакетом, полным какой-то влажной требухи в левой, и коробкой из-под обуви в правой. В коробке почему-то оказались луковые очистки.
– Держи, слепая блядина! – ликовал Новиков, зашвыривая всё это в квартиру.
Женщина попыталась было закрыть окно, однако Новиков вовремя ухватился за створку.
Едва женщина отбежала куда-то в комнату, Новиков вернулся к мусорным бакам, и вернулся с попавшей в жуткую аварию крупной детской машинкой и безжалостно расстрелянным в гордую грудь ржавым тазом.
– Око за око! – кричал Новиков, подпрыгивая и забрасывая в комнату тазик и авто, – Зуб за зуб!
Он сделал ещё несколько ходок, и только когда из разорванного мешка на него высыпалось несколько кило гнилого картофеля, замоченного, судя по всему, в кошачьей моче, Новиков, наконец, успокоился.
На ходу отряхиваясь и деловито потирая руки, Новиков поспешил прочь.
Люди Новикова сторонились, однако настроение его было почему-то весёлым и возбуждённым. Новиков уже знал, куда ему надо идти теперь.
По дороге брюки Новикова подсохли; правда, рукам было пренеприятно – кожа ссохлась, словно состарилась лет на сорок, ладони зудели, пальцы саднили и чесались. Новиков иногда плевал на руки и подолгу тёр их, а иногда бежал – раскрылившись и пугая прохожих – он надеялся, что мириады микробов, поселившихся на нём, унесёт ветром.
Если б Новиков поднял глаза и посмотрел на это тяжёлое, как домна здание, он расхотел бы туда входить. Однако он шёл, опустив глаза, и сначала видел асфальт, потом ступени, потом заметил двери и с силой толкнул их.
– Мне надо к оперу, который меня бил! – громко сказал Новиков, обращаясь к полицейскому в окошечке контрольно-пропускного пункта.
Полицейский пожевал губами и ничего не ответил, но, показалось, принюхался.
– Слышите, нет? – спросил Новиков, нагнув голову к окошечку, но руки убрав за спину: от них пахло сильнее всего.
– Вы пьяны? – спросил полицейский таким тоном, словно Новиков был участником социологического опроса, – От вас ужасно пахнет. Отойдите от КПП.
– А то что? – спросил Новиков, – А то вам придётся вызвать полицию? – захохотал он.
Несколько человек в гражданском, прошли через КПП Новикову навстречу. Каждый из них прикасался специальной карточкой к мигающему квадрату – и железные поручни раскрывались.
– Меня не пустят? – спросил он у полицейского.
Полицейский молчал, как будто Новикова вообще здесь не было, только его запах.
– Почему, когда вам нужно – меня туда тащат, а когда мне – даже не пускают? – спросил Новиков.
Ещё несколько человек прошли мимо него на улицу и несколько – в здание.
Новиков попытался протиснуться за идущим в здание, но рычаги лязгнули чуть ли не по ногам, а полицейский в окошке поднял усталый взгляд и сказал:
– Ещё одна попытка, и я обеспечу вам пятнадцать суток.
Через десять минут Новиков был в метро. На все имевшиеся деньги приобрёл жетон: тридцать поездок.
С жетоном Новиков подошёл к турникету, и прислонил его к мигающему глазу.
Высветилась цифра «29», рычаги распахнулись. Он стоял, не двигаясь.
Рычаги закрылись.
– Вы что стоите? – по-доброму удивилась смотрящая в стеклянной будке, – Проходите! Никогда не были в метро?
Не отвечая, Новиков вновь прислонил жетон – и высветилось 28.
Подождал, рычаги раскрылись – Новиков при этом почему-то изо всех сил сжал зубы.
– Проходите, проходите, вас не тронет! – засуетилась смотрящая, выходя из своей будки, и спеша к Новикову. Когда она до него дошла, рычаги как раз сдвинулись снова.
Новиков тут же прислонил жетон в очередной раз.
Смотрящая постаралась впихнуть его, пока горело 27 – Новиков не без грубости вывернулся, отошёл на два шага, и снова вернулся к турникету.
Приложил: вспыхнуло 26.
– Ненормальный, что ли? – спросила смотрящая.
Новиков подождал, и сбил счёт до 25.
– Ну-ка, прекрати! – потребовала смотрящая.
– Что не так? – поинтересовался Новиков.
– Сломаешь… – смотрящая поискала рукой в воздухе нужное слов, – Рычаг!
К Новикову подошёл малолетка, тронул за рукав:
– Слышь, пусти?
– Нет, – ответил Новиков уверенно.
– Сейчас милицию… тьфу, ты, полицию вызову! – погрозилась смотрящая, и действительно пошла в свою будку.
Пока её не было, Новиков догнал до 10. Народ повалил с работы, Новикова пытались впихнуть в метро, но он упирался руками в турникет и отругивался:
– Не видите, прохожу!
– Так проходи! – орали сзади.
– Вот, девятая поездка, – отчитывался Новиков, упираясь руками и не давая себя сдвинуть, – Восьмая…
Пришёл господин полицейский с лицом наглого и обжившегося среди людей дебила.
– В чём дело? – спросил полицейский.
– Я ничего не нарушаю, – ответил Новиков. Загорелось «7».
Полицейский бесцеремонно схватил Новикова за рукав и переставил подальше от турникетов, сам встав к ним спиной.
– Кто может запретить мне использовать мой проездной? – поинтересовался Новиков, не глядя полицейскому в глаза, исхитрился, и метнув руку мимо бедра с пистолетом, приложился карточкой ещё раз.
Полицейский одной рукой схватился за кобуру, пытаясь не достать, а просто на всякий случай сберечь пистолет, другой же прихватил Новикова за шкибот, и куда-то потащил вдоль турникетов.
– Всё, всё! – прокричал Новиков, попутно успев приложиться и открыть четыре турникета подряд, – Дайте я зайду! Зайду и уеду!
Полицейский отпустил его.
Новиков только сейчас заметил, что карточка в его руке измята напрочь, а рука от волнения стала мокрой, и сам он снова стал как-то гадко пахнуть.
– Вот! – торжественно пообещал Новиков, прикладывая карточку. Вспыхнула цифра «0».
Он сделал шаг вперёд, потом шаг назад, рычаги подождали и закрылись.
– Да он сумасшедший! – воскликнула смотрящая.
– Ухожу! – воскликнул Новиков, действительно собираясь уйти, но когда он впечатал свою карточку ещё раз, турникет лишь пискнул.
– И что теперь? – серьёзно поинтересовался Новиков, глядя на рычаги, – Меня не пустят?
– Гоните его! – попросила смотрящая полицейского.
– Вы что, меня не пустите? – серьёзно удивился Новиков, – Я только что истратил тридцать поездок! Я мог бы целый месяц ездить, и вы б мне ничего не сказали. А сейчас вдруг стало нельзя? Если мне не хочется идти за рычаги – кто вправе меня туда тащить? Если мне хочется – почему вы меня не пускаете?
Подошёл второй полицейский, и пока Новиков хрипло причитал, его вывели на улицу и легонько толкнули в шею: пшёл.
* * *
Поблизости Новикову было известно лишь одно заведение – и он там уже был. Ну и что, если был, это не повод туда больше не ходить.
Распахнув двери полицейской управы, Новиков решительно шагнул к милиционеру в контрольно-пропускной будке.
– Ты знаешь, что со мной сделали в этом здании в пятницу? – почти закричал Новиков, – Меня били там! Ты не слышал? Не слышал, как я кричал? Теперь ты слышишь, как я кричу, а тогда не слышал? Вызовете мне сюда понятных! Присяжных! Я уже вызвал прессу, сейчас приедет. Я хочу немедленно провести дознание. Я вам сейчас покажу кабинет, и в кабинете следы преступлений! Назвать номер кабинета?
Новиков назвал.
Из здания больше никто не выходил, и не входил в него.
Голос Новикова метался в пустом фойе, полицейский в будке был то ли напуган, то ли задумчив – так сразу и не поймёшь. Новиков и не хотел понимать – ему надо было высказаться, он говорил очень быстро – весь его монолог не занял и минуты.
– Пьяный, ты мне сказал? – кричал Новиков, – Я трезвый. Давай дыхну! – Новиков наклонился и дыхнул в окошко с такой силой, что мог случайно выплюнуть какой-нибудь неважный внутренний орган.
Полицейский встал со стула, и отошёл от своего окошка. В помещении КПП он был один – изнутри помещение напоминало бессмысленную картонную коробку со стационарным телефоном.
– Ты так не почувствуешь, пьяный я или нет! – жаловался Новиков, пытаясь засунуть голову подальше в окошко. Когда вылезал обратно, с хрястом проехался затылком и одновременно ударился подбородком.
Обежал контрольно-пропускной пункт, увидел дверь, дёрнул её, но она была закрытой.
Новиков наклонился и громко дыхнул в замочную скважину.
– Не пахнет? – спросил он, заглядывая глазом в скважину.
Вскочил, вернулся обратно. Полицейский так и стоял посреди своей коробки.
– Чего ты прячешься? – спросил Новиков, – Не хочешь со мной разговаривать? Знаете, кто вы? Сейчас напишу тебе на память, – Новиков, как следует подышал на стекло, и постарался написать, одновременно повторяя вслух то, что пишет, – Му-да-ки! Не очень видно… Давай ещё раз!
Тут, наконец, Новикова подхватили двое выбежавших откуда-то из недр здания полисменов, завалили на пол, нацепили наручники, небережно подняли, поставили в угол, лицом к стене.
Новиков крутнул головой, тут же получил по затылку.
– Перед собой смотри, – порекомендовали ему.
Некоторое время Новиков смотрел перед собой.
Он был совсем не пьяным, но чувствовал себя как будто пил долго, с самого утра, или даже со вчерашнего дня. Одним из признаков такого состояния у Новикова являлась манера не просто размышлять, а проговаривать свои мысли.
Он закрыл глаза, но тут же сообщил себе: «Велели смотреть перед собой – надо смотреть. Буду смотреть».
Он стоял и смотрел в покрашенную стену, думая: «Я смотрю в стену».
– Ну, что – когда наряд приедет? – громко спросил один из стоявших за спиной Новикова того, что сидел в будке.
Новиков долго ждал его ответа, но его не прозвучало – видимо, полицейский из будки ответил каким-то жестом.
Прошла, наверное, ещё минута, Новиков немного заскучал. Он совсем не боялся, напротив, ему было очень хорошо и спокойно на душе.
Новикова аккуратно повернули, прихватив за рукав. Перед ним стоял его опер, тот самый. Правда, совсем не похожий на Гарика из школы.
– Чего пришёл-то? – спросил он тихо, – Опять тоскуешь без меня? Может, тебя оформить по «хулиганке», книжный червь? Раз хочешь сесть – сядешь, никто тебе не запретит. Тебя там быстро опустят, я попрошу.
Новиков слышал его, закрыв глаза. Потом тихо попросил:
– Отпустите меня, пожалуйста, – и дрогнул плечом, указывая на затянутые наручники.
Опер, видимо, кивнул полицейским, один из них быстро снял наручники, и отошёл.
Новиков весело сморгнул и, глядя в глаза в оперу, произнося слова громко и чётко, сообщил ему:
– Я в прокуратуру пойду. У меня зуб выпал, когда вы меня били. Я его там спрятал, в вашем кабинете. Заявимся с проверкой, я свой кровавый зубик-то и вытащу. Посмотрю, как ты будешь доказывать, откуда там у тебя мой зубик. Понял? А задержишь меня – я из ментовки маляву кину, чтоб зуб мой искали у тебя. И не отвертишься.
Новиков тряхнул головой и легкой походкой двинулся к выходу. У дверей обернулся и сказал:
– Книжный червь, да? В наш магазин заходят самые известные деятели правозащитного движения. Я их всех знаю лично. В ближайшие дни прочтёшь свою фамилию в газетах.
Так что, иди, ищи мой зубик. Зубик в яйце, яйцо в ларце, кто раскрыл ларец – тому срочный, ага, привет!