Текст книги "Древнее сказание"

Автор книги: Юзеф Крашевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Его широкий рот, в котором белели два ряда зубов, смеялся в дверях. Зносек стоял у порога и разглядывал всех присутствующих в избе. Он приветствовал Пястуна и, все улыбаясь, присел на скамье возле него. Гости поглотили все его внимание.

Полная тишина царствовала в избе, одна только Женица, которая суетилась около огня и, как женщина, больше всех опасалась Зносека, подала ему чарку пива. Противный человек взял чарку в обе руки, посмотрел в нее, захохотал и начал как бы про себя хриплым голосом:

– Мать Женица, у тебя сердце лучше, чем у других. Ты вот сжалилась надо мной, а меня никто не привык жалеть, все меня ненавидят! А чем я виноват перед ними, а? Чем виноват? Разве я действительно такой злой, как говорят? Я глаз еще никому не выкалывал, никого не околдовал, я готов служить каждому, слушаюсь всех. А за это все меня топчут ногами, плюют мне в лицо, и всякий рад бы задавить меня, если бы сумел.

И Зносек заливался диким смехом, глотая пиво.

– Откуда же ты знаешь, что люди так ненавидят тебя? – спросил Пястун.

– По глазам вижу! Ого! – отвечал довольным тоном Зносек. – У меня собачье чутье!..

Немного погодя, он добавил:

– А знаете новость?

– Какую новость? – спросил хозяин.

– У его милости в городе, у столба, приготовляют большой пир и великую радость. Нам уже надоело воевать да ссориться. Князь хочет жить в дружбе со своими. Того, которому глаза выкололи, отпустят на волю, чтобы шел, куда глаза глядят. Кто знает, может быть, у него явятся новые глаза? Дядей своих и двоюродных братьев князь пригласил к себе в город, и мы запьем дружбу на веки вечные! Вот вам и новость, и радость большая, а кому же радоваться, если не вам? А потом, когда все князья возьмутся за руки и пойдут все заодно, у нас водворится порядок! Теперь соберутся какие-нибудь жалкие жупаны и лезут к князю, кулаками угрожают, потому что они знают, что князья не ладят между собой! Ого, потом этого не будет!

Зносек все громче хохотал; все молчали. Зносек готов был продолжать свою речь, когда у дверей раздался чей-то голос. Все обернулись к входным дверям. На пороге стоял человек весь в черном, с большой палкой в руках и глазами считал всех, находящихся в избе. Когда он заметил Зносека, не сказал ни одного слова, вышел из избы и сел на крыльце.

– Этот как меня завидел, – сказал Зносек, смеясь, – не захотел даже выговорить приветствия; пропала у него охота погостить у тебя, Пястун!

После этих слов безобразный человек выпил остаток пива, поставил чарку на стол и, остановившись посередине избы, проговорил вслух, держась за бока руками:

– Виш и Доман!! Виш и Доман!..

– Как! Ты меня знаешь? – спросил Виш.

– Я? Дней десять пришлось бы ехать от города до того места, где я никого не знаю, – заметил Зносек. – Собак и тех я знаю; как же не знать мне всех кметов? Вот тот, который вернулся с порога, старый Земба. Не правда ли? Я даже знаю, зачем он пришел к тебе и почему не хотел ничего сказать. С его сыном случилось в городе несчастье. Он подрался со Славоем во время пира, ну, и порезались молодцы. Мы потом опустили его в озеро, чтобы он отрезвился, но он лишку воды захватил… и сдох.

Сказав это, Зносек захохотал, поклонился, прыгнул раз, другой и выбежал из избы.

Долго еще после ухода неуклюжего Зносека сохранялось глубокое молчание в избе; все точно ожидали, что вот отворятся двери, и в них покажется противный карлик. Земба тоже сидел на крыльце и не входил в избу; он дожидался, чтобы Зносек исчез у него из виду. Когда Земба показался в дверях, Пястун подошел к гостю.

– Я пришел к тебе, – начал старик, – пожаловаться да поплакать горькими слезами. Я одинок теперь… Моего сына убили в городе… Мы едва нашли его тело, чтобы сжечь погибшего на костре. Скажите же, братья мои добрые, люди мы или дикие звери, которые не знают мести и позволяют убивать себя всякому, кому это вздумается?

Старик умолк; он, не трогаясь с места, стоял, сложив руки на груди.

– У меня еще двое детей осталось, – продолжал он, – хоть бы этих уберечь! Куда же мне с ними укрыться? Как защитить их головушки от хищного зверя? Хвостек взъелся на меня.

Виш встал со скамьи и приблизился к Зембе.

– Брат, – сказал он, – пора, давно уж пора подумать о нашей судьбе… Садись и давай свой совет.

Небольшой кружок людей, решивших созвать вече, увеличился еще одним человеком.

До поздней ночи совещались притесняемые кметы.

На следующий день, ранним утром, Доман и Виш выехали из хижины Пястуна. Хотя Виш оставил своих людей у Домана, но он так торопился вернуться домой, что не заехал за ними; простившись в лесу с Доманом, старик хорошо известными ему проходами и тропинками поехал прямо по направлению к своему селу. На следующий день он уже приехал в свою хижину; собаки встретили его веселыми завываниями и громким лаем. В хижине мерцал огонек, старуха Яга с прялкой в руках сидела у очага. Она поклонилась своему мужу, по обычаю, до колен. Виш сел на скамью и, снимая сапоги, начал расспрашивать жену обо всем, что произошло У него в доме во время его отсутствия. Старший сын Виша, которого разбудил лай собак, пришел к отцу и рассказал ему обо всем обстоятельно. Волк унес одну овцу; они не сумели поймать хищника, хотя отняли у него добычу. Вишев сын сваливал всю вину на пастухов, которые, вздремнув, не заметили, как подкрался к их стаду волк.

Старик, выслушав рассказы жены и сына, последнему велел остаться с собой. Яга с прялкой ушла в спальню.

– Людек, – обратился Виш к сыну, – мы решили, что нужно созвать старшин на вече накануне Купалы, в Змеиное городище. Разошли по старшинам и по селам и сам поезжай. Делай, как знаешь, даю тебе полную свободу, но помни, что нужно торопиться.

– Лучше я сам поеду, – отвечал сын, – кого мне послать, кого выбрать, не знаю. Лучше сам съезжу.

Однако, несмотря на твердое решение ехать самому, Людек печально задумался, опустив голову на грудь. Старик смотрел на своего сына и тоже задумался.

– Что будет, тому и быть, – проговорил, наконец, Людек, – ехать нужно, завтра же поеду и понесу зеленую ветвь от села к селу.

Разговор этим и окончился.

Проснувшись на следующий день ранним утром, Виш узнал, что сын его, чуть свет, выехал со двора.

Несколько дней прошло с того времени; старик не получал никаких известий от сына и не знал о ходе дела. Жизнь в Вишевом селе проходила между тем так же, как и прежде; редко к ним заглядывал гость или прохожий. Однажды вечером, после знойного дня, старик Виш отдыхал под дубами возле своей хижины. Собаки лежали у его ног. Старик глубоко задумался о сыне, о предстоящих делах и, уставши, вздремнул. Вдруг одна собака вскочила, побежала к реке и нетерпеливо начала бегать, как бы почуяв кого-то; зверя дикого или опасного человека собака издали встретила бы лаем. Старик изумился, заметив, что собака остановилась на месте и начала вилять хвостом, как будто увидела знакомого. Но никого не было еще видно. Собака побежала вперед, виляя хвостом, и начала весело лаять. Виш привстал, посмотрел в сторону тростника, откуда доходил лай собаки, и увидел того, кого меньше всего ожидал теперь видеть – Самбора. Молодой парень стоял среди кустов, точно не смея приблизиться к воротам, но, увидев хозяина, пошел твердым шагом к нему.

Виш выпрямился и, нахмурив брови, поджидал Самбора.

– Ты какими судьбами? Откуда? Как улизнул ты из города? – спрашивал Виш, когда Самбор кланялся ему в ноги.

– Я должен был бежать, хотя с опасностью быть открытым и поплатиться за это жизнью, – отвечал Самбор, – я должен предостеречь тебя. Я не хотел, чтобы твой двор стал жертвой неожиданного несчастья…

– Несчастье? Что такое? Какое несчастье? – спрашивал Виш.

– Три дня тому назад донесли князю: Виш ездит по селам и по дворам и собирает кметов на вече.

– Кто донес?

– Смерда принес эту весть с охоты третьего дня, – объявил Самбор. – Хвостек вскочил, как бешеный, рассердился, сказал, что велит сравнять с землей твой двор, а тебя, отец мой, повесит на первом дереве. Всю свою злость он хочет излить на тебя. Он уже велел людям быть наготове. Я слышал, как князь давал это приказание, и сейчас же бросился в озеро и переплыл его, чтобы предостеречь тебя об этом. Если не сегодня, то завтра непременно они приедут.

Виш стоял, раздумывая о том, что ему теперь делать; он был спокоен; ни страх, ни отчаяние не овладевали его душой. Оставалось только или защищаться в своей хижине, созвав всех живших на его земле, или же поскорее с семейством и всем добром уходить в лес. Последнее нелегко можно было привести в исполнение: одному человеку нетрудно спрятаться в лесу и избежать преследования врага, но по следам стад и табунов животных княжеские слуги сумеют найти беглецов. В лесу же, хотя бы и построив засеки, так же трудно защищаться, как в ограде. Покориться судьбе и выдать себя и своих головою Хвостку – неминуемая смерть или неволя. Старик за себя не боялся, давно уже его манило что-то в могилу, к отцам и дедам, он боялся и беспокоился за судьбу своих сыновей и дочерей. Молча он дал знак рукой Самбору, чтобы тот следовал за ним, и оба пошли к забору. Несколько раз старик останавливался, опускал голову на грудь и задумывался.

В воротах Виш встретил старшего сына, который ездил созывать кметов на вече и только что вернулся. Людек на возвратном пути домой узнал, что в городе, у князя, задумывали против его отца. Он передал другому право созывать старшин на вече, а сам вернулся к отцу. Присутствие Самбора освобождало его от неприятной обязанности передавать отцу печальные известия.

– Сегодня они еще не поспеют к нам прискакать, – сказал старик, – у нас есть еще время подумать, что нам делать, и к утру приготовиться принять незваных гостей. Теперь нужно созвать челядь, затрубить, чтобы пастухи вернулись. Самбор, беги к людям в Рыбаки и Бондари… Кто в состоянии держать меч в руках, пусть сейчас же является. Зажгите трут вместо зеленой ветви… и… скорее!

Смотря теперь на старика Виша, можно было подумать, что он не только не боялся князя и его слуг, но рад был тому, что будет с ними сражаться, что еще раз в жизни примет участие в открытом бою. Парни, сыновья – все, кто жил в Вишевом селе, – осматривали оружие, бежали за людьми в Рыбаки, Бондари и другие усадьбы.

Женщины вышли из светлиц, собирались кучками на дворе, громко рыдая и ломая руки. Эти стоны давили сердце старика; он велел им молчать, и все притихли. Дива с Ягою стояли впереди всех.

– Все вы, женщины с детьми, идите в лес! – крикнул старик. – Веди их в лес, Дива. Вернетесь тогда, когда нас, мертвых или искалеченных, нужно будет или хоронить, или перевязывать наши раны.

Женщины исчезли. На дворе беготня и движение принимали все большие и большие размеры. Старик Виш беспрестанно отдавал приказания, лично заглядывая во все углы, где кипела работа. В хижине Дива, которая рыдала меньше других, собирала женщин и детей, велела заготовлять им хлеба на дорогу. Виш приказал отправить одного мальчугана на небольшой лошадке в ту сторону, откуда ожидали врагов, чтобы он, заслышав об их приближении, сейчас же вернулся в село и дал знать; таким образом, они были обеспечены, что их не застанут врасплох. Всю ночь работали парни, поджидая с минуты на минуту людей из Рыбаков и Бондарей. О враге не было еще сведений. Дива, стоя во главе женщин, готова была по первому известию о приближении княжеских слуг уходить с ними в лес. Никому и в голову не пришло вздремнуть даже на минуту. Собаки выли жалобно. Напрасно старались их унять; они переставали на минуту, но снова подымали протяжный вой, что обитатели села принимали за предзнаменование несчастья.

К утру в село подоспела горсть работников, ведя за собою всех собранных ими жителей усадьбы Виша. Они имели жалкий и вовсе не воинственный вид.

Уже начинало светать, когда высланный мальчуган прискакал к селу с громким криком:

– Едут! Едут!

Он соскочил с лошади и припал к земле, тяжело дыша. Виш расставил своих людей так, чтобы княжеские слуги, подъехав к забору, не могли заметить никаких приготовлений к защите, ни одного человека.

Хижина Виша издали имела свой обыденный вид, но парни, припавшие к земле, притаились за забором и за толстыми стволами деревьев, готовые броситься на врага по первому приказанию хозяина. Старик Виш в одной рубахе, с накинутой на плечи сермягой, без оружия, босиком стоял у ворот и спокойно дожидался незваных гостей.

Вдали что-то загудело, по шуму и топоту легко можно было догадаться, что довольно значительная дружина всадников приближается к селу… Вскоре послышались хохот, веселый говор и крики.

В селе царствовала полная тишина, только аист клокотал длинным своим клювом, хозяйничая в своем гнезде, точно желая дать знать людям, что опасность приблизилась.

Вдруг за кустами старик увидел шапку Смерды и копья нескольких всадников, следовавших за ним. Видно, они надеялись застать Вишевых людей врасплох и смеялись, весело разговаривая между собою.

IX

Увидев старика, Смерда повернулся к своим людям, дал им знак рукой: дружина разбежалась во все стороны, окружила Вишев двор и остановилась, точно опасаясь, что кто-нибудь выйдет из нее тайком.

Смерда с тремя слугами подъехал к воротам, нисколько не подозревая, что здесь поджидали его. В городе до сих пор не заметили, что Самбор исчез; не знал об этом и Смерда.

Виш стоял в воротах, с поднятой головой, ожидая нападения со стороны княжеских слуг. Безоружный старик не казался ему страшным. Смерда, насмешливо улыбаясь, обратился к Вишу.

– Вот я снова к тебе в гости! – крикнул он издали. – Рад ты мне, не правда ли?

– Я всегда рад гостям, – отвечал Виш спокойно.

– Князь присылает тебе поклон и приглашает к себе на козлятину, на чарку меда да на дружеский разговор, – сказал Смерда насмешливым тоном. – А чтобы ты скорее к нему пожаловал, меня прислал за тобой.

Виш молчал некоторое время.

– Я рад бы поклониться князю, – сказал он, ударяя на каждом слове, – но я стар, а он молод. Я сам себе господин и господин на своей земле; он властелин в городе… Если у него есть ко мне дело, может сообщить о нем через посланного.

Смерда, все ближе приближаясь к старику, стал ругать его.

– Молчи ты, старый негодяй, непослушный наглец! – кричал Смерда. – Я приехал не в гости звать тебя, а судить, я привез с собою веревки. Тебе вздумалось собирать людей на вече! Ты…

– Да, я! – отвечал Виш, не трогаясь с места. – Я… Каждый из нас, старшин, имеет право сзывать людей на вече! Так было с незапамятных времен, так будет, пока мы живы!

– Научим мы вас вечевать! – кричал взбешенный Смерда и, подъехав к старику, поднял руку на него. Виш спокойно отошел в сторону.

– Ты ел хлеб под моей крышей, – проговорил он, – я зла тебе не желаю. Уходи прочь, прошу тебя, и скажи князю, что вече будет, хотя бы ты убил меня.

Виш не успел еще выговорить последних слов, как Смерда призвал своих, и несколько человек с криком и визгом бросилось на неустрашимого старика, который теперь только вынул меч из-под платья. Из-за изгородей, заборов и хижин все работники, челядь и сыновья Виша намеревались броситься на отряд Смерды. Но Виш удержал их на месте знаком руки: он хотел избежать пролития крови.

Княжеские слуги, испуганные появлением вооруженных людей, готовых защищать Виша, отскочили назад.

– Мы будем защищаться! – крикнул Виш. – Уходите, повторяю вам, если не хотите вашей разбойничьей кровью оросить моей земли… А ты, – с гневом обратился он к Смерде, – ты – изменник! Тебе ли пристало нападать на своих и служить чужим! Ты – подлый раб!..

Лицо Смерды налилось кровью, он заметался во все стороны, ругал своих людей и крикнул им:

– Бейте и режьте!

Град стрел посыпался с обеих сторон. Работники Виша, горевшие нетерпением вступить в рукопашный бой с людьми Смерды, теснились у ворот, к которым с другой стороны напирали княжеские слуги со Смердой во главе. Старик Виш оставался в самой середине этой толпы, не будучи в состоянии выйти из нее. Забор и ворота трещали от напора сражающихся.

Старший сын Виша Людек, защищая отца, ударил мечом по голове Смерды и, разрезав пополам шапку, нанес ему сильный удар в голову. Кровь потекла из раны обильной струей. Почти в то же самое мгновение копье одного из княжеских слуг вонзилось в грудь старого Виша; рубаха его покраснела от крови, лившейся из раны. Старик дрожащей рукой схватил копье, вонзившееся ему глубоко в грудь, вытащил его, но железо и кусок дерева осталось в ране. Виш, схватившись обеими руками за грудь, издал протяжный, жалобный стон и упал на руки сына.

Увидев труп своего господина, рабочие и челядь с бешенством бросились на княжеских слуг. Сражение началось; луки и пращи были на время забыты: кулаки и зубы – вот оружие, которым начали мстить городским людям работники старого Виша. На крик и шум подоспели на помощь к Смерде те, которые обходили заборы, желая напасть со всех сторон на дом Виша. Их неожиданное появление несколько смутило защитников. Но это продолжалось только одно мгновение: стоявшие во дворе в свою очередь ударили по осаждающим; заметив это, прежние бойцы бросились на Смерду и его слуг и успели их несколько отодвинуть от забора. Труп Виша, облитый кровью, возбуждал в них новые силы для борьбы.

С обеих сторон одинаковое количество людей нападало друг на друга. За одного старца слуги его положили на месте нескольких смердовых воинов. Смерда был тяжело ранен; когда его глаза стали заплывать кровью, он удалился с поля сражения и приказал своим отступать. Оставшиеся в живых княжеские слуги стеснились около своего вождя и отступили к реке. Победители не преследовали их; они довольствовались едкими насмешками и ругательствами, которые посылали вслед Смерде и его товарищам. От реки доходили до них только крики и шум; слуги Виша не оставались в долгу, отвечая тем же.

– Собачьи сыны! Невольники! Рабы! Змеи! Предатели! Изменники!..

Такие слова раздавались то с одной, то с другой стороны. Кулаки и мечи поминутно подымались вверх.

– Идите-ка сюда! – кричали одни.

– Попробуйте подойти! – отвечали другие.

Между тем в кустарнике, на берегу реки, Смерда обвязывал себе голову, а сыновья Виша подняли труп отца и понесли его в избу на постель. Плач и крик раздавались теперь в Вишевой хижине.

Никто не думал начинать снова сражения. Голоса понемногу притихли. Теперь можно было наверное рассчитывать, что Смерда оставит их в покое. Действительно, Смерда был доволен и тем, что виновник и зачинщик погиб, и думал о возвращении к князю. Ни он, ни люди его не хотели подвергать своей жизни новой опасности, не считая себя более сильными, чем их противники. Они довольствовались угрозами и легли на землю недалеко от ворот, где оставались до позднего вечера. Людек велел зорко следить за каждым их движением, чтобы они ночью внезапно не бросились на село. Ночь наступила, говор притих, казалось, что княжеские слуги заснули.

Высланный мальчуган, подползший на четвереньках до того места, где стояла дружина Смерды, увидел, как они, пользуясь темнотой ночи, перешли реку вброд и по противоположному ее берегу поехали в сторону княжеского столба. Теперь, оставив несколько человек на часах, можно было отдохнуть хоть на время. Дорого обошелся им этот отдых.

В светлице, на своей постели, лежал труп старика, который сжатою рукою все еще держал кусок дерева, глубоко засевший в его груди, облитой черною застывшей кровью. Лучина горела на очаге, оба сына сидели в светлице и заливались горькими слезами. Некому было думать о похоронах, потому что все женщины все еще сидели в лесу.

Самбор побежал за ними в лес; долго звал он их, пока на зов его ответили; затем сошлись жена Виша, его дочери, невестки, служанки и внучата. Среди глубокой ночи возвращались они из лесу. Женщины рыдали, пели, охали, вырывая себе волосы, а лес глухим стоном вторил им, как будто сочувствуя их горю.

Впереди шла Яга с распущенными длинными седыми волосами, со сложенными на груди руками, с закрытыми глазами. Дочери вели ее под руки. Они тоже распустили косы, сняли венки с голов, разорвали свою одежду. Одна Дива молчала и следовала за всеми как полумертвая.

Печальные стоны, плач и грустные песни женщин растрогали мужчин, и они стали рыдать. Когда отворили двери в светлицу, все женщины бросились к трупу старика.

Огонь начал гаснуть на камнях: кто-то подбросил пучок лучин, огонь снова запылал пламенем и осветил такую страшную картину, что один вид ее заставил рыдать тех, которые уже целый день плакали и стонали.

На дворе собаки выли, в сараях ревели коровы и ржали лошади. Наконец Дива поднялась с земли. Старуха Яга последовала ее примеру, одни только плакальщицы остались лежать на земле, оглашая воздух плачем и песнями. Мать и дочь принялись одевать умершего.

Пепелище находилось довольно далеко от хижины, на песчаной поляне в середине леса. Работники отправились туда приготовить дров для костра, собрать камни на могилу, потому что не хотели долго держать трупа несожженным, чтобы дух старца мог скорее улететь к отцам своим и братьям.

Ночь прошла среди приготовлений и плача… К утру старый Виш сидел на скамье, точно живой. На него надели лучшую одежду, препоясали лучший меч, на голову надели шапку с белым пером; лук, праща, каменный топор отцов и кремневое долото Дополняли одежду и вооружение умершего на поле брани старца.

Серопегий конь, на котором совершил Виш последнее путешествие, стоял возле хижины в сарае. Ему суждено было погибнуть на костре вместе со своим господином…

У ног покойника сидела Яга с опущенной головою. Старуху-вдову нарядили в самое красивое ее платье и платки, на шее у нее блестели янтарные бусы. Старуха вздыхала и стонала, сидя у ног покойника мужа. Немного подальше от нее сидели плакальщицы, царапая себе грудь руками. Они плакали и завывали. В глубине избы стояли сыновья Виша, отирая слезы руками.

– …Ушел ты от нас, – пели плакальщицы, – нет тебя более, господин наш, оставил ты нас сиротами. Отошел ты к отцам своим, к ясным духам, воевать будешь с черными духами. На земле у тебя было все, чего душа твоя желала… Земля обширная, зверей бездна, без счета скотины, запасы хлеба, тысячи ульев и мед белый… И любили тебя люди… И жену имел ты верную и любящую, послушных детей, покорную челядь, лошадей быстроногих… И бросил ты, господин наш, и нас всех… и детей… и жену свою… и никогда к нам не вернешься… Взгляни на оставленных сирот, рвут они волосы, слышишь их стоны… Открой веки, Виш, воин непобедимый; враг напал на тебя… Изменник-враг убил тебя… Но кровь твоя отомщена… Месть ненасытна; последний из твоего рода будет еще мстить твоим врагам, и будет так во веки веков, пока останется в живых хотя один из племени убийц и разбойников…

Песня эта повторялась много раз, сопровождаемая стонами, плачем и рыданиями.

Начинало уже светать, когда вернувшиеся с работы в лесу работники объявили, что на поляне готов уже костер. Сейчас же были посланы люди Виша к соседям с приглашением от старухи Яги и сыновей Виша на скорбный хлеб.

Печальное шествие тронулось из села. Четыре работника несли сидящее тело покойного, за которым вели лошадь старого кмета, его собак, несли одежду и оружие. Плакальщицы окружили тело Виша, напевая песни и издавая ужасные стоны. За ними следовали седовласый Слован и Яга, которую поддерживали две ее дочери; все, без исключения, работники и работницы вышли проститься с любимым всеми хозяином. В селе не осталось ни одной живой души. Все избы настежь были открыты.

Чтобы дойти до поляны, на которой сжигали тела умерших, приходилось проходить через густой лес, окружающий со всех сторон поляну; лес этот защищал могилы от чужих. На поляне несколько рядов больших камней обозначали могилы прежде умерших кметов. Засохшая трава была единственным украшением этого жилища мертвых.

У самого входа, на плотно убитой земле, находился огромный костер, сложенный из сосновых бревен, поддерживаемых четырьмя высокими колодами, глубоко вбитыми в землю с четырех его сторон. Рядом с костром стояли зольники, горшки, мисы и маленькие глиняные сосуды, в которые после сожжения костра должны были положить пепел и обетные жертвы; на земле лежал хлеб, калачи, мясо, пиво и мед – все приготовленное для совершения обряда тризны. Лучезарное, ясное солнышко и теплый майский день делали погребальный праздник еще более торжественным и спокойным, точно добрые духи выражали этим свою радость, что к ним прибудет старый Виш.

Женщины окружили Ягу, которая молча целовала по очереди всех детей своих, точно на веки вечные прощаясь с ними. Они не говорили ни одного слова; со вчерашнего дня старуха хранила глубокое молчание, но все предчувствовали, все знали, что она решилась умереть вместе со своим мужем и ни за что не согласится остаться на земле одна, осиротелая, без мужа.

Плакальщицы громко пели и стонали, когда сыновья Виша и его работники внесли тело покойного на костер и посадили его в самой середине, укладывая вокруг него все, что вместе с ним следовало предать огню. Тут было собрано все, чем пользовался при жизни старик дома, за работою и на охоте. Сосновые колоды, уложенные одна на другую, точно лестница, вели к трупу, окруженному оружием и одеждой.

Еще не совсем усадили Виша на костре, еще не успели привязать его, когда Яга, горячо поцеловав Диву, медленным шагом направилась к костру. К ней подбежали сыновья, желая удержать ее, но она рукою их слегка оттолкнула; подошли к ней дочери, Яга дала им знак рукою, чтобы они отошли в сторону; маленькие внучата бросились к ней с плачем, но она указала на них рукою своим дочерям, чтобы те взяли детей на руки… Яга, не останавливаясь, твердым шагом, подошла к костру; остановившись здесь, она посмотрела в последний раз на всех окружающих и смело поднялась по ступеням на костер, к своему мужу; Яга упала к ногам покойника и, обняв их руками, сидела недвижно, точно умершая.

Плакальщицы все громче охали и стонали. Работники привели верного Вишева коня и привязали его к столбу, связав ему ноги. Рядом поставили любимых Вишевых собак. Плакальщицы начали бегать вокруг костра. Плач и стоны увеличивались. Наконец, зажгли с четырех сторон смолистые лучины. Едва успели зажечь их, как весь костер объяло пламенем. Дым и пламя закрыли покойника и Ягу.

Огонь с жадностью пожирал костер. Неописуемый пронзительный крик присутствующих огласил воздух. Ветер усиливал пламя, которое своими огненными языками лизало сосновые бревна, превращая их в уголь. Рубиново-красные бревна опускались все ниже и ниже. Окружавшие костер мужчины и женщины пристально смотрели на обуглившиеся трупы Виша и Яги, ожидая, когда души их улетят к небу.

Наступила минута, когда следовало отгонять злых духов, черных богов; четыре работника, верхом, держа в руках длинные копья, поскакали вокруг костра, а все присутствующие, махая руками, подбрасывая вверх мечи, неистово кричали.

Костер все еще горел. Из-за облаков дыма, из светлых языков пламени все еще видны были два почерневшие тела, из которых одно сидело, другое лежало у его ног. Наконец, нижние колоды начали ломиться. Обугленные трупы рухнули в огненную бездну. Песни притихли, души покойников вознеслись к небу. Сыновья и дочери покойных продолжали бросать в огонь все, что было у них дорогого, что могло пригодиться на том свете их отцу: оружие, куски металла, камни.

Между тем служанки наполняли миски, корыта и горшки кушаньем для живых и умерших, могильной жертвою для духов.

Костер, все уменьшаясь, превратился в груду черных углей и пепла. Мужчины подбирали разбросанные по сторонам куски дерева и углей, дожидаясь, когда священный огонь сам погаснет. Солнце клонилось уже к закату, когда сгорели остатки костра; оставшиеся красноватые угли были залиты водой, принесенной из священного источника.

Только теперь к костру подошли женщины, неся глиняный зольник, чтобы положить в него несгоревшие остатки костей, угля и всего, что вместе с покойником, истребленное огнем, с ним же перешло на тот свет.

Печальное шествие: мужчины, женщины и дети, неся зольник, горшки и мисы, направились к тому месту, где предполагалось насыпать могилу Вишу, около могил его отцов и братьев. Посередине поставили зольник с пеплом и накрыли его крышкой. Около него расставили горшки и мисы с кутьей. Сыновья и дочери Виша, каждый из его работников, все спешили принять участие в работе сооружения его могилы. Под звуки песен и стонов принялись они сооружать своему старому хозяину могилу.

Женщины уселись вокруг могилы, плача и напевая заунывные песни. Теперь песни были более спокойные – дух Виша улетел. Могила была насыпана. Ночь покрыла своим мрачным покровом и могилу Виша, и окружающих ее, и черный, уныло шумевший лес.

На том месте, где стоял костер, мужчины развели огонь, и началась тризна.

Соседей собралось много. Дети Виша угощали всех, со всеми пили мед и пиво. Большие бочки пива и меда стояли у огня, к ним подходили все, гости и рабочие, утолить жажду. Около мисок и корыт, наполненных кушаньем, сидели мужчины; отдельно от них, немного подальше, расселись женщины.

Вдруг раздались звуки гуслей, и говор умолк: только ветер ходил по лесу и вторил песне Слована. Слован пел:

– Дом твой опустел, одинокий стоит в лесу. У детей твоих нет более отца. Ты, старик, отошел к своим отцам пить белый мед и пировать. Старый воин… воин старый! Волосы твои, как снег, белы, белы; но молоды руки твои. Кто же сосчитает, кто воспоет, что оставил ты на земле… Сколько зверей пало от руки твоей; сколько бортей, сколько ульев ты воспитал, взлелеял; скольких врагов убил ты, скольким несчастным дал пищу. Виш старый, сын Збоя, не вернуться тебе более на нашу землицу. Землей мы тебя засыпали, пепел твой облили слезами. С тобою пошла верная жена, конь твой милый, рог твой звучный. Виш мой старый, сын Збоя, не вернуться тебе более. Летать будешь по ясному небу, молотом бить будешь немецких духов. Костер зажгли тебе большой… О, Лада! Лада! Лада!..

Все повторили за певцом: "Лада!" И громкий крик разнесся по поляне, по лесу и по всей окрестности. Людек, держа в руках чарку с медом, запел печально:

– Отец добрый… Виш воин и господин наш, мы отомстим за твою кровь. Кровью за кровь расплатятся они; жизнь за жизнь отдать должны! Кровь за кровь!

Все мужчины, родственники Виша, поднимая руки, громким голосом крикнули:

– Кровь за кровь!

Подле Людека стоял только что прибывший Доман; он крикнул громко один:

– Кровь за кровь!

Все повернули к нему головы. Он стоял с опущенной на грудь головой, он плакал, точно родного отца потерял, и говорил полупеснею, полусловом:

– Виш старый пусть радуется… Быть тому, чего он хотел… быть тому, что он повелел… Несутся воины, едут воины… И старшины уж созваны… В городе страх большой… Бледный Хвостек собирает своих рабов. Пойдем на вече, понесем окровавленное платье, положим его перед старшинами и будем молить о мести…