Текст книги "Древнее сказание"

Автор книги: Юзеф Крашевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Миля пуще зарделась и, наклонившись к Ярухе, шепнула ей на ухо:

– Дай любчика!.. Что хочешь, тебе отдам…

– Тебе-то! – смеялась старуха. – Да ты сама любчик… Кто бы не захотел тебя полюбить, будь он хоть князь… Разве слепой?…

– Дай мне, дай, что прошу у тебя! – повторяла Миля, отрывая серебряную пуговку от рубашки и суя ее в руку старухе. Яруха стала развязывать узел свой и перебирать травы, которые всегда при себе имела. Миля, дрожа всем телом, робко оглядывалась по сторонам, с нетерпением ждала.

Какую-то высохшую траву Яруха подала девушке.

– Сделай из этого порошок и дай ему в чем-нибудь его выпить, а как станет пить, то смотри ему прямо в глаза, да не смей моргать! Раз сморгнешь – все пропадет…

Добившись желаемого, Миля скрылась… Едва успела она вбежать в хату и бросить наскоро измельченную траву в чарку, предназначавшуюся для гостя, как Мирш и Доман вошли в светлицу.

Отец велел подать ужин – Миля немедленно исполнила его приказание. Доман не говорил ни слова; он сидел у стола, подперев голову рукой… Хозяин налил меду в одну из чарок…

Миля думала про себя: "Пускай отец сердится! Хотя бы и ударил, так что же?…" Она подбежала к столу, взяла в руки другую чарку, налила в нее меду и поднесла Доману, смотря ему прямо в глаза. Доман принял из ее рук чарку и начал пить… Миля, не моргнув, уставилась на него, не обращая внимания на знаки отца.

Доман залпом выпил мед.

Миля покраснела, как вишня, и выбежала из светлицы.

– Теперь уж он мой, вполне мой! – кричала она и едва не забила в ладоши. – Яруха все знает!..

В этот вечер старый Мирш не был расположен к болтовне… Оба – хозяин и гость – молчали…

Вечером разразилась страшная буря, дождь полил как из ведра, гром грохотал без умолку, молнии одна за другой падали в озеро. Доман отправился отдыхать в сарай. До полуночи бушевали стихии, а люди, несмотря на грозу, спали крепчайшим сном.

У небольшого окошечка хаты кто-то остановился; кто-то другой открыл изнутри ставню… Двое этих людей тихо беседовали, но сильный ветер не пропускал ни единого слова за пределы окошка и ставни… Долго шептались беседовавшие, почти до самого утра; а кто знает, о чем они совещались и на чем порешили?…

Под конец уже проговорил голос в окошке:

– Сватов нужно прислать, отца просить, иначе я не пойду из дому, не оставлю отца одного!

На следующий день после бури дороги стали скользкими, всюду виднелись громадные лужи, ручьи стремились потоками в озеро… По небу беспорядочными клочками низко мчались серые тучи… На дворе, что называется, парило, хотя солнца и не было видно… Все предвещало дождь.

– Отец Мирш! – обратился Доман к старику. – Я сегодня домой не поеду… Дороги скользки, лошади падают.

– А жди хоть до самой зимы, – отвечал старик, – мороз уж наверное высушит…

Доман остался у Мирша. Он сел над водою и думал, как ему быть и что делать? Миля внимательно следила за ним глазами. Мирш сидел под вербою и ворчал что-то под нос. Только вечером решился Доман подойти к нему.

– Старик-отец, – сказал Доман, – если сватов моих не прогонишь горохом, я к тебе их пришлю…

– А сколько жен у тебя? – спросил Мирш.

– Ни одной.

Мирш посмотрел на него.

– Дочь моя достойна быть женою жупана… В жены отдам, иначе не спрашивай! Присылай сватов по старому обычаю.

Доман поклонился Миршу.

– Еду теперь домой, сватов пришлю, – быть по твоему, хозяин. Доману вдруг как-то легче на душе стало, хотя временами ему

и думалось: "Эй, старый Визун, будет ли это лекарство иль яд? Беру не ту, о которой мечтаю, сваты не там, где сердце!"

Старый Мирш указал рукой по направлению леса. Вечерело. Над лесом разгорались зарева – одно, другое… десять со всех сторон. Доман, заметив зарева, крикнул:

– Огни! На войну сзывают людей! Люди его, столпившись, кричали:

– Война! Война!

Начали суетиться, а Доман тихонько пробрался во двор и постучал в маленькое оконце.

– Красавица, дорогая! Прощай, голубка! Огни на горах зажгли; я должен идти воевать. Когда вернусь, сватов пришлю. Я уж просил отца – ты будешь моею!

Смех или плач был ответом на эти слова – может, и то, и другое.

– О, сокол мой ясный! Возвращайся скорее цел и невредим! Здесь я буду сидеть, на небо буду глядеть и плакать, пока не вернешься, пока не увижу сватов.

– В дорогу! – крикнул Доман своим людям. – Прощай, хозяин, благодарим тебя; не время отдыхать, когда горят огни. Прощайте все!

Они уехали. Долго еще издали доносился лошадиный топот; Мирш смотрел на небо, на зарево. Миля плакала, обтирая фартуком слезы. Сквозь них, однако, светила улыбка, а сердце так крепко, крепко билось.

– Он вернется! Сваты приедут! Он будет моим, он должен моим быть!

XXI

На башне стояла княгиня, зорко следя за всем происходившим в окрестности… Это было в тот самый вечер, когда огни зажглись на холмах. Солнце уже село, оставив на небе красное зарево. Леса и долины уснули.

Князь находился тут же: рассеянно смотрел он на часовых, стоящих на насыпи, на город, расположившийся у подошвы башни, на смердов, обучающих княжескую дружину, на озеро, отражавшее зарево. Кругом было тихо…

Рядом с княжеской четой виднелись два молодых парня, почти одинакового роста; достаточно было на них взглянуть, чтобы убедиться, что это пришельцы из чужой страны. Тончайшего сукна одежда, тяжелые кожаные сапоги, длинные мечи – все обличало иноземное происхождение. Они были очень молоды, но молодость странным огнем горела у них в глазах: свирепыми, дикими казались они. Сейчас же заметно было воинов, но воинов хищных, исключительно алчущих добычи.

Прибыли они сюда ранним утром, как раз в то время, когда княжеские слуги закладывали ворота бревнами и камнями. Сперва не хотели их и впускать. Но когда старший смерд вышел к ним и начал внимательно всматриваться в нежданных гостей, то вдруг просиял от радости. Он поспешно повел их в светлицу. Князь, как всегда, лежал на скамье; всю ночь напролет, ни на минуту, не мог он заснуть. Все виденное и слышанное им у Пяста тревожило его не на шутку. Князь нехотя приподнялся, что-то ворча себе под нос; парни упали к ногам отца; тот испугался, всплеснул руками…

– Кто вас послал сюда?… В такой час!.. – воскликнул он.

Они не успели еще ответить, как дверь широко распахнулась, и в светлицу вбежала княгиня… Она плакала от избытка чувств.

– Дети, дети мои! Зачем вы сюда прибыли?…

Сыновья в недоумении переглянулись.

– Скучно стало нам жить без вас, – проговорил наконец старший. – Дед отпустил нас, мы сели на лошадей и, не останавливаясь ни днем, ни ночью, по дебрям, лугам и окольным дорогам добрались сюда, чтобы пасть к вашим ногам…

– А здесь война! – вскричала княгиня. – О, дети мои, что теперь будет с вами!.. Хоть вы бы остались живы!.. Народ восстал… Буря близится…

Так горевала княгиня, Хвостек ворчал:

– Не посмеют!.. Пошумят, покричат, да ко мне же и придут, ну, и будет согласие… А потом тех, что первые подняли шум…

Хвостек выразительно указал на деревья, прибавив:

– На дубы!

В княжеских хоромах веселье мешалось с печалью. Все ежеминутно опасались нападения. Едва у кого на губах появлялась улыбка, как страх мгновенно сгонял ее прочь. Слуги, посланные разузнать, что делается за стенами замка, понуро возвращались к своему господину.

– Что нового? – спрашивал Хвостек.

– Что видели? – обращалась княгиня.

Смерды неизменно каждый раз отвечали:

– Только и слышны одни угрозы… Всюду к войне готовятся. Сбираются кметы, совещаются, а Мышки бегают от одной хижины к другой…

Около полудня вернулся другой посланец и повторил то же самое; вернувшийся вечером объявил, что ночью зажгут огни на холмах. Хвостек взбесился и принесшего эту весть велел бросить в темницу.

– Врет он, кметы его подкупили… Не посмеют они огней зажечь… а сделают это, велю и я разложить на башне костер, потому как я их не боюсь!

Княгиня упала к ногам своего мужа.

– Господин мой, князь милостивый! – умоляла она. – Отошли детей назад, пусть уезжают… Дать им лодку… Пусть уходят скорее… Пусть едут к деду… Кто знает, что здесь случится!?

Рыдая, она молила князя. Хвостек хмурился. Отъезд сыновей отложили до вечера.

Все стояли на башне и ждали минуты, когда окрестность озарится зловещими огнями. Хвостковы сыновья между тем шептались.

– Пусть будет война! – промолвил один из них. – Попросим отца и мать, они нас оставят, и досыта, напьемся мы крови кметов… Мы им покажем, как у саксонцев сражаться умеют!

Мрак между тем все гуще окутывал окрестные леса и озеро. Хвостек повторял беспрестанно:

– Плюгавая чернь!.. Не посмеют!..

Вдруг вспыхнуло небо: на нем показалось словно кровавое пятно… Вскоре оно исчезло… Взамен показался столб красного дыма, а вскоре и желтое пламя высоко запылало. То кметы зажгли свой первый костер…

Княгиня вздрогнула и закрыла глаза руками.

– Это просто пастушеский костер, – сказал князь, засмеявшись. Но сыновья в ту же минуту крикнули:

– О! Еще один, другой, третий…

На холмах и пригорках один за другим появлялись огни; красное зарево охватило все небо. Окрестность казалась залитой огнями. Хвостек сердито приказал:

– Зажечь костер! Пусть знают, что я их не испугался…

На вершине башни лежала заранее приготовленная куча лучин и сухого дерева; слуги ее подпалили. Хвостек улыбался. Княгиня молчала; потом, сделав рукой знак сыновьям, она начала спускаться вниз. Те следовали за нею.

Хвостек еще раз бросил взгляд на окрестность, плюнул с башни, словно бы на весь мир, и тоже начал спускаться.

В избе Брунгильда прохаживалась большими шагами взад и вперед.

– Дети не могут, не должны оставаться здесь… – говорила она. Хвостек как раз в это время входил в избу.

– Отчего б им и не остаться? – спросил он. – Хочется разве тебе, чтобы попали они в руки проклятой черни, убили чтоб их? Нет, они здесь более безопасны, чем за стенами замка!

Сыновья припали к материнским ногам, прося позволения остаться.

Рассердившись, княгиня топнула ногой.

– Нет, – сказала она, – нет! Еще сегодня спрашивала я ворожей, глядела на небо, все предвещает близость опасности… Никто не хотел верить, что кметы сегодня зажгут огни, а вот же зажгли их… Оправдается и все остальное… Я больше знаю… мы погибнем! Пусть же они остаются живы, чтобы было кому отомстить кметам…

Хвостек бесился, княгиня выходила из себя, они чуть было не подрались; князь, впрочем, отступил первый, опустил голову и проворчал сквозь зубы:

– Будь, что будет!

Княгиня велела сыновьям снаряжаться в дорогу. Мухе приказано было готовить лодку. Молодым людям пришлось сменить княжескую одежду на простую сермягу, а меч спрятать под нею. Оба горько плакали… Но решимость матери была непреклонна; волей-неволей приходилось повиноваться.

Хвостек молча прижал сыновей к груди.

– Пусть хоть до завтра побудут… – проговорил он.

– Нет, нет… ни одной минуты; завтра нас окружат со всех сторон…

Парни молчали. Недовольный Хвостек, глядя на них, ворчал себе что-то под нос.

Княгиня вышла и сейчас же вернулась с обвязанною каким-то тряпьем головою, в плаще из простого сукна, небрежно накинутом на плечи.

– Я провожу вас до того берега, – сказала она, – пока не сядете на коней, я буду с вами…

Она обоих поцеловала.

Хвостек молчал. В открытое окно повсюду виднелись огни.

– Видите, – проговорила Брунгильда, – это означает войну… Быть может, завтра она начнется… Замок будет обороняться… Возьмут его и дом – останется еще башня… Один, два, три месяца можно прожить в ней… Спешите к деду и возвращайтесь с помощью… скорее…

Она перевела дух.

– А если бы и нас, и башни уже не было… отмстите за смерть отца с матерью… не жалейте этого жалкого, змеиного племени!

Хвостек настаивал на своем.

– Они никогда столба не разрушат, – проговорил он. – Являйтесь с саксонцами, осаду мы выдержим…

Сыновья еще раз припали к ногам родителей и, следуя приказанию княгини, вышли из избы… Сейчас же у самой башни стояла лодка. Муха с другим сильным мужчиной сидели в ней. Брунгильда первая заняла место, за ней вскочили и сыновья. Хвостек стоял на берегу… Лодка отчалила…

Поздно вернулась княгиня… Глаза ее были заплаканы; расставаясь с детьми, она долго рыдала… Хвостек уже спал. Она же неподвижно просидела до самого утра. На следующий день, после первой обычной смены, часовой, стоявший на башне, доложил, что кругом царит тишина, ничего особенного не видно, не слышно…

Хвостек торжествовал.

– Не посмеют, – твердил он, – не посмеют…

И следующая ночь прошла спокойно. Часовой по-прежнему ничего не заметил. Вечер настал, тишина продолжалась. Княгиню пугало это затишье пред бурею; Хвостек повторял: не посмеют.

Вдруг часовой протрубил раз, другой, третий. Все поднялись на ноги. Слуги повыбежали из сараев… Работники собрались на двор… Смерды засуетились… У опушки леса вдали что-то чернело; огромная, бесформенная масса, медленно колыхаясь, направлялась к замку…

– Кметы прямо на нас идут! – кричали испуганные смерды.

Хвостек и жена его испугались. Лица их побледнели, стали такими же мертвенными, как трупы несчастных князей, которых еще недавно волокли из той же светлицы на двор. Князь велел налить себе меда, выпил и кубок швырнул далеко от себя.

– Эй, люди, на насыпи! – крикнул он. – Мост поджечь!

В одно мгновение толпа княжеских слуг бросилась исполнять отданное приказание. Мост подожгли, пламя быстро его охватило, дым столбом поднялся к небу. Башня, замок и все строения осветились зловещим светом: казалось, и самое озеро загорелось… Наконец, огонь начал ослабевать, и вскоре все опять погрузилось в непроницаемый мрак. Подобная перемена нагнала на Хвостека еще больший страх.

Кто мог знать, что несет с собой эта страшная толпа?

Хвост долго стоял на одном месте… Наконец, по-видимому, жизнь снова в нем закипела, он крикнул на своих людей. Теперь только посыпались приказания одно за другим.

В эту минуту по двору что-то промелькнуло, направляясь к озеру… Маленький человечек сел в крошечную лодку, похожую на ореховую скорлупу… Вода расступилась, заколыхалась и лодка исчезла… Зносек с остриженною головою, с простреленным глазом, лежа почти недвижимо в своей скорлупе, руками рассекал воду, скользя по ее поверхности… Без шума, без плеска он подвигался вперед, точно влекомый какой-то посторонней силой. Добравшись до противоположного берега, он спрятал лодочку в камышах, выполз на сушу и мгновенно исчез.

Так прошла ночь. Зарумянилось небо на востоке, осветив землю, всю окутанную в туман, словно в саван… С насыпей ничего нельзя было различить… Но вот потянуло ветром, туман понемногу стал расползаться. Сторожившие на насыпи вдруг увидели перед собой живую стену голов, тут же с ней рядом другая, третья и так далее, без конца… Впереди всех Мышки и старшины…

Хвостек взошел на башню… Он считал, считал… не мог сосчитать даже и маленькой части этой многоглавой стены.

– Пусть стоят… разойдутся! – думалось ему.

Куда ни глядел князь, всюду знакомые лица: там стоят братья тех, которые пали по его приказанию, тут – сыновья утопленных в озере, дальше – те, что с Мышками были в гостях у него… Несметная, грозная толпа неподвижна, она только смотрит на столб, как бы желая уничтожить его глазами.

– Пускай наглядятся всласть! – проворчал князь и спустился с лестницы.

У подошвы башни пьяные смерды расставляли людей, стараясь их ободрить:

– Это грубая чернь, а не воины, все они трусы… Плуг бы им в руки вместо оружия…

Брунгильда вышла из светлицы, огляделась кругом и закрыла лицо руками. Хвостек старался смеяться, но бледность выдавала то, что он чувствовал.

Вокруг замка – удивительно! – ни крику, ни голоса человеческого не слышно! Между тем осаждающие, хотя незаметно, но подвигаются все ближе и ближе вперед… Одни несут на плечах небольшие лодки; другие связывают бревна и пускают их на воду… Князь велел готовить пращи и луки.

Солнце взошло, все радостно осветилось. Теперь только послышались голоса Мышков:

– Вот тебе твой последний день, поганый ты Хвост! Поклонись солнцу, простись с ним, больше уж его не увидишь!

Между тем князь словно и думать забыл об опасности. Сев на скамью, он осушал чарку за чаркою… На той стороне у берега, куда только глаз хватает, выстроился целый ряд лодок, точно выросших из воды; около них толпились люди… Вот и отчаливают… Лодка прикасается к лодке; один ряд следует за другим… Этот лес лодок все приближается… Немного уж остается до самых насыпей…

Бывшие на насыпях все поднялись… С обеих сторон раздался ужасный крик, от которого земля задрожала… Стая ворон, испугавшись, поднялась со столба и умчалась в пространство…

Посыпались стрелы. Засвистели в воздухе камни, причиняя вред и той, и другой стороне… Полетели на осаждающих целые стволы, давят они людей, сбрасывая их в воду, и при каждом удачном ударе на насыпи раздаются веселые возгласы.

Один ряд упал в воду… На смену ему вырастает другой… По телам мертвецов карабкаются живые…

– На насыпи! На насыпи!..

Смерды бегают, кричат, отдают приказания…

Два раза осажденным удалось отстоять насыпи… Третий напор… Кметам удалось подобраться к воротам… Враги встретились здесь лицом к лицу.

Хвостек, заметив это, спустился вниз… Он бросился в светлицу и вынес оттуда жену на руках… За ним бежали женщины, заливаясь слезами…

– На лестницу! На столб!..

Кто что успел захватить с собою – узлы, платье, пищу – все тащат на столб.

– На башню отборных людей!

На лестнице масса карабкающихся, гнется она под их тяжестью, а башня, словно бы ненасытная, усердно глотает всех, кому посчастливилось до нее добежать.

Раздался раздирающий душу крик… Княжеские слуги с насыпей бегут во двор. Кметы уже на насыпи… Трупы всюду: на берегу, на дворе, озеро ими покрыто…

Кто еще жив, бросается к лестнице… Но ее потянули вверх, внутрь башни… Двери захлопнулись…

Мышки заняли двор и замок… Кто попадался с оружием в руках, того лишали жизни; кто же его бросал, того миловали, связывая по рукам и ногам… Кметы разбежались по двору, заглядывали во все избы, искали, хотели найти врагов, но везде уже было пусто, нигде ни живой души…

Княгиня оставила-таки, на всякий случай, в светлице желтый горшок с медом, подправленным ядом, но Мышко, первый вошедший туда, заметив горшок, бросил его на землю…

Победители ликовали…

Они бросали вверх колпаки, оглашая воздух криками:

– Ладо!.. Да здравствуют Мышки!.. Смерть Хвосту!..

Все обратили теперь внимание на башню. Никак нельзя к ней подойти: кто подступит – неминуемо гибнет… Камни летят сверху и убивают, давят смельчаков… Кметы, делать нечего, отошли от столба.

Кто-то бросил зажженную лучину в сарай, другой поджег и светлицу… Огонь вспыхнул, замок горит!

– Да не останется камень на камне, до последней щепки разрушим… Уничтожим Пепелков род!..

Мышки велели трубить сбор; затем отдали приказание расположиться для отдыха посредине двора… Пускай горят дома, сараи и все, до последней клети!

На первый день и так много работы, что же касается столба, о нем будет время и завтра подумать!

Мышки со старшими удалились держать совет на пригорок, неподалеку от столба. Здесь глазам их представилось ужасное зрелище.

Неглубоко зарытые в землю трупы дядей и племянников князя лежали на земле полусгнившие… Тут же валялись остатки собак, вырывших их из земли и отравившихся пропитанными ядом телами… Покойники выглядели страшнее смерти, опозоренные, смешанные в одну кучу с дохлыми псами… Мышки невольно вздрогнули…

– Последний из рода своих же убил! – сказал Мышко. – Он сам хотел, чтобы после него никто не остался, кроме старика Ми-лоша и ослепленного Лешка…

– И двух его сыновей, что живут у немцев! – прибавил другой.

– Пусть же несчастным погибшим пламя этого дома послужит почетным костром! – сказал Мышко.

По его приказанию слуги собрали останки княжеских родственников и бросили их в самый большой огонь, чтобы души страдальцев могли добраться до праотцев с жалобой на изверга князя.

Хвостек с башни своей видел процессию погребения тел его жертв. Впереди несли останки Мстивоя и Забоя, затем их сыновей; когда дошли до того места, где прежде была светлица, слуги собрали в одну кучу горящие уголья, подбавили горючего материала и уложили покойников всех в один ряд.

Пламя сейчас же охватило принесенные ему жертвы. Мышки стояли тут же, следя за обрядом сожжения. Синеватые огоньки, мелькавшие над телами, представлялись духом покойных, выпущенным на свободу…

Только вечером пожар стал уменьшаться. Кметы расположились на городище, вблизи столба, и отдыхали…

Мышки уселись со старшими.

– Что нам делать теперь со столбом и с теми, кто в нем находятся? Огонь их не уничтожит, потому что камень устоит против огня; топором и молотом не разбить толстых стен; взлететь на башню в состоянии лишь только птицы; подкоп не поможет – стены глубоко засели в землю… а, говорят, под землею их столько же, сколько и над нею.

– Голодом только, не теряя людей понапрасну, – сказал Кровавая Шея, – голодом заставим их сдаться. Расположим всех наших вокруг столба; если запасов в нем хватит на месяц, мы простоим два; два месяца – простоим дольше… Будем ждать, пока все не помрут до единого… Чем их там больше собралось, тем скорее голод наступит… Половина наших пускай идет домой, другой половины хватит, чтобы воспрепятствовать заключенным вырваться на свободу.

Этому совету решено было последовать. Часть кметов разбрелась по домам, другая осталась на городище… Мышки сбирались ужинать, когда из соседнего леса выехало несколько всадников и, не торопясь, направились к отдыхающим. Во главе виднелся Бумир с друзьями – люди, стоящие горой за Лешков как члены одного рода. Они, подобно Милошу с семьей, не хотели держать руку кметов. Подъехав, Бумир не слез с лошади и не поклонился старшинам. Он обратился к Мышко:

– Обратить в пепел княжеский замок немудрено, а где же сам князь?

Засмеявшись, указал Мышко на башню. Бумир тряхнул головой.

– Этим всех Лешков все равно не стереть с лица земли, – отвечал он. – Все же нас довольно останется… Чего вы хотите от нас?

– От вас? Чтоб вы смирно сидели, а не правили нами, – усмехнулся Мышко.

– Не старая ли волчья свобода засела у вас в головах? А немцы уж недалеко… Одного князя свергнете, на смену посадите другого! Не так ли?

– Быть может, но не из ваших! – возразил Мышко. – Не из той крови, которая хотела нами, как скотиной, бездушно, обрабатывать землю. Нет!.. Князя себе мы найдем.

Бумир посмотрел на башню.

– Приступом думаете столб-то взять? – спросил он.

– Нет… – коротко ответил Мышко, – мы до тех пор не тронемся с места, пока они все там не сдохнут с голода.

Бумир долго не отвечал, опустив на грудь голову.

– Лишь бы немцы раньше того не пришли и не освободили их, – заметил он наконец. – Тогда и виноватому, и невинному, всем достанется. И мой дом обратится в пепел, людей в плен возьмут…

Мышки засмеялись.

– А разве ж мы безоружны? – сказал младший, по прозванию Белый.

– У саксонцев железа много: в железо закованы и стрелы железные, – продолжал Бумир. – Десятка саксонцев на сотню ваших довольно…

– Но зато их сотни не придут из-за Лабы, – говорил старший.

– Нет, конечно, – ответил Бумир, – но пришедшие призовут сотню или две поморцев, а уж последним нетрудно до нас добраться.

– Ну, с ними сумеем справиться: оружие у нас одинаковое, владеем им тоже не хуже, – заметил Мышко. – Такие угрозы нам не страшны!..

Все замолчали. Бумир не нашел, что ответить. Кровавая Шея внушительно произнес:

– Э… Бумир и вы все, Лешки, коль хотите жить мирно, спокойно, так и сидите в своих углах, а в наши дела не мешайтесь… Не желаете против своих воевать, мы и не заставляем насильно. Но не вызывайте волка из леса! Сидите смирно!

Бумир нахмурился.

– Я с советом да с добрым словом явился к вам, – сказал он, – воевать с вами мне не приходится. Я только напомнил, что Лешков и их потомков пока еще много… Сегодня вы сильны, завтра мы можем оказаться сильнее. Земля наша общая, не лучше ли мир да согласие, а не резня на радость врагам!..

– Мы вас не тревожим, живите себе в покое! – сказал Кровавая Шея. – Чего же вам больше надо?

– Так отпустите и того, которого хотите заморить голодом, – сказал Бумир, снова взглянув на башню.

Мышко захохотал.

– Ну, хорошо, пусть и так, – согласился он, – но под условием, что нам возвратят всех тех, которых наш добрый князь отравил или убил…

Потом, указывая на рану на шее:

– И мою кровь пускай мне воротит!

– А разве вам еще мало мести?… Разорить замок, обратить дом в груду пепла, перерезать людей – этого вам еще мало?

– Да разве пролитая кровь – его? – горячился Мышко. – Нам нужна кровь за кровь…

Бумир призадумался.

– Стало быть, завтра вы то же, что и сегодня, ответите нам и всем Лешкам, живущим на нашей земле?

– Да, мы вас не трогаем, воевать с вами не думаем, – говорили другие. – Милош сидит же спокойно дома, сын его тоже, да и вам, по-видимому, живется недурно… Власти вам не дадим… а жить вам никто не мешает!

Бумир замолчал. В стороне столба что-то стукнуло. Хвост открыл ставню в верхнем окне и крикнул:

– Э, Бумир! Что это вздумал ты вести разговор с разбойниками? С бешеным зверем не разговаривают, а прямо бьют! Соберите людей и приходите защитить нас… Наше дело – вам не чужое…

Мышко поднял голову и посмотрел на окно, откуда слышался голос. Лук лежал возле него. Мышко взял его в руки, прицелился, и стрела засвистела в воздухе, но она вонзилась в деревянную ставню. В башне раздался дикий смех. Сейчас же другая стрела, пущенная из окна, пробежав с быстротою молнии назначенное ей пространство, с размаху впилась в одежду Мышко. Он вынул ее и с презрением отбросил в сторону.

– Змеиный род! – кричал Хвостек.

– Бешеные собаки! – было ответом Мышка.

– Ядовитые змеи!

– Подлые гадины!

– Стерво и падаль!

Такими словами обменивались друг с другом противники.

– Бумир! – крикнул, наконец, Хвостек осипшим от злобы голосом. – Отправляйся домой, призови своих. Не дай нам погибнуть! Смотри, доберутся и до тебя!..

Бумир поворотил лошадь. Мышко не спускал с него глаз.

– Воля твоя, моего ли, Хвостова ль совета послушаться, делай, как знаешь. Скажем тебе лишь одно и в этом даем священную клятву.

Мышко, взяв в руку горсть земли, поднял ее вверх.

– Даю тебе клятву, Бумир, что если ты или твой род вздумаете защищать Хвоста, если хоть один из ваших поднимет руку на нас, мы ни единой живой души не оставим… Помните же об этом!

Бумир и товарищи его молчаливые еще раз взглянули на башню, откуда доносились невнятные голоса и крики; затем поворотили коней и уехали. Мышки спокойно смотрели им вслед.

Если бы кто-нибудь вошел тогда внутрь башни, глазам его представилось бы ужасное зрелище, а всего был второй день осады!

В самом низу, давя друг друга, теснились слуги, молодые парни и рабы, которых держали здесь для защиты. Теснота была страшная, места мало, воздух спертый; челядь и слуги боялись исхода несчастной для них войны и жаловались на свою судьбу, говоря, что гораздо лучше бы сделали, если бы сразу отдались врагам, так как все равно здесь придется погибнуть. Смерды с палками стояли над ними, приказывая смирно сидеть, но слуги не слушались; недовольство росло с каждым мгновением. Из колодца поминутно таскали воду; ее не успевали в достаточном количестве доставать, столько было томимых жаждою в этом хаосе. Немного выше находились стрелки, готовясь к защите. Здесь прохаживались князь и Брунгильда. В углу лежали медвежьи шкуры, служившие им вместо ложа. Еще выше помещались женщины, а на самом верху – часовые. Стоны и плач раздавались повсюду. Два парня умерли от ран, полученных ими во время осады, одна больная женщина – от испуга. С этими тремя трупами не знали, что делать. Волей-неволей пришлось выбросить их из башни, и эти тела, обесчещенные, брошенные на волю судьбы, как бы служили предзнаменованием того, что должно было вскоре произойти на столбе. Такая же судьба ожидала и прочих.

Хвост, не переводя дух, проклинал всех и все. Брунгильда долго лежала, не говоря ни слова. Супруги не обменялись ни словом; по всему было видно, что постигшее их несчастье они взаимно приписывали друг другу… Хвостек всю вину относил к жене, она же к нему.

И князь, и княгиня все еще верили в возможность защиты; они надеялись на сыновей, которые должны были вернуться с саксонцами. Брунгильда, мало чего ожидавшая со стороны ругавшегося Хвоста, позвала Муху и с ним отправилась осмотреть запасы. Хлеба было достаточно, но, кроме двух старых камней, у них ничего не было, чем бы можно было приготовлять муку. Печь была тоже, но о печении хлеба нельзя было и думать, так как дров было мало. Пришлось растирать зерно, делать из него крупу, которую, размочив водою, и употреблять в пищу. Но как прожить таким образом целые месяцы?!

В общей суматохе, когда все бросились к столбу, немногие успели кое-что захватить с собою. Колодезь, из которого черпали воду, был уже давно запущен, так что первые ведра пришлось выливать вон. Томимые жаждою пили потом и эту воду, но находили в ней больше грязи и крови, нежели воды.

Эта вооруженная толпа полуголодных и полупьяных людей, сидящих в нижнем этаже, которую Брунгильда внимательно разглядывала, опускаясь по лестнице, показалась ей грозной и опасной. Княгиня спросила Муху, возможно ли удержать их в повиновении. Муха, задумавшись, промолчал. Те, которые вчера еще трепетали перед князем, теперь открыто ворчали, давая волю накипевшей горечи, долго переносимой безропотно. Брунгильда видела теперь лишь одних недовольных, вполне равнодушных к участи господ своих слуг, едва на данное приказание поднимающих голову. Некоторые шептались как-то таинственно, осматриваясь по сторонам.

Все в один голос громко требовали питья и пищи; палочные удары смердов с большим трудом, да и то ненадолго, водворяли порядок.

Брунгильда отвела в сторону Муху и, указав ему на людей, сказала:

– Ртов слишком много, а рук слишком мало! Что делать?

Они долго шептались. Хвостек не знал, куда и деваться: то к одному окну подойдет, потом переходит к другому, не будучи в состоянии равнодушно смотреть на Мышков, спокойно цедивших пиво из бочек и раздававших его своим людям. То Хвостек уляжется на постель, но тотчас же встанет и снова подходит к окну, скрежеща зубами. При встрече с женою он отворачивался.

Брунгильда искала совета у Мухи; в свою очередь, князь, прискучив молчанием, призвал любимца-слугу и шепотом с ним совещался.

Начинало уже смеркаться, когда Муха спустился вниз, чтобы выбрать, кого послать наверх сторожить. Действовал он при этом вполне произвольно. Впрочем, те, которые оставались внизу, не сетовали на него; у них, по крайней мере, была гнилая солома, и им можно было на ней растянуться. Едва предназначенные в стражу успели подняться наверх, как явились две служанки Брунгильды и принесли ужин оставшимся внизу. Это была какая-то крупа пополам с водою; но голодным и она показалась вкусной: в одно мгновение в мисках ничего не осталось. Княгиня смотрела в щель, как они ели, затем с непонятной тревогой стала следить за тем, как они полегли. Сон наступил мгновенно, захватив каждого на том месте, где тот сидел. Заснули все удивительно крепким, необыкновенным сном, между тем по движениям некоторых казалось, словно они все силы употребляют, чтобы проснуться, но тщетно. Прошел час, другой… люди все спали, лежали не двигаясь. Гробовое молчание царило кругом.