Текст книги "Красная легенда на белом снегу"

Автор книги: Юван Шесталов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Вспомнил он, как мудрый старец,

Безызвестный заклинатель,

Наставлял его в дорогу:

Никогда не возвращаться

И не ведать страха смерти!

Также вспомнил он, как в детстве

Лазил в норы за стрижами…

Вспомнил, и ему на сердце

Стало веселей и легче…

Якса подвинулся поближе к теплу, подбросил в очаг дров. Огонь осветил его похудевшее за время болезни лицо.

Собака, похожая на росомаху, греется, свернувшись калачиком, под боком у старика. Чу! подняла голову, навострила уши. Нет, на улице ничего не слышно. И в чуме только двое: Якса да Журавль.

– Я много живу, – негромко начал Якса, глядя на своего воспитанника. – Кочевал я по Уралу, и на западных её склонах и на восточных – всюду бывал, где манси живут! И всюду бедность!

Якса глубоко вздохнул. Потрогал огонь палочкой. Искры полетели звёздочками, отражаясь в глазах его, которые казались теперь такими ясными, сосредоточенными.

– Говорить нам надо. Надо оставлять сердце открытым, как глаза. Пусть отражается в нём огонь, и думы, и желания.

Не сразу стал я шаманом. Был я обыкновенным мальчиком. С бабушкой жил, как Эквапыгрысь, наш сказочный герой. Всё началось со сказки, которую рассказала бабушка. Послушай и ты её.

Эквапыгрысь с бабушкой живут. Живут в домике на тундровой кочке, появившейся неизвестно откуда. Однажды зимой бабушка пошла по воду. Зачерпнула из проруби воды в берестяное ведёрко, хотела идти обратно, да вдруг увидела диво: вода в проруби вдруг закипела. Как в котле, кипит, пенится, расплёскивается.

– Сколько живу, такого чуда не видывала, чтобы в проруби вода кипела. Это что же такое будет? – с удивлением говорит бабушка.

Не успела слова промолвить, как из проруби окунь выскочил, трепыхнулся, отряхнулся и человеком стал. Красивый такой, настоящий богатырь. Из-за пояса топорик вынул, от каждой своей голени по кусочку кости отколол. Из одного куска древко стрелы сделал, из другого наконечник вытесал. Вместе связал, получилась стрела. На берегу лесной речки громадный камень лежал. Натянув богатырский лук, он выпустил стрелу в камень. И тот камень был насквозь пронзён. И говорит богатырь бабушке:

– Придёшь домой, Эквапыгрысю скажи: в колдовстве и волшебстве если со мной сравняется, то пусть по моим следам идёт, в тот край, где правду найти сможет. Если же в колдовстве и волшебстве со мной не сравняется, то пусть не ходит никуда.

Пришла домой, поставила берестяное ведёрко на пол, вода в нём, как в котле, кипит, пенится, расплёскивается.

– Бабушка, ты по воду ходила, что же ты видела? Какое слово мне принесла? – спрашивает Эквапыгрысь, озорно поблёскивая глазами.

– Дорогой мой, какое же я тебе слово принесу? По воду ходя, разве что услышишь?

Вода в ведёрке пуще прежнего кипит, пенится, плещется.

– Хоть ты и говоришь – ничего не видела, никакого слова мне не принесла, и всё же что-то там случилось! – не унимается Эквапыгрысь, подступая к бабушке.

– Есть для тебя слово, внук мой, – говорит бабушка. – Из проруби выскочил окунь, на моих глазах превратился в богатыря. Сделал стрелу, выстрелил. Стрела пронзила камень насквозь. Потом мне сказал так: «Если у Эквапыгрыся в волшебстве и колдовстве со мною сравняться сил хватит, – по моим следам правду искать пусть идёт. А если силы не хватит, – пусть не ходит».

И пошёл Эквапыгрысь искать правду по земле, колдуя и священнодействуя, меряясь со встречными силой рук и слова.

Слушал я эту сказку, – проговорил с лёгким вздохом шаман Якса, – и мне захотелось быть Эквапыгрысем. Так же как у него, у меня была лишь одна бабушка. Ни отца, ни мать не помню. Не знаю, откуда я. И решил я по земле идти, искать правду-счастье.

– Не ходи, сынок, ты ещё маленький. Да и в мире много злых духов.

– Пойду, пойду! – твержу я.

Бабушка видит, что я не отступлюсь, – согласилась:

– Ну, коли так хочешь, иди.

Снарядила меня, вкусной муксуновой юколы дала, луком и стрелами вооружила. А ещё дала лапку гагары, нож, многострунную арфу – журавль.

– Журавль и лапка гагары – от твоего дедушки, он был колдуном. Нож – от отца-охотника тебе в наследство. Попадёшь в беду, – вспомни о них, – сказала на прощание бабушка. И ещё молвила: – По той дороге, что за домом лежит, не ходи. Там люди живут. Среди них много хитрых.

– Ладно, не пойду.

– По этой дороге иди, что у двери начинается. Она в лес ведёт. В лесу – звери, птицы, духи. Духов много, как деревьев. Если не будешь нарушать законы леса, воды, неба, – с духами найдёшь общий язык, счастлив будешь.

Я простился с бабушкой, по указанной ею дороге пошёл. Бабушка стоит у двери, смотрит, как я иду, настоящим охотником с собакой, и радуется и плачет…

А я немного отошёл, да и повернул по дороге, которая к людям вела. Шел, шёл я, да и пришёл в Берёзов, в русский город.

По дороге я охотился, поймал соболя, белок настрелял. Думаю: пойду к купцу, продам товар – и снова в лес, к бабушке.

Обрадовался купец, что принёс соболя, угостил меня.

– Чей ты будешь? – ласково спрашивает он.

– С лесной речки, – говорю я, – где бабушка одна живёт.

– А, вот ты и попался мне! – восклицает он. – Я давно жду, когда ты подрастёшь да долг уплатишь. Ещё отец твой должен был мне двадцать пять рублей. Иди, отработай…

Но какой из меня, маленького, был работник? Таскал воду в дом купца, колол дрова, убирал навоз из хлева. А в любую свободную минуту я пел, играя на своём журавле.

За работу купец ругал меня, к игре моей на журавле прислушивался. Любил показывать меня гостям.

– Дикарь, язычник! А ведь как чудно играет и поёт! – восклицали гости. Все с любопытством осматривали меня, ощупывали, выкрикивали: – А ведь вроде на человека похож! – Потом они смеялись, галдели хором.

Проезжал как-то через Берёзов главный поп Сибири, архиерей Тобольский. Звали его ещё то миссионером, то пастырем. Прослышал он обо мне, о поющем «язычнике» и идолопоклоннике. Послушал мою игру, заговорил со мной. За серебряный рубль выкупил меня у купца и повёз в далёкий большой город Тобольск. Видел я раньше воду, лес, небо. А в городе перед моими глазами будто каменный лес вырос. Каменные дома окружены каменной стеной. Кремлём это называется. А ещё крепостью. Над каменными домами – сияющие золотом шапки, острые, как шлемы. Вечерами эти шлемы звенят, как летящая оленья упряжка с колокольцами. Русский бог – Христос – любит колокольный звон и шум. А внутри этих священных домов, называемых церковью, сумрачно и тихо.

– Вот твоя обитель, вот твои братья-монахи, – сказал архиерей, привезя меня в священный дом, называемый ещё миссионерской школой, – забудь своих идолов, стань христианином.

И сделали меня учеником миссионерской школы. Утром и вечером заставляли меня креститься и шептать русские «божьи слова», смысл которых я не знал. Не хотел я это делать, не понимая ничего. Монахи жаловались на меня старшему брату-миссионеру. Сажали меня в тёмную каменную берлогу, называемую карцером, секли, били. Но я всё равно молчал, не хотел молиться кресту… Когда выпускали меня, я молился лишь солнцу да деревьям, которые стояли в саду монастыря. А ещё я разговаривал с жалкой, маленькой дворовой собачкой. Я давал ей хлеба, она меня слушала. А ещё был хороший русский мальчик. Он тоже был со мной ласков. Я рассказывал им о тайге, о большой воде, о воле:

– Много зверя в лесу. Птицы много. Хорошо ходить за ними по следу. Убежим, собака, отсюда в большой лес, где все друг друга понимают…

И однажды ночью, забрав собаку, я перелез через каменную стену монастырской школы, вышел к реке. У реки стояла лодка. Сел в неё и поплыл по течению. Знал: рано или поздно река приведёт меня к родным берегам. Так и вышло. Через много дней и белых ночей приплыл я в Берёзов. А оттуда – к бабушке поплыл. А её уже нет в живых. Одна сторона нашего домика отвалилась. И пошёл я тогда, как Эквапыгрысь, по земле, где манси живут. И увидел всюду нищету и слёзы. И купцы кругом снуют, забирают от манси рыбу, пушнину. Попы церкви стали строить. Ясак-налоги собирают. Сумрак упал на мою душу. В груди закипели горячие ключи ненависти к этим жестоким людям.

Старый охотник, который приютил меня, видя мою печаль, сказал однажды:

– Ты бы ушёл отсюда, Якса. На севере, где большой лес кончается, есть свободная земля, куда не пришли ещё купцы, попы, сборщики ясака. Говорят, в той стороне много нашего северного народа живёт. В тундре на оленях летают, хорошо живут. Душа у них верна солнцу, большой воде и рыбе. Молодой ты, здоровый, за зверем ходить можешь, оленей пасти научишься, жить будешь в лад своим желаниям, счастье испытаешь. А здесь худо. Я вот дряхлый уже, а то ушёл бы с тобой. Уходи, сынок!

Запала эта мысль мне в душу. Захотелось, как сказал старик, в счастливую страну, где люди вольно дышат, храня в душе добрые заветы предков, живя в лад с духами и всей природой. Собака моя, привязавшаяся ко мне, опять побежала по моим следам.

Шёл я туда с желанием хорошо работать, честно жить. За спиной у меня был тугой лук старика да колчан со стрелами, нож отца да многострунный мой журавль, с которым я не расставался, какие бы тучи надо мною ни кружили.

Долго шёл. Много холодных дней и ночей. Да разве холод и снег помеха идущему?

Однажды встретил аргиш ненцев, кочующих в сторону южную.

– Куда путь твой лежит, друг? – спросил старый ненец, каюр первой упряжки.

– Я ищу свободную счастливую землю, где нет торговых людей, царских начальников, где не убивают, не разоряют и не заставляют молиться другим богам, друг, – ответил я.

– А разве в тайге, где большие деревья, плохо живут? – с тревогой спросил каюр-ненец, жадно заглядывая мне в глаза.

– Худо. Правды нет. Шкурки зверей берут за водку. Злые поповские шаманы силой заставляют поклоняться новому богу, имена предков заставляют забывать и называть себя по-новому.

– И у нас то же самое. А на священном мысу, там, где великая Обь в море превращается, город поставили. Высоко в небе, выше всех домов, блестит над тундрой золотой крест священного дома – церкви. Далеко виден этот крест. Тундра голая. Вот мы и подались на юг, в леса. Думали средь деревьев запрятаться от людей, несущих крест, позор, болезни.

– Где же тогда правда?

И наступила тишина. Молчал снег, молчали карликовые деревца, молчало небо, медное от мороза…

Долго молча стояли мы, искатели украденной свободы и правды.

– Где правда и счастье, знает только Великий колдун Севера, который живёт под самой Полярной звездой; там земля в ледяное море превращается, на реке Таз. Далеко это. Тебе не дойти до него! – сказал старик, тронул оленей хореем, и те побежали рысцой в обратную сторону.

Не мог я повернуть назад. Помнил завет: «Если у Эквапыгрыся в волшебстве и колдовстве сравняться с Высшим духом сил хватит, – правду искать пусть идёт…»

Хотел я померяться силами в волшебстве и колдовстве с этим Великим колдуном Севера.

Долго ли, коротко ли шёл, наконец добрался и до ледяной земли под Полярной звездой, где жил Великий колдун белой тишины. Только я успел рассказать про странствия, про сомнения свои и мечту о поисках правды и счастья, как тут же потерял память. Заболел. Сначала лихорадило. Потом будто горел в огне. Мне казалось, что я куда-то качусь колесом, то в одну сторону, то в другую перекатываюсь.

Затем, помню, стою под самой Полярной звездой. Рядом – лиственница, на её ветвях – гнёзда на разной высоте. Самые великие шаманы воспитываются на верхушке дерева, средние – на середине, а малые шаманы – у нижних ветвей.

У самого корня лиственницы стоит тот самый старик, Великий колдун белой тишины. А тишина такая, будто всё помертвело. Лёд, снег кругом. А на небе звёзды. Снег и небо в звёздах. И ничего больше. Белая тишина.

В руках у старика пила. Вручает он мне один конец и говорит:

– Раз пришёл сюда, принимайся за работу. Будем прокладывать сквозь льды дорогу в верхний мир, в светлое будущее!..

– Нет! Я шаманом не хочу быть! Охотник я…

– Ты что же, забыл священные слова: «Если в волшебстве и колдовстве сравняться сил хватит… По следам Эквапыгрыся правду, счастье искать иди…» Кажется, ты по его следам шёл… Чего же ты, придя под самую Полярную звезду, у самых подступов дороги в будущее, захныкал, нос назад воротишь? А ну, бери пилу, да и за работу!..

Против моей воли, он вручил мне конец пилы и заставил работать. Мне кажется, мы пилили лёд, прокладывая дорогу к Северу… Пилили, пилили – вижу берестяное ведёрко. Вода в нём кипит, пенится, расплёскивается…

Чуть передохнув, мы снова пилим ледяной торос. Чем дальше на Север мы дорогу прокладываем, тем больше растёт берестяное ведёрко, тем больше кипит, пенится. Сначала оно превратилось в кипящее озеро. А потом не стало видно и берегов. Будто горящее море плещется. Золотые волны скачут, огненные молнии блещут…

– Видишь, какие сокровища таятся под Полярной звездой в царстве белой тишины? Если по следу Эквапыгрыся до конца сможешь пойти, – не то ещё увидишь!..

Хочешь, я тебя сделаю шаманом? Лишь шаманы могут ходить по следу Эквапыгрыся. Лишь они, да и то одним глазом, могут любоваться этими сокровищами. А достанутся ли эти сокровища людям – всё зависит от тебя, человека, дерзнувшего идти по следу Эквапыгрыся, сына женщины и богатыря…

– Не хочу! – отвечаю я, горя как в огне, обливаясь потом.

Но мы, не останавливаясь, прорубаем дорогу. Пилили, пилили – и оказались на вершине какой-то безымянной скалы. На скале стоит лиственница. Священное дерево, великое дерево прозрения. На корявых ветвях её – гнёзда.

На вершине великого дерева сидит птица, похожая на орла с железными перьями.

– Вот мать-зверь всех шаманов. Она появляется всего три раза. В первый раз её видят, когда человек желает стать шаманом, второй раз – когда он совершает самое своё великое камлание – прозрение, в третий раз она приходит, когда шаман умирает и передаёт своё волшебство другому. Ты видишь птицу? – спрашивает Великий колдун белой тишины.

– Вижу, – отвечаю я.

– Значит, ты хочешь быть шаманом. А то бы не пошёл по следу Эквапыгрыся, – говорит Великий колдун белой тишины. В руках у него появился бубен с узором солнца на одной стороне, с Полярной звездой – на другой стороне.

Ударил он лапкой священной гагары по бубну, загремела не только звонкая кожа бубна, сделанная из кожи молодого оленя, но и камлальный плащ, сшитый из лоскутков дорогих мехов, зазвенел всеми колокольчиками, звонкими амулетами, кольцами и медвежьими зубами, которыми был украшен. Вслед за колдуном я пошёл плясать.

Будто мы летели через снег и ветер, по земле и над землёй, мимо луны и звёзд высоких, по Вселенной мы летели.

Много чудного, таинственного, непонятного увидели мы на пути. Глаза мои смотрели, а душу мою мучили то добрые, то злые духи, которых Великий колдун белой тишины просил воспитывать меня, испытывая всем, чем полна жизнь… И будто в огне горел я, и леденел от холода… То искали мы съедобные травы и спасали людей от голода, то лечили больных детей и охотников…

Пройдя эту нелёгкую дорогу, мы спустились на землю, вернулись в чум, где я впервые увидел Великого колдуна белой тишины…

И слышу я голос старика:

– Пора, пора спускаться на грешную землю. Долго мы с тобой летали. Ты всё вынес… Молодец! В тебе я вижу сильного духом!.. А ты видишь меня?

Вижу, передо мной сидит обыкновенный старичок. Белые волосы, реденькие усики… В руках у него бубен и лапка гагары. И камлальный плащ на нём. Сидит он передо мной, смотрит своими узкими глазами пронзительным взглядом. А я лежу на оленьей шкуре… То лихорадит меня, бросает в дрожь, то я горю, как в огне, льёт из меня пот…

– В тебе я вижу человека, сильного духом! – сказал тихо старик, глядя мне в глаза. – Ты можешь быть шаманом. Только надо тебе совсем спуститься на землю и исполнить три земных шаманских дела…

Иди опять по земле. Но не так, как раньше: возмущаясь, ругая, проклиная несправедливость, творимую на земле. Иди по земле. Смотри. Слушай. Старайся понять голоса деревьев и трав, птиц и рыб, голос воды, земли, неба… Вспоминай, о чём я тебе говорил, о чём сам узнал. Отвечай на вопросы, которые тебе, путнику прозрения, зададут жаждущие знания и прозрения люди… Ты можешь быть и исцелителем людей и животных, когда на них найдёт зараза, недуги и болезни. Можешь спасти их от голода, найдя съедобный корень.

И пошёл я по земле. Однажды в одном чуме вижу: лежит женщина. Она лежала на шкуре, больная. У той женщины был вздут живот. После камлания и священного питья вздутость прошла и больная совершенно здоровой встала на ноги.

– Ты Великий шаман! – сказала благодарная женщина, отдавая в награду упряжку из трёх белых оленей.

– Мне оленей не надо! – сказал я. – Мне довольно куска мяса да благодарного слова.

В другом месте я вылечил мальчика – мне в благодарность дарили шкурку соболя, а я попросил только белку.

В третьем месте пьяного мужика вернул к трезвости. И ничего не взял. Вернулся я к Великому колдуну белой тишины, рассказал ему обо всём.

И он сердито проговорил:

– В тебе я вижу сильного духом. Но ты не будешь Великим шаманом. Ты сам из бедных. Ты слишком добр и жалостлив. За камлания – нужна награда. И чем щедрей она, тем лучше. Шаман, как купец, должен мечтать о богатстве. Выше обладания богатством нет мечты на этой земле.

И ужаснулась моя душа. Ведь я мечтал бороться с купцами, с богатыми, с несправедливостью…

Но Великий колдун белой тишины все мои доводы разбил в пух и прах. И я долго ещё ходил по земле, камлая, стараясь лечить и предсказывать судьбу, и увидел своими глазами, как хотят люди богатства!

Неужели ты, мой лучший ученик, моя надежда, увидел другое? – обратился Якса к Журавлю, который сидел и внимательно слушал тихую и спокойную исповедь своего старого учителя и друга.

– Увидел! – просто сказал Журавль, благодарно глядя на Яксу за его искренний рассказ.

– Неужели твои друзья, люди Революцы, способны изменить дух жизни? – пытливо спросил Якса, вызывая ученика на такую же откровенность и искренность, какие он сам только что проявил.

– Мне трудно тебе, мой Учитель, всё рассказать словами. Ты сам мудрый… Смотри. Слушай. Мы, хотим, чтобы люди были счастливы и добры друг к другу. Вникай в наши дела… И сам увидишь. Поверь мне, мы так нуждаемся в твоём мудром слове, которому верят наши люди…

В это время за чумом залаяли собаки. К стойбищу подъехала чья-то упряжка. Якса подбросил дров в очаг, поддержав тем самым гаснущий огонь. Но сокровенная беседа погасла, сорванная приездом гостя…

Кто приходит к дыму чума

Иль найдёт костёр потухший

В поле, в тундре иль у чума,

Будет гостем, – добрым словом,

Угощеньем и едою

Должен быть вначале встречен!

Если хочет, пусть расскажет:

Кто, откуда и зачем он…

Если нет, никто не должен

Гостя спрашивать: откуда,

Чей ты будешь, незнакомец,

За каким идёшь ты делом!

А теперь добром ступайте,

Расскажите в ваших чумах,

Как под старость вы учились

Обхождению с гостями…

– Дохтур Ия, приходи на игрище, – спустя несколько дней просила молодая женщина, приехавшая в Красный чум с дальнего становища. – Приноси с собой поющий ящик – патефон. Вместе попляшем. Искупим вину за то, что наши охотники пролили кровь «в лесу живущего».

Ия сначала ничего не поняла. Она не знала ещё, что медведя манси не называют по имени. Они обычно думают, что дух медведя услышит своё имя. И тогда говорящему не уйти от тяжёлой когтистой лапы.

Ия приехала на званое игрище. Перед входом в игровой чум всех опрыскивали водой, снегом мыли. И когда везли из леса медведя, снег летал, люди летали, купаясь, барахтаясь в сугробах. А из лесу раздавались выстрелы. Раз, два, три, семь выстрелов… Выстрелы ближе, ближе… Это был таинственный знак, сигнал к встрече священной головы медведя… И вот едут охотники. Один весь обвешан шкурками белок, другой – лисицами, третий – соболями…

…Снег, снег, снег… Одежда людей вся белая, щёки белые, ресницы белые. По щекам текут слёзы. Нет, это не слёзы – это на лицах тает снег. Снежинки над юртами, снежинки над чумом. Играют в снежки олени, собаки, люди. Играют в снежки седые, как ягель, старики и озорные, вертлявые малыши. …Снег, снег, снег. Смех, смех, смех. Начало медвежьего игрища.

 
В этот праздник много смеху.
И шумит, шумит народ.
А над лесом даже эхо:
«Выходи, играй!» – поёт.
 

Вечером народ собрался в самом большом чуме. Люди рассаживались на шкурах, разостланных вокруг костра. В священной части чума – столик. На столике «сидела» медвежья голова. Разукрашена была она, разнаряжена. Лентами, бусами, кольцами, серьгами сияла. У медвежьей головы сидел сильно похудевший за время болезни Якса. Он то бил в бубен, то о чём-то пел, то говорил какие-то нескладные, непонятные слова.

Ужаснулась вначале Ия, что её, советского врача, посадили рядом с этим стариком, которого называют страшным словом – шаман. Потом, увидев приветливые глаза людей, успокоилась. Кажется, её считают своей, ведь рядом с самим шаманом посадили! Видно, не пропали даром её борьба с оспой, беседы с женщинами на красных посиделках, а самое главное – успешная работа всех активистов Красного чума…

С удивлением смотрел Сава и на медвежью голову, и на шамана Яксу, и на доктора Ию, словно ожидая волшебства…

Но случилось непредвиденное.

Позже всех приехал на таёжный праздник старик Сас. Он молча сел на предоставленное ему почётное место. Раскурил трубку. Пуская дым, угрюмо глядел себе под ноги.

– Что случилось, старина? – спросил участливо кто-то.

Долго молчал старик Сас. Потом, подняв глаза к священной медвежьей голове, сказал тихо:

– У меня угнали оленей.

– Как? Кто? – послышались удивлённые голоса. Все знали, что у старика оленей по пальцам можно пересчитать.

– Злые духи, наверно! – съязвил с насмешкой кто-то.

– Незачем, кажется, старика наказывать, какой грех он мог сотворить?

– А может, кто-то из людей угнал? – донёсся чей-то голос с левой стороны чума.

Наступило долгое молчание. Ведь среди манси воров почти никогда не бывало. Их дома не знают замков. А о чумах и говорить нечего. У них и дверей-то нет: раздвинь шкуру – и ты в жилище. Даже в лесу никто чужого не тронет. Редко случается, чтобы кто-нибудь взял яйца из помеченного другим охотником гнезда птицы или вынул рыбу из чужой ловушки. Подобное происшествие считалось из ряда вон выходящим.

– Если бы духи или волки, то они угнали бы стадо в лес, – после некоторого молчания снова начал Сас. – А то следы вели в сторону большой оленьей дороги, по которой прошли олени другого стада… Хотя был большой снег… Но под еловой лапой всё равно следы видно.

– А священная голова на что? Разве она не может сказать, кто угнал оленей? – крикнул кто-то.

– Верно. Верно… Она должна знать! – поддакнули ему.

– Надо устроить обряд клятвы, – сказал твёрдо третий.

Якса взял в руки бубен и под удары колотушки начал камлание, обращаясь к священной голове непонятными, шаманскими словами. Пронзив всех по очереди пристальным взглядом, он велел положить перед священной головой топор и с острия ножа всем присутствующим подать по куску медвежатины.

Ударив жилистой лапкой гагары в бубен, Якса запел-заговорил в ритм звучанию бубна: «Съедая этот священный кусок, каждый из вас должен поклясться: говорить правду. Если солжёте – то куском этим жирным вам подавиться, ножом уколоться, топором размозжить голову, да и от тяжёлой когтистой лапы хозяина леса не уйти! Клянитесь же говорить истину!..»

– Клянёмся! – раздались голоса.

– Это Совет! Колхоз берёт оленей! Колхоз – вор!

Сава вздрогнул, услыхав сипловатый голос отчима.

– Колхоз, говорите! – Седые брови Яксы взметнулись кверху. Он ударил в бубен, потребовав властно: – Выходи в круг, Колхоз! Клянись!..

Совета, Учителя и некоторых других представителей Советской власти на этом игрище не было, были только врач Ия, Журавль и Красный Корень.

Сияя улыбчивыми глазами, на круг вышел Красный Корень.

– Колхоз мы создаём на добровольных началах, всегда спрашиваем согласия. Советская власть тут ни при чём! – сказал твёрдо Красный Корень.

– Можешь ли поклясться, что ты и твои Советы к воровству оленя не причастны?

– Да, могу! Да вот кусок-то я уже съел. Уж больно он вкусен!

– Клянись огнём! – приказал Якса.

Красный Корень подошёл к огню. Смолистый костёр посреди чума, кажется, запылал ярче. Отблески огня осветили широкое, чуть смугловатое лицо Красного Корня, волосы в завитках и густые брови.

Взглядом живых карих глаз пронзив всех, кто был в чуме, он нагнулся к пылающему огню и, взяв в руки калёный уголь, положил его между передними зубами.

Подержав какое-то мгновение искрящийся уголь, он бросил его обратно в кострище, сказав твёрдо:

– Огонь! Если я виноват – пожри меня!

Потом Якса подал ему берестяной ковшик. Красный Корень, зачерпнув из ведра холодной воды, пару глотков выпил, третий глоток выплюнул со словами:

– Священная вода, если мы, Советская власть, взяли без согласия хозяина оленей…

– Не взяли, а украли! – крикнули сзади.

– Если мы взяли, – продолжал Красный Корень, – то пусть твои струи, священная вода, поглотят меня!

Затем Якса, пристально глядя на Красного Корня, подал ему нож. Красный Корень, знающий все обычаи своего народа, сразу понял этот намёк.

Он подошёл к столику, отрезал кусок сухого медвежьего носа. Подержав кусок между зубами и наконец с отвращением выплюнув его, сказал:

– Коль мы виноваты, то пусть первый медведь, которого я встречу, растерзает меня!

Яркий огонь освещал его стройную фигуру, румяное лицо и звёздочками отражался в зорких карих глазах.

Сава смотрел на него с восхищением. Весь облик Красного Корня в это мгновение опять напоминал ему сказочного героя Эквапыгрыся.

– Не виноват он! – твёрдо сказал кто-то.

– И Советы и колхоз не виноваты! – поддержали несколько голосов.

– А кто же тогда угнал оленей? – задумчиво глядя на священную голову, сказал Няркусь-старший.

После смерти отца и приезда брата Журавля и других работников Красного чума он как-то изменился, не напоминал прежнего, послушного тихого Карася, который покорно пас оленей мироеда Осьмар Васьки. Теперь он был проводником и пастухом оленей Красного чума.

– Пусть даст клятву и Албин, если он говорит, что Совет и колхоз – воры…

– Давай, давай, Албин! Выходи! Отвечай за свой язык, выронивший слова обвинения! – требовали люди.

– Поклянись, если знаешь, что Советы и колхоз – воры, – сказал Якса. – Священная голова нашего лесного собрата не даст в обиду невинного, а накажет истинного виновного…

Сава смотрел на отчима, смело вышедшего в круг. Сначала тот ему показался спокойным. И лапчатые расписные кисы, и цветастая ситцевая рубаха, и косы, повязанные сзади шерстяным шнурком, и бронзовое от ветра лицо – всё, казалось, излучало достоинство, уверенность.

Он так же, как Красный Корень, подержал в зубах калёный уголь, выпил воды из берестяной чаши, поклявшись реке. Лишь перед медвежьей головой, к которой он подошёл, уже еле передвигая ноги, он весь как-то обмяк. Бронзовое лицо его побледнело.

Отрезав дрожащим в руках ножом кусок медвежьего носа, он, озираясь, стал еле слышно бормотать:

– Если я… мой язык сказал неправду, то пусть лесной собрат вырвет его при первой встрече.

Промолвив эту последнюю клятву, отчим вдруг закачался, ноги его подкосились, и он упал на колени. Он стал кланяться в разные стороны, причитая что-то непонятное. Видно, он был уверен, что все добрые духи теперь отвернутся от него и несчастье теперь будет преследовать его на каждом шагу.

Он должен сгореть в огне, утонуть в воде или погибнуть от удара когтистой медвежьей лапы. И когда умрёт он, то все манси узнают, что он дал ложную клятву, и будут вспоминать о нём как о лжеце.

Видно, так думал Албин, отчим Савы, стоя на коленях перед медвежьей головой. Затрещал костёр. Полетели искры солнечными бликами.

А в голове Албина промелькнула мысль, что лучше было бы не врать, а честно сознаться, что ложно обвинил других. Люди постыдили бы его, да и забыли обо всём. Возможно, наказали бы, но легко наказали. Скорее всего простили бы.

Люди сидели молча. Они догадывались, что Албин дал ложную клятву. Они ждали, что будет дальше. Албин приподнялся, обвёл глазами присутствующих. Глаза людей говорили, что они не верят ему. Сава с болью в сердце смотрел на отчима. Он заметил, что на лбу у того выступил пот, а в глазах выразилось страдание. Албин посмотрел ещё раз на людей, обвёл всех страдальческими глазами и вдруг стал кланяться каждому чуть ли не до земли.

– Виноват я, виноват! – рыдающим голосом проговорил он. – Виноват я, что принёс ложную клятву. Виноват я перед огнём, водой и медведем, виноват перед богами, перед всеми вами до смерти виноват. Я угнал оленей старика Саса. Так мне приказал Железная Шапка. Он же князь!..

Раздался ропот. Люди негодовали. Наконец чуть успокоились, стали совещаться, как наказать Албина. Но все придуманные наказания тут же отменялись большинством, люди считали их слишком строгими. Одни жалели несчастного, хотя он оказался лжецом. Другие говорили, что виновный достаточно наказан уже теми муками, которые он перенёс сейчас перед людьми.

Спорили долго. Ночь уже склонилась к утру. Пора было людям отдохнуть. Но заспорившие не замечали времени… Тогда Якса стукнул в бубен и предложил:

– Албин очистил себя перед людьми тем, что признался в своём низком поступке. Пусть теперь он очистится перед богами приношением жертвы.

– Э, нет! – воскликнул Красный Корень. – Пусть вернёт оленей пострадавшему.

– Старик – должник князю! – стал кричать Осьмар Васька. – Его стадо угнали за долги.

– Никаких князей теперь нет! И долгов тоже! – снова стал держать речь Красный Корень. Он дал понять, что уважает вековые традиции тайги. Говорил о Советской власти, о Ленине, колхозах, новых законах жизни… О многом он говорил. И Сава запомнил вот что:

– Вы, вероятно, думаете, что у Советской власти нет законов. Они есть. Хорошие законы. Эта власть даёт нам, таёжным и тундровым людям, право самим для себя создавать законы, устраивать свою жизнь по своим добрым обычаям, творить свой суд.

Власть, заботясь о нас, издаёт такие законы, при которых мы сможем жить хорошо. Я вас познакомлю с этими законами, может быть, какой-то закон не совсем подойдёт вам, тогда вы скажете об этом. Советская власть его исправит. Она всегда пойдёт вам, народу, навстречу. В создании наших законов участвует весь советский народ – трудовые люди, такие же, как вы. То, что вы здесь предлагаете разумного, то власть наверху и сделает, что вы считаете нужным.

Красный Корень только кончил держать речь, как Журавль тронул струну – и снова будто высоко-высоко, под самыми облаками закурлыкала журавлиная стая.

Посреди чума ярче запылал смолистый костёр. И сначала тихо-тихо, а потом всё громче-громче поплыли звуки из-под тонких пальцев музыканта. На его простодушном, открытом лице играло счастливое детское выражение. Лишь живые чёрные глаза его лучились таинственным светом.