Текст книги "Красная легенда на белом снегу"

Автор книги: Юван Шесталов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Духи ночи в эту пору

Вместе с сумраком выходят

Из воды, из старых дупел

Бурей сваленных деревьев,

Из глубоких нор барсучьих,

Скрытых в сучьях среди леса,

И крадутся незаметно,

Меж дерев перебегая,

К огонькам паулов сонных,

Чтобы в души человечьи —

Лили, полные тревоги,

Поселить вражду и злобу.

– Люди кульбазы едут! Снова детей в школу собирают! – выводил неторопливо слова Сас, входя и усаживаясь поудобнее к огню. Он только что приехал на оленях.

– Куль за нами гонится! – запричитал отчим, засуетился в углу, где он молча раскуривал длинную трубку.

Хотя был уже поздний вечер, он тут же засобирался в дорогу. Не успел вскипеть и прощальный чайник, как олени были уже запряжены в упряжку. Ещё миг – и под копытами заскрипел морозный снег.

Из тайги, где деревья, кажется, сливаются с небом, выехали в ледяную землю – тундру. Деревья здесь редкие, чахлые, низенькие. Немного проехали – стал подувать ветерок. Откуда-то появилась туча. Звёзды исчезли. Ветер задул сильнее. Закружился снег. Засвистела, запела вьюга. Все заснежилось, заметелилось. Олени не хотели идти против ветра. Они старались повернуть по ветру. Скоро поднялась такая метель, что всё побелело. И негде стало скрыться от этой неистовой вьюги. Ветер прожигал лицо калёным железом. Вьюга скоро стала такой, что видны были только хвосты оленей. А сами олени сливались с белой тьмой.

Пришлось выпрячь быстроногих и привязать их головами к нартам. Отчим залез под нарту и велел пасынку сделать то же самое. Упрятали голову и руки в малицу. Казалось, неплохо устроились. А снег всё летел и летел.

– Пу-ху! Пу-ху! – прокричал кто-то вдали.

«Кто это? Филин!» – подумал Сава, забираясь под шкуру. Да, филин так кричит. Глаза у филина круглые, голос зычный. Сава боялся филина, когда был совсем маленький. Знал он: на крыльях филина летает сам Менкв. Менкв – это злой лесной дух. И в жизни живут злые люди и в сказках они есть. Вот какую сказку как-то сказывала бабушка.

В лесной избушке живёт старик. Голова у него, как у медведя, косматая. Да только это не медведь, а человек, проживший на земле долго-долго. Внук есть у него. Мальчик. Эквапыгрысь, сын женщины. На мягких звериных шкурах резвится мальчик. Старик не сводит с него глаз.

Тепло и ласку дарит внуку бабушка.

Однажды дедушка и бабушка ушли. Внук один остался. И думает: «Не сходить ли на улицу? Что хоть там такое?!»

На улице видит: играют дети, мяч пинают.

– Сможешь ли ты устоять от удара мяча?! – говорит один из них. И самый большой мальчик пинает мяч прямо на Эквапыгрыся. Удар был такой, что чуть Эквапыгрысь не упал. Рассердился сын женщины, схватил мячик и пнул его обратно. Кому досталось по спине – тот надвое разломился, кого чуть задело – лежал как мёртвый. Вот какой был удар! Отцы и матери детей кричат на всю тайгу, на весь мир:

– Если руки твои такие сильные, если ноги твои такие мощные, где ты был, когда победили твоего отца? В болоте за семью озёрами ястребиный ветер треплет волосы отца твоего, сушит его голову. Там и показал бы свою мощь!

Вернулся Эквапыгрысь в избушку, лёг спать. Но никак не спится. Всё думает над словами, сказанными людьми на улице, размышляет: «И правда, почему у меня нет отца? У других ведь есть и отец и мать! Нет ли в мире где виновника этому? Отмщение за отца. Отмщение!»

На стене висел лук и стрелы. Взял он осторожно их и опять вышел на улицу. Долго ли, коротко ли шёл, много ли, мало ли землю мерил ногами и взглядом, только наконец увидел небольшой домик, дверь с одной стороны брёвнами обложена. Разбросал он их – в дом вошёл. В переднем углу старик Медведь сидит. Вздохнёт, выдохнет – ветер до дверей долетает. Эквапыгрысь взобрался на полати, рядом со стариком Медведем лёг. А когда проснулся – удивился: рядом со своим дедушкой, оказывается, спал.

Дедушка и говорит:

– Вижу, повзрослел ты, сильным стал. Для большой дороги созрел! Только большую дорогу надо выбирать не воровским путём. Подожди до завтра – я тебе подготовлю лук и стрелы богатырские.

Наутро бабушка стала в углу копошиться. Вытаскивает из угла большое железное лукошко. Из него вынимает кольчугу. Надевает на юношу – и она впору ему. Лук и стрелы подаёт. Дедушка вручает саблю острую и говорит:

– Теперь иди! Пусть с тобою будут духи добра!

Пошёл внук на берег таёжной речки. На лодочку садится, к большой воде плывёт, к большой земле едет.

Долго ли, коротко ли плыл – доехал до седьмого озера. Правда, берега этого озера заросли травой, болотиной стали. В камышах семь лодок стоят. Покрыты они тонким сукном, шёлком сияющим. По рассказам дедушки Медведя, где-то здесь должна быть лодка отца. Долго её искал Эквапыгрысь. Нашёл. Лодка его отца поновее других. Потом пошёл вверх по ручью. В одном месте видит: берёзка. Хотел сделать зарубку. Да только прикоснулся топором – кровь брызнула. Хотел отломить веточку, чтобы отогнать комаров, – тронул веточку, да за спиной раздался страшный крик. Это Менквы кричали во весь голос. Эквапыгрысь обнажил свой меч. А Менквы уже идут на него, свистят, кричат. Не повернул назад внук, а решил сражаться с врагами не на жизнь, а на смерть. На одного замахнётся – другой рядом, одному снимет голову – другой пытается его смять. Трудно герою, не осилить ему столько великанов, столько врагов. И тогда он пытает силу слова. Говорит:

– Дедушка мой! Голова у тебя косматая, как у хозяина тайги – медведя. Неужели в твоей медвежьей башке нет никакой мудрости или хитрой тайны неужели нет?!

Только успел сказать он это, как на его голову сел крылатый ястреб. («О, слово великую силу имеет! – когда-то говорила Саве бабушка. – Порой оно бьёт сильнее сабли и любого другого оружия!»)

Говорит Эквапыгрысь ястребу:

– Слетай в небо, спроси у небесного отца: где таится смерть этих Менкв, чем их победить?!

Но ничего не ответил ястреб Эквапыгрысю. Только взмахнул крыльями и улетел. Только вылетел ястреб, Менквы спрашивают:

– Какая птичка выпорхнула из твоей головы?

– Это моя последняя душа улетела.

Обрадовались Менквы, услыхав о последней душе. Значит, силы Эквапыгрыся уже на исходе. Значит, его можно и победить!

– Всё равно он наш! – говорят они, садясь на пни и поваленные деревья.

А между тем вернулся ястреб. На голову Эквапыгрыся сел и шепнул тихо:

– У самого младшего из семисот Менкв на мизинце кусочек человечьего мяса. Найдёшь его – счастье твоё!

Сказал ястреб вещие слова и улетел восвояси.

– Что вылетело из твоей головы? – спросили Менквы.

– Последняя моя душа вылетела. Оказывается, была ещё одна. На ней, видно, и держался!

Снова Менквы пошли на Эквапыгрыся. Эквапыгрысь стал искать зорким богатырским взглядом самого младшего Менква. Наконец заметил. Стал к нему пробираться. Другие защищают его, загораживают. Но внук до того был юрким, что не только отбился от Менкв, но и проскользнул сквозь них и острием сабли лишь по мизинцу младшего провёл.

И всё замерло. Будто скошенные травы, в один миг все Менквы упали, завяли. А сколько людей съели они, скольким принесли несчастья!

Снял Эквапыгрысь с их голов шкуры и на пояс их повесил. Пусть и другие людоеды знают: то же самое будет и с ними, если они рискнут нападать на мирных людей. Так Эквапыгрысь отомстил за своего отца. Так он воевал со злыми духами, так он боролся за справедливость.

Помнит Сава: когда бабушка рассказывала эту сказку, то добавила:

– Вот вырастешь и большие дороги будут пылиться под твоими ногами, вспомни, что где-то за семью озёрами в болоте ястребиный ветер треплет волосы твоего отца, сушит его голову. Твой отец, мой прекрасный сын, был славным охотником, хорошим человеком. Настало богатырское время, добрые богатыри взялись за мечи и с людоедами Менквами стали бороться. Вместе с Красными богатырями пошёл твой отец. Правильно ли он сделал – не знаю. В одной из схваток он погиб. Пойдёшь по земле – может, найдёшь его могилу, а может, просто духа его встретишь. Явится он перед тобой просто хорошим человеком и заменит тебе отца и друга. Ищи дорогу отца, продолжи её.

– Пу-ху! Пу-ху! – кричал филин.

– Вий-ю! Вий-ю! – вторила ему вьюга.

Лежит Сава, сказку вспоминает, о злых и добрых духах, о Менквах и сказочных Красных богатырях, с которыми ушёл отец… Но кто заменит отца? Разве это возможно?

Ищи дорогу отца, продолжи её…

А вот мама у Савы есть. Это хорошо. Саве становится тепло-тепло. Но только на миг. Пока вспоминал про маму. Лицо у неё белое, не морщинистое, как у бабушки. Волосы рыжие, до самых пят вьются косы. Косы у мамы тяжёлые. Монеты, медные цепочки, пуговицы, амулеты причудливых зверей вплетены в косы её шелковыми лентами. При каждом движении косы мамы звенят, как бубенцы. Помнит Сава те счастливые мгновения, когда он играл её косами. Но те мгновения были редкими. Мама всё время куда-то уезжала с отчимом. Вот он спит рядом на снегу. И на него и на Саву летит снег. Саве опять становится холодно. Холодно, наверно, и оленям. Они тоже лежат беспокойно, чуть похрапывая… Сава злится на оленей. Это из-за них от него уезжает мама: оленям надо кочевать, искать корм. Сава злится на отчима: это он пасёт оленей, это с ним уходит мама. И почему это мама уходит с отчимом, а не остаётся с Савой в пауле? Неужели она больше любит отчима, а не Саву? Непонятно. Когда уезжала мама в последний раз, в её синих глазах стояли тяжёлые слёзы. Сава помнит вкус той слезы. Слеза упала Саве на губу, когда мама целовала его на прощание. Та слеза была солёной, горькой.

– Ты мой Сава, горемычный ты мой! – повторяла мама, целуя Саву.

– «Сава» по нашему – «горе», – говорила бабушка. – И дадено это имя тебе не случайно. Ты родился в день, когда убили твоего отца. Ты сирота, ты наше большое горе! Ты и надежда наша. Враги не смогли убить красного партизана – твоего отца, не смогли оборвать нашу жизнь. В тебе он вновь родился, зашагал по земле. Шагай же и ты, наш Сава, ищи дорогу отца, продолжай её достойно!..

…Но кто укажет Саве дорогу, кто поможет? Может, Учитель? Он не раз говорил: «Ребята, пусть теперь вашим спутником станет книга. Она будет вам надёжным другом. Она укажет вам дорогу в большую жизнь…»

И где она, эта большая жизнь? Как найти к ней дорогу?

Лежит Сава. Спать не спит, а слегка подрёмывает. Стук, шорох какой – всё слышит. Слышит сквозь крик ветра, сквозь вой вьюги… А вьюга метёт, снегом бьёт. И в этой кутерьме – где она, волшебная дорога? Как её отыскать?..

Вьюга не утихла и утром. Не видно было ни зги. И всё же отчим с Савой решили ехать, чтобы не быть заживо погребёнными. Отчим сказал, что где-то недалеко стойбище. Последнее средство – пустить оленей на произвол судьбы: может быть, они вывезут к чьёму-нибудь жилью.

Ресницы Савы смёрзлись. Он долго их оттаивал тёплыми пальцами, согретыми у груди под мехом малицы. И отчим, тоже прочистив глаза от инея и снега, стал запрягать оленей. Сава сел спиной к ветру, опершись о жёсткую спину отчима. Как хорошо опереться на чью-то спину. Сава опять подумал об Учителе. Вдруг олени круто повернули влево. Плелись они очень медленно и всё обнюхивали воздух. Не прошло и часа, как они вышли к деревне. Запах жилья во время вьюги расстилается по земле. И запах этот далеко слышен чуткому обонянию оленя.

Гром гремел по тёмной юрте,

Тени робкие скользили, —

Это духи вместе с старцем

О грядущем ворожили.

«Слышу! Слышу! – крикнул старец. —

Вижу, вижу в небе тёмном,

О, как много, очень много!

Кто-то едет, кто-то скачет.

Кто гремит тяжёлой нартой?

Тише, люди! Люди, тише!

Потушите пламя в чуме —

Тот огонь мешает светом

Тьму яснее видеть взору,

Взору острому шамана!»

К удивлению Савы, оказывается, они подъехали не к временному становищу, а к деревне.

– Пася, пася! – по-мансийски здоровались отчим и Сава, входя в дом, от которого повеяло чем-то знакомым, приятным в отличие от тесного чума, который так надоел Саве. Он уже привык к обычному, тёплому мансийскому дому.

– Пася, пася! – встретили тем же возгласом хозяева. В доме было полно людей. Вошедшим трясли руки, обнимали, целовали. А те, охваченные вдруг теплом, светом весёлого огонька, не знали даже, что делать: то ли раздеваться, то ли обниматься…

Всех радушнее и веселее казался Железная Шапка. Он обнимал, целовал приехавших, просил раздеваться, усаживал гостей.

Сняв малицу, Сава устроился у самой кромки чувала, вытянув озябшие руки к огню, радовался, что он наконец-то уже не под снегом, не в чуме, где холод и теснота.

По обычаю мансийской старины, не успели ещё раздеться, не успели рассказать и половины новостей, как перед гостями появилась закуска.

На низеньком столике ехыл – сушёная рыба – и строганина из оленьей печени. Всех приехавших пригласили утолить голод, перед тем как вскипит чайник, сварится оленье мясо…

Над пылающим огнём уже пыхтели чёрные чайники.

Но лишь только хозяйка, белолицая мансийка с длинными звенящими косами, бросила в чайник кирпичик чая, как на дворе послышался лай собак, скрип копыт и шум остановившейся оленьей упряжки. В дом вошли ещё гости. Снова раздались: «Пася!» – и тёплые приветствия.

– Куль догнал нас! – протянул недовольно отчим, глядя на вошедших.

Учителя Сава узнал сразу, хотя все приехавшие были ещё одеты в шерстяные, заиндевелые кувси.

Среди приехавших Сава признал Совета, Красного Корня, Ювана Няркуся, прозванного когда-то Журавлём, и докторшу Ию.

Остальных мужчин Сава не знал.

– Люди Красного чума! – сказал кто-то.

В доме собралось столько народу, что и сесть было некуда.

Все говорили, перебивая друг друга, стараясь не только передать таёжные новости, но и просто отвести душу, поговорить на человеческом языке человеческими словами. После одиночества, таёжного отшельничества людям хотелось общения, близости…

Встретившиеся были возбуждены. Лица их так и горели…

Стало темнеть, и свет в окне пропал, уступив место огню разгоревшегося чувала. Отблески пламени скользили по стенам, падали на широкие, смугловатые лица, летали по раскрытым грудям мужчин, по взлохмаченным головам с тонкими косичками, гуляли по цветной, разрисованной орнаментом одежде, сшитой из меха, и Саве казалось, что он попал снова в тёплый сказочный мир.

Когда все немного успокоились, Сава стал присматриваться.

Железная Шапка сидел в кресле, устланном рысьими шкурами.

Он был одет в княжеское платье, дарованное его прадеду царицей. Рядом с ним устроился большой рыжебородый человек.

Он молча глядел на пламя чувала. Отблески огня играли в его правом глазу, синем, как вечернее озеро. Левый глаз у него был полузакрыт. Он будто целился.

– Белый начальник! Офицер! – шепнул Саве на ухо отчим. Густые рыжие брови белого начальника напоминали прижатые уши филина, а нос – клюв большой птицы. Прямые, колючие волосы, будто пучки засохшей и покрасневшей сосновой хвои, закрывали щёки, губы и подбородок.

Белый начальник сидел опустив голову, время от времени поднимал её, разглядывая тех, кто вошёл в дом Железной Шапки.

Вдруг камни его глаз ожили, заплескались синими волнами…

– Вот так встреча! – воскликнул рыжебородый, с удивлением глядя на Совета. – Мой спаситель!..

И Совет тоже узнал его…

Огонь чувала тревожно затрещал, стреляя красными искрами…

– Встретились старые знакомые! – воскликнул князь, оживившись. – Музыку! Стол!..

– Подайте-ка мне мой вещий многострунный журавль, – заговорил Якса, подсаживаясь к огню. Реденькие, седые, как ягель, волосы заплетены в косички, переплетены вишнёвой ленточкой. Лицо его с крупными морщинами, обращённое к свету, излучало тепло.

Ему подали многострунный журавль.

Тронул старик струны – и как будто высоко-высоко, под самыми облаками зазвучали они скорбным стоном, криком журавлиным.

И в доме словно кто-то вдруг заплакал, всхлипнул три раза, застонал…

Началась былина. Её пел старик про века минувшие. Летели крылатые звуки из-под пальцев музыканта. Он пел о том далёком времени, когда на земле жили богатыри. Он пел о богатыре Нёр-ойке. Сильным слыл тот богатырь. Одной рукой на бегу останавливал лося. Двумя руками медведя, как головешку, через гору перебрасывал. И никогда плохого он не делал никому. Ростом он был выше лиственницы. Голубые глаза его светились двумя полными лунами, а волосы вились кудрями…

– Родила лесная женщина Миснэ меня, Нёр-ойку, песенного человека, сказочного человека.

И я, лесной дух, слышу боль и горечь лесных людей.

 
И тогда поднимается моя сабля,
Если сверху злой дух появится,
Если снизу коварный дух приползёт,
Неся болезни и страдания, —
Я выпью воздух, выпью реку и всю нечисть.
И люди, идущие по земле,
В сказках меня прославят
В песнях меня воспоют.
Как же иначе: ведь я богатырь!..
 

Железная Шапка, сидевший на княжеском троне, сделанном из отполированного дерева, покрытом рысьими шкурами, загадочно улыбался. Кудри его спускались до плеч… Синие глаза его плыли двумя томными лунами. Вся его поза и вид показывали, что эта былина имеет прямое отношение к нему. Пел певец о серебряной сабле с золотой рукояткой – и Железная Шапка глядел на саблю, висевшую сбоку; пел певец о калёных стрелах к луку – и он тянул свой взгляд к луку и стрелам…

 
… По земле безбрежной, как богатыри,
Как хозяева идём…
Именитого богатыря имя моё,
Славного богатыря имя моё
Несётся на крыльях ветра,
Славится, звучит на разных языках.
 

Якса пел долго. Пел вдохновенно. То замолкал – тогда струны повторяли мелодию его песни, то вдруг обрывал мелодию – и начинал быстро говорить, резко положив ладонь на струны.

И перед сидящими вставали одна за другой картины сражения богатыря Нёр-ойки со злобными Менквами, злыми духами земли.

Люди слушали.

В глазах их то зажигалось веселье, то снова гасло. Люди молча глядели на огонь, который стрелял искрами. Монотонное пение Яксы нарушалось то слабым вздохом, то возгласами ужаса, когда герой подвергался страшной опасности…

Между тем сварилось душистое оленье мясо.

На низеньком столике появился бочонок.

Окинув всех многозначительным взглядом, Железная Шапка не торопясь стал отдирать замазанную тестом тряпицу. Выбив пробку, запенился, забулькал горько-сладкий сур – «огненный напиток».

Наполнив вином несколько деревянных чаш, князь торжественно плеснул из своей чаши сур на тлеющие угли чувала. Там на мгновение показался синий огонёк. Эти первые капли предназначались духу огня, Нёр-ойке и другим духам предков…

И только потом чаши пошли по рукам, начиная с хозяина и хозяйки, шамана Яксы и других стариков…

Пили вино, водку. Железная Шапка сегодня был щедр, он по-мансийски широко угощал гостей.

Игрище в честь Нёр-ойки началось. Якса попросил Журавля, Ювана Няркуся, аккомпанировать ему на инструменте, а сам начал петь волшебную былину.

Голосисто звенел многострунный журавль. Якса пел былину о том, как Нёр-ойка ездил на оленях в Москву, к самому Грозному-царю, как он дружбу-союз заводил с русскими, как сам царь дал ему божественную грамоту на власть над Югрой. И эту законную власть может отменить лишь царь да боги… Но царя русского больше нет, а мансийские боги остались. Они на стороне Железной Шапки – прямого потомка Нёр-ойки, на стороне законной власти…

Об этом пел в былине Якса под аккомпанемент Журавля.

Об этом было написано в грамоте, которой перед глазами сидящих размахивал Железная Шапка.

Бумага эта хранилась в священном сундуке Железной Шапки, рядом с идолом Нёр-ойки, который охранялся как дух, как бог… И люди клялись идолу как духу справедливости и свободы манси, дарованной им когда-то божественным русским царём.

Теперь же на эту власть пытаются посягнуть люди духа Революцы, безбожники и разбойники.

– Что же делать с разбойниками? – задал вопрос гостям Железная Шапка, тряся грамотой. – Что делать с безбожниками? – кричал он.

Гости вздыхали, молчали. Настороженно молчали Учитель, Совет и другие приехавшие с ними люди Красного чума.

– Манси должны быть свободными от чуждого им духа Революцы, должны быть сами хозяевами своей земли, слушаться своего князя, как написано в священной вечной бумаге, доставшейся нам от предков…

– Да будет память предков священна! – воскликнули люди. – Да исполнятся их желания!..

– А если люди Революцы не признают нашу свободу? – сказал с сомнением кто-то.

– Будем воевать! – воскликнул Железная Шапка, схватившись маленькой белой рукой за золотую рукоять серебряной сабли, висевшей у него на боку. – Будем воевать, как славные предки наши! – повторил он грозно. – Я сказал: будем воевать!..

И тут началось такое!..

Все повскакивали со своих мест: и люди Железной Шапки, и люди Красного чума, готовые к схватке.

Тогда вперёд вышел Журавль, сын Няркуся, и в ответ на вызов Железной Шапки заиграл на многострунном инструменте и запел.

Возбуждённые голоса затихли. Один Журавль играл и пел.

Песнь его была длинна, как полярная ночь, тягуча и монотонна, как метель. Журавль пел родовую песнь-сказание о бедствиях рода Няркусь, о своей семье, о самом себе. Пели это сказание и дед и отец Няркусь. Пел это сказание теперь и сам Журавль из рода Няркусь, лучший ученик шамана Яксы!

Он пел о том, как впервые его глаз, острый, как глаз соболя, увидел снег и небо.

Небо и снег. И ничего, кроме снега и оленей. Олени бегут, бегут, бегут. Бегут от бедной хижины. Бегут за большой правдой.

Люди Няркусь уходили от бедной жизни всем родом. Хороший царский начальник привозил в тайгу «огненную воду», а потом за неё брал шкурки соболя и белки, угонял оленей за долги.

Кай-о! Кай-о!

Где хорошая жизнь? Где правда? Род уходил в глушь, думал укрыться от худых законов, которые сделали нищими не только людей рода Няркусь, но и всех манси.

Кай-о! Кай-о!

Загремела тайга выстрелами. Дух Революцы поднял крылья.

Великие шаманы сказали: «Беда, ой, большая беда в край снегов идёт! Люди с ружьями, худые люди идут. Уходите, манси, в глубь лесов, поднимайтесь в горы!»

Кай-о! Кай-о!

И мы ушли в глушь.

Но и сюда пришли люди с ружьями. Однажды приехал к нам большой начальник. Плечи у него золотые. А кричал словами тяжёлыми, тяжелее камня. Требовал от дяди моего оленей.

«Где бедному манси взять много оленей?» – ответил ему дядя. Тогда размахнулся начальник с золотыми плечами стальной шашкой и разрубил ему голову надвое. Покраснел снег от крови. Покраснели наши глаза от слёз. В этот миг пришли другие люди с ружьями. На лбу у них красные звёзды, в глазах у них – свет ясного утра. Много стреляли они в кровавого начальника, сорвали с него золотые плечи.

Кай-о! Кай-о!

А шаманы опять говорят: «Пришёл в тайгу новый закон, красный закон! Худой закон! А знаете, манси, где красный мох растёт, мох ядовитый? Его не едят олени, там стадо остаётся голодным, там живёт одна смерть».

Но появился в кочевьях коммунист-манси по прозвищу Красный Корень, он сказал: «Не всё красное ядовито. Красное – начало новой жизни». К новой жизни стал звать Красный Корень, скликая по тайге всех бедных, обездоленных. Собирал колхоз.

Люди сомневались. Как быть?

Шаманы пугают, а Красный Корень зовёт.

Где правда?

А правду никогда не надо обгонять на оленях и не надо искать в дальней глуши. Правда всегда рядом ходит.

Вот зарубка – простая дощечка с узорами, которые вывела рука моего отца, убитого богатеем Осьмар Васькой. Слёзы мои текут, словами льются. А дощечка с зарубками, деревянное письмо, говорит вот что…

Журавль замолчал, протягивая людям деревянное письмо, прося их самих прочитать написанное когда-то его отцом.

Долго ходила палочка по рукам, потом старик Сас-Сипаль начал её читать:

– Четыре грани у неё, как четыре стороны света. На первой грани записана вся семья Няркусь. Первый большой знак – это он сам. Второй – маленький, вырезанный рядом – жена. Затем сыновья – раз, два, три…

Последний знак – тамга рода Няркусь. Её вся тайга знает.

На второй грани написано о богатстве Няркусь, о его оленях, собаках, лыжах.

Оленей – десять. Из них – шесть быков, четыре важенки, собак – три…

Третья сторона рассказывает сынам, сынам сынов, как жилось в древнем роду Няркусь: в нём одни долги. Вот здесь записан долг купцу Ивану. Налимов, осетров требовал он и шкурок беличьих и лисьих. Долг белому царю обозначен отдельно, крупно. Ему Няркусь должен был поставлять горностаев для царской мантии…

Долг шаману обозначен оленем. Мясо и кровь оленя любят вдохновенные шаманы.

На четвёртой грани написано о желании старого Няркуся.

Детям желал он мяса, чтобы были сыты, здоровья – сыновьям, хорошей им дороги.

А дорогу видел он в большой дороге сына, который уехал учиться в чудесный чум – в Ленинград, чтобы найти правду и привезти на Север вместе с красным законом – законом счастья и дружбы людей и народов.

А последний знак, самый большой знак на этой грани, – заявление Няркуся принять его в колхоз.

Кто-то сказал, что он уже умер, старый Няркусь. Но другой сказал, что душа его жива, она тоже хочет счастья.

Поднялся невообразимый шум.

Люди Красного чума встали и запели какую-то свою песню.

Скоро все собравшиеся в этом доме разделились на два непримиримых лагеря.

Сава сначала думал, что это игрище, представление. Но скоро дело приняло серьёзный оборот. Полупьяный Железная Шапка, сидя на княжеском троне, устланном рысьими шкурами, открыто предъявлял Совету, Красному Корню, Учителю и другим представителям Советской власти свои требования, грозя тут же связать их, если они не признают его власти над сородичами.