Текст книги "Красная легенда на белом снегу"

Автор книги: Юван Шесталов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

И только тогда он почувствовал, что вокруг темно и холодно. Открыв глаза, он увидел мрак и закричал. По всему телу началась крупная дрожь, предвестник замерзания. То ли от своего крика, то ли от страха, что от него уходит жизнь, к нему прихлынули силы.

– Сгиньте, злые духи! – крикнул он, выбираясь из «куропачьего чума», как из берлоги.

Ощупав лицо, потерев снегом щёки, помахав руками, он попрыгал на месте. Дрожь стала утихать. Блаженно раскачиваясь, воздавая должное добрым силам жизни, он удивлённо смотрел вокруг.

Пурга утихла. Безмолвно стоял лес. На небе звёзды и луна. Казалось, звёзды слегка позванивали от мороза. От луны в оранжевом круге лес казался дымчатым, призрачным. Снег, местами занёсший дорогу, загадочно мерцал. Этот мерцающий свет не пугал Саву, а наоборот, он словно звал вперёд. И Сава пошёл. Он несколько раз оступался с дороги в сугроб. Но скоро ноги стали чутко ощущать под рыхлым свежим снегом протоптанную дорогу, по которой прошло множество оленей. Мальчик шёл долго. Оленья дорога то вилась по дремучей тайге, то пересекала таёжные речки, то шла по открытому простору болот с карликовыми сосенками. Особенно тяжело было идти по болоту. Здесь путь часто преграждали снежные заносы. Но Сава шёл, шёл, шёл. Укатанный ветром снег светился лунным пламенем. Порою звезду, горевшую на горизонте, он принимал за тёплый огонь жилья. Ему хотелось дойти до очага, до человеческого тепла. И он шёл, шёл, шёл… Ему стало жарко.

Тяжело поднимал ноги – они казались деревянными. В ушах гудело и звенело. Сава ещё никогда не испытывал такой усталости. Он теперь мог думать только об одном: как бы не упасть, как бы идти дальше. Мгновения казались ему вечностью… И Сава шёл, шёл, шёл.

Вдруг безмолвный зеленоватый простор огласился собачьим лаем. И сквозь призрачный, дымчатый свет лунной ночи Сава увидел чум. Собачий лай повторился. И Сава тут же упал, потеряв сознание…

Очнувшись, мальчик увидел над собой собачью морду. Глаза собаки, глядя на него, удивлённо мигали. Но мигали не оба сразу, а поочерёдно. Нос её через равные промежутки времени уходил то вправо, то влево, а иссечённые и порванные губы трепетали и вздрагивали. Вся собачья морда передёргивалась. Несмотря на свой странный вид, собака глядела на Саву своими мигающими глазами дружелюбно. Увидев, что Сава открыл глаза, она наклонилась к нему и лизнула красным слюнявым языком по лицу. Ещё будучи без сознания, Сава ощущал что-то подобное. И теперь понял, что его привела в чувство странного вида собака. Сава, как и любой манси, любил собак. Собака для манси друг и товарищ. Она не только помогает выслеживать зверя и предупреждает человека об опасности, но и часто приходит на помощь в трудную минуту.

Увидев, что Сава упал, не дойдя до чума, она побежала к нему навстречу, стала лизать его лицо, будить, звала на помощь. И вот наконец мальчик пришёл в себя. Над собою он увидел светлое, дневное небо.

Оно казалось глубоким, холодным, как снег, на котором Сава пролежал неизвестно сколько.

Над краем поляны качались вершины деревьев. Ветерок чуть-чуть пошевеливал заснеженные ветки елей…

Придя окончательно в себя и оглядевшись вокруг, Сава издали увидел стойбище. Не чуя ног, он побежал к человеческому жилью.

На небольшой белой поляне – три чума. Около них нарты. Гружёные и пустые, они стояли в беспорядке. Три безрогие важенки бродили по поляне, раскапывая копытами снег. Снег толстым слоем покрывал нарты: видно, давно ими никто не пользовался. И следов на снегу почти не было. Над чумами не было столбиков дыма. Стойбище казалось вымершим.

Войдя в один из чумов, Сава увидел страшную картину. На заиндевелых шкурах валялись люди. Они были неподвижны и холодны, как мороженые налимы. Их лица, скорченные от ужаса, застыли, будто они безмолвно кричали.

Саве стало страшно. Он было побежал обратно по дороге, откуда пришёл. Но вовремя спохватился: в той стороне ведь никого, кроме идолов. А здесь олени, собака, которая бегала у самого дальнего чума, взвизгивая, будто приглашала мальчика туда. Сава наконец осмелился.

В самом дальнем чуме, кажется, и на самом деле теплилась ещё жизнь. Войдя в него, он заметил, как одна из шкур вдруг зашевелилась – и поползла на четвереньках. Но, сделав несколько движений, шкура остановилась. Снизу вверх на мальчика смотрели остановившиеся глаза старика Яксы. Сава сразу его узнал.

– Не подходи ко мне! Грозный дух заразы забрался в стойбище! Съел людей! – еле выговорил старик Якса.

Холодный пепел на очаге был покрыт инеем. Опрокинутый котёл смотрел ледяным взглядом остатков застывшей похлёбки. Недалеко от очага лежал труп женщины, рядом – мужчины.

– Бери оленей! Езжай скорее к людям. Зови на помощь. Дух заразы одолел нас.

Сказав это, шаман снова упал на заиндевелую шкуру. Сава взялся за дело. Без особых трудностей он поймал оленей, запряг их и поехал по натоптанной дороге, которая рано или поздно должна была привести его к человеческому жилью.

Долго ли, коротко ли бежали олени, наконец они, вытянув головы, стали к чему-то принюхиваться. Олени далеко чуют дым очага. Отдалённый лай собак говорил, что, действительно, где-то рядом было стойбище.

Обрадовавшись, Сава стал понукать оленей хореем. Наконец-то тёплое жильё, да и проголодался он изрядно…

Но вместо приветствия он вдруг услышал грозное:

– Стой!

Под деревом стоял человек с ружьём. Он целился из этого ружья прямо в подъезжающую оленью упряжку.

– Стой, или я тебя прикончу!

Сава онемел от страха, растерялся, у него не было сил даже остановить оленей.

– Кто ты будешь? – выбегая на дорогу, закричал человек с грозным оружием.

– Я… Сава! – остановив наконец упряжку, выдавил из себя мальчик.

– Откуда ты? Останавливался ли в чуме шамана Яксы?

– Да! Это его олени… Он болен. Просит помощи. Зовёт людей! – затараторил Сава, стараясь скорее передать просьбу старика.

– Ты был у мертвецов. Дух заразы сидит в тебе. Зачем ты лезешь к живым? – закричал человек с ружьём. – Иди назад! Уйди к своим мертвецам, посланец Красных духов.

Сава так обрадовался, увидев человеческое жильё. И вдруг такое. Он был в недоумении. Он не знал вековечного закона тайги: людей из стойбища, где порезвился Красный дух – оспа, рассматривали как добычу заразы, как беглую жертву духа болезни. Их считали отрешёнными от жизни. С ними не общались. Таким способом люди пытались спастись от эпидемии.

– Поверни оленей, или я сейчас же спущу курок! – уже перед самой упряжкой бесновался человек с оружием. Только тут Сава признал в кричавшем Осьмар Ваську. Сава знал, что Осьмар Васька зря слово не скажет. Спустит курок – и не дрогнет.

Дёрнул вожжой и повернул оленей налево. Олени не хотели идти обратно. Пришлось их понукать хореем. Голова Савы кружилась от голода. Слабость охватила его. Временами он терял сознание. Ему казалось, что он едет по пустыне царства мёртвых, над которой повис вечный туман. Серая дымка, которая стелилась над низкорослыми тундровыми деревьями, не нарушала этого впечатления.

Неизвестно, сколько прошло времени, но когда Сава пришёл в себя, то увидел перед собой то же стойбище мёртвых. Олени спокойно стояли. Собака бегала вокруг нарты, жалобно взвизгивая. Сава хотел встать, но в тот же миг со стоном повалился обратно на нарту. Голова кружилась, глаза туманились. Но сознание не покидало его. Теперь он был сосредоточен на одной мысли: добраться до чума, сказать шаману Яксе о случившемся. Он старый, что-нибудь придумает… Да и вдвоём легче…

Приняв решение, Сава хотел встать. Спустив ноги с нарты, он сделал попытку подняться. Но не смог, свалился со стоном на снег. Полежав немного, собрав все силы, он пополз к входу в чум. В чуме стоял полумрак. Тишина. Холодный пепел на очаге был покрыт снегом, падавшим сверху, через открытый дымоход.

– Дедушка Якса, – сказал как можно громче Сава. Но никто ему не ответил. Тишина смертная стояла в чуме. Старик Якса лежал у самого очага. Сава хотел разбудить его, но Якса лежал неподвижно около мёртвых. Мальчика охватил ужас. Ему очень хотелось есть. И вся надежда была на старика. Теперь он… Чувство голода заставило Саву двигаться. И он пополз к выходу… Олени, на которых он приехал, смирно стояли в упряжке. В них заключались и пища и питьё. Сава привязал оленей к дереву, достал нож. Встать на ноги он от слабости не мог. И потому ползком на коленях добрался к левому боку оленя. Олень повернул к Саве голову и дружелюбно на него посмотрел, будто приглашая его действовать смелее.

Опираясь о нарты, мальчик наконец поднялся на ноги. Придерживаясь левой рукой за шею оленя, чтобы не упасть, он правой рукой поставил нож против сердца оленя. На мгновение в мальчишеской душе шевельнулась жалость: этот олень возил его и теперь так ласково смотрел на него. Но делать было нечего: очень хотелось есть. К тому же с детства ему, как любому манси, внушалось, что олени нужны людям только как средство для жизни. И любой олень сочтёт за счастье, если на нём ездят или съедят его. Но не просто так съедят, а с почестями, обращаясь к духам.

По примеру взрослых, прежде чем всадить в оленя нож, Сава заговорил, обращаясь к духу оленя:

– Ты, взирающий с высоты оленьей головы, видишь мою беду и мой страх! Если ты милостив, пожалей меня, отдай мне кровь свою. Пусть твоё сердце будет жить во мне. Пусть я буду и оленем и человеком. Мы с тобой будем вдвое сильнее. Отведи духов болезни и смерти, сделай лежащего сидящим, сидящего ходящим, ходящего бегающим, быстроногим хранителем человеческого и оленьего рода!..

Сказав так, как поступали обычно взрослые, Сава изо всей силы нажал на нож и навалился на него тяжестью своего тела. Животное, судорожно вздрогнув, рванулось с места, но тут же рухнуло на белый снег. Сава знал, что дальше делать. Не раз он принимал участие в освежевании оленя. Но сегодня у него совсем не было сил. И потому, прорезав оленю брюхо, просунув руку в отверстие, он припал губами к краям выреза, в котором уже булькала дымящаяся на морозе кровь. Сделав несколько глотков, он остановился. После стольких дней голода даже пить сразу было нелегко. Напившись тёплой крови, съев одну из почек, которую ему с трудом удалось достать изнутри, он опять забылся. Потом всё было как во сне. Ему казалось, что он попал в подземное царство, царство мёртвых. Перед ним появился дух подземелья Куль. И он боролся с ним. Было страшно. Саву бросало то в холод, то в жар… Но в это время заскрипели копыта добрых оленьих духов. И над собой Сава вдруг услыхал что-то невероятно-волшебное.

– Да это же сын мой! – воскликнула над самой его головой женщина голосом, так похожим на голос мамы. – Он жив ещё! Жив! Шаманы, волшебники, чародеи, спасите моего сына! Дам вам оленей сколько надо! До смерти буду молиться духам за спасение сына!

В полудрёме Сава слышал голос мамы, этот родной голос не тонул средь голосов других, говоривших наперебой о Красном духе заразы.

Не раз Сава слышал про Красного духа заразы, про оспу. Бабушка про него рассказывала, показывая на лицо и плечи свои. Лицо и плечи бабушки усеяны маленькими красненькими пятнышками. Эти знаки наложил Красный дух заразы, который прикоснулся к ней ещё в детстве, но не смог осилить её. Упрямая бабушка очень хотела жить. Добрый дух души её победил злого Красного духа. И она до сих пор живёт. Добрые выживают. Надо быть добрым.

Так думал Сава в полудрёме…

Он лежал на шкуре, раскинув руки, с полуоткрытыми глазами и ртом. Дыхание его было прерывисто, нижняя челюсть чуть заметно двигалась.

Когда другие замолчали, сквозь полудрёму Сава вдруг услышал рыдания матери. А себя снова увидел в царстве мёртвых, в царстве теней. В немой равнине в сумрачном свете стояли чумы. Тучами летали комары. Без присмотра, без охраны бродили олени. Их рога колыхались, как кустарник в сильный ветер. У пустого чума колебались чьи-то тени, чуть напоминая людей. Где-то частой дробью стучал бубен, кто-то пел тоскливо песню, кто-то плакал…

… В этой сумрачной равнине вижу я движение теней, трепетание чьих-то крыльев, слышу стоны, слышу вздохи…

Казалось, сзади мчится Куль на красных оленях, убивая душу огня, превращая всё живое в ледяную пустыню. Мёртвая пустыня. Потухшие огни. Ледяные глаза.

В тех очах зелёных в полдень,

Как тайга в своём наряде,

Отражалась радость жизни,

Радость светлого рожденья.

В тех очах багрово-красных

В час, как солнце заходило

И ночная тьма спускалась,

Были видны смерть и горе,

Блеск кровавого заката

Дня, ушедшего навеки.

Пришёл в себя Сава снова от голоса матери:

– Ой, миленькая, неужели ты шаманка? Так я хочу, чтобы мой сын был жив! Оленеводом не успел побыть, за соболями не походил, крылатым человеком не стал.

Открыв глаза, Сава увидел: перед ним сама дохтур Ия. Та, которая ещё в школе его осматривала. Она была в таком же белом халате, и белая шапочка та же.

– Вылечим твоего сына, и старика Яксу вылечим! Советская медицина сильнее шаманов!.. – отвечала доктор Ия, видно продолжая давно начатую беседу. – Да вот и сын твой проснулся! – глядя на Саву большими серыми глазами, воскликнула доктор Ия. – Я же говорила, что Сава – мальчик сильный!..

Синеватые глаза мамы на мгновение заискрились солнечными бликами, но тут же они стали задумчиво-серьёзными, и в них блеснули слёзы. Потянувшись к сыну, она замерла над ним. Розовые губы её вздрагивали… Она будто боялась чего-то.

– А духи… Не спугнуть бы добрых… – прошептала она, глядя тревожными глазами то на сына, то на доктора Ию…

Сава смотрел на маму. Узнавал и не узнавал её. Она была одета в широкое мансийское платье, расшитое ярким орнаментом самых причудливых форм. Она была одета празднично. Но на лице её – печаль.

– Вылечим твоего старшего, и младшую тоже! – кивая в угол, с улыбкой сказала Ия.

В углу запищал малыш. Мама, как белая куропатка, взмахнула руками и полетела в угол. Мгновение – и на её коленях оказалась берестяная люлька с малышом. Она раскрыла полную грудь, притянула к груди маленькое живое существо, завёрнутое в шкуры. И синие глаза и веснушчатое лицо вновь засияли.

Посреди чума весело горел огонь. У огня играла с собакой девочка. Красный, скользкий язык собаки то лизнёт девочку в руку, а то в носик. Девочка задорно смеётся.

– Сестрёнка! – удивился Сава, радуясь встрече с родными. Но больше всего удивило Саву то, что на другой стороне чума лежал старик Якса. И доктор Ия, наклонившись над ним, что-то ему говорила, а Якса смотрел на неё тёплыми глазами.

Саве стало тепло-тепло, как в давние дни, когда был совсем маленьким. И сквозь сказочный сон он слышал возню в чуме, кто-то что-то делал, убирал, мыл. До его слуха доносились обрывки оживлённого разговора двух женщин.

– Ты такая симпатичная, хорошая… И как ты выносишь всё это?! Чум, холод, неуют… – говорила доктор Ия. – В такой обстановке не может прийти мысль вымыть руки, не говоря уже о голове, теле. Да, в такой обстановке люди не могут быть здоровыми. Не случайны болезни, эпидемии…

– А главное, в чуме никогда не бывает солнца. А я люблю солнце… Я родилась в деревне, в деревянном мансийском доме…

– А как ты оказалась здесь?

– О, это долгая сказка…

– Расскажи, пожалуйста…

– Жила я в деревне. Дом был у нас, а не чум дырявый. В углу горел чувал, а не этот дымный костёр. Окно было в доме. Пусть оно было не стеклянное, а изо льда сделанное. Но через него проходил свет… Давно я живу без света, с тех пор как погиб мой первый муж, отец Савы.

– Как? Он погиб?!

– Пришли красные в нашу деревню – он с ними пошёл… Хорошо, говорят, воевал, богатырём слыл, красным партизаном называли… Потом убили его. – В голосе матери послышались слёзы. – В день, когда его убили, Сава родился. Давно это было. Десять лет назад. Когда большая драка кругом стояла… Гражданской войной называют это время… О, что тогда было!.. Первый мой муж за новую жизнь боролся… Говорил, что ясак-налог отменят, у бедных появятся олени, богатые не смогут притеснять никого, женщина будет иметь равные права с мужчиной… «Вот подожди, подожди, – говорил он при последней встрече, – управимся с теми, кто за старое стоит, станем новую власть устанавливать, а называться она будет – Советской…» – Мама вздохнула. Помолчала. Потом вновь продолжала: – Теперь, слышу, власть-то новая и вправду называется Советской, да только новой той жизни в нашей тайге не вижу. Олени, чумы, да те же Железная Шапка и Осьмар Васька верховодят… Ой-ой-ой! Зачем мой красный партизан погиб!.. Зачем он меня обманул!.. Ой-ой-ой!

– Вот мы и пришли устанавливать Советскую власть в самой глухой тайге. Вот мы и исполняем мечту, за которую погиб твой красный партизан! – успокаивала маму доктор Ия.

Убаюканный тихими голосами женщин, Сава спокойно уснул.

Поднимая тучи снега,

Лесом тёмным, молчаливым,

Словно ветер в непогоду,

Мчались быстрые олени.

Нарта прыгала в ухабах,

Как челнок в сердитых волнах,

Шест свистел, и звонко пели

Крепкорунные постромки…

Стоял февраль. Февраль сердит, вьюжен и холоден. Тундра курится. У таёжных холмов, у крутых берегов застывших рек – сугробы. Навьются сугробы и обваливаются, сбегая вниз белыми шариками, оставляя следы-борозды.

Ходит по тундре ветер.

За каждым бугорком вьётся его белый хвост. Кажется, стая песцов мчится в одну сторону, неся стужу.

В такую погоду зайцы сливаются со снегом. Тетерева и рябчики не покидают своих снежных спален. Волки, наевшись до отвала олениной, украденной из стада, отходят от туши недалеко в таёжную чащу и тоже спят, забравшись в волчье логово…

Лишь лиса в такую погоду пытается охотиться. Но и у неё ничего не получается. Мыши глубоко под снегом: не так-то легко их учуять. Покопает-покопает нору, поищет-поищет следы – да и бросит. Потянет узким носом в сторону ветра, наберёт полные ноздри летучего снега, да и поплетётся в сторону густого ельника, в поисках тёплой спальни.

В такую погоду и люди сидят больше у огня. Новый огонь согревал в эту стужу людей мансийской тайги. Огонь Красного чума горел ярко.

Молва о его доброй работе, чудодейственной борьбе со злым духом заразы облетела все чумы. Во многих из них побывала доктор Ия.

Приехав в чум, где уже успела порезвиться оспа, оказав первую медицинскую помощь, она обычно сразу принималась за работу. Подбрасывала дрова в еле тлеющий костёр, кипятила воду. Затем, вооружившись ножом, выскребала и вымывала доски у очага, которые заменяли пол. Частенько сама мыла ребятишек. И на глазах ошарашенных женщин, завернув их в чистые простыни, укладывала спать. Натопив как следует чум, заставляла мыться и самих женщин.

У входа в чум обычно появлялись полотенце, тёплая вода, туалетное мыло.

Потом вместе шили платье, пили чай. Кочевницы разговаривали, с любопытством поглядывали на свою новую подругу.

Немного слов они знали по-русски. А Ия почти не говорила по-мансийски. Но женщины понимали друг друга, когда они делали одно дело: наводили в жилище уют и порядок, боролись со злым духом заразы – оспой. И чаще всего побеждали.

Доктора Ию назвали шаман-девкой! Беседы с ней назвали люди красными посиделками.

Соберутся, бывало, женщины. Сядут кружком. Каждая со своим делом. Кто мнёт шкуру лосиных лап, кто выводит узоры по меху для лёгких и изящных кисов, кто бисером обшивает платье, кто плетёт шерстяной поясок. Рукоделье у каждой своё, а беседа – общая. Зимний-то вечер длинный, слов много надо сказать. А в глухой тайге какие новости?

Вот и рады бывают женщины, когда шаман-девка появляется среди них.

Всегда она скажет что-то такое, над чем женщины потом, оставшись наедине сами с собой, долго думают. И про Советскую власть, и про Ленина, и про колхоз, и про новое солнце, которое будто бы горит от обыкновенного железного провода.

– Вот Учитель учит моего сына в кочевой школе (к тому времени в Красном чуме организовали кочевую школу), – говорила моложавая мансийка. Она вязала спицами шерстяной чулок с причудливыми узорами. – Кем он будет? Оленеводом или охотником? Так зачем тогда учиться? Отец его и без грамоты хорошо пасёт оленей. А вчера ещё и соболя принёс.

– Ты была в культбазе? Видела, там пушнину принимает человек из вашего народа? Он не только умеет шкурки считать, но и разговаривать по бумажке, торговать умеет, – отвечала доктор Ия. – Разве не надо вам своих приёмщиков пушнины или продавцов?

– Приёмщиком пушнины? Разве это лучше, чем охотником? Дома сидеть… Разве это хорошо? Отец вот месяцами в тайге пропадает.

– И даже купцами могут стать наши внуки? – спрашивала старая мансийка. – Купцы на ярмарке всегда весёлые, жирные. Никогда только я не видела мансийского купца. Неужели возможно такое счастье?

– Купцов, бабушка, теперь нет и не будет! – объясняла горячо, заливаясь румянцем, доктор Ия. – А вот продавцом в магазине можно стать. Люди Севера сами должны и торговать, и строить дома, и добывать рыбу… Так Ленин сказал. А чтобы торговать самим, надо учиться разговаривать по бумажке, то есть читать. Это не детская игра. Нет! Просто человеку невозможно всё запомнить. Тут на помощь приходит бумага. На ней всё можно записать. И сколько дроби и пороху брал в долг охотник перед уходом на промысел, и сколько белок сдал.

– Верно! Верно! – соглашалась старуха. – Купец всегда в бумажку заглядывал. В бумажке долги находил. По бумажке богато жил. Наши внуки пусть учатся. Может, к ним тоже придёт счастье.

– И учителем может стать мой сын? – спрашивала ещё одна.

– Конечно же! И учителем, и врачом, и учёным! – говорила Ия.

– Учителем не надо! – о чём-то задумавшись, вступила в разговор молчавшая до этого мама Савы. – Больно уж хлопотное занятие. И дохтуром тоже. Мы по тебе видим. Да ещё шаман, греха не оберёшься, злых духов назовёт – болеть будешь. Язык-то у него плохой. Ишь, говорит, что сам верхний дух спускается к нему с неба и пьёт с ним чай. Ты-то русская, бог у тебя другой. И шаманские слова для тебя нипочём. А если манси учителем или врачом будет? Нет, не надо!

Так говорили часами женщины-манси и русская девушка.

На красных посиделках она читала им газеты, рассказывала о партии Ленина, знакомила с правилами новой жизни, показывала новые вещи, учила с ними обращаться.

А новая жизнь наступала. В деревне для колхозников уже строились тёплые рубленые дома, магазины, избы-читальни.

Таёжный и тундровый народ видел, что жизнь меняется на глазах. В культбазовской школе-интернате чисто и светло, тепло. Детей, говорят, там хорошо кормят, обувают, одевают.

Много добрых вестей приходило с культбазы.

Недавно туда за порохом и дробью ездил Сас.

Поразительные вести привёз он.

Будто только остановил он оленей, как его встретил сам начальник культбазы. И привёл его в дом для приезжих оленеводов и охотников. Гостиницей это называется. Там тепло и уютно. Угостили Саса чаем и другими вкусными кушаньями, затем сразу повели в читальный зал. Но старик не стал в нём задерживаться.

А вечером было кино.

Удивительная это штука. Обыкновенная белая ткань повешена на стене. Вдруг затрещала, защёлкала какая-то мудрёная машина, поставленная у другой стены. Загорелся, заискрился огонёк. И белое полотнище засияло, словно зажглось дневным светом.

А прямо по стене пошли люди.

Кругом дома, машины. Дома высокие, как горы… И даже олени мчались по белой стене. Сас говорит, было рванулся ловить их.

Да люди сказали, что это кино…

Удивительно, как это на белой как снег ткани вдруг появляется жизнь! И люди там ходят, разговаривают, кушают, а в магазинах – товару!.. О, это новое волшебство, небывалое в тайге волшебство! Даже шаман Якса так не может колдовать!..

А вечером Саса повели в купальный дом, который построили в культбазе. Баней это называется. Ох и жарко там! Берёзой пахнет! Будто в тёплом лете побывал старик Сас…

Рассказывал он и про новый магазин и про больницу. Любую болезнь, говорят, могут вылечить врачи… Много великих волшебников у Советской власти!..

– Наша дохтур Ия – шаман-девка, волшебница, – шептались женщины, расходясь по чумам. – Но она из добрых духов, белый шаман!..

Доктор Ия вылечила не только Яксу, но и многих из других стойбищ вернула она к жизни.

Когда шаман Якса стал поправляться, он с нескрываемым любопытством наблюдал за работой доктора Ии. Иногда просил кое-что из медицинских принадлежностей, подолгу вертел в руках градусник, шприц, особый интерес проявлял к лекарствам, которыми пользовалась доктор Ия.

– Ох, шаман-девка, о волшебница! – восклицал он, ласково глядя на доктора Ию.