Текст книги "Советсткие ученые. Очерки и воспоминания"
Автор книги: Юрий Соколов
Соавторы: Николай Семенов,Марк Галлай,Алексей Окладников,Николай Горбачев,Федор Кедров,Василий Емельянов,Юрий Фролов,Моисей Марков,Александр Опарин,Майя Бессараб
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)
…Пультовая – святая святых космодрома.
Стены этого узкого, похожего на крепостной каземат помещения сплошь уставлены пультами с аппаратурой контроля и управления пуском. Перед каждым пультом, спиной к проходу, сидит оператор. На небольшом дощатом возвышении у двух перископов стоят руководитель старта А. С. Кириллов и один из заместителей Королева – Л. А. Воскресенский, непосредственно отвечающие за выполнение самого пуска. В сущности, только они двое видят происходящее. Остальные вынуждены черпать информацию из показаний приборов, дублируемых краткими докладами операторов, да из сообщений, раздающихся из маленького динамика, очень домашнего, будто только что снятого с какого–нибудь пузатого комода в тихой, обжитой квартире. Сейчас этот динамик включен в линию радиосвязи командного пункта с кабиной космонавта.
В середине пультовой стоят четыре человека: Королев, Каманин, капитан Попович (эта фамилия получит мировую известность через год) и автор этих строк.
В руках у меня специально составленная коллективными усилиями инструкция космонавту, раскрытая в том месте, где речь шла о его действиях в «особых случаях», то есть при разного рода технических неисправностях и вынужденных отклонениях от предначертанной программы полета. Предполагалось, что в случае чего мгновенное обращение к инструкции поможет своевременно выдать космонавту необходимую команду.
Правда, помнил я каждое слово этой первой инструкции, как нетрудно догадаться, наизусть, но тем не менее держал ее раскрытой: так потребовал, поставив меня рядом с собой, Королев.
Он же сам с микрофоном в руках негромко информировал Гагарина о ходе дел:
– Отведены фермы обслуживания…
– Объявлена пятиминутная готовность…
– Готовность одна минута…
– Прошла протяжка…
По самой подчеркнутой негромкости его голоса да по тяжелому, часто прерывающемуся дыханию можно было догадаться, что взволнован Главный не меньше, а, наверное, больше, чем любой другой из присутствующих. Но держал он себя в руках отлично! Так мне, во всяком случае, казалось, хотя я и сам в тот момент вряд ли был в полной мере способен объективно оценивать степень взволнованности окружающих. Все, что я видел и слышал вокруг себя—и нарочито спокойный голос Королева, и его тяжелое дыхание, и бьющаяся на шее голубая жилка, – все это я по многолетней испытательской привычке (испытатель обязан видеть все) воспринял, загнал в кладовые подсознания, а потом, по мере того как эти детали неторопливо всплывали в памяти, заново пережил и оценил каждую из них. И снова убедился: отлично держал себя Королев в руках в эти острые, напряженные предстартовые минуты!
И только когда прошли последние команды: «Ключ на старт!» – «Есть ключ на старт!» – «Пуск!», когда сквозь многометровые бетонные своды бункера донесся могучий вулканический гул двигателей ракеты–носителя, а в динамике раздался голос Гакфина: «Поехали!» – только тогда Сергей Павлович снял себя с тормоза и в ответ на возглас Гагарина неожиданно громко, возбужденно закричал на всю пультовую:
– Молодец! Настоящий русский богатырь!..
А через несколько минут, когда среди почти непрерывных, перебивающих друг друга бодрящих докладов операторов («Ракета идет хорошо…», «Давление устойчивое…», «Первая ступень отделилась…», «Ракета идет нормально…») стало все чаще повторяться слово «Пропуск», – это означало, что ракета ушла за пределы дальности прямой радиосвязи, Королев положил микрофон, вышел из пультовой и, столкнувшись у выхода из бункера с Константином Петровичем Феоктистовым, порывисто обнял его со словами:
– Поздравляю! Поздравляю! Тебе это тоже нелегко досталось. Немало и я тебя поругал, крови тебе попортил. Ты уж извини, не сердись на меня…
Тут все свидетельствовало о сильном эмоциональном подъеме, которому наконец позволил себе отдаться Главный конструктор; и обращение к Феоктистову на «ты» (хотя они работали вместе многие годы, но, как мне казалось, в личную дружбу эти отношения не переросли), а главное, сам факт принесения извинений – просить прощения у кого бы то ни было и за что бы то ни было этот человек не любил! Не в его характере это было.
Но в те минуты индивидуальные особенности характеров людей как–то снивелировались. Одни мысли, одни эмоции владели всеми.
Человек в космосе!..
Дважды в жизни Королева судьба жестоко лишала его естественного права конструктора увидеть собственными глазами триумф своего детища. Так получилось в октябре 1930 года, когда на седьмых Всесоюзных планерных состязаниях в Крыму летчик–испытатель и планерист В. А. Степанченок впервые выполнил на планере «Красная Звезда» конструкции Королева петлю, чем положил начало высшему пилотажу на планерах. Королев этого не видел – он лежал в брюшном тифу… Так же получилось без малого десять лет спустя – в феврале 1940 года, когда летчик–испытатель В. П. Федоров в полете на ракетопланере Королева СК‑9 («Сергей Королев–девятый») впервые включил в воздухе ракетный двигатель РДА‑1–150, созданный в Реактивном научно–исследовательском институте на основе двигателя ОРМ‑65 конструкции В. П. Глушко.
Включил и несколько минут летел, наращивая высоту и скорость. Это был первый у нас полет человека на летательном аппарате с реактивной тягой. И он тоже совершился в отсутствии Королева…
В тот апрельский день 1961 года я подумал: наконец–то он видит воочию! Видит далеко не первое, но зато, наверное, самое главное свершение своей жизни.
…«Телефонная» – так называлась комната в длинном одноэтажном здании («Второй гостинице»), где стояли аппараты связи с наблюдательными пунктами и с Москвой. В эту «телефонную» мы доехали из бункера стартовой позиции очень быстро, наверное, за несколько минут.
Но то, что быстро для Земли, для космоса – довольно медленно.
Во всяком случае, когда мы ввалились в «телефонную», резинка – обычная школьная ученическая резинка с воткнутым в нее маленьким ярко–красным флажком на булавке – лежала на столь же обычной ученической карте мира уже на голубом поле Тихого океана.
Если бы создатели художественных фильмов «про космос» видели эту резинку на школьной карте! Наверное, они решительно отвергли бы столь зрелищно неэффектную деталь. А может быть, напротив, охотно ухватились бы за нее. Не знаю… Во всяком случае, мне эта скромная резинка очень запомнилась.
…Космический корабль уходит все дальше. Он уже в Южном полушарии. Это вне зоны радиовидимости даже самой далекой от нас камчатской точки, радиограмма которой вот только что поступила в «телефонную». Теперь надо ждать сообщений от наших судов, дежурящих в водах Атлантики, которую «Восток» пересечет по диагонали – от Огненной Земли до западного побережья Центральной Африки.
Одно за другим поступают донесения о срабатывании многочисленных систем космического корабля, созданных в разных конструкторских коллективах, и поочередно вздыхают с облегчением собравшиеся в «телефонной» их конструкторы, по лицам которых даже не очень наблюдательному человеку нетрудно было безошибочно определить, чья система уже сделала свое дело, а чьей это еще предстоит. Хуже всего в этом смысле было тем, чьи создания, так сказать, завершали всю работу: конструкторам системы предпосадочной ориентации, тормозной двигательной установки и, наконец, парашютов и других элементов комплекса посадочных устройств. Им пришлось поволноваться если не больше, то, во всяком случае, дольше всех.
Правда, через без малого четырнадцать лет в зале Центра управления полетом, когда после завершения месячной программы на станции «Салют‑14» экипаж космического корабля «Союз‑17» – А. Губарев и Г. Гречко – готовился к приземлению, интересную мысль высказал Н. А. Лобанов, руководитель организации, создавшей все парашютные системы, использованные на советских космических кораблях.
– Раньше, – сказал Николай Александрович, – каждый конструктор ждал, когда отработает «его» система. А потом–гора с плеч. Сейчас иначе. Каждый переживает за всех. Образовалась не только единая «большая система» космической техники, но и единая система людей, которые эту технику делают. Сложился единый космический коллектив… Вот недавно получилась неприятность, совсем не по нашей, так сказать, части. А приехал я после этого к себе в институт, так все на меня навалились. «Что там получилось?» – спрашивают… Переживали очень…
Наблюдение Лобанова показалось мне важным и справедливым. Действительно, «каждый переживает за всех!»… Хотя, конечно, за творение своего коллектива особенно. От этого никуда не уйдешь. Да и сам Лобанов, когда дело стало подходить к моменту включения в работу парашютной системы «Союза‑17» – открытию сначала тормозного, а потом основного парашютов, отстрелу теплозащитного экрана, перебалансировке подвешенного под парашютом корабля и, наконец, мягкой посадке, – по мере приближения этого завершающего этапа полета Николай Александрович заметно посерьезнел, явно утерял интерес к общим этическим проблемам и стал безотрывно следить за поступавшей по громкоговорящей сети информацией. Впрочем, повышенный интерес к осуществлению посадки «Союза‑17» проявляли все: она проходила при метеорологических условиях достаточно сложных, в частности при ветре силой до двадцати метров в секунду!
Но вернемся в нашу «телефонную».
После того как остались позади тревоги, связанные с начальным этапом полета – «Восток» вышел на орбиту, – начались волнения по поводу того, почему нет Сообщения ТАСС по радио! Минуты шли за минутами, вот уже почти полполета позади, а из установленного во «Второй гостинице» приемника – обычного, вполне домашнего ВЭФа – все шла какая–то музыка, передача для домашних хозяек, отрывки из опер, словом, все что угодно, кроме одного – сообщения о полете человека в космос.
И когда, казалось, ждать дольше стало совершенно невозможно, вдруг оборвалась звучавшая в динамике нашего ВЭФа музыка и раздалось долгожданное:
– Внимание, внимание! Говорят все радиостанции Советского Союза. Через несколько минут будет передано…
И вот – слова Сообщения ТАСС «О первом в мире полете человека в космическое пространство»:
«12 апреля 1961 года в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль–спутник «Восток» с человеком на борту…»
Счеловеком на борту!..
И дальше: «Пилотом–космонавтом космического корабля–спутника «Восток» является гражданин Союза Советских Социалистических Республик летчик майор Гагарин Юрий Алексеевич».
Весь текст Сообщения, составлявшегося несколькими днями раньше здесь же, в одной из соседних комнат, был нам хорошо известен. За единственным исключением: в составленном тексте Гагарин фигурировал как старший лейтенант, а по радио мы услышали – майор. В остальном все осталось слово в слово, без изменений.
И тем не менее, когда Левитан торжественно и проникновенно читал Сообщение, невольно возникала ассоциация с передачами «В последний час» военного времени, мы ощутили неожиданный прилив волнения. А дослушав до конца, встали и долго аплодировали… Кому? Не знаю. Наверное, отчасти тем, кто это уникальное дело вынес на своих плечах, благо люди, имена которых по праву открывали бы этот, будь он составлен, многотысячный список, стояли тут же, среди нас, и аплодировали вместе со всеми. А больше всего, я думаю, эти аплодисменты были адресованы самому свершившемуся событию, самому факту, значение – больше того, – величие которого не вызывало ни у кого из нас ни малейшего сомнения.
Волнение людей, которые были непосредственно свя–заны с осуществлением идеи полета человека в космос, а некоторые полностью посвятили ей многие годы и десятилетия своей жизни, трудно было бы воспринимать иначе, как вполне естественное. Но много лет спустя мы узнали, что такие же чувства испытывал и человек, читавший в тот день Сообщение ТАСС, – диктор Левитан, который, казалось бы, за годы войны должен был привыкнуть к тому, что вся наша страна, да и окружающий ее мир не раз узнавали из его уст о событиях по–настоящему исторических. И тем не менее когда народного артиста СССР Юрия Борисовича Левитана в день его шестидесятилетия спросили о самой памятной его передаче, он сказал, что таких было две: Первая в День Победы, 9 мая 1945 года. Вторая 12 апреля 1961 года, когда полетел Гагарин. До сих пор помню, как трудно было справиться с волнением…
Сыграла эта передача и ту частную, вполне практическую роль, из–за которой было столько беспокойства. Услышав частоты бортовых передатчиков «Востока» – 9,019 мегагерца, 20,006 мегагерца и 143,625 мегагерца, – радисты всего мира бросились к приемникам. И те из них, кому повезло, услышали голос человека из космического пространства… Много лет спустя я поинтересовался у заместителя председателя Федерации радиоспорта СССР Н. В. Казанского, кто же были эти удачливые люди? И получил в ответ целый список имен, одно другого экзотичнее: есть в этом списке и швед Пит Питтерссон, и бразилец Кейм Фрейксо, и Мигуэль Биалад из Монтевидео, и костариканец Умберто Перес, и Роберт Дрейк с острова Уэйн в Океании, и многие другие. Ничего не скажешь, свою визитную карточку из космоса Гагарин миру предъявил!
…А в «телефонную» продолжала поступать драгоценная информация.
10 часов 15 минут – корабль подходит к берегу Африки, сориентирован правильно, прошли команды автоматики на подготовку к включению тормозной двигательной установки.
10 часов 25 минут – включилась тормозная двигательная установка.
10 часов 35 минут – спускаемый аппарат корабля, снижаясь, начал погружаться в плотные слои атмосферы.
Сейчас его ждут нарастающие перегрузки, ждет страшная жара, от которой будет гореть толстая теплозащитная обмазка, а еще раньше сгорят выступающие наружу антенны.
Больше никаких сообщений по радио с неба, следовательно, ожидать не приходится.
Надо ждать сообщений с Земли…
Долго тянутся минуты. В «телефонной» тихо, все молчат, слышно тиканье часов, оно воспринимается, как метроном во время воздушной тревоги…
Зуммер аппарата, соединяющего нас с узлом связи, заставляет вздрогнуть.
Есть сообщение! Приземление в расчетном районе – недалеко от Саратова – в 10 часов 55 минут! Все нормально. Космонавт невредим, чувствует себя хорошо.
Что тут началось!
Неужели минуту назад в этой комнате стояла такая тяжелая, вязкая тишина?..
Когда Королев, Келдыш, Глушко, главные космические конструкторы, члены Государственной комиссии вышли на крыльцо «Второй гостиницы», они увидели, что пыльная площадка перед ним полна людей. Сюда сбежались все участники пуска «Востока». Многие из них рассказывали потом, что каждый раз, когда уходит в небо очередная ракета, у них возникает ощущение какой–то внутренней пустоты, может быть, по контрасту между напряженной работой предшествовавших этому недель и резким – как из горячей воды в холодную – погружением в состояние ничегонеделания. Этот психологический феномен нашел даже отражение в тексте, сочиненном космодромными поэтами местного значения и исполнявшемся в соответствующих случаях на мотив известной песни «На дальних тропинках далеких планет…». Так вот в этом ярком фольклорном произведении были такие слова:
…Ракета улетела – и нам пора в дорогу.
Пускай теперь потрудится товарищ Левитан.
В какой–то степени подобные послестартовые эмоции могли подтолкнуть освободившихся участников пуска к ближайшему источнику информации о последующем ходе дел – ко «Второй гостинице».
Но, конечно, лишь в какой–то степени.
Пуск, состоявшийся 12 апреля 1961 года, был особый! В сравнение с ним не шел ни один из предыдущих, да, пожалуй, и последующих стартов. И настроение, и эмоциональное состояние всех, кто был на космодроме, не позволяли ни одному из них, сделав дело, разойтись по своим углам.
Все собрались на площадке перед «Второй гостиницей». И, оказывается, вся информация, поступавшая в «телефонную» комнату, мгновенно, практически одновременно доходила до множества людей, стоявших на улице… Каким образом? По каким каналам? Не знаю. Не берусь ответить на этот вопрос. Могу только отнести его к разряду еще не разгаданных тайн космоса.
Когда лидеры нашей космической программы появились на крыльце, они увидели перед собой множество людей, каждый из которых вложил свой собственный, личный вклад в общее дело, нес всю полноту ответственности за него, словом, был не «винтиком» (существовало когда–то такое недоброй памяти определение), а личностью… И вся эта большая группа людей взорвалась–буквально взорвалась–криками. Разобрать, кто что кричал, было трудно. Кое–где пробивалось «ура!», но все прочие слова терялись в общем гуле. Наверное, по числу децибел–единиц измерения силы звука – этот гул ненамного уступал шуму стартующей ракеты–носителя. Ну, а сила душевных переживаний человеческих–какими децибелами измерить ее?..
На площадке возник стихийный митинг – короткий, но очень эмоционально насыщенный. Говорили возбужденно, сбивчиво, не всегда гладко. Но насколько же этот импровизированный митинг был сильнее любого размеренного и распланированного собрания с аккуратными ораторами, читающими по бумажке свои заранее подготовленные речи!
…Короткий путь по раскалившейся к середине дня степи – и мы в поселке, на окраине которого находится аэродром.
Здесь происходит нечто вроде парада. Перед деревянной, кустарно сколоченной трибуной проходят по–разному одетые, выстроившиеся не по ранжиру, обладающие далеко не блестящей строевой выправкой люди. Но почему же этот парад производит на меня такое впечатление? И добро бы только на меня, человека в парадном деле, скажем прямо, мало эрудированного, а посему весьма нетребовательного. Однако и стоящий в нескольких шагах маршал Москаленко не скрывает волнения. Когда прохождение закончится, он сравнит его с военными парадами на Красной площади, которыми не раз командовал, причем сравнит, так сказать, на равных…
Перед отлетом состоялся обед, который трудно было назвать вполне торжественным единственно по той причине, что протекал он в темпе, несколько форсированном: Королев, да и все его спутники торопились к месту посадки «Востока».
После первого тоста – «За успех!» – Сергей Павлович, выпив шампанское, с размаху хлопнул свой красивый хрустальный бокал об пол – отдал дань старинному обычаю. Во все стороны веером полетели звонкие блестящие осколки, и многие присутствующие уж было размахнулись, чтобы последовать эффектному примеру Главного конструктора, но были упреждены торопливой репликой одного из руководителей космодромного хозяйства:
–Главному конструктору можно, но нам, товарищи, не надо!..
Его не трудно было понять: мы трахнем бокалы, поедим, попьем и улетим. А кто будет списывать сервиз?. . То–то же!
Как в полусне проходил для всех нас этот день.
Всего несколько часов назад мы у подножия ракеты обнимали Гагарина и желали ему счастливого пути – пути, по которому не проходил еще ни один человек на свете.
И вот позади долгое ожидание старта, сам старт, пунктир сообщений о полете «Востока» вокруг земного шара, сообщение о благополучной посадке, импровизированный митинг на космодроме, столь же импровизированный парад…
Мы летим на том же «ИЛ‑14», на котором две недели назад прибыли на космодром. Летим к месту посадки Гагарина.
После пережитых треволнений, а отчасти и после весьма полноценного обеда, которым нас угостили напоследок на космодроме, клонит ко сну. И, кажется, не одного меня: в соседнем кресле клюет носом ведущий конструктор космического корабля – «Алексей Иванов». Внезапно по ассоциации вспоминается продуктивная деятельность «высокой комиссии», участниками которой мы оба были несколько дней назад, и меня тянет на признание.
– Знаешь, – говорю я, – а ведь это, будь оно неладно, число – сто двадцать пять – я Юре сказал. И записал ему. Чтобы в случае чего сразу перед глазами было… В тот же вечер сказал…
Иванов незамедлительно вышел из состояния дремоты, посмотрел на меня несколько секунд каким–то странным взглядом и тихим голосом произнес:
– Я тоже…
Утро 13 апреля. Потом, просматривая в Москве вышедшие за время нашего отсутствия газеты, мы поняли, что творилось в этот день в мире! Какой резонанс получил первый полет человека в космос.
Но сейчас, в это утро, мы сидим в просторной комнате на втором этаже уютного коттеджа. За окном весенняя Волга. Настроение у всех, насколько я ощущаю, складывается из двух основных компонентов. Во–первых, это успокоение и радость по поводу того, что Юра живой и невредимый, с новенькими майорскими погонами на плечах сидит перед нами. Да, для безопасности его полета было предпринято все что можно. Но все ли мы знали о сюрпризах, которые способен преподнести космос?.. В то ясное утро 13 апреля наименее дальновидным из нас начинало казаться, что теперь–то уж можно с полной уверенностью, порожденной результатами проведенного уникального эксперимента, сказать: да, знаем все, предусмотрели все, никаких сюрпризов для нас в запасе у космоса нет… Опровергнуть это оптимистическое заключение космос постарался в будущем. А в то утро радость за благополучие Юры ощущалось ничем не омраченной.
Второй компонент настроения, господствовавшего в коттедже на берегу Волги, был чисто деловой. В авиации работа летчика не заканчивается посадкой, он должен еще отчитаться о выполненном полете. Тем более необходим детальный – до последней мелочи – отчет после такого полета, какой выполнил вчера Гагарин.
И он отчитывается спокойно, последовательно, даже как–то подчеркнуто старательно, словом, точно в той самой тональности, к которой мы привыкли за время работы с первой группой космонавтов.
Выясняется, что он все, что нужно, заметил, ничего не забыл, внимательно следил за работой оборудования корабля. Например, обнаружив в, казалось бы, самый эмоционально острый момент, непосредственно перед стартом, что разговоры на Земле съели почти весь запас ленты в магнитофоне и что ее поэтому может не хватить на время полета, по собственной инициативе перемотал ленту – благо ранее записанные на ней предстартовые разговоры, конечно, были зафиксированы на лентах наземных магнитофонов. Словом, думал, рассуждал, наблюдал.
Всех, разумеется, очень интересовало, как перенес космонавт явление невесомости, пожалуй, единственный фактор космического полета, который практически невозможно в полном объеме воспроизвести на Земле. Нет, уверенно ответил Гагарин, никаких неудобств от явления невесомости он не ощущал. Чувствовал себя все время полета очень хорошо.
– Ну, это за полтора часа… – пробурчал про себя Парин. И, как показало будущее, был прав. Адаптация человеческого организма к длительному пребыванию в состоянии невесомости, а затем – об этом мы узнали еще позднее – его реадаптации на Земле оказались едва ли не самыми сложными проблемами космической биологии и медицины. Даже сегодня, после полутора десятков лет космических полетов, наука не может утверждать, что знает в этой области все.
– Иначе и быть не могло, – сказал Василий Васильевич Парин после появления первых сигналов о вестибулярных нарушениях, испытанных космонавтами в первых же более или менее длительных полетах. – Ведь все живое на Земле эволюционировало в течение миллионов лет при наличии гравитации, веса. Это запрограммировано в нас прочно. Не может организм любого существа никак не реагировать на исчезновение столь мощного генетически привычного фактора.
Но Гагарин, пробыв в невесомости менее полутора часов, естественно, никаких признаков дискомфорта, не говоря уж об ухудшении самочувствия, обнаружить не мог. Эти признаки проявляются позднее.
Очень интересно рассказывал он про то, как выглядит Земля из космоса. Сейчас все это – и о непривычной нам дугообразной форме горизонта, и о голубой полоске над ним, и о мгновенных, без сумерек, переходах дня в ночь и ночи в день – уже многократно рассказано. А космонавтом А. Леоновым даже изображено на холсте. Но слушать про это впервые было на редкость интересно. Возникали ассоциации с произведениями научно–фантастической классики – не зря, оказывается, она была на космодроме в таком ходу.
Вопросы сыпались один за другим. Каждый интересовался работой «своей» системы. Каждому было важно узнать, насколько оправдало себя то, что было внесено в технику и методику космического полета по его, спрашивающего, инициативе.
Слушая ответы Гагарина, я поймал себя на том, что поражаюсь не столько тому немногому, что оказалось в какой–то мере неожиданным, сколько тому, как этого неожиданного мало. Просто потрясающе мало!
Через несколько дней Гагарина сравнили с Колумбом, и каждому, кто хотел разобраться в степени точности и правомерности такого сравнения, неизбежно приходило в голову, что наряду с другими пунктами различия Колумб плыл наугад, не зная, куда движется, вернее, имея на сей счет ошибочное представление: рассчитывал приплыть в Индию, а открыл Америку.
Гагарин, а прежде всего, конечно, люди, отправившие его в космос, достоверно знали: что, как и когда произойдет. Весь полет от начала до конца был детально, до последней мелочи расписан. Сам космонавт через несколько дней после полета сказал одному из своих учителей: «Все было в точности так, как вы мне расписали. Будто вы там уже побывали до меня».
И в этом смысле можно сказать, что главная новость, открывшаяся в полете «Востока», заключалась в том, что никаких новостей в нем не состоялось.
О первом полете человека в космос много говорили и писали как о торжестве конструкторской мысли, воли, мужества, отваги космонавта, и все это было справедливо. Но сюда следовало бы добавить: и торжестве научного предвидения.
Кстати, сам Гагарин сопоставлений своей персоны с великими мужами прошлого не любил. Отдавал себе отчет в том, что здесь сгоряча возможны переборы, которые потом, когда страсти поостынут, будут звучать не совсем так, как было задумано самими «сопоставителями». Увидев шутливый рисунок, на котором он был изображен стоящим у доски и назидательно читающим лекцию о космическом полете Герберту Уэллсу, Алексею Толстому и Жюлю Верну – вот, мол, все, оказывается, не так, как у вас написано, – Юра недовольно поморщился:«А то без меня они, бедные, не справились…»
…Когда с деловой частью заседания – последнего заседания Государственной комиссии по космическому кораблю «Восток» – было покончено, начались приветствия и подношения даров, так сказать, официального характера. Космонавт узнал, что отныне он не только носитель воинского звания майора, но и заслуженный мастер спорта и военный летчик уже не третьего, а первого класса.
Гагарин воспринимал все эти знаки признания и. благодарил за них сдержанно, достойно, с нескрываемым удовлетворением, но без буйных проявлений восторга, подобных тем, которые демонстрируют, скажем, забившие гол футболисты. Да, природным тактом этот молодой человек оказался одарен очень щедро!
– Смотрите, Юра, – сказал я ему в перерыве. – Скольких радостей жизни вы лишились: радости от получения звания капитана, от звания летчика второго класса, от звания мастера спорта…
Ему такой взгляд на вещи понравился:
– А ведь верно!..
Впрочем, если, как было сказано, чувство юмора не изменяло Гагарину перед самым полетом, неудивительно, что уж после полета оно тем более сохранилось. Столь же весело воспринял он замечание одного из своих товарищей – будущих космонавтов—о том, что, мол, когда–то, в дореволюционные времена, среди пышных титулов провинциальных цирковых борцов был и такой: чемпион мира и его окрестностей. Теперь это звание можно воспринимать всерьез – Гагарин его честно заработал.
Что говорить – все основания для веселья были налицо!
Но особенно долго предаваться ему не пришлось. Программа дня была плотная. После короткого перерыва Гагарина усадили просматривать вопросы, подготовленные журналистами, ожидавшими пресс–конференцию на первом этаже коттеджа. Что вы чувствовали перед полетом?.. Думалось ли вам, что вы будете первым?.. О чем вы думали, когда корабль вышел на орбиту?.. Как выглядела наша планета, Солнце, звезды, Луна?.. Могли бы вы пробыть в космосе дольше?.. Памятные события в вашей жизни?.. Любимая книга, любимый литературный герой?.. Вопросов было заготовлено изрядное количество. Я подумал даже: что же будут спрашивать журналисты у следующих космонавтов? Ведь вроде бы все, что можно спросить, спрошено у Гагарина. Но тут я явно недооценил внутренних резервов могучей державы – прессы. Вопросы ко всем космонавтам, возвращавшимся из полетов в последующие годы, у журналистов нашлись. Причем вопросы эти трансформировались в тех же направлениях, что и сами космические задания: вширь и вглубь.
Из журналистов, ожидавших в то утро разговора с Гагариным, мне запомнились Н. Денисов из «Правды», Г. Остроумов из «Известий». Позже, кажется, подъехали П. Барашев и В. Песков из «Комсомольской правды», но я их уже не увидел. Жесткое расписание дня заставило двигаться дальше.
И вот мы снова в воздухе. Летим на двух вертолетах Ми‑4 к месту посадки «Востока» – на левом берегу Волги, у деревни Смеловки (подходящее название для конечного пункта космического полета!) Терновского района, километрах в двадцати юго–западнее Саратова.
Потом мы вернемся на этих же вертолетах на аэродром, где стоят наши «Илы–четырнадцатые», снова пересядем в них и двинемся в Москву.
…В Москву мы прилетели уже к вечеру. Подрулили в какой–то угол в стороне от Внуковского аэровокзала, так как площадка перед ним была занята: на ней сооружали трибуну, украшали фасад здания аэровокзала лозунгами, флагами, портретами, размечали на бетоне какие–то линии. Эти загоревшие (с курорта они прилетели, что ли?) усталые штатские в не очень отутюженных пиджаках всем только мешали. В самом деле: аэропорт готовился к встрече первого в мире космонавта, а тут вертятся под ногами всякие!..
«Всякие» попрощались друг с другом. Попрощались очень тепло: у них, у всех, говоря словами поэта М. Анчарова, остался «позади большой перегон». Те, кого встречали служебные машины, быстро разобрали «по экипажам» тех, кого машины не встретили. Меня позвал в свой ЗИЛ‑110 Королев, подвез до дома, а когда я вылезал из машины, крепко пожал руку и, смотря прямо в глаза, сказал: «Спасибо!»
Меня нередко спрашивают, какие награды я получил за участие в подготовке первых полетов человека в космос, и я каждый раз вспоминаю прежде всего королевское «спасибо».
Но все это было уже вечером.
А пока мы летим на вертолетах к месту посадки «Востока»…
Берег Волги. Широкий заливной луг, от которого крутой стенкой поднимается тянущийся вдоль реки пригорок. На его вершине небольшая круглая ямка, выдавленная в грунте приземлившимся космическим кораблем.
