Текст книги "Команда (СИ)"

Автор книги: Юрий Силоч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Да я буду штурмовиком, в чем проблема? – заплетающимся голосом сказал Дубровский, пытающийся поймать вилкой кусок сосиски.

– Неа. Не будешь. Ты снайпер, тем и ценен. Твое дело – издали пулять. А мне нужен кто-то, кто умеет бегать с автоматом наперевес, прикрывать и штурмовать. И весит не как ты – шестьдесят кило. Ты в бронике погибнешь. И щит не утащишь. В принципе... – задумался Сыч, – Знаешь, есть у меня одна идея...

– Какая?

Сыч озвучил.

– Ты охренел чтоли? Мы-то с тобой два старых мудака, а пацану только 20. А если его убьют?

– А я сделаю так, чтобы не убили.

– Это ж как? – саркастически поднял бровь Дубровский, пережевывавший, наконец, пойманную сосиску.

– Натаскаю. Никого же из нас не убили. А ведь мы даже в армии не служили.

– А почему, кстати, именно он?

– Он этого хочет. – пожал плечами Сыч, – Любит комиксы, считает нас супергероями, – на этих словах Дубровский фыркнул, – Пусть хотя бы попробует! Захочет уйти – никто не будет держать.

– Дело не в этом. У него в башке комиксы и романтика. Герои какие-то. А мы тут не в игрушки играем. И не в трико ходим.

– Просто дай ему шанс. Мне нужен второй штурмовик. И другой кандидатуры я пока не вижу.

– Ему 20!

– Нам самим по 20 было, и ничего. Справились.

Дубровский замолчал, размышляя. На кухне было тихо, только капли из крана изредка звонко падали в заполненную водой грязную тарелку.

– Хрен с тобой. Пробуй. – наконец, решился командир, – Пригласи его в Команду, только предварительно расскажи что к чему. Чем он рискует. Что ему может угрожать. Расскажи что-нибудь очень неприятное. А там, если он не откажется... Посмотрим. Господи, что мы только делаем, нас же посадят...

Сыч широко улыбнулся:

– Мне нравится, что ты произнес слово "Команда". За это надо выпить!

И они выпили.

6.

Команда была таковой еще тогда, когда друзья могли не нагибаясь пройти под столом.

Сыч, Жора и Анька ходили в один детский сад. Там познакомились, там начали дружить. Дубровский в их компанию пришел немного позже – уже в школе, во втором классе. Он переехал в Москву откуда-то из глубинки, и жил с бабушкой. Про его родителей никто ничего не знал.

Их компания очень многое пережила вместе.

Вместе они гоняли в футбол и лазили по деревьям. Вместе ездили в детский лагерь в Краснодарском крае, где, опять-таки, вместе впервые покурили за туалетами. Вместе собирались в квартире у родителей Сыча, где вместе пили первое в их жизни пиво. Вместе гуляли по ночам. Вместе ходили на танцы. Вместе сдавали выпускные экзамены и вместе развлекались в выпускной вечер. Только с потерей девственности промашка вышла – Сыч с Анькой решили этот вопрос между собой, а Дубровский нашел себе девушку-сокурсницу, в которую крепко втрескался с самого первого взгляда.

Вместе-вместе-вместе. Школьная дружба не ржавела – да и чего ей ржаветь, когда друзья, хоть и поступили в разные ВУЗы, но все равно жили в двух шагах друг от друга и регулярно совершали набеги на местные детские площадки с банками "Ягуара" и пластиковыми бутылками дешевого пива.

Когда Дубровскому исполнилось 20, его бабушка скоропостижно умерла, оставив в наследство свою квартиру и приличные деньги, которые Дубровский, по прошествии сорока дней с похорон, решил потратить на организацию свадьбы и новую машину.

Сыч и Анька были свидетелями, хоть к тому времени уже и не встречались. Расстались из-за каких-то глупостей, которые ты неизбежно совершаешь, когда молод, эгоистичен и неопытен.

Расписались, сфотографировались, поездили по памятникам.

Дубровский был счастлив, его новоиспеченная жена тоже. Они буквально не сводили друг с друга глаз, полных обожания. Тот день запомнился Сычу одной картиной, намертво въевшейся в память: длинная аллея Ботанического сада, на ней, взявшись за руки, идут две изящные, как будто выточенные из хрусталя фигурки – в черном костюме и в скромном белом платье. Сквозь листву пробиваются солнечные лучи, как-то по-особенному красиво освещающие летающий повсюду тополиный пух. Очень много неяркого, ласкового света и тепла. Лето. Счастье и безмятежность. И глаза новобрачных, светящиеся изнутри чем-то, чего Сычу так и не удалось постичь.

После свадьбы круг друзей начал постепенно распадаться. Дубровский с головой ушел в семейную жизнь, Анька больше не могла переносить Сыча, и тот сперва тусовался с Жорой, но, когда тот резко ударился в неформальство и возомнил себя циником и мизантропом, остался один. Впрочем, ненадолго.

Скоро их дружбе было суждено возродиться, но, Бог свидетель, лучше б они просто позабыли друг друга и изредка переписывались в соцсетях. В начале октября Дубровский с женой возвращался из Зеленограда, куда ездил к новым друзьям на шашлыки. Посиделки затянулись, было уже поздно. Машина бодро катилась вперед, фары освещали недавно омытый дождем асфальт. Дом был совсем рядом – еще чуть-чуть проехать дворами. Уставший Дубровский говорил о чем-то с женой и слушал радио, когда сзади в его машину на полном ходу влетела серебристая Мицубиси с четырьмя вхлам обдолбанными гостями с юга. Дубровский был ни в чем не виноват, но джигитам было плевать. Его просто вытащили из машины и начали бить. Без какой-либо причины. Видимо, просто захотелось. Причем, били не для того, чтобы научить уму-разуму, а чтобы запинать насмерть. Такие вещи понимаешь сразу: когда нужно просто потерпеть и отлежаться – это одно, а когда тебя метелят, желая втоптать в землю даже то немногое, что от тебя останется – совсем другое. Жена выскочила из машины и попыталась заступиться, но ее быстро скрутили и утащили в какой-то тупик, куда позже завели машину и включили музыку на полную громкость. Дубровский лежал на асфальте, не в силах подняться, но вскоре за ним вернулись. Его притащили и бросили рядом с женой, которая лежала на голой земле с раскинутыми ногами и, глядя в небо невидящими глазами, повторяла только "Мама... Мама...".

Насиловали ее долго: и поодиночке, и в командном зачете. Заставляли Дубровского смотреть, а, когда тот отказывался, орали и били. Он кричал, вырывался, звал на помощь, но всё бесполезно. Только гортанные голоса, громкие, дребезжащие кавказские мелодии и "Мама... Мама...".

Сколько продолжался этот кошмар, Дубровский не запомнил.

Он пришел в себя в больнице через день после того, как всё произошло. Жене повезло меньше – "не приходя в сознание".

Дубровский очень долго восстанавливался. Днём проходил процедуры, давал показания полиции, ел заботливо носимые друзьями апельсины, выслушивал от них слова утешения и поддержки, а ночами, закусив подушку, чтобы никто не слышал, выл как зверь и пытался откладывать снотворное, чтобы как-нибудь принять все разом и отправиться следом за женой. Медсёстры находили тайники и устраивали скандалы, убеждали Дубровского, что надо продолжать жить. Приводили психиатра, в которого Дубровский кинулся уткой и послал нах..й, после чего на него едва не одели смирительную рубашку.

Кости и ткани срастались нормально, но раны, нанесенные психике, оказались намного глубже.

Насильников поймали. Дубровский отказался проводить опознание, сославшись на то, что было темно, но против джигитов и так были все улики – их, деликатно выражаясь, "следы", просто ручьем вытекали из тела жены Дубровского, так что материала для анализа было более, чем достаточно. Скоро должен был состояться суд, в результате которого уродов должны были упечь куда-нибудь в солнечный Магадан лет на 15 минимум...

– Ты слышал это? – разъяренный Сыч прямо-таки ворвался в палату к Дубровскому, – Их отпускают!

– Как? – подскочил Дубровский на постели, вскрикнув от боли в ребрах.

Сыч рассказал ему, что джигитов отпускают, якобы, из-за недостатка улик.

– Что ж они творят-то, суки?... И машину их опознали, и морды похожие, и вообще...– сокрушался Сыч, одновременно пытаясь подбодрить Дубровского, – Ничего! Не ссы! Мы это просто так не оставим. Надо бороться.

И они боролись. Сыч, Анька, Жора – писали письма в разные инстанции, создавали общественный резонанс, что-то пытались, требовали, но всё без толку. Единственное, чего они добились – узнали имя того, что отмазал четверку джигитов, однако, от этого знания становилось только хуже – с этим человеком они сделать ничего не могли.

С четверкой друзей попросту играли. Пытались подбросить наркотики, угрожали по телефону, Жору даже как-то сильно избили возле собственного дома. В конце концов, даже уголовное дело прикрыли с формулировкой "за отсутствием состава преступления". Типа, жена Дубровского сама джигитам дала и получила остановку сердца от оглушительного оргазма.

Это был даже не плевок в лицо, а нечто гораздо хуже.

В день, когда Дубровский выписался из больницы, к нему в гости пришла вся компания. Помогли убраться в квартире, принесли коньяка, запрятали по просьбе владельца квартиры все фотографии и вещи, напоминающие о том, что здесь кто-то еще жил.

Пили. Говорили. Плакали.

– Это же полный абзац, Дубровский. – говорил распустивший нюни Сыч, – Мы перепробовали всё, что можно, но это как в стену башкой биться. Ни хренашеньки не выходит.

– Не всё. – тяжело обронил Дубровский, разглядывая неподвижным взглядом дно стакана.

– В смысле?... – спросил у него разом напрягшийся Жора.

– Мы перепробовали ХОРОШИЕ методы. – Дубровский поднял глаза, – ПРАВИЛЬНЫЕ методы. ЗАКОННЫЕ методы. – эти слова он произносил так презрительно, будто они были грязными ругательствами, – Простите меня, ребята, но я попробую как-нибудь сам...

За столом воцарилось молчание.

– Что ты попробуешь сам? – Сыч, похоже, протрезвел.

– Куплю завтра охотничий карабин и начну потихоньку... Охоту... Простите, ребят, но я просто не могу. Я уже не хочу, чтоб их сажали в тюрьму или что-то еще. Я хочу, чтоб они сдохли в муках.

– Карабин... – фыркнул Жора, – Да тебя по первой же пуле вычислят. В тюрьму хочешь? Не страшно?

– Нет. Страшно было тогда... А сейчас уже как-то...

– Ты так долго не протянешь. – отрезал Сыч, – Это глупый план.

– У тебя есть идеи лучше? – огрызнулся Дубровский, – Вперед!

– Например, у меня идея прекратить строить из себя единоличника. У тебя есть друзья. И нам, не меньше, чем тебе, важно, чтобы те уроды получили по заслугам. – переглянулся Сыч с остальными.

– Что, каждому купим по карабину? – съязвила Анька.

– Не обязательно. И вообще – чего вы привязались к этим карабинам?... Есть пушки и покруче.

– Я стреляю хорошо, вот и привязался. – пожал плечами Дубровский, – На охоту ходил. В детстве еще, там, в тайге. Пока отец с матерью не начали чертей из дома выгонять. А что за пушки?

– В городе полно стволов. – с уверенностью заявил Сыч, – Это ж Москва. Просто надо знать, где достать.

– Вот это уже конструктив! – довольно потирая руки сказал Жора, – Ты, Дубровский, главное, вот что запомни: ты не один. Мы с детства одна команда. Один ты долго не протянешь.

– Ну что ж... – недоверчиво глядя на собравшихся сказал Дубровский, – Команда... Давайте попробуем...

7.

Сыч тихонько поднялся с кровати, прислушался к ровному дыханию жены, и понял, что снотворное подействовало. Можно было, конечно, придумать какой-нибудь повод убежать на пол-ночи, но очень уж не хотелось вызывать лишних вопросов. Поэтому, пусть спит. Полезнее будет.

Вынув из шкафа черные армейские брюки, серую футболку и сняв с манекена кепку с шевроном, Сыч на цыпочках вышел в коридор и закрыл за собой дверь.

Пойдя на кухню и одевшись, он достал с антресоли старого шкафа, где, обычно, лежали пустые трехлитровые банки и старые кастрюли, небольшой камуфлированный баул. Выложил на стол тепловизор, перчатки с пластиковыми вставками на костяшках, нож, две увесистые кобуры и небольшой тряпочный рюкзачок. Затем, снова встав на жалобно скрипящую под его тушей деревянную табуретку, уложил баул обратно и вынул небольшую складную пневматическую винтовку.

Собрав винтовку и зарядив ее, Сыч подошел к окну, открыл его и, прицелившись, нажал на спуск.

Раздался тихий "пук", за окном лопнула и осыпалась на асфальт лампочка уличного фонаря. В единый миг во дворе стало темным-темно.

Через полминуты винтовка снова скрылась на антресоли, а Сыч осматривал двор в тепловизор. Не заметив никого крупнее кошки и удовлетворенно кивнув, он спрятал прибор в карман, а сам, обувшись, спрыгнул на козырек подъезда. Лететь было недалеко – Сыч жил на втором этаже, и, поэтому, приземление прошло успешно, хоть и немного шумно.

Через 5 минут невидимый в темноте Сыч, стоя в кустах сирени на углу дома, едва не довел до инфаркта Салагу, хлопнув его по плечу.

– А! – вскрикнул тот, дернувшись.

– Х..й на. – довольно улыбаясь ответил Сыч, – Не пугайся. Солдат ребенка не обидит.

– Ну пипец. Я ж чуть не... Чего во дворе так темно-то?

– Хулиганы. – пожал плечами Сыч, – Пошли. Есть у меня тут одно место заветное... Ты, кстати, чего так вырядился?

Несмотря на теплую ночь, Салага был одет в камуфляж, под которым скрывалась боевая рубашка.

– Ты во всем этом охренеешь. Ночь-то теплая, к тому же нам сейчас придется чуть пробежаться.

– Ну... Я как-нибудь постараюсь не охренеть. – улыбнулся Салага.

– Мне нравится твой настрой. – Сыч указал рукой направление, – Давай в ту сторону.

Побежали. Сыч частенько сдыхал и переходил на шаг, Салага спотыкался о выбоины, и весь взмок. Идея одеть камуфляж уже не казалась ему такой крутой. Бежали напрямую, никуда не сворачивая. Сыч, видимо, решил вспомнить былые навыки паркура, и бодро перепрыгивал через теплотрассы, и низенькие ограды, а также, издавая напряженное "Хэ-эть!", форсировал преграды повыше.

– Стой! – наконец, Сыч остановился в темном проулке между двумя пятиэтажками. Напротив них, через дорогу, горел фонарь и стояла грязная будка с надписью «бистро». Через окна было видно, что внутри кто-то сидит, еще двое стояли снаружи и, пошатываясь, курили.

– Что такое? – шепотом спросил Салага.

– Пришли. Мне знакомый капнул, что через этот блевок сегодня пройдет кое-что нехорошее. И очень нам нужное. Ты точно готов?

– На все сто.

– Ну окей, тогда потихоньку двинем...

Когда Сыч пару дней назад на тренировке шепнул Салаге о том, что готов взять его в оруженосцы, тот не поверил своим ушам.

– Что, серьезно?...

– Совершенно. Есть предпосылки к тому, чтобы возродить Команду. Сейчас вакантно одно место штурмовика, и я мог бы взять тебя в обучение.

– Конечно! Я хоть сейчас! – обрадовался Салага, но Сыч осадил его.

– Я сказал "мог бы". Слушай внимательно. На прошлой трене ты говорил, что готов убивать, и говорил убедительно. Я хочу узнать, что тебя на это сподвигло. Для меня это вопрос не праздный, мне нужен ведомый, и я предпочту видеть на этом месте высоко мотивированного человека. Даже и без малейшей подготовки, но готового убивать, пытать, нарушать закон, и, не дай бог, конечно, но нести всю ответственность за это. Попасть в тюрьму, например. Так что присаживайся и выворачивай душу наизнанку. А я послушаю, и решу – высоко ты мотивирован или низко.

От такого требования Салага чуть было не послал Сыча нахрен, но быстро остыл, уселся напротив и принялся рассказывать.

Салагу мучила целая гора комплексов. Он с детства был очень умным мальчиком, прямо-таки вундеркиндом, прекрасно учился, и его ставили в пример везде, где только можно. Учеба, музыкалка, самодеятельность в школе и вне ее, шахматы – он успевал всё, и редкий родитель в классе удержался и не сказал когда-нибудь своему чаду: "А вот Титов делает вот то-то! А ты почему-то нет!"

Само собой, что на популярности Салаги это сказалось не лучшим образом, и он быстро вылетел в аутсайдеры. Травля, побои, издевательства, проблемы с социализацией – все это росло, как снежный ком, и никак не хотело рассасываться. Городок маленький, школа всего одна, и перевестись было просто некуда. Приходилось терпеть.

Годы шли, Салага, хоть и с большим трудом, научился общаться с людьми, но никому из своих школьных врагов ничего не забыл.

– Психологи часто ищут причины всех расстройств в детстве. В моем случае им бы даже не пришлось глубоко копать. – горько усмехнулся он.

Злость копилась, не находя выхода и принимая самые причудливые формы – например, любовь к комиксам, но не к классическим, где герои носят трико и никого не убивают, а пожестче – к героям вроде Росомахи, Карателя, Роршаха, и прочим, не гнушающимся использовать оружие и пытки, и не произносящих монологов о ценности человеческой жизни.

– И они правы. Я думаю точно также. Подобные люди – мусор. Всё, что они могут – это нести в мир боль и насилие. В дикой природе особи одного вида не убивают друг друга. Даже хищники в джунглях делят территорию без смертоубийства, потому что они свои. А эти... Они уже не люди. Они сами считают себя выше остальных людей, и отсюда логично проистекает, что не считают себя людьми.

– Да у тебя целая идеология. – присвистнул Сыч. – Ты ж почти нацист.

– Не думал об этом. – опустил голову Салага и продолжил рассказывать.

После окончания школы Салага понаехал в Москву, и у него в наконец-то появилась своя компания. Команда. Салага не рассказывал об этих людях по отдельности, но, судя по интонациям, относился к ним очень тепло. Считал лучшими друзьями. Проводил с ними почти все время. Наконец-то он начал жить в полную силу, и будущее не сулило ничего плохого – ночные гулянки, алкоголь, бары и концерты. Но у судьбы были свои планы на этот счет. Один за одним его друзья плотно сели на какую-то дрянь, и когда Салага заметил это – было поздно. Его тоже пытались пристрастить, но безуспешно: "Да мы и не стали тебе предлагать – ты ж правильный, отказался бы". Смеялись.

Последним смеялся Салага, правда, смех был истерическим.

Он умаялся ходить на похороны друзей, которые сгорели буквально за полгода.

– С тех пор я только укрепился в мнении, что с бандитами, наркоторговцами и прочим отребьем надо бороться без всякой жалости и предварительных ласк. Увидел – выстрелил.

Сыч поднялся с плит и объявил:

– Итак, мой юный друг. Официально заявляю, что ты точно двинутый! За то время, пока я тебя слушал, я понял, что ты псих, садюга и нацист. Надо же, – покачал он головой, – а с виду такой приличный молодой человек...

Салага поник головой, но Сыч продолжил:

– Мне это нравится. – улыбнулся он, – Наконец-то в Команде будет кто-то еще более больной на голову, чем я.

...А спустя два дня, Сыч, прячущийся в тени здания, указал Салаге туда, где дорога не была освещена.

– Перейдем там.

Перешли. Сыч достал из рюкзака нож и пистолеты. Прицепил одну кобуру себе на пояс, другую отдал Салаге.

– Стрелял когда-нибудь из боевого?

– Нет. А что это? В темноте не видно...

– Макаров. Держи его покрепче, а то с непривычки будет дергаться сильно. Прицепил? Пошли!

К бистро подошли с тыла, после того, как Сыч долго изучал в тепловизор подходы к зданию.

– Никого. Пошли. Двое еще у входа тупят?

Салага осторожно выглянул:

– Нет, зашли.

– Супер. Погнали. Короче так: во-первых, доставай ствол, во-вторых, одевай маску, в-третьих, когда я уложу там всех мордами в пол, держи их в этом положении. Вообще, всё должно пройти без шума и пыли – я зайду, заберу кой-чего, и выйду. Конец фильма. Все понятно, вопросов нет? Тогда погнали.

Салага начал дрожать.

Они вытащили пистолеты: Салага – "макаров", а Сыч – "стечкин", и, вопреки прогнозам Салаги, спокойно зашли в бистро, а не ворвались в него, вышибая двери и разбивая стекла.

Внутри оказалось вполне себе чисто и уютно. Мягкие сидения, новые столы, стены, обшитые деревом, барная стойка и холодильники с пивом. За стойкой стояла микроволновка, и скучал одинокий узбек, делающий хот-дог. За одним из столов сидели пять человек бомжеватого вида. На столе у них стояли бутылки с дешевой водкой и пивом, а рядом – нехитрая закусь.

– Здравствуйте! – дружелюбно сказал Сыч всем присутствующим, показав пистолет, и поднеся к губам указательным палец. Затем, когда выпившую публику и узбека проняло, выразительно указал тем же пальцем на пол, и добавил негромко, – На пол. И ни звука.

Когда все улеглись и накрыли головы руками, Сыч кивнул Салаге, и сказал так, чтобы посетители его услышали:

– Дернется кто – стреляй.

Далее Сыч прошел через зал к неприметной двери с надписью "Служебное помещение", и исчез внутри. Примерно через 10 секунд оттуда послышались глухие удары и чей-то вскрик, затем все стихло. Еще 10 секунд – и Сыч снова появился в зале, но на этот раз с брызгами крови на правой руке и черной спортивной сумкой с надписью Puna.

– До свидания! – проходя мимо Салаги, Сыч хлопнул его по плечу, и они вместе, все также спокойно, покинули бистро.

– А теперь, Салага, беги! – и Сыч сорвался с места со скоростью хорошего рысака, даром, что тащил сумку.

Бежали дворами, в полной темноте, топоча, как дикие коники и постоянно спотыкаясь. У Салаги в голове вертелся припев из песни Midnight Run, и он счел это очень забавным. Наконец, где-то километр спустя, Сыч остановился и скомандовал перекур.

– Скоро уже будем на месте. Фу-ух. – стер он пот со лба, тяжело дыша, – Есть еще ягоды в ягодицах. Ты как?

– Нормально. Только мокрый весь.

– Со страху? – заржал Сыч.

– Да иди ты... – махнул на него рукой Салага.

– А я говорил, что ты во всем этом охренеешь... Пошли-ка сядем на лавку и посмотрим, что нам сегодня положили под ёлочку...

Усевшись в одном из дворов, Сыч открыл сумку и, запустив внутрь руки, принялся там шурудить, приговаривая то и дело:

– О-о... Надо же... А это что?...

– Что там? – спросил Салага.

– Ну, судя по ощущениям, там минимум один "тульский Токарев", рЭвольвер и какая-то херня, похожая на обрез. О! Точно! – Сыч выудил из сумки нечто, и впрямь похожее на винтовку, у которой отпилили приклад и часть ствола, от которого остался лишь небольшой огрызок "на пописать".

– Что это? Трехлинейка? – спросил Салага.

– А хрен его знает, я не разбираюсь. Эхо войны. Тут еще есть кое-что, но я с этим пойду прогуляюсь до ближайшего канализационного люка. Как раз тут журчит что-то рядышком. – Сыч вынул из сумки сверток, который, как показалось Салаге, был наполнен каким-то порошком.

– Что там?

– Гера.

– Гера?... – переспросил Салага.

– Героин. – крикнул отошедший метров на пять Сыч.

– Оу...

Вернулся он с пустыми руками и скомандовал:

– Так. Стволы в карманы, а сумку давай сюда. В помойку выкинем.

– Слушай, а что там произошло?... Ну, в бистро? – Салаге было интересно, и его не покидало чувство, будто он пропустил что-то важное.

–Там?... Там в каморке сидел какой-то зашуганный узбек. Я пару раз дал ему в грызло и забрал сумку. Собственно, всё.

– И всё?... Это и есть супергеройская спецоперация?...

– А ты думал, что там будут сидеть Магнето и Джокер, с которыми я буду биться насмерть, разнося город в щепки?

– Ну... Нет, но все-таки я представлял себе всё как-то по-другому.

– Меня от твоих комиксовых штампов уже тошнит. Мало того, что ты следуешь примеру этих придурков из СМИ и называешь нас супергероями, так ты еще и хочешь, чтобы мы поступали, как они? – притворно рассердился Сыч, – Мы же не совсем психи...

– Да брось. – улыбнулся Салага, – Если б ты не считал себя супергероем, то не сделал себе бронежилет со знаком Карателя. Слушай, кстати, о психах. Ты несколько раз упоминал про то, что у тебя какие-то там психологические травмы. О чем вообще шла речь?

– Нос не дорос такие вопросы задавать. – Сыч нахмурился, встал и направился к ближайшей мусорке, чтобы выкинуть туда сумку.

– Откровенность на откровенность. – догнал его Салага, – Я-то тебе всё рассказал. Когда мы знакомились с Анной и Дубровским, они тебя постоянно подкалывали про тюрьму... Это там случилось, да?

– Напомни, чтобы я подарил тебе на день рождения чувство такта. – Сыч бросил сумку в контейнер, и повернулся к Салаге, – Да, это произошло, когда я был в тюрьме. Поймали меня, значит, зэки, и сказали: либо мы тебя убьем, либо в жопу вы..бем.

Салага аж рот открыл:

– И что?

– Как что? Убили меня. – сказал Сыч, и, довольный произведенным эффектом, направился в сторону дома, оставив напарника переживать полученное потрясение.

– Тьфу на тебя! – крикнул Салага, когда до него наконец-то дошло, что он пал жертвой Сычовского остроумия.

Ответом ему был лишь довольный смех, раздающийся в темноте.

8.

Найти уродов, виновных в смерти жены Дубровского оказалось проще простого. Они, собственно, и не прятались – были уверены в собственной неприкосновенности, так что для того, чтобы их взять не потребовалось ничего сверхъестественного: машина, адрес, и немного времени.

Действовали ночью.

Когда наружная слежка (в виде Жоры, убедительно изображавшего из себя дворового алкоголика) давала сигнал, жертву выманивали во двор, били по голове, одевали на нее мешок, запихивали в машину и везли в штаб. По пути Анька делала джигитам укол сильного снотворного, дабы жертвы не очухались раньше времени.

Все четверо повелись на один прием: Жора стучал по машине, звучала сигнализация. Из окна высовывался хозяин, спрашивавший на ломаном русском, чего Жоре от его машины надо, а после того, как Жора посылал его нахрен, разъярялся и выбегал во двор чинить расправу.

Когда в штабе (который был гаражом Дубровского, купленным у деда-параноика, ждавшего ядерного удара и выкопавшего целый подземный этаж) собрали всех виновных, на Дубровского было страшно смотреть. Он был бледен, зубы и кулаки сжаты, а сам дрожал от адреналина, как будто его било током.

– Они там... – сказала Анька, стараясь не встречаться с Дубровским взглядом. В тусклом свете лампочки он выглядел даже не страшно – жутко, как оживший спецэффект из фильма ужасов.

– Выйдите. – процедил Дубровский сквозь зубы, – Все.

Сыч, Жора и Анька дружно покосились на сумку, которую Дубровский держал в руках, но ничего не сказали и покинули гараж. Дубровский закрыл за собой ворота, предусмотрительно за пару дней до операции обитые звукоизолирующим материалом, оставив друзей стоять в темноте и гадать, что сейчас происходит внутри.

Время шло, но Дубровский никак не показывался.

Друзья нервничали, и, когда прошло часа два, всё-же решили зайти и проверить, всё ли в порядке.

В гараже было темно и воняло сигаретным дымом.

– Дубровский! Ау! – Жора шел первым и звал друга, который почему-то не отзывался.

Он спустился вниз. Ботинки вступили во что-то липкое, но Жора не обратил внимания и, нашарив на стене выключатель, включил тусклую лампочку под потолком.

Первым стошнило Сыча. Потом Жору, увидевшего, в чем он стоит.

– Анька! Не входи! – успел он крикнуть перед тем, как его скрутило.

Рядом с четырьмя стульями, выстроенными в ряд возле стены, стояла вымазанная в крови сумка, из которой виднелись ручки садового секатора, ножовки по металлу и еще каких-то инструментов, о непрофильном назначении не задумываешься до тех пор, пока не увидишь их окровавленными. А в углу, дальнем от входа в штаб, сидел Дубровский, выкуривший, судя по лежащим вокруг бычкам, почти всю пачку.

Впервые за долгое время друзья увидели его искренне улыбающимся.

9.

– Ниже... Ниже... А теперь выше... Ага, вот тут. – лежащий на животе Сыч командовал женой, которая мазала ему спину фастум-гелем.

С утра Сыч успешно встал с постели, но при попытке потянуться, в нем что-то хрустнуло, и позвоночник заклинило.

– Это потому, что ты много за компьютером сидишь. Кресло неудобное. – сказала жена, натирая спину так, что Сыч изредка подвывал от боли.

– Это всё потому, что кто-то не закрывает окно на ночь. – пробубнил он в ответ.

В дверь позвонили.

– Зай, откроешь?

– Куда ж я денусь? – жена поднялась и пошла открывать, но вскоре вернулась, – Там Пал Палыч твой.

Сыч выругался:

– И что ему надо?

– Он не сказал. Напомни, кто он у тебя?...

– Зам генерального директора. – Сыч поднялся и задумался, одевать ему футболку или нет.

– Не надо. Так иди. – сказала жена, прочитав его мысли.

Сыч кивнул, и поплелся к двери, внутренне сжавшись от страха. Почуял что-то? Или очередная проверка? Однако, выйдя в подъезд и увидев Палыча, Сыч понял, что дело – дрянь.

– Ну привет... Герой. – "фейс" был непривычно хмур и смотрел волком.

– Привет. Чего зашел? У меня все нормально. Можешь так и записать в свою базу данных.

– Нормально, говоришь... – хмыкнул "фейс" в ответ, – А со спиной что?

– Продуло, наверное... – пожал плечами Сыч, – А тебя что, обязали следить за моим здоровьем?

– Меня обязали за всем следить. – огрызнулся Палыч, – Я знаю, что произошло вчера ночью.

– И что же? – невинно захлопал глазами Сыч.

– Не придуривайся. Я видел запись с камеры. И твою кепку я узнаю из тысячи.

– Я могу дать ссылку на интернет-магазин, где я ее купил. – Сыч состроил оскорбленную мину, – Езжай туда и проводи свои расследования.

– Хватит пудрить мне мозги! – едва не заорал Палыч, – Мне с утра на стол легла сводка. Тот узбек, которого ты мордой в пол уложил, накатал заявление. Типа ты его ограбил, угрожал, избил...

– А, случайно, не изнасиловал? – невинно осведомился Сыч.

Палыч вздохнул:

– Дубина ты. Я всё знаю. Тебя ж даже ФСБ искать не будет, ментам хватит дня на то, чтобы на тебя выйти. А потом тебя так за жопу возьмут, что тебе и не снилось. В СИЗО хочешь? Или соскучился по родному дознанию с его самыми гуманными в мире методами? Хочешь еще месяц в психушке полежать, восстанавливаясь после...

– Заткнись. – жестко оборвал его Сыч, – Как же меня забодало то, что все меня этим подкалывают. Это не смешно.

– Вот и я о том же, идиотина! Слушай, я хочу помочь.

– Серьезно? – такого поворота событий Сыч никак не ожидал.

– Серьезно. Но! Услуга за услугу.

– Кто б сомневался... – криво ухмыльнулся Сыч.

– Окей. Я тогда забираю дело себе и всячески его затягиваю. А ты съездишь со мной на шашлыки, и там я тебе скажу, что мне от тебя нужно. Тебе даже понравится, обещаю.

– Не-не-не, Палыч, я не такой. – Сыч заржал.

– Знаю я какой ты... Короче, в воскресенье ты мой. Приезжай в Некрасовку. Там я тебе всё и расскажу.

– Заметано. – пожал плечами Сыч.

– Только не думай соскочить. Я дело как заторможу, так и ускорю, понял?...

– Понял. До свидания.

Сыч пожал руку Палычу и зашел домой, хмурясь, и догадываясь, что он только что продал душу дьяволу.

– Дорогая! Мне в воскресенье надо быть на корпоративе!

10.

– Короче, ситуация такая. – Сыч обвел взглядом собравшихся в штабе за выдвинутым на середину столом, – В Некрасовке развелась целая куча наркоторговцев. Что интересно, негров. Я там был в воскресенье, их там реально до хрена.

– А я все думал, когда в метро ездил – откуда они берутся... – пробормотал себе под нос Салага, но все услышали и одобрительно заулыбались.

– Так вот, – продолжил Сыч, – Поток наркоты там бешеный. Во дворах домов почти круглосуточно сидят по 2-3 нигги. Дежурят, стало быть.

– Занятно... – сказал Дубровский. – А почему твой "фейс" их сам не прижмет, раз такой крутой?