Текст книги "Команда (СИ)"

Автор книги: Юрий Силоч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

1.

Утро началось с неприятности – Сыч не влез в бронежилет.

Встав с утра с жутким похмельем, Сыч первым делом отправился на кухню – испить холодной водички и закинуть в себя омлет, который всегда готовила его жена перед уходом на работу. Когда с делами было покончено, Сыч вышел из кухни, воровато огляделся, и направился обратно в спальню – к ростовому манекену, на который была надета черная форма, наколенники-налокотники, тактический пояс с подсумками, и небольшой штурмовой бронежилет с нарисованным на нем белым черепом.

Ах да, еще на манекен была одета кепка.

Черная армейская кепка с красным тканевым шевроном вместо кокарды. Заношенная, видавшая разные виды, но, видимо, горячо любимая, судя по взгляду, который бросил на нее владелец.

Сыч снова огляделся, будто собираясь сделать что-то стыдное, а затем снял броник и попытался надеть его на себя. Получилось плохо – одна застежка просто не достала до другой. Мешал живот. Сыч краснел от натуги, пыхтел, пробовал втягивать пузо и выдыхать, но все без толку. В бронежилет он никак не помещался. Слишком много стало Сыча в этом мире. Можно было, конечно, немного поколдовать с застежками, сделав броник на размер больше, но Сыч решил, что это неспортивно. Задумчиво почесав небритую щеку, он посмотрел на себя в зеркало. Оттуда глядел слегка опухший, небритый и толстый мужик (не пацан уже, и даже не парень, к сожалению) в трусах-боксерах и не застегнутом бронежилете с черепом.

– Жалкое зрелище. – пробормотал он, – Душераздирающее зрелище...

В дверь требовательно позвонили.

Сыч, чертыхаясь, снял броник, быстренько водворил его обратно на манекен, отыскал в груде белья на кресле короткие клетчатые шорты, и побежал открывать. К тому моменту, как Сыч добежал до двери, позвонить успели уже раз пять, с невежливо коротким промежутком.

На пороге квартиры стоял жизнерадостного вида полный низенький блондин лет сорока на вид:

– Привет бойцам невидимого фронта!

Выражение лица Сыча резко изменилось, и не смогло бы стать более кислым даже если б он взялся съесть лимон вместе с кожурой.

– И тебе не хворать, Пал Палыч. Чего пришел?

– Проведать. – блондин дружелюбно улыбнулся, – Как дела?

– Ой, а то ты не знаешь. – съязвил Сыч в ответ.

– Знаю, конечно. – хохотнул его собеседник, названный Пал Палычем, – Но всегда лучше переспросить. О! Кстати! Анекдот вспомнил. " – Алло, это анонимный телефон доверия ФСБ? – Да, Вячеслав!" Слышал?

– Раз десять. – не моргнув глазом, ответил Сыч, – Дела нормально. Можешь так и написать в отчете. "Наблюдаемый антисоциальный образ жизни не ведет, рецидивов не наблюдается". До свидания.

– Что, даже чаю не попьем?

– Не хочу я с тобой чай пить, морда фээсбэшная.

– Грубия-ян. – протянул Пал Палыч, притворно обидевшись, – Зато я хочу. – он резко посерьезнел, – Что там с твоим сокомандником? Он к тебе какой-то нездоровый интерес проявляет. Мне это не нравится.

– Палыч, ты как моя жена – вечно к мелочам цепляешься. – закатил глаза Сыч, – Ему 20 лет всего. Пацан еще. Увидел, может, меня где-нибудь в интернетах, вот и тащится. Лучше займись чем-нибудь полезным. У меня, вон, возле дома все фонари кто-то побил. Ночью темень, пока до подъезда дойдешь – все ноги сломаешь.

– Обязательно займусь. – жизнерадостная улыбка снова появилась на лице "фейса". Ему было весело, и хотелось еще немного поизгаляться над безответным отставником.

Сыч понял это, и не дал Пал Палычу желаемого, захлопнув двери прямо у него перед носом. ФСБ-шник еще секунду потоптался, будто ожидая, что Сыч снова откроет дверь, но затем развернулся и ушел, что-то бормоча себе под нос.

2.

Когда заработал сигнальный маяк, Дубровский первые 10 секунд ничего не понимал и тупо смотрел на брелок. Но когда он вспомнил, ЧТО все-таки означает писк и мигающая красная лампочка, то тут же сорвался с места, и, крикнув начальнику "Шеф, форс-мажор, некогда объяснять!", как угорелый выбежал из офиса.

Почти сразу же поймал машину, назвал таксисту адрес, крикнул "Гони! Как можно быстрее!", и водитель – пожилой армянин, заглянув Дубровскому в глаза, просто не смог ему отказать.

Водил он виртуозно. Обгонял по встречке, несколько раз выезжал на тротуар, и неблизкий в общем-то путь от Войковской до проезда Черепановых проделал очень даже шустро. Что произошло, Дубровский не знал, и жалел лишь о том, что у него нет с собой оружия. Только одна мысль билась в его голове – началось. Гудела, как сирена, предупреждающая о грядущем авианалете. Началооось-началооось-началооось.

Выскочив возле "Пятерочки", Дубровский бросил на пассажирское сиденье тысячную купюру и, помчался в сторону гаражей. Раз поворот, два поворот, три поворот – и он на месте. Снаружи штаб представлял собой обычный кирпичный гараж. Пять лет назад его ворота были закрыты на несколько замков и запломбированы, но сейчас Дубровский увидел, что белая пластиковая пломба лежит на земле, а двери едва приоткрыты.

Что делать? Ворваться просто так, если внутри кто-то вооруженный и враждебно настроенный – чистой воды самоубийство...

Спустя минуту раздумий Дубровский, сжимая в руке кусок штакетины неслышно спускался по винтовой лестнице в подвал, где, собственно, и находился сам штаб. Внизу, прислонившись к покрытому толстенным слоем пыли письменному столу, стоял скучающий Сыч, и, видимо, читал книгу с мобильного.

– Что случилось? Все хорошо? – обеспокоенный Дубровский просто спрыгнул с лестницы вниз и едва не поскользнулся, – Ух... Туфли новые... Скользят. – почему-то начал он оправдываться перед Сычом.

– Ждём. – не отрываясь от телефона ответили ему, – Сейчас...

– Что случилось? Что сгорело? – женский голос с верха лестницы.

– О! Вот и Анька! – обрадовался Сыч, – Заходи. Только тебя и ждём.

– В чем дело? – нахмурился Дубровский.

– Дамы и господа. – Сыч состроил мрачно-торжественное лицо, судя по которому можно было сделать вывод о грядущем конце света, но не сдержался, и широко, во все 32 зубы, улыбнулся, – Я соскучился.

Воцарилась напряженная тишина, прервал которую Дубровский.

– Ты е..анутый? – спросил он, борясь с желанием стукнуть Сыча по башке своей импровизированной дубиной.

– Нет. – все так же улыбаясь ответил Сыч, – Действительно соскучился.

– Е..анутый. – с печальным вздохом сказала Анна, – Я из-за тебя вообще-то с работы сорвалась. У меня в аптеке один человек остался! И час пик скоро. Придурок...

– Я и сам из офиса выбежал как угорелый. – повернувшись к девушке сказал Дубровский, – И таксиста заставил гнать, чуть все столбы отсюда до Войки не собрали. Сыч! Ну и мудак же ты! – он бросил штакетину на пол и повернулся, собираясь уходить. Анна его поддержала и тоже принялась, было, подниматься, но их остановил обиженный голос Сыча:

– Стойте!... – он дождался, пока разгневанные друзья обратят на него свои взгляды и продолжил, – Я ведь и правда по вам, засранцам, соскучился. Сколько мы уже не виделись вживую? Года три. А теперь вы мне и вконтакте отвечать перестали. Ну что за хрень, в самом деле? Самая крутая команда в стране распалась?

– Да. – кивнул Дубровский.

Сыч не нашелся с ответом, но, спустя пару секунд, снова взял ситуацию под контроль:

– Так и ладно! Хрен бы с ней, с командой. В конце концов, мы не в команде познакомились. С Анькой и Жорой, вон, вообще, в один садик ходили. Что произошло? Зачем вы так? Я понимаю, у нас полно херовых воспоминаний, которые мы друг у друга будим, но зачем двадцатилетнюю дружбу нахрен слать?...

Нерадивые друзья молчали, будто застигнутые на чем-то постыдном.

– Что молчим?... Дружить-то нам никто не запрещал. Или вы – для верности? Чтоб уж точно у кураторов подозрений не возникло, что мы за старое взялись?... – Сыч подумал и сам принялся подниматься наверх, – Пошли-ка в суши-бар. Тут рядом, уже должен открыться. Посидим, пива выпьем. Отказы не принимаются! Докажем друг другу, что, если Команды больше и нет, то хотя бы дружба не развалилась.

– Дружба бы не развалилась... – пробормотал себе под нос пристыженный Дубровский, – Если бы кое-кому так не хотелось ее развалить...

3.

– Кстати, Сыч... – Анну, да и не только ее, после первого литра пива начало развозить, и это немного разрядило обстановку, – Ты-то чего не на работе? Или ты посменно?

– А я уже поработал. Закончил в три часа.

– А начал?

– В 11 утра. – Сыч сделал большущий глоток.

– А ни фига ж себе! Буржу-уй. – восхищенно протянула Анька, – Я тоже так хочу. А то тут сутками пашешь, а толку...

– Зато начальница. – пожал плечами Дубровский, – Целый директор аптеки. Кстати, как у тебя с коллективом? Нормализовалось все?

– Да какой там... – отмахнулась Анна, – Всё то же самое. "Ой, а вы-ыйди за меня сегодня, у тебя ж ни семьи ни дете-ей". Так и пашу за всех. Я же добрая.

– Глупая ты, а не добрая. – веско обронил Сыч, – Я говорил, что они тебе на шею сядут – они и сели. Кстати, почему ни семьи ни детей?...

– Да как тебе сказать... – Анна красноречиво посмотрела на Сыча, – Полюбила я тут одного козла. А он меня – нет. Даже на пушечный выстрел не подпускал.

Сыч покраснел:

– Снова за старое?

– Вот теперь я вас узнаю. – засмеялся Дубровский, – Сейчас Анька опять напьется и попытается Сыча трахнуть. А он ей не даст. За что ты так с ней, я никак не могу понять? Она ж у нас девушка видная, блондинка, размер груди... Кстати, какой у тебя размер?...

– Да иди ты... – отмахнулся Сыч, – Я ж одинокий волк МакКуэйд. А теперь еще и женатый.

– Ага, и психологически травмированный. – Анна не упустила случай пустить Сычу шпильку.

– Не будем об этом. – казалось, что Сыч подколки не заметил, – А ты как, Дубровский?

– Да так как-то... – пожал он плечами в ответ.

– А на личном?

По лицу Дубровского как будто пробежала тень.

– А за такие вопросы вообще-то в морду бьют! – ощерился он на Сыча.

– Ладно-ладно. – Сыч примирительно поднял руки, – Просто столько лет уже... Стоп-стоп-стоп! Я молчу! – Сыч заслонился руками от грозного взгляда Дубровского и снова потянулся к кружке, – Давайте сменим тему. Личная жизнь у всех – больная мозоль.

– А давайте! – поддержала Анька, которая в пьяном виде была согласна на любую авантюру – Кто как живет вообще? Слово предоставляется почетному Сычу Российской Федерации и, по-совместительству, Бэтмену района Коптево!

– Я не Бэтмен, я Каратель. Дела... Нормально. Отхожу, забываю. Живу спокойно, так... – он сделал паузу, подыскивая нужные слова, – ...Так спокойно, что хоть вешайся. Работа – не бей лежачего. Денег, конечно, приносит не так много, но зато уйма свободного времени, и делать почти ничего не надо. Синекура. Я себе такую должность и просил, когда нам награды да регалии раздавали. Отдохнуть хотел. Вот и отдыхаю. Скучаю. Жирею. Пьянствую каждый вечер. Автомат в лесу закопал... В страйкбол, вот, подался. Жене говорю, что бронежилет и остальная снаряга у меня для игры. Она у меня деревенская, про нас не слышала вообще. Поставил дома манекен и надел на него все, что таскал, будучи в Команде... – Сыч сделал паузу, и продолжил, придвинувшись к друзьям, и переходя на громкий шепот, – Но иногда, когда никто не видит, снимаю и меряю. Жена меня за этим застает и смеется. Ужас. – он допил кружку и дал официанту знать принести ещё.

– Что, скучаешь по старым временам?... – спросил его Дубровский.

– Даже не то, чтобы скучаю... – Сыч ответил, не задумываясь, и это говорило о том, что ответ он держал в голове заранее: скорее всего, давно подбирал его в спорах с самим собой, – Видишь ли... Последнее воспоминание, связанное с Командой у меня не очень радужное. И, наверное, я просто хочу вернуть своё. Снова почувствовать себя крутым парнем с автоматом в руках, а не хрен знает чем. Или не хочу уже... Мои желания – тайна для меня.

– Даже если бы и хотел – сам же знаешь, что нельзя... – по интонации было неясно, как сам Дубровский относится к этому.

– Знаю. – зло бросил Сыч, – Очень хорошо знаю. Мне об этом каждую неделю напоминает мой личный куратор из ФСБ. Насколько мне известно, такой чести, как личный "фейс", из всей Команды удостоился один я. Как наиболее юродивый. Кстати! Вы сегодня побили все нормативы по экстренному реагированию. Серьезно. Вместо получаса вы прискакали в штаб за 15 минут. Браво, дамы и господа.

– За это надо выпить! – пробормотала Анька и чокнулась с остальными.

– Только Жоры не хватает. Кстати, где он? – опомнился Дубровский.

– На Кавказе. Гоняет бородачей по горам. Ему специально подогрели место в спецназе ВВ*. Как самому тренированному.

– Круто!

– Не то слово...

Воцарилось молчание. Все пили и ели роллы. Анька начала покачиваться в такт тихой мелодии, льющейся из вмонтированных в стену динамиков.

– Дубровский, а ты-то как живешь? – спросил Сыч, – Неужели совсем не тянет вернуться в строй?

– Нет, спасибо... Отвоевался. Бросай и ты эти мысли. Знаешь же, что нельзя нам. Да и, к тому же, уже не мальчики. Не солидно по улицам ночами от бандитов бегать, да на стенки карабкаться. Взрослые дядьки паркуром не занимаются...

– Да какой тут к хренам паркур с таким пузом? – возмутился Сыч, – Я сегодня вообще в бронежилет не влез! Через препятствия буду не перепрыгивать, а перекатываться. Всю форму растерял – ужас просто. И здоровье до кучи. Знаешь, я ж тут недавно попробовал бегать начать. Начал с малого – десять километров. Так что ты думаешь? После нескольких дней таких упражнений у меня спину схватило и ноги заболели так, что еле до дома доковылял. Неделю восстанавливался. Так что всё... Нету Сыча больше. Кончился...

– Ай, да ладно тебе. Разнылся он тут. – попробовала Анна утешить Сыча, но получилось плохо: тот настроился на депрессивный лад, и намеревался вывалить на друзей все, что лежало грузом на душе.

– Мне уже 26 лет. В 20 я вообще думал, что столько не живут. А сегодня посмотрел в зеркало и понял, что на меня оттуда не пацан глядит, молодой и подтянутый, а жирный волосатый мужик. 26 – а я уже чувствую себя полным старпёром с подорванным здоровьем. И, что самое интересное, я не хочу взрослеть. Понимаю, что веду себя также, как в 20, что модель поведения с тех пор у меня не изменилась, и жизненные ориентиры тоже. Не расту, и все тут. Как Питер Пэн. Только жирный и пьющий от тоски.

– И что ты собираешься со всем этим делать? – спросил Дубровский.

– Не знаю. – Сыч пожал плечами, – Откопаю "Ксюху"** и пущу себе пулю в лоб.

– Тьфу на тебя, дурака! Я ж серьезно.

– Серьезно?... – Сыч задумался, – А если серьезно, то откопаю "Ксюху" и пущу пулю в лоб.

– Ай, ладно тебе заливать! Всё плохо у него! Самоубиваться он собрался! – вспылила Анька, – У меня, вон, вообще – ни мужа ни детей, работа дебильная и в коллективе дуры одни. Я трахалась в последний раз уже не помню когда! Единственная отдушина – кот, да и тот мудак – там, где не нассал, там провода сгрыз.

Дубровский сидел, задумавшись над чем-то, слушал перепалку Сыча и Аньки, а затем взял и, в свою очередь, вывалил на них всё, что накопилось.

Жил Дубровский один, работал в офисе каким-то старшим точильщиком карандашей. Не женился, по вечерам пил горькую и плакал над старыми фотографиями. Из увлечений оставил только охоту на крупного зверя, где мог пропадать мог неделями, уезжая из Москвы в подавленном состоянии, а возвращаясь с очередным трофеем и спокойствием в глазах. Однако, в последнее время даже охота не помогала. На Дубровского также, как и на любого другого члена Команды давили старые раны, тем более, что раны Дубровского были всем ранам раны, и оспорить их первенство никто не пытался.

– Да-а, Дубровский... – под конец полного тоски и боли монолога сказал Сыч, – Я погляжу, не одного меня стрелять тянет.

– Да хрен его знает, на что меня тянет... То ли стрелять, то ли самому стреляться. Мне просто незачем жить. Самое главное – на черных смотреть теперь не могу. Ненависть меня разбирает, понимаешь? Давить готов.

Сыч присвистнул:

– Да ты, как я погляжу, и сам псих. А еще говорят, что я из Команды самый шизанутый.

– Иди ты... – беззлобно отмахнулся Дубровский.

– Знаете, что я вам скажу на это, друзья мои?... – сказал Сыч, глядя на присутствующих со своим фирменным прищуром, – Нам совершенно точно надо почаще встречаться. – и, сделав паузу, резюмировал, – А то мы точно постреляемся нахрен.

4.

– А как ты вообще стал этим заниматься? – новичок с красноречивым позывным "Салага" намертво прилип к Сычу, и отлипать никак не желал.

– Ну, я начал заниматься этим в 17 лет. – с серьезным лицом начал повествование Сыч, – Она была старше меня года на три, и как-то пригласила к себе в съемную квартиру...

Салага поменялся в лице:

– Да не этим же!

Сыч жизнерадостно заржал. Шутка удалась. Овации. Занавес.

Они сидели на бетонных блоках рядом с заброшенным корпусом детского лагеря. Команда страйкболистов, в которой играли Сыч и Салага, приехала туда на очередную воскресную игру. Салага, едва увидев Сыча, стал отираться рядом, в свободное от беготни и стрельбы по ближнему своему время донимая Сыча расспросами.

– А если серьезно? Как все началось? Как вы вообще додумались отстреливать бандитов?...

– Салага, отстань от него! Накажу! – послышался настороженный голос из группы отдыхающих и перезаряжающихся игроков.

– Да все нормально. – успокоил говорившего Сыч, – Мне даже приятно. Как собрались... Знаешь, Салага, я б сам тебе с радостью рассказал, да не могу. Не мой это секрет. Причем, секрет очень грязный, злой и уродливый. А ты вообще, с какой целью интересуешься?

– Ну... Так... Просто. А почему прекратили? Вас же, вон, по всем каналам крутили. Героями называли. Наградили.

– Ну да, наградили. Повесили какую-то цветную хреновину на грудь, я не разбирался. Эхх, Салага, всё тебе вынь да положь... А ну как это государственная тайна, не думал? Скажу тебе – и всё, придется тебя шлёпнуть. – заулыбался Сыч, глядя на то, как его слова действуют на новичка.

– Да я ж ничего... Я просто так...

– Опять просто так? Да брось. Я ж тебя насквозь вижу.

Салага напрягся, на секунду аж зажмурился, а потом выпалил:

– К вам хочу.

– Чего-о? – обалдел Сыч, – К нам? Это еще зачем?

– Тоже хочу стать супергероем.

Сыч замолк и переваривал услышанное.

– Ну вот смотри... – сказал он, когда поборол желание прямо назвать Салагу дураком, – Во-первых, Команды больше нет. Во-вторых, никакие мы нафиг не супергерои, это нас такими в СМИ нарисовали. А в-третьих... Оно тебе надо?

– Надо.

– Зачем?

Салага пожал плечами:

– С детства хотел стать супергероем. Я вообще обожаю комиксы. И фильмы по ним. Особенно, последние, снятые в реалистичной манере. Ну, ты знаешь, наверное... Бэтмен, Хранители... Да тот же самый Пипец. Их посмотришь – и складывается полное впечатление, что ты сам можешь стать героем – просто нужно очень-очень постараться.

Сыч закатил глаза:

– Да чего ты заладил: супергерои-супергерои... Не супергерои мы, Салага, лазерами из глаз стрелять не могём. Мы... – Сыч задумался на секунду, – Мы просто мстили. Поначалу. А потом втянулись. Не смогли остановиться. Не надо оно тебе. – резюмировал Сыч, вставая, – Ничего крутого в геройстве нет. Одни побои, кровища и психические расстройства...

– Да ладно тебе! – с надеждой сказал Салага, – Вы же нужное дело делали.

Сыч только лениво отмахнулся:

– Ай, не смеши. Кому?... Людям? Так на место тех бандюков пришли новые, еще злее. Себе? Ха!... – он горько усмехнулся, – Знаешь, я много думал над тем, что мы делали и понял, что лучший способ бороться с бандитами – это одеть погоны и сажать. По-закону. С уликами, доказательствами, судом и прочим. А то, что мы творили – хрень и детский сад.

– Сажать? Ка-ак же... Их посадишь! – сказал Салага с какой-то непонятной злостью, – А если и посадишь – они же все равно в тюрьме, как дома. Авторитеты, все такое... Съездят, как на курорт, а когда выйдут – снова за старое. Правильно вы всё делали, Сыч, стрелять их надо. Погоны – это, конечно, хорошо, но иногда нужно действовать так, как вы. Жестко.

– Оу-оу! Откуда столько ненависти, молодой человек? – удивился Сыч, – Что, тебя лично коснулось?...

– Коснулось... – поглядел Салага исподлобья, – Знаешь, ты не смотри, что, я весь такой смазливый-положительный, отличник и любимец женщин, которым за пятьдесят. Я смогу застрелить, ты не думай. В конце концов, я охотник. Ай... – Салага махнул рукой на Сыча, – Распалась команда – сам пойду. В одиночку. Рано или поздно. Не берёте – унижаться не буду.

– Сыч! Салага! Вы идете? – команда собралась расходиться по разные стороны баррикад, все ждали только их.

– Да, сейчас! – крикнул Сыч, и, повернувшись к Салаге продолжил, – Выбрось эти мысли из головы. Целее будешь.

– Да ты же сам не веришь этим словам! – воскликнул Салага, – Я просто не верю, что ты не хочешь взяться за старое. Иначе не играл бы в страйк. Моя подруга, которая учится на психолога, называет это сублимацией.

– Сублимация это или мастурбация – решать только мне. Да и ты, Салага, не психолог. Давай, дуй к своим. Готовься получать по каске.

Расстроенный Салага отошел к своей команде, и вскоре страйкболисты разошлись на точки старта.

– Готовы??? – гаркнул Сыч во всю глотку.

– Да-а-а! – послышалось с той стороны здания.

– На-ачали!

Сыч вместе с двумя ведомыми решил пройти через подвал. Он нырнул в окно цокольного этажа, и едва не словил очередь из темного дверного проема. В последний момент он успел увернуться от летящих в него шаров – шустро отпрыгнул в сторону, упал на битый кирпич и ободрал локоть. Ведомым повезло меньше – они стояли рядом друг с другом и приняли на себя всё-всё летучее добро, предназначавшееся Сычу. Тот, не теряясь, вытащил из подсумка гранату и швырнул ее в дверной проем, откуда послышалось сдавленное "Бл..дь!", и через три секунды раздался взрыв.

– Убит! – послышалось из дверей, и спустя секунду, оттуда вышел человек в красной повязке, – Не слышу ни хрена... – пробормотал он, проходя мимо Сыча, но тот уже не обращал на него внимания.

Наверху становилось жарко. Второй этаж оказался полностью занят командой Сыча, но за первый велась жестокая перестрелка, которую Сыч прекратил самым бесцеремонным образом – банально появившись из пролома в полу, и перестреляв в спины вражеских бойцов, держащих под огнем длинный узкий коридор. Салага был в числе последних. Перед тем, как поймать очередь, он успел обернуться, и увидел картину, которая запомнилась ему в мельчайших деталях.

Сыч, высунувшийся из дыры, ведущей в подвал. Грязный, в бетонной пыли и кирпичной крошке, потерявший где-то свою знаменитую кепку, с ободранным в кровь локтем. Зажавший спуск и поливающий шарами спины вражеских стрелков. Беззаботно улыбающийся и глядящий на всё вокруг глазами абсолютно и незамутненно счастливого человека.

Такими глазами, которых, вне игры, у него никто и никогда не видел.

5.

Вечером того же дня Дубровский снова напился. Вдрызг. Он опустошил бутылку пятизвездочного дагестанского коньяка, и, как всегда, сидел в кресле напротив окна.

Стемнело. Комната погрузилась во мрак, нарушал который только свет от фонаря где-то внизу, в районе третьего этажа. Дубровский жил на пятом, и привык видеть подобное бледное зарево. Оно помогало ему не промахнуться мимо стакана, когда совсем темнело, а включать свет мучительно не хотелось.

Стены давили на него. В квартире не работали электроприборы, не играла музыка, не был включен "фоном" телевизор, даже настенные часы Дубровский остановил, дабы находиться в максимально возможной для Москвы тишине. Где-то далеко послышался звук сирены, и, мгновения спустя, стих.

Тишина как будто физически сжимала Дубровского, но звуки были бы еще хуже. Он скрежетал зубами, вцепившись в подлокотники кресла, и боролся с желанием прямо сейчас завыть, глядя на Луну. Квартира уже давно превратилась в склеп, полный ненужных и давящих воспоминаний. Безделушки, сувениры, старые фотографии... Дубровский уже давно собрал их в коробки и запер в старой спальне, но они как будто звали его оттуда укоризненными голосами. Требовали вытащить их из плена пыли и паутины, и снова водворить на места. Чтобы все было как раньше.

При мысли "как раньше", с губ Дубровского все-таки сорвался стон. Он был пьян, как боцман, и его ужасно мутило. Хотелось проблеваться и умереть – причем, непонятно, чего больше.

С улицы послышался визг тормозов.

Во двор дома Дубровского кто-то заехал, едва ли не на полной скорости, заложив крутой вираж на повороте. Послышалось хлопанье дверей, и из машины на сонную ночную улицу выплеснулся поток громкой музыки. Визгливая кавказская мелодия из дрянной аудиосистемы как будто ножом полоснула по ушам.

– М-м... Ик... М-мудаки... – пробормотал Дубровский, и, подойдя к окну, зачем-то открыл его.

Музыка стала еще громче и отвратительнее.

"Суки": думал Дубровский, вцепившись в подоконник, как утопающий в соломинку: "Какие же суки..."

Он натуральным образом закипал от ярости и невозможности эту самую ярость выразить. Просто стоял у подоконника, раскачиваясь, слушал песню на незнакомом языке и повторял про себя "Суки... Суки... Суки...", постепенно повышая внутренний голос до яростного крика.

Наконец, "Суки!" прозвучало вслух, ибо говорить про себя еще громче Дубровский не мог. Это и стало, своего рода, отправной точкой. Он оттолкнулся от подоконника, и, шатаясь, побрел вглубь квартиры, в свою спальню – где стоял узкий продавленный диван с давно не менянным постельным бельем. Там же, в изголовье стоял высокий черный оружейный сейф, сейчас почти невидимый из-за наваленной на него одежды. Скинув все на пол, Дубровский дергаными движениями открыл его и выудил из недр карабин "Тигр". Бегло осмотрев его, и забив магазин патронами, Дубровский решительно отправился обратно к окну.

Под фонарем стояла темно-синяя Subaru с какими-то дурацкими наклейками, а рядом с ней – три человека.

"Как на ладони": кровожадно усмехнулся Дубровский и приник к прицелу. И в этот момент произошло чудо.

Когда он поймал в прицел нестриженную голову в белой кепке с надписью "Russia", руки перестали дрожать. В голове прояснилось так, как будто он окунулся в холодную воду. Руки не дрожали, мозг работал трезво и расчетливо, продумывая траекторию полета пули и привычно делая поправку на ветер. Как будто и не было бутылки коньяка в одно лицо почти без закуски.

Дубровский, удивленный такой метаморфозой, ошарашено уставился на свои руки, будто спрашивая, что с ними случилось, и, секунду спустя, пришло понимание.

Он наконец-то почувствовал себя так, как НАДО.

И это было сродни прозрению.

В голову вместо коньяка ударила ярость вперемешку со злым азартом.

"За мной ведь наверняка следят... Ай, да и по хрену! Я почти что Герой России".

Снова прицелившись в ту же голову, Дубровский приготовился, было, нажать на спуск, но затем покачал головой, и прицелился чуть левее – в открытый багажник, где виднелся здоровенный сабвуфер, оглашавший теперь улицу звуками какой-то низкопробной клубной мелодии. На фоне такой какофонии звук выстрела был почти не слышен. Обломки сабвуфера брызнули в разные стороны и осыпали стоящих рядом с машиной людей. Что-то отвратительно захрипело и застонало. Дети гор сперва не поняли, что случилось, и полезли в багажник, рассматривать застреленный сабвуфер.

"Недогадливые какие..." – нехорошо ухмыльнулся Дубровский, и сходил в спальню за лазерным целеуказателем.

Один из джигитов заметил точку на колесе и указал на нее остальным. До тех все еще не дошло, с чем они имеют дело – парни хотели повернуться и поискать источник света, но Дубровский их опередил, и всадил пулю в колесо прежде, чем кто-то успел сказать "мама".

В этот раз выстрел был очень хорошо слышен, да и пробитая покрышка с диском говорила сама за себя.

Джигиты с воплями бросились врассыпную и залегли, тихо переговариваясь на своём языке. Через минуту они, осторожно повылазили из кустов, и покричав "Не стреляй, э-э! Мы уезжаем! Не стреля-яй!" шустро уселись в машину и таки действительно уехали, высекая искры из асфальта пробитым колесом.

Откуда-то сверху послышались хлопки в ладоши.

– Ну мужик, ну молоток! – невидимый сосед, увидевший весь спектакль, искренне аплодировал Дубровскому, и вскоре к нему присоединилось еще минимум двое-трое хлопающих, – Так им, козлам! Скажи, из какой ты квартиры, и я тебе пиво поставлю!

Дубровский закрыл окно и рухнул в кресло, поставив рядом винтовку. Его трясло, но, в кои-то веки, не от страха или неудовлетворенной ярости, а от адреналина и желания повторить.

Через 20 минут, он откупорил еще одну бутылку коньяка, выхлестал сто грамм, сходил на кухню за мобильником и набрал номер Сыча.

– Спишь? – пробормотал он пьяным голосом, когда услышал "Алло". Коньяк снова брал своё, и голова опять закружилась.

– Ну... Как бы, сейчас два часа ночи... – сказал Сыч и замолк, ожидая дальнейших комментариев.

Дубровский лишь сопел в трубку. Наконец, вдоволь надышавшись, он выдал:

– Я пьян.

Сыч тихонько заржал:

– Да неужели?

– Ага.

– И поэтому ты мне позвонил?... Слушай, люди, обычно, по пьяни звонят либо бывшим, либо тем, кого хотят трахнуть, так что этот твой звонок меня пугает.

– Я только что стрелял из окна с "Тигра". Разнес сабвуфер и покрышку каким-то джигитам.

– ...Погоди минутку, я на кухню выйду. – Сыч разом посерьезнел, – Так. Теперь по пунктам. Рассказывай.

– Да они... Заехали во двор, музыку слушали громко... Вот я и... Я сперва в голову целил, но потом пальнул в саб.

– Свидетели есть?

– Есть. Хлопали мне.

Сыч неопределенно хмыкнул.

– Я сейчас приду. Минут через сорок. Жди. Перед женой сам меня оправдывать будешь.

Спустя некоторое время Сыч и Дубровский сидели вместе на кухне и пили коньяк. На столешнице лежал небольшой приборчик, похожий на рацию. Глушилка. Исключительно на всякий пожарный.

– Ты еще под колпаком? Вдруг тебя пасут? – спросил Сыч, когда выслушал всю историю от начала и до конца.

– Да мне пох..й, пасут меня или нет! – взорвался Дубровский, – Понимаешь? Пох..й! Теперь уже совсем! Я когда винтовку в руки взял... – он успокоился также резко, как и вспылил, и заговорил медленно и задумчиво, – Когда прицелился в гада того... Прямо в надпись "Раша" на кепке... Я аж протрезвел, понимаешь? Руки не дрожат, мысли в голове как трамвайчики по рельсам – бодренько так, шустро, ничего лишнего, никакого тумана, никакого лишнего шевеления. Никаких сомнений, никакой памяти. Лишь чувство, что я все делаю правильно.

– И что ты собираешься с этим делать? – настороженно спросил Сыч.

– Вернуться. То, как я живу... Это не жизнь – это ниже её. – процитировал Дубровский старую песню, – Ты же и сам хотел.

– Хотеть-то я хотел, но это легче сказать, чем воплотить. Жора в горах, Анька в депрессии, я заплыл салом... В принципе, последние две проблемы не настолько уж и проблемы – я попробую прийти в форму, а Анька пойдет на всё, чтобы меня трахнуть... А вот с Жорой проблемы. Нам нужен второй штурмовик.