Текст книги "Троцкий. Мифы и личность"

Автор книги: Юрий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 43 страниц)

В то же время очевидно, что погромы в России 1881—1882 годов, как и лондонские погромы 1780 года, имели далеко идущую политическую цель. Задача погромов 1780 года в Лондоне состояла в том, чтобы дестабилизировать обстановку в стране и создать условия для разгона парламента и прихода к власти «Союза протестантов» во главе с лордом Гордоном, за которым стояли штоландские масоны.

Но кто же мог спровоцировать население Украины на еврейские погромы и какие могли быть цели у организаторов подобной провокации? Трудно поверить, что царское правительство решило возбудить массы к погромам и таким образом способствовать нарушению порядка в первые же месяцы после гибели императора Александра П. Дестабилизировать порядок в стране стремились враги правительства – народовольцы. В пользу ответственности народовольцев за организацию погромов Солженицын приводит высказывание Прайсмана: «В печати имеются сведения об участии в погромах отдельных членов партии Народной Воли, но размеров этого участия еще не выяснено… Судя по партийному органу, члены партии считали погромы соответствующими видами революционного движения: предполагалось, что погромы приучат народ к революционным выступлениям», «что движение, которое легче всего было направлено против евреев, в своем дальнейшем развитии обрушится на дворян и чиновников».

Но кроме косвенных свидетельств, говорящих об участии некоторых членов «Народной воли» в погромах, нет никаких доказательств того, что эта организация была их инициатором. Хотя народовольцы в это время буквально грезили началом революции, совершенно очевидно, что погромы на Украине не могли привести к свержению царского строя или даже мало-мальски дестабилизировать Россию Поэтому не удивительно, что погромы ни в какой степени не способствовали подъему революционного движения в стране. Таким образом последствия погромов совершенно не отвечали ни интересам царского правительства, ни задачам революционных сил России.

Перечисляя главные следствия погромов, С. Димантшейн отмечал: «Еврейские погромы вызвали небывалое обострение национального чувства среди еврейского населения. Возникло движение в пользу массового переселения в Америку или Палестину». Исходя из тоги, что в любом преступлении надо искать прежде всего тех, кто рассчитывает получить выгоду от его совершения, можно предположить, что организаторами еврейских погромов 1881 года были влиятельные международные силы, уже давно превратившие «еврейский вопрос к России» в козырную карту в сложной внешнеполитической игре и использовавшие его для решения далеко идущих задач.

Прежде всего, погромы значительно обострили «холодную войну» между правительством и еврейством, которая началась после установления «полосы отчуждения». Погромы убеждали евреев в правильности их представлений о том, что в лице царя они имеют нового фараона, в лице его министров – новых Аманов, а их пребывание в России можно уподобить «вавилонскому плену» или «египетскому рабству». Сам факт пребывания евреев в России объявлялся устами героя И. Бабеля Бени Крика ошибкой Создателя: «Ошибаются все, даже Бог… Разве со стороны Бога не было ошибкой поселить евреев в России, чтобы они мучились, как в аду? И чем было бы плохо, если бы евреи жили в Швейцарии, где их окружали бы первоклассные озера, гористый воздух и сплошные французы?»

Использование недовольства той или иной этнической группы для дестабилизации России не было новым для ее врагов. На протяжении значительной части XIX века Оттоманская империя умело использовала конфликты народов Северного Кавказа с российским государством для того, чтобы ослабить натиск России на турецкие владения. В течение XIX века ряд стран Запада не раз использовал «польский вопрос» для борьбы с Россией. С конца XIX века Германия, а также ряд других стран стали создавать свою агентуру среди различных национальных меньшинств России. Поскольку известно, что начиная с 40-х годов страны Запада старались поддерживать напряжение в отношениях между евреями и царским правительством, можно допустить, что агентура этих же стран могла спровоцировать погромы во имя превращения евреев в свою «пятую колонну» внутри Российской империи.

В массовой эмиграции наиболее бедной части еврейского населения была заинтересована и богатые евреи, как в России, так и за ее пределами. Известно, что еврейская община оказывала постоянное давление на богатые слои, чтобы они не забывали выполнить свой долг помощи своим бедным соплеменникам. При этом значительная часть этого бремени возлагалась и на зарубежных богатых евреев, которые должны были помогать бедным евреям России. Спровоцировав эмиграцию, богачи избавлялись от необходимости нести бремя благотворительности, содержа за свой счет от 25 до 38% быстро растущего еврейского населения России, которая не имела определенных занятий, а жила за счет пожертвований более состоятельных людей.

Наконец, провоцирование массовой эмиграции евреев позволяло некоторым западным державам и ведущим еврейским финансистам решить свои проблемы, не связанные непосредственно с делами России, в частности создать динамичную прослойку среднего класса в США или основать колонии поселенцев в Палестине. Восприятие же современности в соответствии с сюжетами древних легенд убеждало евреев в необходимости «исхода» из России. При этом Палестина или США воспринимались ими как Земля Обетованная. Нет сомнения в том, что взвинченное антироссийской агитацией еврейское население превращалось в легко управляемую массу, которую можно было использовать для реализации различных социальных и политических задач как на Ближнем Востоке, так и внутри США.

Солженицын обратил внимание на то, что «первую идею о еврейской эмиграции из России в Америку подал съезд Альянса (Всемирного Еврейского Союза) еще в 1869 – с мыслью, что первые, кто устроятся там, с помощью Альянса и местных евреев, «стали бы… притягательным центром для русских единоверцев». Совершенно очевидно, что массовая эмиграция евреев была спровоцирована умело организованной пропагандой среди населения, которое не имело ясного представления о событиях 1881 года в Елисаветграде и других украинских городах и местечках. Многие, подобно «мальчику Моттлу» из одноименной повести Шолом-Алейхема, лишь оказавшись у берегов Атлантического океана, наконец, задавали вопрос: «А что же такое погромы?», потому что ни они сами, ни их родственники никогда не были их свидетелями.

Из книги Шолома-Алейхема создается впечатление, что за рубежами России было всё готово для начала массовой эмиграции еще до начала погромов. По всей Европе была создана цепочка эмиграционных комитетов, обеспечивавших беглецов бесплатным питанием, денежным вспомоществованием и билетами на поезда и пароходы.

И хотя по прибытии эмигранты подвергались унизительным процедурам идентификации и натурализации, многие из тех, кто был допущен в «американский рай», быстро забывали эти унижения, так как воспринимали возможность стать американцем как высшее счастье и с тем большим рвением готовы были проклинать покинутую ими страну. Свой восторг от Америки и свое презрение к России выражал герой повести Шолом-Алейхема Пиня, который «встал лицом к морю, поднял правую руку, сжал кулак и разразился целой проповедью: «Слушайте, вы, ослы, злодеи, пьянчуги, хулиганы, погромщики! Это вам мы обязаны тем, что находимся сейчас здесь, в этой стране. Если бы не ваши законы, преследования и погромы, мы не знали бы о Колумбусе, и Колумбус не знал бы о нас!» Видимо, «Колумбус» служил для Пини обозначением Америки, открытой Христофором Колумбом. Америка же стала для Пини олицетворением счастливой жизни, которую так долго обещали цадики обитателям местечек. Исход евреев из России принял массовый характер и в результате эмиграции с 1882 по 1908 год только в США выехало 1,5 миллиона евреев.

Хотя после погромов прошло немало лет, эмиграция евреев из России не ослабевала, а усиливалась и проходила в значительной степени под знаком «бегства из страны, где устраивают еврейские погромы». Таким образом, кем-то умело спровоцированные погромы 1881—1882 годов выполнили свою роль удобного предлога как для эмиграции части евреев, так и для растущей оппозиционности тех, кто оставался в России.

В то же время для правительства погромы свидетельствовали о провале всех прежних усилий по решению «еврейского вопроса». Вскоре после погромов министр внутренних дел Н.П. Игнатьев писал в докладе императору Александру III, что нынешнее антиеврейское движение «неопровержимо доказывает, что несмотря на все старания правительства, ненормальность отношений между еврейским и коренным населением… продолжает существовать по-прежнему». Игнатьев утверждал, что снятие ограничений с евреев лишь привело к тому, что они «направили все свои усилия не к увеличению производительных сил государства, а к эксплуатации преимущественно беднейших классов окружающего населения». Игнатьев предлагал «принять не менее энергичные меры к устранению нынешних ненормальных условий… между коренными жителями и евреями, и для ограждения населения от той вредной деятельности евреев».

В 80-е гг. такие меры были приняты. В мае 1882 года правительство одобрило «Временные правила», которые запрещали евреям вновь поселяться и вступать во владение или пользоваться недвижимым имуществом вне городов и местечек, то есть в селах, а также торговать по воскресеньям и христианским праздникам. Усилились строгости в отношении евреев, уклонявшихся от несения воинской службы. Таким образом были созданы предпосылки для еще большего обострения отношений между еврейским населением и российским государством, что было на руку тем, кто стремился дестабилизировать Россию.

Как эти события отразились на положении семьи, в которой рос Троцкий? Хотя Бронштейны жили в краю, где в 1881—1882 годы произошли еврейские погромы, они их не затронули. На протяжении первых глав своей автобиографии, характеризующих 80-е годы, Л.Д. Троцкий ни единым словом не упоминал о еврейских погромах, которые происходили в Одессе, Николаеве, а также в других городах, расположенных не столь далеко от Яновки. Даже его рассказ о том, какое сильное впечатление на него произвело посещение Елисаветграда, близлежавшего узедного центра и первого города, увиденного им (неподалеку от этого города его отец снимал землю), не стал поводом для упоминания о первом еврейском погроме 1881 года, происшедшем там за несколько лет до этого. Судя по всему, положение его отца отличалось от положения тех, кто стал жертвами погромов. Бронштейнов не слишком беспокоили мысли о том, что их собственность может подвергнуться разорению бесчинствующей толпы и уж тем более, что им надо искать счастья за океаном. (Может быть, они были рады, что значительная часть бедняков, которые жили за их счет, теперь не будут их беспокоить просьбами о помощи, а станут добывать себе хлеб насущный в далекой Америке.)

Свои жизненные планы родители Лейбы явно связывали со своим дальнейшим пребыванием в России. Летом 1879 года, за два года до первых погромов и незадолго до рождения Лейбы, его отец Давид Бронштейн отчасти купил, отчасти взял в аренду Яновку у разорившегося помещика полковника Яновского. Покупка Яновки оправдала надежды Давида Бронштейна. 100 десятин купленных и 200 десятин арендованных приносили доход. На этой земле было немало построек: «Большое глиняное здание под черепицей, которое строил уже отец, заключало в себе: мастерскую, хозяйскую кухню и людскую. Затем шел «малый» деревянный амбар, за ним «большой» деревянный амбар, потом «новый» амбар – все под камышом… В амбаре, поделенном на закрома, свежая пахучая пшеница, шероховато-колючий ячмень, плоское, скользкое, почти жидко текущее льняное семя, черный с синевой бисер рапса… Конюшни, коровник, свиной хлев и птичник помещались по другую сторону дома… На пригорке у пруда стояла мельница. Дощатый барак укрывал десятисильную паровую машину и два постава… Мельница работала не только для экономии, но и на всю округу. Крестьяне привозили зерно за 10—15 верст и платили за помол десятой мерой». Как писал Троцкий, «неутомимым, жестоким, беспощадным к себе и к другим трудом первоначального накопления отец мой поднимался вверх» Хотя Троцкий постарался создать впечатление, что его отец трудился наравне с остальными работниками, очевидно, что Давид Бронштейн был энергичным хозяином сельскохозяйственного предприятия, на котором тяжелым физическим трудом были заняты нанимаемые им работники. Троцкий писал: …постоянных рабочих, не покидавших экономии круглый год, было немного. Главную массу, исчислявшуюся сотнями в годы больших посевов, составляли сроковые рабочие – киевцы, черниговцы, полтавцы, которых нанимали до Покрова, то есть до первого октября… Были косари, которые приходили в Яновку лет десять подряд… Иные являлись во главе целого семейного выводка. Шли из своих губерний пешком, целый месяц, питаясь краюхами хлеба, ночуя на базарах».

Плата за труд была мизерной, а условия жизни – жалкими; «За четыре летних месяца косари получали 40—50 рублей на хозяйских харчах, женщины 20—30 рублей. Жильем служило чистое поле, в дождливую погоду– стога. На обед– постный борщ и каша, на ужин – пшенная похлебка. Мяса не давали вовсе, жиры отпускались только растительные и в скудном количестве. На этой почве начиналось иногда брожение. Рабочие покидали жнивье, собирались во дворе, ложились в тень амбаров животами вниз, загибали вверх босые, потрескавшиеся, исколотые соломой ноги и ждали. Им давали кислого молока, или арбузов, или полмешка тарани (сушеной воблы), и они снова уходили на работу, нередко с песней».

Однако, несмотря на то что «забастовки» быстро завершались, из слов Троцкого следует, что питание, которое хозяева выдавали своим наемным труженикам, едва удовлетворяло их элементарные физиологические потребности. Об этом свидетельствует его рассказ о болезни, поразившей работников: «В одно лето пришлые рабочие повально заболевали куриной слепотой. В сумерки они медленно передвигались, вытянув вперед руки. Гостивший в деревне племянник матери написал об этом корреспонденцию, которую заметили в земстве и прислали инспектора. На «корреспондента», которого очень любили, отец и мать были в обиде. Да он и сам был не рад. Никаких неприятных последствий, однако, не было: инспекция установила, что болезнь происходила от недостатка жиров, что распространена она почти во всей губернии, так как везде кормят одинаково, а кое-где и хуже». Из этого ясно, что Давид Бронштейн был типичным богатым землевладельцем тех лет, стремившимся максимально использовать рабочую силу, даже если для этого он содержал своих работников впроголодь.

Поэтому Троцкий имел основание описывать свое детство в стиле воспоминаний помещичьего сына. Хотя он постарался воспроизвести немало эпизодов, которые должны были свидетельствовать о добрых отношениях между отцом и его наемными работниками отца, очевидно, что между ними был непреодолимый социальный барьер. Создается впечатление, что более близкие отношения у хозяев существовали лишь с главным приказчиком – Иваном Васильевичем Гребенем, которого Бронштейны ценили за необыкновенную смекалку и техническое мастерство. Однако, рассказывая о нем, Троцкий невольно сохранил, видимо привычное с детства, слегка снисходительное, ироничное отношение к этому умельцу, который якобы мечтал создать «вечный двигатель». Большинство же работников остались в воспоминаниях безымянными жалкими существами, замученными непосильной работой, босыми и оборванными, грязными и покрытыми паразитами. (Троцкий вспоминал: «В воскресные дни девушки искали в головах парней или друг у друга паразитов».) Трудно понять по этим описаниям, какие чувства несчастные люди вызывали у Лейбы: то ли жалость, то брезгливость?

Поднявшись по социальной лестнице и став владельцами Яновки, Бронштейны старались сохранить в поместье черты тогдашнего помещичьего дома. Хотя Троцкий в своей автобиографии не раз обращал внимание на щели в потолках дома, да прорехи в обивке дивана, очевидно, что дом в Яновке был обычным помещичьим зданием, а в нем стояла типичная для него городская мебель. Бронштейны стремились поддерживать в семье стиль жизни, резко отличавщийся от быта украинских и русских крестьян или евреев-колонистов Громоклеи. Дети находились под присмотром нянь. Их обучали музыке. В доме было немало русских книг и журналов. Мать Троцкого, Анна Бронштейн, родом из Одессы, любила читать художественные произведения и привила детям любовь к чтению. Как и во многих помещичьих семьях того времени дети пробовали сами писать. Лейба писал стихи и даже попытался издать домашний журнал. Троцкий признавал: «Сын зажиточного землевладельца, я принадлежал скорее к привилегированным, чем к угнетенным».

Круг общения Бронштейнов состоял, в основном, из окрестных богатых землевладельцев. Однако многие из этих людей, бывших недавно неоспоримыми хозяевами херсонских степей, выглядели, по описанию Троцкого, убого по сравнению с Бронштейнами и вызывали у него нескрываемую брезгливость. Наиболее ярким примером упадка местного дворянства стала для Троцкого семья Гертопановых. «Когда-то вся округа принадлежала этой семье. Теперь у стариков остались 400 десятин, но они заложены и перезаложены. Мой отец снимает эту землю, а арендные деньги идут в банк. Тимофей Исаевич жил тем, что писал крестьянам прошения, жалобы и письма. Приезжая к нам, он прятал в рукав табак и сахар. Так же поступала и жена его. Брызгаясь слюною, она рассказывала о своей юности, о рабынях, роялях, шелках и духах. Два сына их выросли почти неграмотными. Младший, Виктор, был учеником у нас в мастерской». Разорившиеся помещики распродавали остатки былой роскоши. У них Бронштейны приобрели мебель и клавесины.

Запомнилась Троцкому и старая полковница Яновская, которая приезжала в Яновку «получать арендную плату и поглядеть, все ли в порядке». Старушке оказывали почтительное внимание и готовили особую еду. Она «сдирала сухонькими ноготками со стволов застывшую древесную смолу и уверяла, что это самое лучшее лакомство». Но затем она уезжала и не появлялась по году и по полугоду, целиком оставляя ведение хозяйства в руках фактического владельца – Бронштейна.

Однако Бронштейны были не самыми богатыми землевладельцами Херсонщины. С детских лет Лейба Бронштейн узнал, что «особую группу составляли немцы-колонисты. Среди них были прямо богачи… Дома у них были из кирпича под зеленой и красной железной крышей, лошади породистые, сбруя исправная, рессорные повозки так и назывались немецкими фургонами… Над ними высилась фигура Фальцфейна, овечьего короля… Тянутся бесчисленные стада. – Чьи овцы? – Фальцфейна. Едут чумаки, везут сено, солому, полову. – Кому? Фальцфейну… Имя Фальцфейна звучало как топот десятков тысяч овечьих копыт, как блеянье бесчисленных овечьих голосов, как крик и свист степных чабанов с длинными гирлыгами за спиной, как лай бесчисленных овчарок. Сама степь выдыхала это имя в зной и в лютые морозы». Возможно, что быт немецких колонистов и богатство Фальцфейна служили Бронштейнам примерами для подражания и это повлияло на явную «германофилию» их сына, которая затем не раз проявлялась в его жизни.

Хотя Давиду Бронштейу было далеко до Фальцфейна, но его богатство быстро множилось. Троцкий замечал: «Октябрьская революция застала отца очень зажиточным человеком». Совершенно очевидно, что если бы не Октябрьская революция, то Давид Бронштейн смог бы передать свое процветающее хозяйство в наследство своим детям.

Не исключено, что у Бронштейнов были свои претензии к царской власти, и возможно, что они испытывали недовольство ограничениями в отношении своих соплеменников и сочувствовали пострадавшим от погромов, но было очевидно, что ни «полоса отчуждения», ни погромы не мешали Бронштейнам быстро улучшать свое положение в российском обществе, в том числе и по сравнению с представителями национального большинства России. Троцкий вспоминал, что хотя «после ограничительных законов 1881 г. отец мой… не мог больше покупать землю, к чему так стремился, и мог лишь под прикрытием арендовать ее», это обстоятельство не остановило роста богатства Бронштейна. Судя по всему, отец Троцкого был убежден в стабильности царского строя. Троцкий вспоминал: «В 1921 г., когда, спасшись от белых и красных опасностей, отец прибыл ко мне в Кремль, я шутя сказал ему: «А помните, вы говорили, что царских порядков еще на триста лет хватит?» Видимо, исходя из убежденности в прочности существовавшего строя, Давид Бронштейн считал необходимым достичь максимум возможного в тех условиях. Скорее всего, в детстве Лева беспрекословно разделял такие убеждения своего отца.

Поэтому, если бы Лейба Бронштейн сохранил верность отцовской убежденности в прочность царского строя и продолжил хозяйственную деятельность отца, вряд ли на него оказали влияние мысли о «черте оседлости» и погромах, которые, по мнению Й. Недавы, привели его в революцию. Скорее всего, он превратился бы в одного из многих еврейских «деловых людей», верноподданых Российской империи, вливавшихся в ряды быстро растущей российской буржуазии. В этом случае он никогда не стал бы писать пламенные статьи с осуждением Пуришкевича, Замысловского и других признанных антисемитов России, а уж тем более не стал бы изображать царя Николая II в качестве патологического ненавистника еврейского народа. Прежде чем подобные мысли стали приходить в голову Лейбе Бронштейну, ему пришлось покинуть Яновку.