Текст книги "Любовь Орлова. 100 былей и небылиц"

Автор книги: Юрий Сааков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

53

Апофеозом небылиц об Орловой и Александрове можно считать слух, который гулял о них со слов того же Ф. Медведева:

«Временами они будто проваливались в преисподнюю, исчезая буквально от всех: от родных и друзей. Просто закрывались на все замки, занавешивали окна, отключали телефон, отпускали прислугу. Чем они занимались в одиночестве, никто не знал. Одни говорили – предаются медитациям, другие курят опиум и возвращаются в безумно счастливую молодость, третьи утверждали, что они пишут какой-то немыслимый тайный роман-сценарий, в котором Любочка превзойдет и М. Пикфорд и М. Монро, и, конечно же, якобы, занимались любовью и только ею. Мистически эрото-поклоннически, тибетски. С непотребно райским наслаждением…»

Тут, как говорится, без комментариев! Недаром сам Ф. Медведев признавал после публикации этого в «Мире новостей»:

«Боже, что тут началось! Звонки, ругань, угрозы: как я посмел поднять руку на гордость советского кинематографа (как будто до него это не делали десятки других! – Ю. С.)! Как я посмел сказать правду! Пришли письма с проклятиями в мой адрес».

Однако все, как всегда, обошлось… Может, от «расправы» журналиста спасло то, что он не раз в том же «Мире новостей» каялся за то, что себе позволил, и в конце концов, после беседы с «профессором красоты», как он ее назвал, актрисой И. Мирошниченко, тоже не одобрившей его откровений об Орловой, признался:

«Я уже начал сомневаться: прав ли я в своих претензиях (к Орловой. – Ю. С.). Собственно говоря, какие могут быть претензии к молодящейся женщине, если она ни твоя жена, ни любовница и вообще отделена от тебя завесой времени?»

А потом и вовсе пришел к выводу, что миф не так уж легко разрушить, как ему казалось: «На самом деле даже современные знаменитые личности видятся как будто в кривом зеркале, что уж говорить о потомках…»

Допустим, что многие из тех, кто проклинал Ф. Медведева, простили ему его «Блеф во имя триумфа». Но как тогда они должны воспринять утверждение того же «Отдохни» (назовем, наконец, его авторшу – Ладу Акимову):

«Судьба сама написала для Орловой и Александрова пьесу, в которой им предстояло играть всю жизнь. Если бы были ремарки автора, то в них можно было бы прочесть то, что они никогда не были мужем и женой, а только партнерами по работе. То, что у Александрова была личная тайна (имеется в виду его „общая – по А. Нимко – голубизна“. – Ю. С.), узнав о которой Орловой ничего не оставалось, как смириться с судьбой. Она находила утешение в работе, в зарубежных поездках».

Как же можно – разведут руками читатели «Мира новостей» и «Отдохни» не будучи мужем и женой, «заниматься любовью и только ею»?! Да еще «мистически, эрото-поклоннически, тибетски. С непотребно-райским наслаждением»?

54

«Она брала на себя управление страной, когда Сталин замирал на узком диване Ближней дачи, – описывает И. Полянская феномен всесильности тогдашнего обаяния актрисы. – Она подняла в небо его сына Василия и разлучила с женихом его дочь Светлану, любимое дитя всей нашей страны».

Тут обобщения относительно всесильности орловской славы явно преувеличены. Насчет «сына Василия» – куда ни шло. Но как могла актриса поступить так со Светланой, не вылезавшей якобы молоденькой из дома Орловой и Александрова – так она обожала, вместе с отцом, кстати, фильмы «звездной» четы. И чуть ли не упросила папочку наградить Орлову вторым орденом Ленина. Отец, хоть и обожал актрису, не сразу, считая, что пока достаточно и того, что она имеет, пошел навстречу своей «хозяйке», как он называл еще любимую тогда дочь. Однако, чувствуя свою власть над папаней, «хозяюшка» якобы раскапризничалась, и Сталин нехотя, но подписал Орлову на второго «Ленина».

Интересно спросить саму здравствующую, слава богу, Светлану Иосифовну: так ли было на самом деле? А главное, как намекнула ей насчет второго «Ленина» возжелавшая его якобы Орлова? Ведь не 15-летней же девчонке, какой была тогда, а может, и моложе, дочь вождя, пришло такое в голову?

55

Автор посвященного Александрову диплома киноведческого факультета ВГИКа, удостоенный за него премии журнала «Киноведческие записки», А. Дерябин считает, что во «Встрече на Эльбе» американская шпионка Шервуд в изображении Л. Орловой пела на балу в офицерском клубе некие «апокалипсические» (о неминуемой, видимо, третьей мировой. – Ю. С.) куплеты».

На самом деле Орлова там не пела, а лихо в свои сорок семь отплясывала модные тогда «буги-вуги» на музыку… А. Цфасмана. Сначала с янки-партнером, подвергавшим ее обязательным переброскам через себя и прочим акробатическим трюкам. А потом, когда и офицеру-партнеру такое стало не под силу, «заведенная» Шервуд не могла остановиться, вскакивала на рояль и в полном одиночестве выделывала на его крышке такое, что даже видавшие виды американские сенаторы, присутствующие на балу, открывали рты…

Не мог не оценить чисто спортивного мастерства актрисы и Сталин. Однако он сказал режиссеру:

– Вам только кажется, товарищ Александров, что вы обличаете здесь американский образ жизни. На самом деле вы его активно и, к сожалению, талантливо пропагандируете.

Угроза в пропаганде «американщины» подействовала на режиссера якобы так отрезвляюще, что в фильме не осталось не только танцующей «буги-вуги» Орловой, но и бала как такового.

Так что все-таки делала Орлова во «Встрече на Эльбе», пока ее не убрал тов. Сталин? Пела «апокалипсические куплеты», танцевала «буги-вуги» или выделывала еще что-то непотребное. В любом случае всего, чего ее лишил в этом фильме Сталин, было актрисе так жалко, что, к удивлению поклонников этой картины, она называла ее своей «самой нелюбимой».

56

И еще раз Ю. Борев, собиратель «сталинского фольклора». Теперь он уверяет, что во время просмотра фильма «Чайковский», где героиня Орловой торгуется с музыкальным издателем о цене за сочинения своего великого брата, Сталин, имея в виду запросы самой актрисы, попросту ее жадность, недовольно буркнул:

– Эта своего не упустит!

Может, и «буркнул». Но, во-первых, у Чайковского, как известно, была не сестра, а брат, Модест, известный либреттист. А ничем не выдающаяся сестра, Людмила Шестакова, была у другого великого композитора, М. Глинки. И в александровском фильме «Композитор Глинка» она действительно торгуется с издателем Гурскалиным за каждый, как он их называет, «пустячок» своего великого брата.

А о постановке фильма «Чайковский» с непременной фон Мекк – Орловой Александров только мечтал. Но именно Сталин, навязав ему второго по счету после снятого пять лет назад фильма Л. Арнштама, но цветного (!) «Глинку», отнял якобы эту возможность.

Так что на чем именно Сталин «буркнул» – на «Чайковском» или «Глинке» и «буркнул» ли вообще, – большой вопрос…

57

Казалось бы, какое отношение имеет драматург Л. Зорин к Орловой? В картинах по его сценариям она не снималась, в спектаклях по пьесам Зорина не участвовала. Ан нет – и он туда же!..

«В конце января (1975 года. – Ю. С.) театр прощался с Л. П. Орловой, почти уже не выходившей на сцену», – пишет Зорин в книге своих мемуаров «Авансцена».

О прощании с актрисой драматург вспоминает лишь потому, что с Театром им. Моссовета его связывает в это время затяжная, возглавляемая Ю. Завадским, тяжба с министерством культуры за постановку зоринской пьесы «Самозванка» – о печально знаменитой княжне Таракановой, роль которой ждет не дождется сыграть М. Терехова.

Но драматург не только упоминает о печальном, совпавшем с борьбой за «Тараканову» событии, но и делает из него далеко идущие и сомнительные выводы:

«До завершения советской эпохи осталось почти 15 лет, и все-таки смерть Л. Орловой была не только уходом артистки, концом человеческого пути – в ней ощущался и некий символ, предвестие главного финала: то был, если можно так сказать, пролог уже зреющего эпилога. Ибо Орлова была не столько звездой советского киноэкрана, сколько притягательным мифом, сумевшим загримировать действительность; она воплотила собой ту иллюзию, которая, утверждая режим, стала его жизненно-стойкой витриной».

По Л. Зорину получается, что огромная, растянувшаяся в тот холодный день от площади Маяковского до площади Восстания очередь желающих проститься с Л. Орловой была очередью на прощание с «прологом уже зреющего эпилога». Не слишком ли много желающих для прощания с эпохой, которая, судя по его мемуарам, так не устраивает драматурга?

Из письма Л. Орловой Ф. Раневской:

«Вы и я выпрашивали роли, которые кормят театр. „Лиззи Мак-Кей“ протолкнула Ирина Сергеевна (Анисимова-Вульф)…

«Нору» (протолкнул) Оленин, ее репетировали как внеплановый спектакль…

Приказ на «Лжеца» я вырвала почти силой у Завадского…

«Сэвидж» подарили мне вы».

«Жить стало лучше, жить стало веселей», – бросил Сталин, улыбаясь в усы», – перепевает Л. Зорин в 97-м сказанное-пересказанное. – Террор обретал еще больший размах, шли зарешеченные поезда, гоня на Восток человечье мясо, еще не забылся голодомор, свирепствовавший на Украине, и все-таки население ВЕРИЛО, что жить стало, пожалуй, и лучше и, разумеется, веселей. Парады, спартакиады, декады национального искусства (благодаря одной из них, азербайджанской, бакинский вундеркинд Леня Зорин стал известен в Москве.Ю. С.), банкеты в Кремле, ордена и медали, и всюду она – Любовь Орлова, простые, прекрасные черты, желанная, близкая и далекая, сначала девушка нашей мечты, чуть позже женщина нашей мечты, из всех рупоров летит ее голос на крылышках музыки Дунаевского и скромно зарифмованных строчек Лебедева-Кумача, внушая, что наша нищая жизнь на самом краю кровавой бездны – это доставшаяся нам радость и материнский дар любимой и любящей Революции».

То, что Зорин сравнил Орлову, «девушку нашей мечты», с одноименной девушкой Марики Рёкк, первой бы только польстило: во всяком случае, так лихо отплясывать, как немецкая «звезда», она не умела. И не знала, кстати, что пела с М. Рёкк дуэтом, потому что, как утверждает И. Полянская, «дуэтом» тогда пели вожди их стран: Сталин и Гитлер. И что после, когда один из вождистского дуэта сгинет, она изгрызет «трофейную» М. Рёкк своими крепкими, еще тогда белыми зубками…

А что касается «крылышек» музыки Дунаевского, то на этих «крылышках» вылетела и «Песня о Родине», музыка которой (помешало только несерьезное название фильма, в котором она звучала, – «Цирк») чуть не стала новым гимном России, и «Песня о Москве», которая стала гимном Москвы.

«А говоря об „оптимистической простолюдинке“, которую изображала Орлова на экране, Зорин пишет:

«Между тем в реальности Любовь Петровна была вполне голубых кровей, умело соблюдала дистанцию, дворянский сдержанный стиль общения не только со своими гостями, но и с красивым изысканным мужем. То, что Орлова и Александров, эстетически и социально далекие и режиму и среде обитания, стали певцами и выразителями, опознавательными знаками этого строя и этой среды, словно поддерживало триумф последних.

И быть может, в том, что однажды Завадский пригласил в свой театр Л. Орлову, лежало неосознанное им ощущение некоей общности судеб. Обоим выпал печальный удел – не только признать, не только вписаться в исходно чуждую им жизнь, но и украсить ее собою, своим дарованием, обликом, статью».

Тут уважаемый драматург допускает сразу три неточности. Во-первых, «эстетически и социально далекий режиму Александров»… Не знаем, насколько «эстетически», хотя почему бы быть «далеким» такому режиму сыну екатеринбургского железнодорожника, не знавшему, как свидетельствовал В. Шкловский, в 20 лет ни одного иностранного слова? А что касается «социально», то стал бы столь «далекий» Александров помогать С. Эйзенштейну снимать «Стачку» и «Броненосец „Потемкин“, совместно с ним ставить „Октябрь“ и „Старое и новое“, наконец, самостоятельно – „Пятилетний план“ и „Интернационал“? Только ли конъюнктуры ради?

Во-вторых, – о приглашении Ю. Завадским Л. Орловой. И. Фролов, например, считает, что фильм «Весна» был своеобразным штурмом Александровым и Орловой приглянувшегося им престижного театра. Ведь на картине работали его ведущие мастера: режиссер И. Анисимова-Вульф, актеры Ф. Раневская и Р. Плятт. А потом за компанию с ними «вернулась» в театр и Орлова…

И последнее – об ощущении Ю. Завадским «общности своих судеб с Орловой». Оно не помешало ему за почти 30 лет работы Орловой в театре занять ее всего в пяти спектаклях. Последнюю, шестую, роль «миссис Сэвидж» ей «подарила Ф. Раневская. Так что последние 27 лет Орлова работала в театре с точно такой же „производительностью“, как Александров в кино: он с 43-го по 73-й год снял шесть фильмов, она с 47-го по 74-й год сыграла в театре шесть ролей…

Об этом и обо всем остальном писала актриса в своем последнем письме той же, не очень обожаемой Завадским, Ф. Раневской:

…Как подло и возмутительно сложилась наша творческая жизнь в театре. Ведь Вы и я выпрашивали роли, которые кормят театр. Ваша «Тишина» (спектакль «Дальше – тишина…» – Ю. С.), ваша «Сэвидж», которую вы мне подарили. «Лиззи Мак-Кей» протолкнула Ирина Сергеевна (Анисимова-Вульф. – Ю. С.), Нору – Оленин, ее репетировали как внеплановый спектакль. Приказ на «Лжеца» я вырвала почти силой у Завадского с помощью Никонова (директора театра. – Ю. С.).

Мы неправильно себя вели. Нам надо было орать, скандалить, жаловаться в министерство. Разоблачать гения с бантиком и с желтым шнурком и его подругу (соответственно Завадского и В. Марецкую, которая «перехватила» «Сэвидж» у Орловой во время ее отсутствия на съемках «Скворца и Лиры». – Ю. С.).

Но у нас не те характеры. Достоинство не позволяет».

…Где же здесь «ощущение общности»? А между тем интеллектуалу Зорину вторит «дамское» «Отдохни»: «Неважно, что в одних стенах Раневская и Марецкая. Будет и Орлова (это насчет приглашения последней в театр. – Ю. С.). Как ни странно, но примы никогда не ссорились».

Тем не менее «сразу же после панихиды по Орловой Завадский почувствовал недомогание, – пишет Л. Зорин. – Скорее всего, смерть Любови Петровны пробила весьма серьезную брешь в его защитных приспособлениях. Решено было, что он ляжет в больницу. Но прежде чем отправиться в Кунцево, он написал письмо министру, – не столько письмо, сколько мольбу ускорить отправку заветной бумаги (разрешения на ту же зоринскую „Самозванку“. – Ю. С.)".

58

В последние годы, говорят теперь, чувствуя, как неважно она выглядит, Орлова терпеть не могла прессы, которая жаждала встречи с «живой легендой» советского кино. Наконец одному, наиболее настырному журналисту она все-таки уступила и согласилась на интервью с ним. Но с непременным условием: журналист будет общаться с «живой легендой» только через мелкую, разделяющую их сетку. Журналисту так, видимо, приспичило это интервью, что он согласился бы не только на «мелкую сетку» – на берлинскую стену, которая бы отделяла его от актрисы. Лишь бы услышать от нее хоть что-нибудь на тщательно заготовленные, процеженные через ту же «сетку» собственной цензуры вопросы.

59

В последние годы за Орловой стали замечать и такую ничем не объяснимую странность. При встрече с кем-то, пораженным, как великолепно она выглядит, актриса все время поглядывала на часы. И как только они показывали, что стукнул час после начала их рандеву, актриса под любым предлогом немедленно исчезала и уже не возвращалась, сколько бы те, с кем она так мило общалась в течение часа, ни задерживались во Внукове или в Москве, на Бронной.

Секрет такого «почасового» поведения актрисы был и прост и одновременно жутковат. Оказывается, прежде чем в эти годы показаться кому-то на глаза, актриса накладывала на лицо какой-то чудодейственный, привезенный за сумасшедшие деньги из-за границы крем, который делал ее неотразимо молодой… ровно на час. После этого действие чудо-средства кончалось, и актриса выглядела еще старше, чем до его применения. Отсюда и ее исчезновения после определенного срока «выхода на люди».

Бред, конечно, если учесть, что в театре, например, она не могла лимитировать свое пребывание на сцене одним часом. Может, повторно прибегала к чудо-средству в антракте, но вряд ли оно было рассчитано на «многократное» применение.

Хотя неумолимое «Отдохни» настаивает: «Спектакли ставились с таким расчетом, чтобы актриса могла вовремя оказаться в гримуборной»…

Не знаем, как в остальных спектаклях, но как бы Орлова могла покинуть сцену и добежать до гримерной в «Милом лжеце»? Где всего два действующих лица, и одному Б. Шоу просто нечего делать без партнера, П. Кэмпбелл, потому что он только и делает, что зачитывает свои письма ей или выслушивает послания от нее. И если бы Александров, который ставил этот спектакль, знал о насущной необходимости супруги вовремя, по минутам, освежать грим, он вряд бы взялся за столь «неудобную» для нее постановку…

60

«Поломойка Морозова» – так почему-то назвал героиню «Светлого пути» один рецензент. Нигде, ни у хозяйки, ни на фабрике, куда Татьяна подалась после нее, она полы не мыла. Только мела на фабрике и то – для начала, в качестве разнорабочей.

Но и в метле, которую ей вручили в первый рабочий день, жившая в Лондоне наша соотечественница киновед М. Энценсбергер тут же узрела первый «фаллический» символ», обретенный Татьяной. Потом такими же символами стали, по мнению М. Энценсбергер, ткацкие станки, к работе за которыми приступила «поломойка Морозова». А это уже совсем странно. Если метла – это хоть нечто вертикальное (и то, когда ее держат), то принять за «фаллические символы» горизонтально стоящие в цехе ткацкие станки?! Тем более в таком диком количестве, до которого довела их Морозова в погоне за рекордами…

61

– Закройте рот! – настоятельно рекомендовали якобы Орловой военные моряки, спустив ее в трюм корабля во время прервавшего концерт актрисы на палубе налета вражеской авиации.

Рот надо было держать плотно закрытым для того, чтобы не контузило от слишком гулких залпов корабельных зениток по немецким самолетам.

– Закройте рот, а то контузит! – уже приказали моряки и, видя, что в грохоте пальбы это элементарное правило безопасности не доходит до перепуганной насмерть актрисы, не постеснялись и сделали это принудительно. Сжав рот актрисы реками, они держали его в таком положении до тех пор, пока атака врага не была отбита и оглушающая стрельба не смолкла.

Казалось бы, что небывалого в такой ситуации? Но стоит только вспомнить, как театрально смешно, рассказывая об этом, изображал Александров и сжатые твердой морской рукой губы актрисы, и ее ошалелые при этом глаза, как начинает казаться, что это все-таки очередная, обогащенная его фантазией байка, сотворенная из того, что в какой-то степени, видимо, было…

62

Теперь почему-то считают, что целиком заимствованный якобы у Марлен Дитрих из ее «Голубого ангела» цилиндр на Орловой в «Веселых ребятах» был еще и… «красным» в черно-белом фильме 1934 года.

«Даже цилиндр, атласный цилиндр, в котором она пела финальный зонг, был взят напрокат из гардероба Марлен Дитрих».

…Александров, действительно, памятуя свой опыт ручной раскраски каждого кадрика победного красного флага в финале «Броненосца „Потемкина“, хотел сделать кое-что „красным“ и в „Веселых ребятах“. Но не цилиндр факельщика катафалка на Л. Орловой, а… физиономию Л. Утесова, которая буквально, в кадре, „краснеет“ от стыда, когда колхозники распинают его за скандал со стадом в пансионате.

– Как же я стану «красным» в черно-белом фильме? – не понимал Утесов.

– Не волнуйся, у меня есть кое-какой опыт по этой части, – смеялся Александров.

Однако опыт «Потемкина» на этот раз не пригодился: сцена «колхозного суда», как комикующая колхозные порядки, была убрана из фильма Сталиным. А в чьем воображении цилиндр стал «красным» на голове Орловой, сейчас уже и не припомнишь…

Даже цилиндр, атласный цилиндр, в котором она пела финальный зонг…

63

Когда во времена хрущевской оттепели («В сыри и хмари которой, – писал Александров, – запотели объективы наших камер») имя Сталина сравнительно ненадолго оказалось не в чести, Орлова вспомнила, как в свое время именно одесские руководители от культуры – те самые, что на всю страну осрамили ее в статье «Недостойное поведение», – заставляли ее в «Песню о Родине» из «Цирка» непременно вставлять куплет с новым текстом: «Золотыми буквами мы пишем / Всенародный Сталинский закон».

«Но я пою песни из фильмов, – возражала вроде бы актриса, – а в этом фильме, до принятия Сталинской конституции, таких слов не было, их дописали потом». Однако ее не слушали: и «Фишманы», и несогласные с их попустительством актрисе Подгорецкие стояли на своем, и о «всенародном Сталинском законе», скрепя якобы сердце, приходилось петь за те же 3000, а иногда и за 3300, которые удавалось актрисе «урвать» за концерт…

Есть и другой более жесткий вариант этой ситуации. Будто неумолимое в финансовых и в цензорских делах одесское руководство поставило Орловой ультиматум: или она поет «Песню о Родине» с допиской Кумача, или не поет вовсе. И непреклонная якобы актриса выбрала второе: в одной из публикаций это называется даже «Как запретили „Песню о Родине“…

Но не лукавила ли она, рассказывая об этом Г. Скороходову? Не она ли сожалела, причем публично, в печати, что не смогла спеть этих «слов величия и славы» в фильме, что они появились только полгода спустя после выхода «Цирка» на экран?

«Никогда не забыть мне эпизода, – писала актриса, – случившегося в дни исторического Чрезвычайного 8-го съезда Советов, когда тов. Сталин в Кремлевском дворце делал доклад о проекте Конституции СССР. Вся страна слушала великие слова (которые, между прочим, и запечатлевал в это время в Кремле на пленку Александров во главе целой армии документалистов. – Ю. С.). В. И. Лебедев-Кумач в тот день был болен. Слушая доклад тов. Сталина по радио, я решила позвонить ему:

– Василий Иванович! У вас радио работает, вы слушаете?

– Да, про болезнь забыл! Я слушаю и запоминаю каждое слово.

Но самое замечательное, что сразу после доклада, не успели еще остыть лампы радиоприемников, поэт дописал новые стихи «Песни о Родине»:

 
За столом никто у нас не лишний,
По заслугам каждый награжден.
Золотыми буквами мы пишем
Всенародный Сталинский закон.
 

Так что насчет того, что актриса пела о «Сталинском законе» «не в охотку», из-под палки, очень даже сомнительно. Ведь она вдохновила, можно сказать, Лебедева-Кумача на эту дописку…