Текст книги "Виктор Цой и другие. Как зажигают звезды"

Автор книги: Юрий Айзеншпис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Стройка века

Из Лефортово в пересыльную тюрьму я уже не попал – по спецнаряду меня доставили напрямую на вокзал. Поздней весной 1971 года я повторно проделал уже пройденный путь до Красноярска и оказался на его окраинах, в индустриальном поселке. В зоне «Красноярск-27». Почти одновременно со мной туда пришел и ее новый начальник – полковник внутренней службы Ротов Илья Иванович. Он доблестно прослужил всю войну, затем долго работал в органах оперуполномоченным, а с 1958 года начал делать карьеру в ИТК Красноярского края с простого начальника отряда. Затем стал замом ИТК-9 и уже потом к нам попал. Точнее, я попал к нему.

Этап в зону происходит 1–2 раза в неделю по графику с целью соблюдения среднесписочного количества, ведь именно оно определяет план, бюджеты и прочие важные экономические показатели. А со времен Сталина зэков все еще рассматривали как эффективный и практически бесплатный инструмент экономического роста. Трудовое перевоспитание, вот как красиво звучит!

На этот раз нас набралось человек 15, приехали, сдали свои вещи и отправились в баню. После помывки получаешь спецодежду установленного образца (если твоя собственная спецодежда несильно отличается от стандартной, ее разрешали оставить), постельные принадлежности и идешь в санитарный блок. И ждешь распределения по отрядам. Нас мариновали почти три дня, а потом по одному начали вызывать в кабинет начальника ИТК, где помимо него находились его заместители, начальники отрядов и представители различных служб. Входишь, представляешься, называешь статью и срок, отвечаешь на вопросы. Обычно – что окончил, какая специальность, где работал. Если ты что-то путное умеешь, то направляют в отряд, где существует потребность в подобного рода специалистах. Я же ничего особо полезного не умел. И хотя высшее образование довольно-таки редкое явление для зоны, меня отправили в общий строительный отряд.

Тем же днем я, наконец, смог осмотреть новую территорию моего вынужденного проживания. Для начала меня поразили ее размеры, количество зданий и корпусов различного назначения. Несколько десятков, в том числе 3–4 этажные корпуса для осужденных. Снаружи обнесенная заборами и инженерно-техническими сооружениями, изнутри зона представляла собой единое целое. Лишь впоследствии целое стали делить на локации, что стало затруднять общение с заключенными соседних бараков, только через решетку. Или если идешь в баню, на обед, в клуб. А раньше гуляй по территории, тусуйся, где душе угодно. Довольно-таки интересно, а по сравнению с тюрьмой – полная благодать.

В моем отряде насчитывалось около 100 человек, а всего примерно в 20 отрядах парилось более 3 тысяч. Я надеялся найти знакомых, и мне это удалось практически в первый же день: издалека я узнал могучую фигуру Коли Попова, бывшего стюарда авиалиний Москва – Баку, 25–27 лет от роду. Веселый парень, невероятных физических данных, он сидел по похожему обвинению. Через него шел золотовалютный транзит в солнечный Азербайджан, граждане которого на удивление активно (хотя бы по сравнению с другими народами Закавказья) работали на этой преступной ниве. Он тоже хорошо знал Алика Зейнаева и других крупных дельцов. Стюард отбыл на зоне почти полгода, основательно освоился, стал одним из лидеров московского землячества. В которое попал и я, и не только по прописному признаку – я был им весьма интересен как личность. Покровительство Николая оказалось весьма на руку и спасало меня в некоторых сомнительных и щекотливых ситуациях. Но, возможно, еще полезнее оказался мой контакт с одним из местных парней – Олегом, проживавшим до зоны в Красноярске. Это ведь москвичей и питерцев раскидывают по всей стране, а других обычно далеко от дома не отправляют. Мы подружились, стали кентами, кушали вместе, вместе по-мелкому химичили, дабы слегка украсить нашу серую жизнь.

Зона строила крупный объект комсомольской ударной стройки КРАЗ – Красноярский алюминиевый завод. Его первую и вторую очереди. Причем на каких-то участках только начинался нулевой цикл, а где-то уже стояли возведенные огромные двух– и трехэтажные корпуса, и работы носили отделочный характер. Тот самый завод, который потом пытался откусить в период приватизации Толя Быков и которым слегка подавился. И члены чьей группировки потом сидели в том же ИТК-27. Вот такие парадоксы истории. Еще незначительная часть заключенных строила местную ГРЭС, но основные силы оказались сосредоточены именно на заводе. Режим дня был такой: подъем в 6 утра, затем завтрак, в 7.15 развод на работу. После переклички мы садились в большие машины типа трейлеров, только с окнами и с решетками на окнах. В каждый набивалось по 50–70 заключенных и процессия из 30–40 машин медленно выезжала за пределы зоны на шоссе, двигалась окраинными поселками и останавливалась на территории строительства. По периметру стройплощадка занимала несколько километров, и к началу работ происходило ее полное оцепление. В основном наблюдение шло с вышек, установленных через каждые сто метров, а то и чаще. Вот мы выгрузились из машин, опять проверка, и на работу. Восьмичасовой рабочий день, и снова нудная перекличка. То есть за день нас пересчитывали минимум четыре раза. Если кого-то недосчитывались, то отправлялись его искать по всей стройке. И обычно этот «недосчет» не означал побега – просто напился зек пьяным и валяется где-нибудь. Или очень устал и почти беспробудно уснул. И хотя сирена орала истошно, как во время немецких бомбардировок, ничего не слышал. Побег я помню лишь один раз, через два часа нашего стояния в колонах его констатировали, найдя следы на контрольной полосе.

Благодаря Олегу, моему местному авторитетному приятелю, я смог установить хорошие контакты с нашим бригадиром. Причем настолько хорошие и доверительные, что за пять месяцев на Красноярской зоне я ни разу не дотронулся до лопаты или кирки. Не работать на стройке могли либо «за авторитет», либо за деньги. Я, понятное дело, больше брал вторым. Стартовую авансовую сумму родители оперативно переслали, а дальше услуги бригадира оплачивались из «заработанных». Например:

При выполнении нормы плана бригадир тебе закрывает нарядов на 160 рублей. Если же ты условно «вкалываешь с перевыполнением», например на 200 рублей, то 80 идет зоне за «постой», а 120 на твою карточку, на лицевой счет. После налогов остается 100. Из них 50 тебе, а 50 бригадиру. Думаю, в подобном сговоре участвовало не более 10 процентов всех заключенных – ведь и строить объект тоже требовалось. Далеко не все умели найти «пути» к бугру, еще меньше могли грамотно реализовать схему перегона денег домой и обратно. Ну, а некоторые работоманы просто вкалывали как слоны и домой уезжали богатыми людьми. Как раз перед моим приходом в зону оттуда освободился один такой работяга, за два года напахавший на 5000 рублей!

Это оказалось неожиданным открытием – подневольным трудом можно заработать относительно неплохие деньги. Не такие значительные, как на валютных операциях, но подчас побольше, чем в НИИ. При этом лишь максимум 15 рублей ежемесячно позволялось потратить в магазинчике-ларьке: базовая сумма в 9 рублей + 4 рубля производственных (если норму выработки выполняешь) + 2 поощрительных, если хорошо работал, не нарушал порядок. В общем, негусто, да и позволялось всего две продуктовых передачки по 5 кг в год. В тюрьме же – каждый месяц. Однако условия… и возможности для качественного питания здесь оказались гораздо лучше. Стоило лишь приложить немного ума и фантазии, правильно учитывать местную специфику.

А специфика состояла в том, что когда оцепление снимали, на территорию строящегося объекта мог зайти любой. И спрятать в одном из многочисленных укромных мест водку, деньги, еду – да что угодно! Конечно, требовалось иметь связь с местными. А еще требовалось иметь деньги, причем не на карточке, а живые. Отработанная финансовая схема была такова: с карточки деньги переводились в Москву родителям, затем шли обратным телеграфным переводом вольному жителю Красноярска, а потом уже переправлялись мне. Как правило, вольнонаемными, которые трудились рядом с нами. И хотя по всей стройке шныряло человек 50 надзорсостава, срочники и сверхсрочники, хотя вольным строго-настрого запрещался контакт с заключенными, засечь многочисленные нарушения не представлялось возможным. Да и зачем, если это всем выгодно?

Отоваривались деньги теми же вольнонаемными или в лагерных ларьках, где работали заключенные. При стандартных «безналичных» операциях они ничего не зарабатывали, а тут продавали товар из-под полы, скажем, чай не по государственной цене в 38 копеек, а по рублю, и неплохо на том зарабатывали. В общем, спекуляция похлеще, чем на воле, только цены выше за счет риска и безальтернативности. Чай в зоне вообще на вес золота, местная валюта. И сахар в цене. Ну и водка конечно. В мелком бизнесе участвовали и контролеры, и надзиратели. Это было всегда и всегда будет. Таков человек, такова Россия.

В Красноярской зоне я неплохо устроился и в бараке, и на стройке. Моя кентовка жила в теплом и светлом углу, рядом с окном. Хозслужащие-шныри и просто шестерки таскали нам с кухни еду – иногда за деньги или за «я боюсь». На стройке жилось ничуть не хуже: я с «семьей» выбил себе так называемый балок – вагончик с печкой, лежанкой и укромными местами, где всегда хранились затаренные продукты и спиртное – водка и даже коньяк. Кое у кого во время набегов контролеров, когда балки взламывались, находили наркотики, но мы этой дурью и дрянью не баловались. Наш балок, кстати, вообще не трогали – столь сильная существовала поддержка с воли.

Вообще в местах заключения, так же как и на воле, все определяется твоим поведением, твоей сутью. К тебе присматриваются, тебя вычисляют. Кто ты – бомж и бродяга, бандит или солидный человек? Как ты себя поведешь в критической ситуации? Как делишься продуктами, как играешь в карты, как отдаешь долги? При этом тюрьма, как относительно мимолетный этап для большинства, не особо располагает к выстраиванию отношений, к дружбе… Даже если и возникнет, то проходит несколько месяцев и вас раскидывают по разным зонам. Вдобавок, ухо постоянно надо держать востро – а может это и не друг вовсе? А может, разговор по душам лишний год добавит?

В зоне же, где проводишь большую часть срока, дружба может стать крепче, основательнее. Возникают отношения, появляются действительно близкие люди, которые поддержат и заступятся. И кое-кто из них остается с тобой и на воле. Но разные интересы и социальный статус, занятость, географические границы – лично мне все это мешало сохранению общения.

А в целом же твое окружение в тюрьме и на зоне – безликая серая масса. Например, за восемь лет первого срока, если учесть, что списочный состав меняется в среднем раз в три года… Значит прошло 7–8 тысяч человек. И иногда во вполне респектабельных компаниях ко мне подходит вполне солидный господин и говорит:

– Юр, а помнишь, мы вместе…

Нет, как правило, не помню…

Приезжали и родители – опять поохали, принесли денег и посоветовали беречь себя. Я прощался с ними и думал, что Москву увижу еще очень нескоро. И я ошибался. Как-то по радио объявили мою фамилию и приказали «явиться к зам. начальника колонии через 15 минут с вещами». Я явился: что изволите? Да ничего особенного, просто меня отправляли этапом обратно в Москву, одним из главных свидетелей по делу Жукова. На его суд. Но не только за этим. Параллельно против меня дали показания несколько валютных проституток, пойманных за мелкие грешки, и здесь тоже требовались очные ставки и прочая ерунда.

Сам судебный процесс я запомнил плохо, никакой особой интриги не присутствовало и в помине. Я вяло безучастно подтверждал ранее сказанное и признанное самим Борисом. Я в очередной раз дивился бессмысленности расходования государственных средств, ведь все мои признательные показания уже имелись. Морально я уже готовился отправиться в Красноярск по третьему кругу, но отправка задерживалась. Оказывается, все это время мои родители хлопотали о моем более близком к дому распределении, и это им удалось. Меня отправили в Тулу.

Бунтарская зона

Тульская зона неплохо благоустроена, самая ближняя к Москве, в чем-то даже образцовая. И показательная. Иностранцев по линии тюремных дел всегда возили именно туда – ровные асфальтовые дорожки, все чисто и аккуратно (конечно, за несколько дней до подобных визитов местный спецконтингент чуть ли языком не заставляли все вылизывать, даже траву красить). А недавно, слышал, сам Карпов там сеанс одновременной игры 12 зэкам давал. В общем, внешне все казалось весьма уютно – этакий пионерлагерь за решеткой. Но внешность обманчива. В отличие от молодой Красноярской зоны, еще не успевшей обзавестись историей, местное ИТУ существовало десятилетия, и кое-кто из заключенных старался сохранять классические воровские традиции. Это приводило к частым конфликтам, даже бунтам. Незадолго до моего приезда по зоне прошла очередная буча против нумерации каждого зека и его одежды личным номером. Вообще-то до 80-х годов каждый из заключенных имел свой порядковый номер, который обязан был помнить в любое время суток и в любом состоянии. Эту система регистрации, возможно, переняли в немецких концентрационных лагерях. Когда зек «отыграл на рояле» в оперчасти (сдал отпечатки пальцев), ему присваивался номер, к примеру Г-357. Этот номер выводился мелом на темной дощечке, которую вешали на шею. В таком виде он и фотографировался для тюремно-лагерного архива. А дальше заключенному выдавались четыре белых полоски материи размером восемь на пятнадцать сантиметров, и эти тряпки он нашивал себе на места одежды, обозначенные администрацией. Любопытно, но единого всероссийского стандарта не существовало: номера могли крепиться в разных местах, но в большинстве случаев – на левой стороне груди, на спине, на шапке и ноге (иногда на рукаве). На ватниках на этих участках заблаговременно проводилась порча. В лагерных мастерских имелись портные, которые тем и занимались, что вырезали фабричную ткань в форме квадрата, обнажая ватную подкладку. Беглый зек не мог скрыть это клеймо и выдать себя за вольняшку. Бывало, что место под номер вытравливалось хлоркой. Служебная инструкция требовала окликать спецконтингент лишь по номерам, забывая фамилию, имя и отчество, стирая индивидуальность. При этом начальники отрядов часто сбивались, путались в трехзначных метках и порой переходили на фамилии. В помощь надзирателям на каждом спальном месте зека прибивалась табличка с номером и фамилией. «Вертухай» мог зайти в барак среди ночи и, обнаружив пустую койку («чифирит где-то, падла»), просто записать номер, а не пускаться в длительные расспросы. В конце 80-х годов с началом исправительно-трудовых реформ нумерация зеков отошла в прошлое. «№Г215» стал «осужденным Петренко», а «гражданин начальник» мог называться «Николай Алесанычем».

Но тогда, в уже далеком 1971 году, нумерация практиковалась практически повсеместно, и в нашем ИТУ лишь несколько десятков отрицательно настроенных осужденных активно выступало против такого «оскорбления личности». Их сажали в штрафные изоляторы и помещения камерного типа, но утихомирить не могли. Зона разделилась на враждующие группировки и начались кровопролитные стычки. Ну, а я без вопросов надел номерную «форму», я даже не знал об этой подоплеке. В курсе ситуации оказались лишь некоторые местные, и если они искали «авторитета», то отказывались надевать номерную одежду уже на распределении. И тоже прямиком попадали в штрафной изолятор. А то и в пресс-хату, где постоянно сидело несколько жутких головорезов с задачей усмирения непокорных. В зону они не выходили – замочили бы гаденышей сразу, зато в своей камере зверствовали беспредельно. После избиения они обычно начинали насиловать бунтовщика, на чем его блатная карьера заканчивалась.

Блатные с зоны, в свою очередь, всячески отыгрывались на новичках, не упуская возможности придраться к ним. Например, если во время нахождения этапа в карантине его привлекали к благоустройству контрольно-смотровой полосы или ремонту ограждений зоны. Это провозглашалось «западло» и потом вполне могли предъявить: «Непутевый, не пацан, укреплял нашу тюрьму». И некие, зная об этих нравах, отказывались от этих работ и тоже попадали под прессинг администрации. Я же безболезненно прошел распределение – в тот период провокационных заданий не было. Но, по-любому, не стал бы от них отказываться и строить из себя матерого авторитета. Еще раз хочу поблагодарить бога, в которого, впрочем, не особо верю, что он берег меня все эти годы в заточении. Тюрьмы, пересылки, зоны, в том числе мордовская «мясорубка» – мало кто проходит такой длинный путь без серьезных стычек, мало у кого, если побрить ему голову, не окажется там шрамов и ссадин. Я же лишь пару раз попадал в мелкие бытовые драчки – повздорили и потом помирились. Да еще как-то стал жертвой нападения одного сумасшедшего: пока спал, он ранил меня в грудь осколком стекла. Видно, очень хотел уйти с нашей зоны, вот и принялся вытворять, черт знает что. Одного ударил, другого, третьего – в ответ ребята очухались и начали его дружно лупить. Примчалась охрана и забрали маньяка. Ну, в такую переделку можно и на улице попасть.

Конечно, мое уважительное, но независимое поведение, знание психологии, контактность сыграли важную роль в процессе адаптации в этих тяжелых условиях. Но с таким количеством шизофреников, уголовников, беспредельщиков лишь этим объяснить мою «неприкосновенность» сложно. Все-таки мне везло, если можно назвать везением почти два десятилетия за решеткой.

В Тульской ИТК я попал в цех по производству переключателей мощности для электроплиток. Тумблерами их называют, что ли? Работенка нудная, однообразная, но не пыльная. Делаешь несколько однообразных движений, под нос себе напеваешь. Достаточно долго работал как все, никаких привилегий не имел. Вроде и понимал, что способен на большее, но или я не выпячивал свои таланты, или их никто не замечал. Периодически писал ходатайства о помиловании, да и мои родители активно атаковали Президиум Верховного Совета. Один из маминых однополчан, некто Коровин, на мое счастье оказался заведующим отделом рассмотрения прошений о помиловании. Вроде вот оно, как на тарелочке с каемочкой, столь заветное знакомство! Да уж статья больно тяжелая и неподъемная, больно антигосударственная – вначале даже слушать ничего не хотели. Но вода камень точит, так, наверное, и матушкины слезы растопили чиновничье сердце: общий срок снизили на год – до 9 лет. Всего лишь на год и одновременно на целый год. Фактически, вернули целый год жизни. И это был праздник!

Тем временем пошла вверх и моя карьера – из работника цеха я поднялся до нарядчика в заводоуправлении. Инженерная должность, основные функции которой – учет и организация труда. Ежедневно я следил за списочным составом, точно знал, кто находится в каком отряде и в какой бригаде, какой срок и за что получил. По запросу начальников я мгновенно выдавал информацию, где сейчас находится тот или иной заключенный – в изоляторе, больничке или на работе. Если на работе, то где именно, что делает, каковы его трудовые показатели. Славно пригодилось мне статистическое образование!

Мне выделили отдельный кабинет, который я вскоре увешал графиками оперативных сводок, цифрами вывода на работу, производительности труда и прочими численными характеристиками. И эта работа у меня получалась лучше, чем у многих опытных хозяйственников, которых в зоне тоже хватало: и по шумному делу магазина «Океан», и по незаконному вывозу алмазов в Израиль… Хотя зарплата, конечно, оставляла желать лучшего, совсем как у рядового советского инженера – 120 руб. Вдобавок половина зоне отдавалась.

Относительно высокая должность повлекла за собой и определенные жизненные льготы, которые в любой зоне имеют лишь несколько наиболее весомых в структуре заключенных. Я обедал отдельно, значительно вкуснее и питательнее остальных, иногда самостоятельно готовил в кабинете на маленькой электрической плитке. Даже пиры устраивал! В моем меню всегда присутствовали дефицитные продукты, ну, не ананасы конечно – но их и на воле тогда не водилось. Однако и волос из жидкого супа не вылавливал, а желудок никогда голодно не урчал. Через вольнонаемный состав я активно контактировал с волей, а водки и колбасы иногда просил принести даже старшего надзирателя. Нарядчики, которые находились в моем подчинении, могли провести человека из одной части зоны в другую, из жилой в производственную. И не одного, а с грузом… Понимаете, какую из этого можно извлекать выгоду?

Руководство зоны не обращало внимания на мелкие злоупотребления нарядчиков, и их привилегированное положение легко объяснялось. Именно посредством нарядчиков администрация использует труд заключенных в личных целях. Например, начальник колонии имеет автомашину «Волга», которую надо починить – не будет же он платить за ремонт государственному автосервису?! Он загонит личное авто в зону, в особый боксик, где местные слесари-умельцы все сделают в лучшем виде. Сделают и начальнику управления, и прокурорам, и просто знакомым руководства зоны. Особенно это касается бесконвойных, мастерство которых во всю используется на благо руководства. Это и строительство, и ремонт, это и поделки – тюремные промыслы. Шашки и шахматы, ручки, ножи, зажигалки – голь на выдумки хитра. И себе в дом, и большому человеку подарить, может, и на рынке продать. Ширпотреб – совершенно отдельная тема в жизни зоны, один из источников денег и поблажек, и если ты рукаст, то не пропадешь. Конечно, в привилегированном положении находится человек 15–20, не более. Им закрывают наряды за счет основного производства, и они живут как в шоколаде – ни проверок, ни режима. У меня дома, кстати хранятся красивейшие шахматы, которые сделал сам, под руководством одного великого умельца. Обязательно найдите их среди иллюстраций к этой книге и оцените!