Текст книги "Зеленая ветвь"

Автор книги: Юрий Трусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Райкос проверял укрепления и досадовал, что греческую артиллерию организовали по образцу французской, менее совершенной, чем русская. В памяти были еще живы битвы русских артиллеристов с наполеоновскими. Русские канониры всегда побеждали – они стреляли точнее и быстрее. Но покамест греческой армией верховодил генерал Жерар, о реорганизации ее нечего было и думать. Войско делилось на батальоны, поэтому и греческая артиллерия в Навпали была сведена в один батальон, которым командовал Райкос. Он решил превратить батальон в ударную боевую единицу и вооружить артиллеристов ружьями, чтобы они, в случае нужды, могли охранять твердыню столицы. В штабе Жерара к этой идее отнеслись отрицательно, но Райкоса поддержали президент, Колокотронис и Алмейда. Вооружив артиллеристов, Райкос после усиленного обучения превратил их в образцовую часть.

По его предложению стали проводиться беседы с командным составом о патриотическом воспитании воинов.

Он рассказывал о подвигах греческих героев, совершенных во время восстания за освобождение родины, о таких полководцах, как Теодорис Колокотронис и Иоанн Каподистрия...

Увлеченный этой работой, Райкос тратил на нее все время. Он редко посещал штаб, не ходил туда даже по вызовам, – генерал Жерар и полковник Пеллион были полностью оторваны от боевой практики. Между Райкосом и французским штабом установились натянутые отношения. Жерар никак не мог простить Алмейде и Райкосу того, что они пренебрегли приглашением и не посетили его генеральский дом...

Находясь на батарее "Пяти братьев", Райкос часто смотрел на штабной особняк. С крепостных бастионов Ич-Кале было прекрасно видно это гнездо интриганов.

34. БЕСЕДА С РЕЗИДЕНТОМ

Нелегкая пора настала для президента Греции. Это чувствовали все, кто был рядом с ним, в том числе и Райкос. У него болело сердце, когда он видел, как нервничает Иоанн Антонович. Война за независимость закончилась победным маршем по Балканам русских солдат, разгромивших войска захватчиков, султан подписал Адриаиопольский договор, признав Грецию независимым государством. Но страна находилась в катастрофическом положении.

Республиканское правительство все еще вынуждено было содержать в боевой готовности регулярную армию и флот – тысячи человек сухопутного и морского войска. Подобная необходимость диктовалась тревожной обстановкой как внутри Греции, так и вокруг нее. Райкос был активным участником событий, происходивших тогда в Греции. Он ежедневно встречался с президентом, обсуждал с ним самые актуальные вопросы. Вот что он писал:

"Положение графа Каподистрии было весьма затруднительно ввиду ненадежного состояния Европы и чрезвычайных событий, которые не давали опомниться, быстро следуя одно за другим, и потрясали самые основы правительства. Воля его была связана отношениями с тремя покровительствующими державами, и он не мог действовать по своему усмотрению. В стране, которой он управлял, едва хватало доходов покрывать две трети издержек. Опека держав лишала возможности пользоваться всеми источниками общественного богатства. Президенту отказывали: с одной стороны, скупость, с другой – недоверчивость, а это порождало врагов, желавших выставить его в глазах народа послушным угодником иноземной власти, коей будто бы он все приносил в жертву, руководствуясь личными побуждениями".

"Ненадежное состояние Европы и чрезвычайные события", о которых упоминает Райкос, – это восстания и революции, потрясавшие феодальные и монархические правительства, "самые основы" реакционных правительств Франции, и Англии, и, разумеется, крепостной России. Эти правительства, на словах взявшиеся опекать Грецию, на деле стремились закабалить ее, превратить в свою колонию. Президент Каподистрия, неподкупный, честный республиканец, отстаивающий интересы родины, не подходил для роли марионетки в руках прожженных политиков иностранных держав. "Покровители" Греции уже вынашивали планы его устранения, подыскивали кандидатов на королевский трон из покладистых иностранных принцев.

Опекающие Грецию державы, пользуясь ее тяжелым экономическим положением, навязывали ее правительству свою волю, старались подорвать ее экономику, захватит природные богатства, задушить торговлю. За всем этим стояла задача скомпрометировать в глазах народных масс республиканское правительство и президента...

Райкос был невольным наблюдателем этих происков реакции. Ему стало ясно, что вокруг президента и его сената-герузии внешние и внутренние реакционеры затеяли зловещие интриги.

Неожиданно его пригласил к себе барон Рикман, русский резидент.

Райкос долго колебался: идти или нет. Уж очень не хотелось встречаться с представителем самодержавной власти здесь, на свободной республиканской земле. Но приглашение было сделано письменно, это был скорее официальный вызов.

Барон Рикман встретил Райкоса холодно. Кивком головы предложил сесть и, щуря бесцветные глаза, монотонно произнес:

– Его величество наш государь-император соизволит выразить неудовольствие, узнав, что офицер российской самодержавной армии без разрешения поступил на службу к греческим республиканцам... Я ставлю вас в известность, что вынужден был о сем прискорбном обстоятельстве доложить по долгу службы.

– Ваше превосходительство барон! В данном случае я руководствуюсь самыми добрыми побуждениями и пекусь о славе нашего отечества, – после длительной паузы ответил Райкос.

– Позвольте спросить, о какой славе отечества вы упоминаете, поручик? – нахмурил щетинистые брови барон.

Это подействовало на Райкоса, как удар хлыста. "Ах ты, экая щука! Ты слишком много позволяешь себе! – подумал он. – А мне терять уже нечего".

– Господин резидент, я не только офицер русской армии, но и полковник регулярных греческих войск. И могу вам сказать, почему стал служить Греции. Мне было больно и стыдно, что из многих людей, великодушно рисковавших своими жизнями во имя независимости греков, не было ни одного нашего соотечественника. Эта мысль не покидала меня, мне было до слез обидно за нас, и я решил ехать в Грецию. Я служу здесь с мыслью о благе отечества.

Рикман сделал жест рукой, словно отмахивался от назойливой мухи.

– Вам сие непонятно, барон! – едко продолжал Райкос, поднимаясь с кресла. Но барон Рикман задержал его:

– Не уходите! Подождите, пожалуйста. Мне понятна ваша горячность. Но осмелюсь повторить свою мысль: ваша деятельность вызовет неодобрение у государя-императора. Позвольте дать совет: наступила пора заканчивать вам эту деятельность.

– Почему? Как это понять?

Барон поморщился.

– Сядьте в кресло. Вот так. Видите ли... – Он подыскивал нужные слова. – Видите ли, президент Каподистрия ведет страну не туда. Он все более прислушивается к вольнодумцам, которые причинили столько зла благонамеренным нациям, уважающим данных им богом правителей, вам не надо более поддерживать президента!..

– А что же мне делать?..

– Вернитесь в Италию... Кажется, вы отправлялись туда лечиться?

– Но я уже здоров.

– Гм... Тогда попроситесь на родину. Напишите письмо генералу Бенкендорфу, генерал-адъютанту его величества российского императора. Может быть, его величество и простит вас. Государь милостив, добр. Может быть, он дозволит вам вернуться в Россию...

Райкоса охватило чувство негодования от этого фальшивого тона, елейных слов о доброте и милости государевой. Ему хотелось сказать о повешенных "добрым" царем офицерах, о запоротых солдатах, но он сдержался. Господин барон напомнил ему о родине. Райкос грезил о ней во сне и наяву. Без родины ему и жизнь не мила... Поэтому он промолчал.

Рикман важно приосанился.

– Скажите, а почему вы не воспользовались приглашением генерала Жерара и не посетили его?

– Вы, барон, знаете и об этом? – вырвалось у Райкоса.

– Мне, как резиденту, полагается знать все... – самодовольно улыбнулся резидент.

– Господин барон, я считаю французов противниками еще со времен войны двенадцатого года, – ответил Райкос.

– С тех пор много воды утекло. Теперь во Франции король, и королевская Франция – дружественная нам держава. У нас дружественный контакт с генералом Жераром...

– С генералом Жераром? Но ведь он командующий регулярными силами Греции! Он служит президенту. А вы сами говорите, что президент ведет страну не туда... Ничего не понимаю! Мне вы советуете порвать с президентом, а с его слугой поддерживаете контакт?! Не понимаю!

– Вам и не надо ничего понимать, – закусил губы барон. – Это дело сложное, господин поручик. Весьма сложное. Это называется – дипломатией.

Райкос по-гвардейски козырнул и вышел.

Теперь ему все стало ясно. Все три резидента – французский, английский и резидент его величества государя-императора – ведут интригу против Каподистрии.

Райкос решил пойти к президенту. Предупредить и посоветоваться.

35. СОВЕТ

Президента он не застал ни дома, ни в герузии. Дежурный офицер доверительно сообщил, что Каподистрия уехал в порт встречать своего брата Августина, который прибыл с острова Корфу.

Райкос знал, что президент обязательно вернется сегодня в свой кабинет. Вернется, потому что у него много работы, и он всегда трудится до глубокой ночи.

Разговор с Каподистрией не терпел отлагательства, поэтому Райкос сел на стул у двери кабинета и стал терпеливо ожидать.

Время потянулось медленно. Райкосу вспомнилось, что барон Рикман назвал его поручиком – так уже давно никто не называл Николая Алексеевича. Память вдруг перенесла его в лейб-драгунский полк. Он вспомнил своих вольнолюбивых товарищей, вспомнил, как они собрались обсудить форму протеста против прихода к власти нового императора Николая Первого, ознаменовавшего свое восхождение на престол кровавым насилием. Молодые офицеры решили все сразу подать в отставку. Назревал громкий скандал, и начальство решило замять его. Просьбу об отставке положили под сукно. Офицеров частью уговорили, а частью запугали. Всех, кроме Раенко... Но вот пошла новая волна репрессий в гвардии, начались новые аресты лиц, причастных к восстанию 14 декабря. Тогда, чтобы спасти Николая Алексеевича от ареста, командир полка, честный, добрый человек, решил уволить "карбонария" Раенко, пометив прошение об отставке задним числом. Николай Алексеевич подал рапорт с просьбой освободить его по болезни ввиду необходимости лечения за границей. Добрые люди – в том числе лейб-медик его величества Н. Ф. Арендт* – помогли ему выехать из отечества. И уже который год офицер императорской гвардии пребывал на своеобразном "лечении" – сражался за свободу Греции. Рикман, конечно же, прав: такое известие вряд ли обрадует его величество государя-императора. Вряд ли изволит он выразить свое удовольствие. Даже за более невинные проступки его величество упекает своих соотечественников в казематы, в Сибирь, разжалывает в солдаты.

_______________

* Врач, котрый впоследствии лечил смертельно раненного на дуэли

А. С. Пушкина.

Как избежать упреков, немилости и кары? А ведь так хочется вернуться на родину!

Раздались тихие, ровные шаги. Он поднял голову и увидел президента. Каподистрия с недоумением смотрел на Райкоса.

– Вы, господин полковник, дежурите у моего кабинета? – спросил он.

Райкос вскочил со стула, поприветствовал президента. Он был обрадован и смущен.

– У вас ко мне что-то очень экстренное? – спросил президент.

– Так точно, ваше превосходительство.

И Райкос обо всем рассказал президенту.

– Мне давно известно недоброжелательство, которое питают ко мне правительства трех держав, – выслушав его, ответил Каподистрия. – Им надо бы короля, и такого, который не заботился бы ни о своем королевстве, ни о своем народе, а выполнял их повеления. Да вот беда: у каждой из трех держав-покровительниц свои интересы, и они ссорятся, не могут поделить шкуру еще не убитого медведя... Смешно! – грустно улыбнулся президент.

– Увы! Не смешно, а опасно...

– Согласен с вами.

– На вашей стороне все честные люди Греции.

– Знаю. Именно это и придает мне силы.

– Надо принять срочные меры.

– Я это сделаю... А теперь поговорим о вас.

– Обо мне?! – удивился Райкос.

– У меня есть приятное известие. У капитана Хурделицына родился сын... Так вот, мне кажется, было бы неплохо, если бы вы отправились к нему в эту зиму, проинспектировали и заодно поздравили вашего друга с рождением подданного двух стран – России и Греции. А потом все вместе вернулись бы сюда. Вам необходимо на время исчезнуть с поля зрения барона Рикмана. Ведь вы хотите вернуться на родину?

– Не представляю, как я смогу жить без нее.

– Значит, вас надо защищать от гнева царя. Вот я и попробую воздействовать на него. Напишу письмо генерал-адъютанту, чтобы он показал его царю Николаю. А вы завтра же отправляйтесь в Зилу.

Из письма президента Греции графу Бенкендорфу, генерал-адъютанту его величества российского императора:

"Принимая смелость напомнить о себе вашему превосходительству и посылая вам настоящие строки, я повинуюсь необходимости воздать должную справедливость господину Райкосу, состоящему ныне подполковником в греческой армии.

...Когда я прибыл в Грецию, он уже пользовался уважением людей благонамеренных и отнюдь не принимал участия в происках тех, кто появляется из разных стран и всякими махинациями еще приносит столько зла здешней несчастной нации. Добрый и честный баварец, полковник Гейдек, помогавший мне в то время и исполнявший в некотором роде должность военного министра, предложил мне господина Раенко сначала в коменданты Ич-Кале, впоследствии ему были вверены Паламиди, а напоследок Патрас и Морейский замок.

Во всех этих должностях в течение трех лет он вполне оправдал ожидания правительства. Честными свойствами своими, обнаруженными в различных случаях, благородным и благоразумным поведением он снискал себе совершенную доверенность правительства и любовь страны.

Господин Раенко – человек смирный и твердый. Он вполне сознает, что такое долг, и с чрезвычайным усердием и честностью исполняет взятые на себя обязательства. Я не знаю за ним тех увлечений ума и сердца, благодаря которым в политике самые способные люди бывают весьма опасными, а в последнее время представлялось несколько случаев, убедивших меня в его рассудительности и честности.

Повторяю: я так уверен в характере Раенко, что ручаюсь за него перед его императорским величеством, как принял бы смелость ручаться за самого себя.

Навпали, 19/31 мая 1831 г."

Напрасно президент Греции ручался за Раенко перед его императорским величеством. Напрасно давал он ему блестящую характеристику, в которой, дабы не раздражать царя заслугами Райкоса на службе в Греческой республике, сознательно умалил их: даже не упомянул о его семнадцатимесячном губернаторстве, назвал его подполковником, а не полковником... Все равно это не помогло.

Русский царь настолько ненавидел все, связанное с революцией, что никогда не мог простить своему подданному, осмелившемуся служить республике, сражаться под ее знаменами, да еще заслужить похвалу президента! Царь возненавидел Раенко.

По возвращении в Россию Николая Алексеевича сослали поручиком в Нижегородский полк. На Кавказ царь определял ненавистных ему вольнодумцев в надежде, что там их найдут пули непокоренных горцев. В Нижегородский полк царь зачислил Михаила Юрьевича Лермонтова и младшего брата Пушкина Льва Сергеевича...

36. КОЛЫБЕЛЬ

К приезду Райкоса Иванко и Елена успели окрестить младенца и дали ему имя деда – Кондратий.

У его колыбели – корзины, сплетенной из молодых веток лозняка, еще пахнущих свежей весенней листвой. Райкос проводил большую часть времени. Все интересовало его в Кондрате: и невыразительные черты личика, в которых тяжело было уловить сходство с родителями, и разрез глаз, и цвет волос, лишь обозначенных пушком. Райкоса умиляло в новорожденном и плотное тельце, и смышленость, и живость, с которой он таращил глазки на людей, и даже громкий крик. Впрочем, вел себя Кондратка смирно. Солидно и мужественно, как заметил Райкос.

– Богатырь растет, сразу видно – удался в деда, – таков был его окончательный приговор.

Инспектирование десантного отряда полковник провел бегло, как бы торопясь. Так же бегло оглядел батарею из пушек, отбитых у неприятеля.

Иванко гордился этой батареей. Она была удачно установлена на высоком холме. Из ее люнетов можно удобно вести круговой обстрел кораблей противника, если они появятся со стороны моря.

Райкос, сам артиллерист, казалось, мог бы это заметить и если не похвалить командира за такой удачный выбор позиции, то хотя бы обратить на это внимание. Но, к великому огорчению Иванко, Райкос быстро прошел мимо люнета, словно куда-то торопился.

Так же небрежно оглядел османские знамена, отнятые в бою, и горы трофейного оружия. А затем быстро зашагал к домику, где под низенькой крышей на перекрестке закопченных стропил висела колыбель с Кондраткой.

Вот, оказывается, где находился магнит, притягивающий инспектирующего. Не солдаты, не пушки, не знамена, не трофеи, а маленький Кондратка. Иванко понял это, чувство ревности кольнуло его сердце.

А Райкос уже несколько раз принимался корить его и Елену:

– Не могли подождать моего приезда – поторопились крестить, выговаривал полковник, качая колыбель.

– Уж очень хотелось поскорее дать ему имя, – оправдывалась Елена.

– А я так хотел быть крестным...

– Переживает он, – шепнула Елена мужу. – Поторопились мы с крещением. Явно поторопились.

Они старались развеять огорчение Райкоса, развлечь его. Устраивали прогулки по морю. Угощали. Но гость время от времени впадал в странную задумчивость. Растерянно смотрел куда-то вперед, никого не замечая, пощипывал кончики рыжеватых усов.

– Женить его надо, ему уже давно за тридцать перевалило, – решила однажды Елена.

– На ком здесь его женить? – недоуменно ответил Иванко. – На гречанке, что ли?

– А разве наша хуже, чем ваша? Ты же на мне женился! – воскликнула Елена.

– Да я к тому, что жену ему нужно особую. Знаешь, какую? Образованную!

– Тогда ему в Россию надо возвращаться.

– Верно, Еленушка. Верно ты сказала, милая моя. Ехать домой ему надо. И нам вместе с ним. На Буг. Знаешь, как там сейчас поют соловьи? Разливаются! Вот бы послушать! Пора нам, видно, всем на родную землю возвращаться. Война закончена.

Им и в голову не приходило, что к такому же выводу пришел Райкос, склонившись над колыбелью с Кондраткой.

Райкосу очень понравился ребенок, и захотелось вдруг стать отцом. Он испытывал зависть к своему другу – моложе, а уже имеет и любимую жену, и сына. Везет же людям!

И, глядя на спящего в колыбели ребенка, он решил круто повернуть свою жизнь – покончить с одиночеством. Человек не должен бобылем ходить по жизни. Пора обзавестись семьей и возвратиться на родину.

– Что ж, Иван Кондратович, поедем в Навпали, а оттуда в Россию, сказал он другу.

– Мы с Еленой тоже так решили, – посмотрел на жену Иванко.

– Завтра же...

– Завтра, пожалуй, не сможем.

– Не хватает времени собраться?

– Время-то хватило бы, да у меня должок небольшой есть. Последний. Вот отдам завтра должок – тогда можно. Не привык я, Николай Алексеевич, в должниках оставаться. Расквитаюсь и "чистым" уеду. Подождите...

– Вот чудак! Конечно, подожду. А что же это у тебя за должок, Иван Кондратович?

– Да так, пустяки! И говорить не стоит, – махнул рукой Иванко.

37. КАЗАК ЗА СПИНУ НЕ ПРЯЧЕТСЯ

Ему не хотелось посвящать в это пустяковое дело своего друга. Нужно было ликвидировать нескольких опасных бандитов из последней разгромленной им шайки. Они терроризировали местных жителей: грабили, убивали. Посланный Иванко разведчик выследил бандитов, обнаружил логово. Теперь обезвредить их не представляло большой сложности. Иванко мог бы даже не утруждать себя этим – уехать, предоставив завершить операцию своему заместителю. Но не в его правилах было взваливать незаконченную работу на других: не позволяла совесть. В этом и заключался "должок" Иванко – его последний долг перед жителями вверенного района, который он собирался покинуть.

Не хотел Иванко говорить о предстоящей операции и жене. Зачем тревожить Елену? Ей и так хватает волнений. Сказал только перед сном, что завтра с утра ему необходимо проверить посты и дозоры.

...Поднялся с постели до рассвета, оделся, взял оружие, вышел из дому, радуясь, что проделал все так тихо, – никого не потревожил, не разбудил.

Возле дома его уже ожидали, зябко поеживаясь от предрассветного холодка, вооруженные солдаты. Вместе с Иванко десять мужчин цепочкой вышли из еще не проснувшейся деревни и направились к реке.

На берегу нырнули в полосу тумана и стали осторожно пробираться среди зарослей камыша. Здесь их встретил сержант-разведчик и повел едва заметной тропой.

Сержант давно выслеживал бандитов. Он изучил их повадки и привычки, знал, когда и где они отдыхают после очередного разбоя, когда завтракают, обедают, кому сбывают свою добычу. Он уверенно вел солдат к бандитскому логову, торопясь поскорее накрыть злодеев.

Сержант вдруг остановился, словно натолкнулся на стену. Огляделся и показал на соломенную крышу над рыжеватыми верхушками камышей.

– Здесь...

Бесшумно раздвинув камыши, солдаты увидели одинокую рыбацкую хибарку. Сержант окинул взглядом окрестность и прошептал:

– Дичь в логове...

Солдаты окружили хибарку, поглядывая на дощатую ветхую дверь, через которую надлежало проникнуть вовнутрь бандитского логова.

Сержант, а за ним трое храбрецов шагнули к двери, но Иванко остановил их:

– Назад! Командир должен быть всегда впереди, – хрипло прошептал он.

Иванко вынул из ножен саблю и пошел к двери. Его догнал сержант:

– Господин капитан, разрешите мне...

Иванко оттолкнул его;

– Не лезь поперед батька в пекло! И запомни: я – казак, а казак в бою за спину не прячется. – И, взмахнув саблей, крикнул:

– За мной, братцы!

Он с разбегу ударом плеча высадил дверь и ворвался в хибарку. Солдаты последовали за ним. Сабля Иванко уложила первого бандита. Подоспевшие сержант и солдаты подняли на штыки еще трех. Казалось, дело обойдется без применения огнестрельного оружия. Но все же одному из преступников удалось на какие-то доли секунды опередить сержанта: прежде чем тот пронзил его кинжалом, он выстрелил в Иванко.

Бандиты были уничтожены. Синеватый дым от выстрела плыл, колыхаясь, над поверженными телами... Из руки Иванко выпала сабля и с жалобным звоном ударилась об пол. В этот же миг он молча, без стона упал мертвый. Рухнул, словно отлитая из тяжелого металла статуя. Солдаты, не раз бывавшие в боях и видавшие, как падают сраженные насмерть люди, вскрикнули от ужаса. Они поняли, что стряслась беда. Солдаты подняли Иванко, вынесли из хибарки и положили на мокрую от росы траву.

Дорогой Иван Кондратьевич Хурделицын, храбрый и честный воин! В черный час взыграла в тебе казачья кровь. Но слова твои последние – казак в бою за спиной не прячется! – навек запомнят товарищи по оружию! И передадут эти вещие слова своим сынам, внукам и правнукам.

Солдаты склонились над командиром, осмотрели рану – пуля попала в затылок. Омыли, перевязали голову чистой тряпицей, связали из ружей носилки, положили на них бездыханное тело и понесли в Зилу.

Была одержана трудная победа. Приморский район, наконец, очистили от последних захватчиков. Командир исполнил свой воинский долг. Но победа не радовала солдат. Понурив головы, они несли своего боевого товарища и друга.

38. ГОРЕ

Солнечным полднем пришли солдаты со своей ношей в Зилу. Внесли Иванко в дом, положили на постель.

Елены не было – помогала соседке собирать фрукты в саду. Вбежав в дом, она увидела мертвого Иванко, припала к нему и страшно закричала. Тело Иванко было уже холодным, но она не могла поверить, что он мертв: осматривала рану, прикладывала ухо к груди...

Затем вскочила, отпрянула от постели, на которой лежал Иванко, сняла со стены свой пистолет. Райкос подумал, что она хочет застрелиться, и схватил ее за руки, пытаясь обезоружить. Она вырвалась, оттолкнула его и бросилась к замершим в дверях сержанту и солдатам.

– Кто он и где он? – крикнула она. – Слышите? Кто он?

Они не поняли, о чем спрашивает Елена. Тогда она повторила:

– Где убийца? Кто он?

Они ответили, что убийца и другие бандиты уже уничтожены. Елена заставила их поклясться, что это правда. И, когда они поклялись, отшвырнув в отчаянии пистолет, попросила оставить ее наедине с Иванко.

Солдаты разыскали в соседнем селе и привели в Зилу калугера, чтобы он читал заупокойные молитвы над телом убитого командира, но Елена не пустила его в дом.

– После... Сначала я должна проститься с ним!

Лишь на другой день закончилось прощание Елены с мужем. Она вышла из комнаты осунувшаяся, почерневшая. На молодом лице пролегли первые борозды морщин, а в волосах – белые нити седины. Горе состарило ее на много лет. Но в глазах не было слез, они блестели сухим, жестким огнем.

Елена взяла на руки сына и сказала Райкосу:

– Теперь я буду жить для Кондратки. В нем плоть и дух моего мужа. Я выращу и воспитаю сына таким, каким был его отец...

Райкос поцеловал Елену. Он понял, что любые утешительные слова прозвучат фальшиво. Поцелуем он как бы сказал ей об их душевном родстве, о том, что Елена не одинока, он всегда поддержит ее в трудную минуту.

...Под гром ружейных выстрелов гроб с телом Иванко опустили в могилу, вырытую на самом высоком холме, там, где Иванко так удачно установил батарею из трех пушек, отбитых в бою у противника.

Могила Иванко, отмеченная огромным деревянным крестом, долго была видна с палубы корабля, на котором Райкос и Елена покидали Зилу, направляясь в Навпали.

– Мы должны вернуться в Россию, показать Кондратку его деду. Может, Кондратка хоть как-то утешит горе старика, когда тот узнает о гибели сына...

– Я поеду с вами, – ответила Елена. – В Зиле перед телом мужа я поклялась, что Кондратка будет воспитываться на его родине.

39. НЕЧТО БОЛЬШЕЕ

Волны Навпалийского залива окрасились в зловещий темно-серый цвет. Так негостеприимно встретил залив трехмачтовую шхуну, на которой Райкос и Елена возвращались в столицу.

С севера дул напористый ветер. Скатываясь с ледяных вершин горного хребта, он гнал над равниной моря черные тучи.

Корабль подошел к гавани Навпали, где на рейде стояло множество судов.

Райкоса поразило такое невиданное скопление военных кораблей.

– Война закончена. Султанский флот уничтожен... С кем они пришли воевать? – недоуменно спрашивал капитан, передавая Райкосу подзорную трубу.

Тот долго разглядывал корабли. Все они были под иностранными флагами. Французские, английские, русские. Русских кораблей было меньше... Большинство французских.

– Если они откроют огонь по столице, на батареях крепости, пожалуй, не хватит ни ядер, ни пороху отразить их.

Алмейда посоветовал поселить госпожу Хурделицыну с ребенком подальше от крепости.

– Здесь опасно. В случае нападения сюда полетят ядра.

Доводы Алмейды были разумны, Райкос так и сделал. Когда проблема жилья для Елены была решена, Райкос спросил коменданта:

– Значит, положение обострилось?

Густые брови Алмейды сошлись в одну линию.

– Весьма.

– Я был в отряде и ничего не знаю. Вы не могли бы проинформировать меня?

– Охотно. Вам положено знать правду. Адмирал Мияулис изменил республике. Сей предатель совершил ужасное преступление: взорвал фрегат "Эллас" – самое большое судно Греции... Но, мне кажется, этой диверсией его гнусные деяния не ограничатся. При поддержке французского и английского резидентов он собирает шайку самозванцев, которые собираются свергнуть законное правительство. Если этим негодяям удастся такое сотворить, на место президента посадят короля, и страной будут управлять французский и английский дипломаты... Каподистрия застрял у них костью в горле. Заговор против президента обширный – и на море, и на суше. Французский экспедиционный корпус, который высадился еще в годы войны и сражался вместе с клефтами против орд Ибрагим-паши, вдруг напал на греческий гарнизон в Нисси. Греческие солдаты, привыкшие видеть во французских солдатах друзей, а не врагов, растерялись и не оказали им сопротивления. Восемьсот французских солдат при шести полевых орудиях с барабанным боем ворвались в крепость, разграбили склады с провизией, изгнали губернатора и гарнизон. А перед этим генерал Гзенек под предлогом борьбы с мятежниками-майнотами занял город Каламату. Президент поблагодарил генерала Гзенека за помощь и потребовал от него немедленного вывода войск из Каламаты, а он не только не внял этому требованию, но и оккупировал другие города. Французские войска ведут себя как завоеватели. Есть сведения, что их батальоны двинутся в Навпали.

– Значит, война?

– Да, война... Только подлая, необъявленная война. Поэтому я посоветовал поселить госпожу Елену подальше от фортов крепости.

– Вы правы. Но я верю нашим гарнизонным артиллеристам и пехотинцам. Враг сломает о них зубы.

– Я тоже знаю, что они не дрогнут. Но опасаюсь другого. Агенты английского и французского резидентов ведут подрывную работу не только среди жителей города, но и среди солдат. Эти интриги начались еще с июня 1829 года, когда правительство задержало выплату солдатам жалования из-за нехватки средств. Недруги президента тогда убеждали воинов в том, что у правительства, мол, достаточно денег, но оно тратит их на свои личные нужды. Когда же Россия выдала Греции субсидию и гарнизон наконец получил жалование, агитаторы стали уверять солдат, что правительство хотело их обмануть, а потом испугалось. Заговорщики сеют в народе недоверие к президенту. Участились случаи неповиновения правительству, разбой, насилие, грабежи. Мои солдаты сбились с ног, наводя порядок в городе и окрестностях. А тем временем пьяные иностранные моряки, бродя толпами по улицам города, горланят подстрекательные песни. Недавно французские офицеры, подошли к дворцу президента и скандировали: "Слава Мияулису! Долой Капотов!"*

_______________

* К а п о т ы – оскорбительная кличка, которой противники

президента называли Йоанна Каподистрию и его брата Августина.

– А как президент реагирует на эти нелепые выходки?

– Очень терпеливо.

– Но вы, надеюсь, доложили ему об этом случае?

– К сожалению, это не единичный! – воскликнул Алмейда. – Я устал докладывать президенту о подобных происшествиях, и, когда требую разрешения покарать виновных, он каждый раз грустно улыбается и говорит: "Успокойтесь, дорогой мой комендант! Возьмите себя в руки. Больше выдержки! Это мои недруги злятся от бессилия".

– По-моему, президент недооценивает своих недоброжелателей.

– Целиком согласен с вами. Он недооценивает их силы.

– Вы хорошо охраняете президента?

– Из рук вон плохо.

– Как же так, господин комендант? – взволнованно воскликнул Райкос.