Текст книги "След росомахи"

Автор книги: Юрий Рытхэу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

16

Ветер сразу отшиб дыхание, и Тутрилю пришлось остановиться и постоять некоторое время. Рядом, не выпуская его руки и отвернув лицо, Айнана боролась с ветром, стараясь удержаться на ногах.

Они почти ползли по снегу. Тутриль тащил топор, Айнана несла ведро, сразу же наполнившееся снегом и ветром.

Увэран – подземное мясное хранилище – находилось над берегом, и крышкой ему служила старая, побелевшая от времени костяная китовая лопатка, придавленная большим камнем.

Камень пришлось сначала расшатать, он примерз, но, к счастью, не был занесен снегом.

Трудно что-нибудь уловить обонянием при таком ветре, но едва только Тутриль отодвинул в сторону китовую лопатку, как на него из глубины земляной ямы пахнуло знакомым с детства прокисшим копальхеном. Спустившись, он отбил кмыгыт и вытащил его на поверхность. Здесь он отрубил несколько кусков. Айнана подобрала их и сложила в ведро.

– Давно не ели копальхен? – спросила она.

– С тех пор как уехал из Нутэна.

Он отсек топором тонкий кусок и положил в рот. Странное было ощущение. В общем, копальхен – это слегка подгнившее мясо, точнее, кожа моржа с полоской жира и мяса.

Айнана выжидательно смотрела, как Тутриль ел копальхен.

– Ну, как?

– Ничего, – ответил Тутриль.

Тутриль примечал, что Айнана как бы испытывает его, выясняет, остался ли он настоящим чукчей или начисто утратил качества лыгьоравэтльана.

Нарубив корму для собак, Тутриль и Айнана побрели к яранге, стараясь не отрываться друг от друга.

А ему было радостно оттого, что он безо всякого отвращения и брезгливости ел старый прокисший копальхен, предназначенный для кормления собак.

Обратный путь к яранге одолевали долго, часто останавливались, чтобы взять верное направление. Разговаривать было невозможно, и Тутриль, поглядывая на озабоченное, припорошенное тающим снегом лицо Айнаны, был охвачен такими же, как эта снежная круговерть, смятенными мыслями. Кто же он сам? Ученый, кандидат наук… В ленинградском институте его уважают, ценят, при всяком торжественном случае сажают в президиум, выдвигают в комиссии, демонстрируют иностранным делегациям, каждый раз подчеркивая, что вот он, Тутриль, родился в яранге, вышел, так сказать, из первобытности в социализм. До какого-то времени это было даже приятно… А однажды, когда Тутриль на международном симпозиуме сделал доклад на английском языке и это обстоятельство потом особо подчеркивали, кто-то сказал: "Когда же перестанут восхищаться тем, что ты, идя по Невскому проспекту, при этом еще не держишь в зубах кусок сырого мяса?"

Тутриль полюбил Ленинград. Этот город стал как бы второй родиной Тутрилю. Не только потому, что он здесь получил высшее образование, учился в аспирантуре, полюбил и женился. Нет, главное то, что именно здесь Тутриль обрел уверенность в себе. Откровенно говоря, первое время в Ленинграде он чувствовал себя не только временным жителем, но и людское окружение для него было поначалу чуждым. Он считал, что вот пройдет время, и он вернется в привычную обстановку, к ярангам, охоте на моржа и нерпу, в знакомую атмосферу причудливого смешения мифологических и волшебных представлений о мире с научным видением.

…Шли годы учения, Тутриль получал из дому письма, и между скупых строк, неумело написанных отцом, в старательно выведенных, словно вышитых матерью буквах читал о больших изменениях в родном селении, на всей Чукотке. В его отсутствие произошло переселение из яранг в дома. Можно было только представить, каково было расставаться с привычным, испытанным тысячелетиями жилищем. Строилась новая Чукотка, а его, Тутриля, там не было. Он жил вдали, не слыхал грохота машин на новых комбинатах, тихого плача стариков, которые, стиснув зубы, жгли потемневшие от копоти и жира деревянные остовы покинутых яранг и зябко входили в залитые дневным светом комнаты, с непривычки такие просторные… Люди шли вперед, зная, что идущие быстро часто оставляют позади и дорогое… Все это время Тутриль просидел в прохладных залах Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, рылся в книгохранилищах Академии наук, составляя картотеку словарного состава чукотского языка, штудировал фольклорные тексты, записанные еще Богоразом-Таном, разбирал экспедиционные записки своего учителя Петра Скорика, бывшего когда-то учителем в Уэлене. Тутриль читал чукотские газеты и каждый раз волновался, словно при живом свидании, встречая знакомые имена. А сам он свыкался с городской жизнью и уже не думал так часто о покинутой родине. Нет, он не забыл о ней, тосковал по ночам, просыпаясь от неожиданного воспоминания. Он повернулся к Айнане, рукой она показывала вперед. Там мелькнуло что-то темное. Это была яранга. Пурга обходила стороной конусообразное жилище, и возле самих стен снегу почти не было. Тутриль скатился с сугроба, следом – Айнана. Она упала в объятия Тутриля. Очутившись близко, лицом к лицу с ним, так, что смотреть было больно, она хотела было отвернуться, но коснулась губами губ Тутриля и уже не могла оторваться…

– Как это хорошо! – тихо проговорила она и приблизила свое лицо к лицу Тутриля, втянула в себя воздух, сказала: – Пахнет снегом и ветром.

Она еще раз поцеловала Тутриля, а потом горестно улыбнулась, смахнула рукавицей налипший на ресницы снег.

– Если бы пурга была вечной! И вы не могли бы уехать отсюда!

Из-за грохота бури они почти не слышали друг друга, но понимали каждое слово.

В чоттагине было уютно и спокойно. Пурга осталась за порогом, за закрытой дверью.

Тутриль взял протянутую Айнаной снеговыбивалку – гнутый отросток оленьего рога – и тщательно выбил снег с кухлянки, торбасов, рукавиц.

Ярко горел костер. Эйвээмнэу мяла нерпичью шкуру, распялив ее на доске. Токо возился у полога с каким-то прибором.

– Я собирался искать вас, – сказал он, глядя на отряхивающихся Айнану и Тутриля. – В такой ветер легко направление потерять.

– Что это вы чините? – с любопытством спросил Тутриль.

– Рацию.

– Разве у вас есть рация?

– Полагается, – деловито ответил Токо. – В пургу, в ненастье или если что случится, положено выходить на связь с Нутэном два раза в сутки. В четыре у меня сеанс…

Токо натянул на седую голову наушники, покрутил рычаги и с удовлетворением произнес:

– Ожили. Батареи у костра погрел. Заработали.

Покормив собак и вымыв руки, Айнана снова уселась у столика, склонившись над моржовым бивнем с бледными очертаниями летнего селения Нутэн.

Токо наладил радиостанцию, покрутил рычажки.

– Алло! Алло! Говорит яранга! Говорит яранга! – Старик повернулся к Тутрилю и, прикрыв ладонью телефонную трубку, пояснил: – Это мои позывные…

Кто-то, видимо, отозвался, и деловитым и будничным голосом Токо сообщил, что в яранге все в порядке.

– Больше новостей нет, – сказал он в заключение. – Да, да… Гостем интересуетесь? Гость тоже хорошо чувствует себя и в Нутэн пока не собирается… Не беспокойтесь, Никандрыч… Хорошо, сейчас передам трубку. Никандрыч хочет с вами поговорить… Держите трубку. Когда слушаете, отпускайте вот эту кнопку, а когда говорите – нажимайте…

Слышимость была хорошей. Гавриил Никандрович спросил о самочувствии, поинтересовался, не собирается ли Тутриль в Нутэн.

– Собираюсь, – ответил, оглянувшись на Айнану, Тутриль. – Передайте отцу и матери: скоро приеду.

– Если надо, пошлем за вами вездеход. Коноп по компасу доберется.

– Не надо никого посылать, – отказался Тутриль. – Кончится пурга, Айнана меня привезет.

Тутриль кивнул на рацию с улыбкой.

– Не думал, что мне придется из яранги по телефону разговаривать.

– Хорошая штука, – отозвался Токо. – Ее можно и на нарту поставить. Кати себе по тундре и беседуй.

– Девочки на почте говорят, что можно даже с Москвой соединиться через их станцию и Анадырь, – добавила Айнана.

За стенами яранги выла и бесновалась весенняя снежная пурга, гуляя по широкому простору тундры и ледового моря.

17

В Нутэне бушевала пурга.

Школа была закрыта, но работали магазин, пекарня, почтовое отделение. Люди ходили на работу группами, старались держаться друг друга.

Долина Андреевна и Коноп брели к дому Онно.

Остановившись передохнуть, Коноп сказал:

– Почаще бы дула пурга для нас с тобой.

– Почему? – спросила Долина Андреевна.

– Это лучшая погода для тебя и для меня, – ответил Коноп. – Никуда не надо ехать. Это раз. Второе – твои читатели сидят по домам, и мне с тобой можно гулять по улице.

– Коноп, – строго произнесла Долина Андреевна и, глотнув ветра со снежинками, закашлялась. – Сколько раз я тебе объясняла, что нам нельзя афишировать нашу связь. Ты же знаешь: мое положение в селе, мое общественное лицо…

Ветер не дал ей договорить, потащил дальше.

Перебежав несколько десятков метров, Коноп и Долина Андреевна схоронились под железной стеной склада.

Коноп заботливо стряхнул снег с платка спутницы.

– Может быть, все-таки поженимся? – жалобно спросила она.

Коноп усмехнулся:

– Кто же делает предложение в такую пургу? А потом: я должен просить у тебя руки и сердца… Кажется, так?

– С тобой нельзя серьезно разговаривать…

– Не могла выбрать другого места и другого времени?

– Ты же сказал, что это лучшая погода для нас с тобой, – повторила Долина Андреевна. – Только сейчас нам и разговаривать, чтобы никто не видел и потом не сплетничал…

– Слушай, Долина, – помедлив, заговорил Коноп. – Может быть, я и женился бы на тебе. Когда ты только вернулась сюда. Но ты была очень гордая. Поначалу и не глядела в мою сторону. А потом сказала это слово – аморально. А я ведь шел к тебе с чистым и открытым сердцем. А теперь и не знаю, что делать… Вот ты говоришь – жениться. А я все думаю о том, что у тебя высшее образование, а у меня всего шесть классов.

– Я так думаю, – твердо заявила Долина Андреевна. – Можно по-другому: один человек воспитывает и тянет за собой другого. Как бы шефство берет над ним… Я согласна!

– На что – согласна? – не понял Коноп.

– Чтобы я тебя воспитывала, тянула за собой…

– Глупости говоришь, Долина… Может, я этого как раз и не хочу. Мне дорога моя свобода.

Последний отрезок пути преодолевали почти ползком. Входная дверь наполовину была занесена, и Конопу пришлось сначала отгрести снег.

– Ты не сразу входи со мной, – попросила его Долина Андреевна.

– Ну уж нет, – ответил Коноп. – Даже собаку в такую погоду не оставляют на улице.

Он шумно и решительно вошел следом за Долиной Андреевной в сени и крикнул в комнату:

– Это мы пришли. Коноп и Долина Андреевна!

Онно подал снеговыбивалку из оленьего рога.

– Чуть не заблудилась! – возбужденно рассказывала Долина Андреевна. – Если бы случайно не встретился Коноп, ветром унесло бы меня в море…

– Ну, такую большую не унесет, – пробормотал Коноп, тщательно обрабатывая свои торбаса.

– Увидела его возле гаража… Попросила проводить до вашего дома…

Коноп выпрямился во весь рост и выразительно посмотрел на Долину Андреевну.

Но та, казалось, не замечая его взгляда, продолжала:

– Читать надоело, скучища… Дай, думаю, загляну к вам… А Иван Оннович не приехал?

– Как же он приедет в такую пургу? – заметил Коноп.

– По телефону звонил, – сообщила Кымынэ. – Хорошо ему там. Нравится.

Стряхнув последнюю снежинку, все перешли в комнату, где на столе стоял никелированный электрический самовар.

– Хорошо чайку выпить с мороза, – потирая руки, сказала Долина Андреевна.

– По случаю субботы и кое-что покрепче найдется, – сказал Онно.

За стенами гремел ветер, и порой казалось, что что-то тяжелое, но мягкое падает на домик, пригибая его к земле.

Прислушавшись, Долина Андреевна зябко повела плечами:

– Представляю, каково сейчас в яранге!

– Хорошо там, – сказал Коноп.

– Электричества и отопления нет, стенки тонкие, теснота, грязь…

– Долина Андреевна, – возразил Онно. – У Эйвээмнэу грязно не бывает. Там, кроме стариков, еще и Айнана.

– Да, это верно, – кивнула Долина Андреевна. – Я почему-то совсем про нее забыла.

– Она хорошая, добрая девушка, – сказала Кымынэ.

– Рисует хорошо! – добавил Онно.

Долина Андреевна налила себе чаю.

– Может быть, и впрямь она достойная девушка, – задумчиво сказала она, глядя куда-то мимо Конопа. – Но меня удивляет ее легкомыслие: зачем она отказала тому парню?

– Потому что женщина! – Коноп взялся за рюмку.

– Вам уже хватит, товарищ Коноп, – строго сказала Долина Андреевна и продолжала: – Лично я против Айнаны ничего не имею… Но надо смолоду думать о будущем. Твердо стоять на земле, а не витать в облаках… Тем более что росла одна, без отца…

– Между прочим, уважаемая Долина Андреевна, я тоже вырос без отца, – сообщил Коноп.

Некоторое время в комнате было тихо.

За стенками домика шумела буря да дребезжала какая-то железка в дымоходе кухонной плиты.

– Я ведь о чем, – снова заговорила Долина Андреевна. – Разумеется, я уверена в моральной устойчивости и политической грамотности Тутриля. Но то, что он надолго задержался в яранге, это тревожно…

– А что именно, Долина? – спросил Окно.

– Мы тут все взрослые, – усмехнулась она. – Я выражаюсь достаточно ясно.

Онно вздохнул:

– Давайте лучше выпьем за тех, кого в пути застигла пурга.

– До дна! – сказал Коноп.

Кымынэ прислушалась.

– Еще гость к нам идет, – тихо произнесла она и открыла дверь в тамбур.

Вместе с воем ветра в облаке снега ввалился Гавриил Никандрович. Отряхиваясь, заглянул в комнату.

– Да тут пир горой! Выходит, верно я учуял, где можно скоротать пурговое время… О чем разговор?

– Да вот толкуем о Тутриле, – ответила Долина Андреевна. – Что-то он в яранге задерживается.

– А я его понимаю, – задумчиво произнес Гавриил Никандрович. – Это как бы возвращение в детство. Я ведь тоже родился и вырос почти что в яранге. Наша изба в Тресках по своему внутреннему убранству да по удобствам не лучше была. И когда я думаю о своей деревне, именно эту избу и вспоминаю. Тут уже ничего не поделаешь, – вздохнул Гавриил Никандрович.

Долина Андреевна поджала губы и вместе со всеми слушала Гавриила Никандровича.

– Родина всегда напоминает о себе детством, тем, что ты увидел впервые в жизни…

– А наши внуки увидят уже другую родину, – заметил Онно. – Даже те, кто родился в Нутэне, видят ярангу только на картинках да на старых фотографиях. Янранайские, чутпэнцы, нымнымские – все будем жить вместе, как в настоящем большом городе, в Кытрыне.

– Охота там плохая, – заметил Гавриил Никандрович.

– Будем на машинах ездить на охоту! – весело сказал Коноп. – Лично я давно мечтаю жить в городе. В нашем чукотском городе. Чтобы народу было много и чтобы были просто незнакомые.

– А зачем тебе незнакомые? – подозрительно спросила Долина Андреевна.

– Это же интересно! Идешь себе по улице – и вдруг тебе незнакомый человек попадается. Ты с ним сначала здороваешься, потом знакомишься, начинаешь разговаривать…

– Какие-то странные у тебя желания, – заметила Долина Андреевна. – Разве тебе плохо с людьми, которых ты хорошо знаешь?

– Не всегда! – ответил слегка захмелевший Коноп. – Больно много знают и еще больше хотят знать… А незнакомец ничего не знает и все узнает от тебя лично… Потом, когда он тебе станет близким другом, можно его позвать к себе в гости, показать новую квартиру, включить для него телевизор, угостить чем-нибудь таким вкусным и интересным… Ну, напился он чаю, захотелось ему облегчиться, и не надо его гнать в пургу на улицу… Культурно проводил его в другую дверь. Он там отдохнул, дернул за веревочку, и опять чистота и гигиена…

– Это за какую веревочку надо дергать? – с любопытством спросила Кымынэ.

– Есть такое устройство в тангитанских уборных, – объяснил Коноп. – Очень удобная штука.

– Из-за этой веревочки переселяться? – задумчиво произнес Гавриил Никандрович. – Люди ведь живут в определенном месте совсем из-за другой веревочки. Другая связь. Именно на этом самом месте чувствуют себя крепко стоящими на земле, настоящими людьми.

– Патриотизм это называется, – солидно заметила Долина Андреевна.

– Правильно, патриотизм, – кивнул Гавриил Никандрович. – Вот вспоминаю войну. Каждый солдат нашей роты воевал за весь Советский Союз. Но когда мы думали о родине, каждый вспоминал свое: казах Тлендиев – свой аул, украинец Кириченко – свое село, русский Смольников – свой город Углич, а я – свои Трески и Нутэн. Это все вместе наша Советская Родина. Однако, если мы будем скакать с места на место за веревочкой, что получится? Не потеряем ли мы что-то важное и главное? Может быть, проще эту веревочку сюда приделать? А?

Гавриил Никандрович задумался.

– Вот Токо, – продолжал он. – Худо ему стало – он ушел в ярангу. Может, для другого, постороннего – блажь, но я его понимаю. Он там, в этой яранге, окрепнет духом и с новыми силами вернется к нам.

– Зря он на нас обиделся, – заметил Онно. – Разве так можно? Это же позор для коммуниста!

– Я помню чукотскую поговорку, которая гласит: телесная рака не так болит, как душевная, – задумчиво произнес Гавриил Никандрович. – Почему так? А я думаю – вот почему: люди привыкли к голоду и холоду, боли и потерям… Все это легче переносится, чем словесные раны… Душа человеческая – нежная.

– Раньше почему-то он не был таким ранимым, – с усмешкой произнес Онно.

– Его обида душевная, – еще раз повторил Гавриил Никандрович.

Коноп внимательно слушал разговор, и было видно, что он хочет вставить свое слово.

И когда наступил удобный момент, он громко сказал:

– Все это – лирика!

– Что? – не понял Гавриил Никандрович.

– Пустые разговоры, – махнул рукой Коноп. – Ну чего он такой гордый? Нынче надо и против словесных обид закаляться…

Он искоса быстро взглянул на Долину Андреевну.

Гавриил Никандрович строго заметил:

– Не то ты говоришь, Коноп, путаешься.

– Правильно! – поддержала его Долина Андреевна. – Путаные у тебя мысли, товарищ Коноп. Учиться надо, повышать общеобразовательный и культурный уровень.

Гавриил Никандрович посмотрел на часы, разлил остаток вина по стаканам:

– Ну, за тех, кто в тундре!

Он засобирался, и тут Долина Андреевна встала и сказала:

– Я с вами, Гавриил Никандрович.

– Да я потом тебя провожу, – сказал Коноп.

– Нет уж, – поджав губы, сказала Долина Андреевна. – Ты не совсем трезв, товарищ Коноп.

Коноп что-то пробормотал, но не стал спорить.

Ей пришлось вцепиться в спутника, чтобы удержаться на ногах. Переждав порыв ветра, они медленно побрели по улице, мимо полузанесенных снегом домиков. Долина Андреевна висела на левой руке Гавриила Никандровича, тянула его своей тяжестью к земле, мешала шагать. Пройдя немного, Гавриил Никандрович предложил:

– Давайте чуток передохнем.

Встали под защиту склада.

Снежные заряды неслись низко над землей. Сверху просвечивало низкое небо, и случалось, что прорывался солнечный луч, словно заблудившийся, мелькал перед глазами и мчался дальше вслед за снежной метелью.

Долина Андреевна смахнула с лица налипший мокрый снег, несколько раз глубоко вздохнула и сказала:

– Давно хотела я у вас, Гавриил Никандрович, попросить дружеского совета.

– Рад буду помочь, – с готовностью ответил директор, потряхивая затекшую от тяжкой ноши левую руку.

– Повоздействуйте на Конопа…

– Что? – спросил Гавриил Никандрович.

– На Конопа… – Долина Андреевна сначала замялась, но быстро обрела уверенный тон. – Вы бы ему деликатно намекнули…

– Я с ним говорил, – сказал Гавриил Никандрович. – Он мне обещал воздерживаться. И надо сказать – слово он свое держит.

– Да не об этом речь! – горячо произнесла Долина Андреевна. – Дело не в том, что он выпивает. Не это главное.

– А что?

– А то, что он компрометирует меня…

– Что, что делает?

– Компрометирует…

Гавриил Никандрович как-то внимательно посмотрел на Долину Андреевну.

– Я еще раз прошу вас – поговорите с ним, – умоляюще произнесла Долина Андреевна.

– Опять не понял, – мотнул головой Гавриил Никандрович.

– Ну какой вы непонятливый! – воскликнула Долина Андреевна. – Вот слушайте меня внимательно… Наверное, я сама виновата в этом. У нас это давно с Конопом. Может быть, со стороны это выглядит не очень романтично: ведь мы оба не очень молоды, но все же какое-то чувство есть… Я в этом уверена… Конечно, в моей жизни тоже были ошибки. Но нельзя же все время назад оглядываться… Гавриил Никандрович, вы уж как-нибудь поднажмите на него.

– Но как? – простодушно спросил Гавриил Никандрович. – Дело ведь личное и деликатное.

– Вы же умный человек, – заметила Долина Андреевна. – И он вас очень уважает, всегда говорит о вас только хорошее. Наверное, если вы ему скажете, то он послушается.

Гавриил Никандрович что-то пробормотал про себя.

– Я попробую, конечно, но дело это для меня новое и непривычное, – признался Гавриил Никандрович.

– Может быть, по общественной линии? А?

– Нет, это нельзя! – решительно заявил Гавриил Никандрович. – Вот что: попробуйте сами сначала, своими силами.

– А это как?

– Ну, уж не мне вас учить, – улыбнулся Гавриил Никандрович.

Ему жаль было Долину Андреевну, и он искренне сочувствовал ей.

Она выросла на его глазах, и, надо признаться, в свое время Гавриил Никандрович радовался, как она быстрее всех и лучше всех научилась говорить по-русски, как она пела с отцом, старым охотником Кулилем, научившимся виртуозно играть на мандолине.

Но потом что-то не сладилось в личной жизни Долины Андреевны. А как тут помочь? Если бы личное счастье можно было поровну распределять между людьми… К сожалению, так не бывает… Всегда кому-то не достается даже, казалось бы, простого, семейного счастья.

Конечно, Долина Андреевна во многом сама виновата. Уж кому-кому, а Гавриилу Никандровичу вся жизнь водителя совхозного вездехода и его симпатии к заведующей сельской библиотекой были хорошо известны. Правда, они не были секретом и для других жителей Нутэна.

Да, Конопу пришлось много пережить и перетерпеть, прежде чем ему удалось обратить на себя внимание Долины Андреевны, которая поначалу держала себя уж очень независимо по отношению к нему.

По доброте своей Гавриил Никандрович, конечно, не мог отказать в просьбе Долине Андреевне, и он сказал на прощание:

– Я намекну ему… Не знаю, как это сделать, но постараюсь.

– Уж я буду благодарить вас! – вспыхнула Долина Андреевна.

А ветер выл, швырял в лицо подмокший снег, носился по крышам домов, уносился в море, в тундру, на вольный простор, где не было никакой преграды.