Текст книги "Третий бастион"

Автор книги: Юрий Перевалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Когда мы подошли к «Сундуку», Сеня вдруг выругался, витиевато и остроумно объединив в одном матерном выражении грубое обозначение мужского полового органа и словосочетание «Красная армия».

Тут я увидел, что замок из двери нашего магазина вышибли. На его месте зияла неровная дыра.

Мы вошли. С витрин воры сняли стекло и утащили всё наше добро. Одна витрина, с замком на створках, была разбита, и грабитель, который второпях её разбил, сильно порезался о стекло – на полу и дверной ручке темнела кровь.

– Оставим кровь и осколки на месте, – произнёс мой друг голосом трагика и указал на разбитую витрину: – Пусть люди видят! И ещё: нельзя ничего трогать – это улики!

Мы заявили в милицию. Всем входящим Сеня могильным голосом сообщал:

– Нас ограбили!

Покупатели сочувствовали, и мы поили их чаем.

Узнав вечером об ограблении, Дима вернул нам все монеты, купленные у нас же, и подарил часть своей коллекции. Всё же он был щедр, хоть в голове его и множились мрачные странности.

К нам заходил Андрей. Спросил про сигнализацию, замки и страховку. Получив ответы, он горестно покачал головой, отказался от чая и ушёл.

– Будь я Андреем, – сказал Сеня, – я бы нас ограбил, чтоб убрать конкурента.

– Офицер на такое никогда не пойдёт! – выпалил я в гневе.

Арсений удивился:

– Какой ещё офицер?

Я спохватился и промолчал.

Мой друг звонил знакомым. Приходили потёртые личности, и Сеня разговаривал с ними полушёпотом. Мы покупали в долг у этих полунищих людей антиквариат. Узнав об ограблении, некоторые из этих неудачливых дельцов оставляли нам в долг вещицы, которые только что хотели продать.

Эти люди никогда не рассказывали о себе, и я не мог понять, чем они живут. Помню маленького человека по имени Сергей. Он носил большие, грубые, почти средневековые башмаки, а осенью и зимой – одну и ту же кожаную куртку с заплатами на локтях и плечах. Так вот, Сергей сказал, что устроился работать на железную дорогу. Но произнёс он это с такой горечью и отчаянием в голосе, будто он попался в капкан. Сергей со вздохом посетовал, какая там скука, и заверил нас, что скоро оттуда убежит.

Мы переписали вывеску в магазине – теперь работали всего три часа.

Мы составили план: Арсений оставался в магазине, как в штабе, а я обходил каждый день два рынка в разных концах города. Я тщательно высматривал, не всплывут ли наши монеты где-нибудь.

Стояла жара. Мой путь был долог. Я ехал на трамвае и после долго шёл пешком. По пути я раздумывал: кто они – наши грабители? Может, они не могли иначе и на преступление их толкнула страшная нужда? А может, они профессиональные воры или, скажем, настоящие убийцы? Я иногда оправдывал бандитов в своих мыслях, а иногда порицал.

Первый рынок собирался в одном из переулков недалеко от кремля. Милиция и власти постоянно гоняли торговцев с этого рынка, и те кочевали: то сбегут на соседнюю улицу, то вернутся обратно. Власти поступали несправедливо и нелепо: кто же ещё будет перепродавать хлам и рухлядь, если разогнать этих бедных людей?

Второй рынок расположился далеко – за оврагом на окраине города. Чтоб добраться до него побыстрее, я сокращал путь через тенистые дворы. Спускался по тропе в овраг и перебегал по шатким доскам над глубоким, метров пять в глубину, глинистым разломом в земле, в котором бежал бурный ручей.

Тем летом моей жизнью и жизнью Арсения управляла симметрия: я тоже нашёл объект обожания. Когда в поисках наших монет я приехал на рынок на окраину города в первый раз, то заметил там девушку. В бандане с белым черепом, чёрной футболке с Цоем, джинсах, в кедах с протёртыми носами, она прохаживалась около своего товара – вишнёвых ягод в пластмассовом ведре – и слушала плеер.

Когда я в первый раз увидел её, меня пошатнуло, словно от удара сильнейшего ветра. Всё дело было в её лице и глазах – их ясная сильная красота и какое-то невиданное прежде достоинство чуть не свалили меня наземь. Я никак не мог себе объяснить, что такая девушка тут делает. Как будто мимо проезжала кавалькада всадников из другого мира и других времён. И она от этих всадников отстала, потерялась и теперь носит нашу одежду и живёт среди нас.

– Как так? Кто же оставил её? – прошептал я себе под нос.

Увидев её во второй раз, я подумал: может быть, она душевнобольная. Ненормальная. Ну какая же девица с таким лицом и такими глазами будет сидеть на пыльном рынке и продавать вишню? Затем подумал: может, я ненормальный? Мне кажется, что она красива, а на самом деле – страшилище.

В тот раз мы закрыли «Сундук» и Сеня поехал на рынок со мной.

Я сказал ему:

– Посмотри на девчонку, – и кивнул в её сторону.

– Девка как девка, – произнёс Сеня, мельком взглянув на неё, и снова стал рыться в значках и монетах. Затем добавил: – Статная.

– Пойду вишни куплю. Там витаминов много, – сказал я.

Я хотел поговорить с ней. Удостовериться, что она вообще разговаривает на нашем языке.

– Мне стакан вишни, пожалуйста, – сказал я.

В ведре с ягодами лежала картонка, на ней карандашом была написана цена.

Девушка достала из спортивной сумки пакет, насыпала туда вишни и показала пальцем на ценник.

– Благодарю, – ответил я и отдал ей деньги.

Итак, недостаточно было переписки с Луцием, ещё и эта девчонка появилась – мир заполняла грозная радость.

***

Через несколько дней я нашёл на рынке на окраине несколько наших монет и тут же их купил. Перепутать их с другими я просто не мог.

Вернувшись в магазин, я с гордостью показал находку другу. Сеня обрадовался, схватил телефон и кому-то позвонил.

Через час на улице послышался визг тормозов. Хлопнула дверь машины. На улице кто-то гаркнул, матюгнулся и захохотал. И по всем этим звукам стало ясно, что к нам сейчас ворвётся человек бодрый и жизнелюбивый.

Дверь распахнулась. Вошёл круглый бритоголовый парень в белой рубашке. В его глазах плясал огонь. Он сел перед нами, он положил руки на стол. И по его рукам я прочитал, сколько драконов он победил и сколько препятствий сломал на своём пути: кулаки у него были разбитые, с мозолями на костяшках, а на кистях и предплечьях было множество шрамов.

Парень пожал мне руку и представился:

– Степан!

Но это имя совсем не шло к его виду, и я стал называть Степана в мыслях «драконоборец».

Арсений и Степан начали беседу. В том числе они упомянули Клопа: Стёпа сказал, что тот недавно освободился и «взялся за ум».

После краткого разговора мы сели в машину драконоборца – это была потрёпанная «Ока», и Степан с нечеловеческой ловкостью погнал на рынок, где я купил монеты. Я знал город хорошо, но драконоборец нашёл совершенно другой путь и домчал нас до места за полчаса.

Мы условились так: я подходил к продавцам, у которых сегодня купил наши монеты, и делал вид, будто разглядываю товар на прилавке. Тогда подходили Степан и Арсений. На рынке я понял, зачем нам нужен Стёпа: он умел уговаривать людей. С лаской, перемешанной с жестокой угрозой, с улыбочками, хлопками по плечу он заставлял продавцов рассказать нам всё. При этом Сеня записывал их слова в блокнот, и вдвоём со Степаном они походили на детективов.

***

Так пролетела неделя.

Вечера у Димы набирали буйство. Набивалась целая квартира друзей. И после все садились в две или три машины и катили ночью в город. Сеня совершенно потерял голову из-за Лены и ни на миг от неё не отставал. Поэтому мы ездили вместе со всеми: Сеня не мог оторваться от своей богини, а я хотел понять, чем живут эти молодые избалованные негодяи, чем их жизнь отличается от моей.

Мы таскались по клубам и модным притонам, где выступали барды и где читали стихи. Поэты выставляли напоказ свои душевные ссадины, а гитары у всех бардов звучали одинаково: будто ноты пересыпали из ладони в ладонь.

В Диме я замечал всё больше странностей. Когда он выходил на улицу, то пристёгивал к ремню на джинсах длинный и тяжёлый нож в чёрных кожаных ножнах и закрывал его сверху рубахой.

Или, к примеру, он мог сказать что-нибудь навроде:

– Ты мог бы кому-нибудь сломать ногу за деньги?

Или такое:

– Ты мог бы навредить человеку и ни капли не сожалеть?

Днём же мы с Арсением продолжали расследование. Мой друг повесил на стену в магазине карту города и зарисовал в виде сложной схемы показания продавцов. Тренируясь с нунчаками, Сеня всматривался в карту и схему и рассуждал о том, как скоро мы изловим бандитов.

Изредка приходил Степан-драконоборец. Они с Арсением вполголоса говорили за дверями. Меня в эти разговоры Сеня не посвящал.

– Тебе знать не надо, – ответил Арсений на мой вопросительный взгляд. – Я ограждаю тебя, мой юный друг, от подобных знакомств по ту сторону закона.

Должен сказать, что я совсем не расстроился из-за потери монет. Если раньше на каком-нибудь песо я мог рассмотреть захватывающую историю – простая монета вызывала во мне целое внутреннее приключение: я видел галеоны, индейцев, моря, конкистадоров и чувствовал морской ветер и видел полный парус, – то теперь эти куски металла обесценились для меня совершенно.

И я решил, что ограбление – это подготовка. Подготовка терять. Что такое коллекции старого хлама? Просто коллекции старого хлама – вот и весь ответ. Я вспоминал человека, которому писал письма, и решил, что наша неудача в делах – тот же неизбежный фатум.

Ещё я чувствовал, что круговерть этого жаркого лета туманит мой мозг, что моя тайна и простор уходят прочь и не желают явиться передо мной. И среди шума и гама ночного клуба, где было жарко и где толстые бородатые мужики с татуированными руками крепко играли тяжёлый рок, я стал писать в блокноте ещё одно письмо далёкому другу. Письмо получилось самым правдивым из всех, что я написал, и поэтому я не могу выставить его здесь на всеобщее обозрение.

Той ночью мы вернулись из города на двух машинах: Диминой и ещё одной, чёрной, с широкими шинами и жёлтыми гоночными полосками на капоте. Возбуждение достигло невиданных высот. Молодые негодяи опустошали холодильник, бацали на гитарах, курили траву и пили.

Я же написал своё лучшее письмо и был в превосходном настроении – словно вернулся издалека домой. Я ушёл на балкон и долго смотрел на город. Я б хотел, чтоб у меня тоже была квартира высоко над городом. Чтоб читать или курить, глядя с балкона. Чтоб видеть, как меняется город: как синие тени залегают вечером между домами и на закате сверкают оранжевым огнём окна. Смотреть, как утром туман поднимается над рекой. Увидеть резкие огни города в зимнюю стужу. Видеть его голые неприкаянные крыши холодной осенью. И возможно, лицезреть судьбоносные события: новую революцию – баррикады, перестрелку и танки, ползущие к стенам старого кремля, что свернулся, будто дракон, красным каменным кольцом на зелёных холмах.

Любитель музыки с красным платком на шее тоже вышел на балкон и закурил. Из него рвались слова о его любимом музыканте, неотёсанные и грубые – в первый раз я слышал, чтоб он так много говорил.

Я видел с балкона, как Лена в большой комнате спорила с Кеннеди. Она умудрялась прятать в свои вопросы такие шипы и ловушки, что Кеннеди думал над каждой её фразой всё дольше, взгляд его застывал, потому что он путался и не мог сообразить: отвечать ли ему на ядовитый шип, спрятанный в её словах, или разобраться с поверхностным смыслом, под которым этот шип скрывался, и в конце концов он не выдержал и закричал на неё, покраснев и вскочив со стула.

Дима совсем не пил. Он весь вечер курил, развалившись в кресле. Когда у кого-то кончалось пойло, Дима вставал, кланялся, как официант, и подливал.

Когда Кеннеди раскричался на Лену, Дима встал, якобы чтоб всем подлить, и вдруг схватил Лену за шею, прижал её к стене, вытащил нож и приставил лезвие к её лицу.

– Ты такая умная, – громко сказал он, с той же ленивой неторопливостью, что и всегда. – Хочется тебя по лицу полоснуть.

Она сказала:

– Отвали. Я твой ножик выброшу в мусорное ведро.

Все приняли Димину выходку за шутку. Все здесь любили его.

Арсений вскочил. Его остановил биатлонист.

– Это у него юмор такой, – сказал он.

– Что за херня! – крикнул Арсений.

Он изо всех сил толкнул биатлониста, пытаясь прорваться к Диме. Но тот свалил Арсения, и они боролись на земле.

Я рванул в комнату Арсению на помощь и получил из-за угла сильнейший удар кулаком в ухо. В глазах у меня сверкнула алая комета, и в висках заныло. Противник навалился на меня, и я упал. Я выкручивался, пыхтел, матерился, но сверху меня держали двое.

После недолгой борьбы, уговоров и ругани нас растащили, и я увидел, что Дима, обернувшись на свалку, всё ещё держал Лену у стены. Он вдруг отпустил её, как будто ему всё надоело, и пошёл из комнаты. Кто-то неловко пошутил во внезапно наступившей тишине. Арсений кинулся вслед за Димой. Биатлонист попытался его перехватить, но Арсений увернулся и перепрыгнул через низкий столик с виниловым проигрывателем, задев головой люстру. Дима обернулся. Арсений врезал ему два раза кулаком по лицу. Дима пошатнулся, шляпа с его головы упала. И снова меня попытались схватить, чтоб я не бросился на выручку, и снова биатлонист и ещё один тип полезли на Арсения.

И Дима крикнул, держась за щёку:

– Нормально всё! Всем доброй ночи, демоны! – и ушёл, оставив шляпу на полу.

После долгой перебранки с новыми попытками подраться все разошлись. Только парень с красным платком на шее и его толстый белобрысый друг в очках остались сидеть в креслах в разгромленной комнате среди бутылок, окурков, под люстрой, похожей на фантастический космический корабль. Люстра всё ещё покачивалась, оттого что Сеня задел её в прыжке головой. Пластинка играла блюз-рок.

После этого Арсений ушёл гулять с Леной.

На меня навалилась усталость. Я прямо в одежде улёгся на кровать. Я представил нашу потасовку, как драку в таверне. На всех надел латы и дал в руки сверкающие мечи.

В полудрёме я придумывал следующее письмо:

«Дорогой Луций, – проносились слова в моём сонном мозгу. – Сегодня я видел безумие и гнев…»

***

Когда на следующее утро я пришёл на кухню, то увидел, что Дима извиняется перед Арсением. Арсений стоял, скрестив руки на груди, и глядел железным взглядом в окно. Дима сидел за столом, в трусах, с тем же медальоном из серебряной монеты на груди, и уговаривал нас не съезжать. Он говорил, как всегда, лениво, растягивая фразы, словно он погружён в себя и с трудом находит слова.

Он даже сказал:

– Кто будет гулять с этим старым гандоном? – и показал на собаку, которая сидела под столом. – Он же сдохнет без вас! А я собак ненавижу.

Во время этого разговора пришла Лена.

– Привет, Димка, серый отшельник! – сказала она весело, войдя на кухню. Ругаясь на беспорядок, она налила себе сока. Она разговаривала и вела себя так, будто вчера ничего не произошло.

Узнав, что мы решили съехать, Лена удивилась:

– Да ну! С ума сошли. Живите. Кто будет Димке вкалывать инсулин, когда он опять напьётся как свинтус?

Но Арсений её не слушал. Он ушёл в нашу комнату и принялся запихивать вещи в походный рюкзак. Тогда Лена стала его упрашивать и говорила она о Диме так, словно он, как ребёнок, нуждается в уходе. Знала она Диму давно, и все его выходки были ей нипочём. В итоге, к моему удивлению, она уговорила Арсения остаться. Мой друг успокоился и с трудом поверил, что нож у лица – всего лишь плохая шутка.

Но после мы редко встречали Диму в квартире. Он больше с нами не завтракал. Только из его комнаты по утрам доносилась гитара – одни и те же пассажи Паганини.

Пару дней спустя мы сидели в «Сундуке» и переписывали товар: бардак накопился полнейший.

На улице моросило, и небо затянуло тучами – первый раз за всё лето. Тут мы поняли, что наш потолок протекает, – неизвестно как, ведь обитали мы в полуподвале. По углам комнаты и у порога забегали мокрицы.

Переписав товар, Сеня улёгся на пол в магазине, чтоб подремать. Он постелил под спину коврик, а под голову подложил свёрнутое красное знамя – раритет, который никто у нас не брал.

Но подремать под шелест дождя ему не удалось. После обеда внезапно приехал драконоборец. Со словами «Сенька, с тебя кило конфет!» он ворвался в «Сундук» и сел за стол, положив перед собой, словно оружие, свои искалеченные руки. Он рассказал, что нашёл товар: на набережной сидят торговцы антиквариатом. У одного из них – целая куча наших монет.

Сеня подскочил с коврика и сказал:

– Звоню ментам!

– Ты что, Арсенька! Ты что? Нельзя. Ты ведь так не только меня подведёшь. Мне у них в мусарне показываться нельзя. Откуда узнал, спросят? Ты что им ответишь, а? – сказал Антон. – Я тут кучу людей напряг ради него, а он – в милицию! Обижаешь, добрый друг.

Мы заварили чаю, закрылись на замок и стали разрабатывать план. Но чем больше мы рассуждали, тем лучше понимали: монеты нам, конечно, просто так не отдадут.

Перебрав все возможные пути развития событий, мы замолчали. Дождь на улице припустил. Драконоборец хитро ухмылялся, хмыкал и жал эспандер.

– Эх! Поехал бы я с вами, да ведь мне нельзя! – сказал он и рассмеялся.

– Нужно взять наше силой, – сказал Арсений.

– Эх ты, Сенька, а то как! Думал, подойдёшь – и он за пожалуйста тебе деньги в карман отсыплет? Хера! – расхохотался Степан-драконоборец.

Мы заварили второй чайник и перешли к плану налёта. Степан с той же ухмылкой слушал нас, и, когда мы вдавались в излишние подробности, он восклицал:

– Сучье вымя! Парни, это не математика. Сделайте так… – тут он объяснял, как надо поступить, и в его словах чувствовалось глубокое знание той грубой стороны жизни, с которой мы редко сталкивались.

Под конец совещания драконоборец выдал нам пластиковые кастеты.

– А это вам – подарочки! Если что, бейте в бороду! – сказал он и пробил в воздух апперкот.

***

Следующим утром, пока я умывался и чистил зубы, Сеня медитировал. Он сидел на полу в позе лотоса и сжимал в руках нунчаки. Конечно, иной раз мой друг переигрывал, но эта утренняя медитация придавала будущей боевой операции сакральную значимость.

Я посмеялся над Сеней и сказал, что нунчаки – это лишнее.

– Всё обойдётся малой кровью, – добавил я

Сеня не ответил, и, одеваясь, я всё же сунул кастет в карман.

Вскоре Степан уже вёз нас на место. Он высадил нас на крутом спуске к набережной, пообещал встретить в условленном месте и свернул в узкую арку.

Моросило. Мы пошагали по узкой улице вдоль трамвайных путей и скоро вышли к набережной. Здесь из-за угла ударил сильный ветер.

По реке бежала тревожная рябь, серый туман скрывал мост вдали и многоэтажки на том берегу. Мчались редкие машины. Мы удачно выбрали день – был выходной, и набережная обезлюдела. Только вдали на остановке старуха дожидалась автобуса.

Торговец был метрах в пятидесяти от нас. На капоте своей белой машины он разложил товар. Метрах в ста от него, ближе к остановке, сидели на раскладных стульях двое его коллег.

Мы натянули маски – спортивные шапки с прорезями для глаз и рта – и пошли к торговцу.

– Сень, у тебя один глаз выше другого, – сказал я и рассмеялся – больше от волнения, чем от его кривого лица.

Сеня потянул маску на макушке. От этого его голова стала похожа на луковицу. Он спросил:

– А так? Выгляжу грозно?

Я в ответ поднял большой палец вверх.

Мы подошли к торговцу. Он курил, облокотившись на чугунную ограду, и смотрел на реку, поэтому нашего появления он не заметил. Мы встали у него за спиной. Мужик продолжал курить. Между затяжками он вполголоса задумчиво матерился себе под нос. Его ругательства, похожие на жалобы, подходили по настроению к серому небу и туману над рекой.

– Отдай своё добро, бедный человек! – громко сказал мой друг.

Признаюсь, эта фраза Сене удалась: в его голосе прозвучала мрачная печаль и предопределённость, будто отдать мужику предстояло не только деньги, но все вообще.

Мужик обернулся. У него был наглый и напористый взгляд – я это заметил, пока мужик ещё не успел испугаться, – но взгляд его тут же сменился: глаза потухли и в них заплясал страх.

– Что? Что? Что? – просипел он и кашлянул.

– Ты специально голос изменил? – спросил я шёпотом Арсения.

– Я полон угрозы, – прошептал Сеня в ответ, наклонившись ко мне.

– Нормально выходит! – сказал я.

Мужик уставился на сигарету в своей руке. Она тлела, и мужик не мог решиться: бросить её на асфальт или докурить.

– В машину, бедный человек! – скомандовал Сеня тем же замогильным голосом.

Торговец от этих слов вздрогнул и бросил сигарету на асфальт.

Мы залезли на заднее сиденье, зажали мужика посредине и захлопнули дверцы. Из спортивной сумки дядька вытащил тяжёлый альбом, отдал его Сене и, спрятав ладони между коленями, уставился в лобовое стекло.

Вчера Степан предложил простой план: пригрозить мужику расправой, забрать товар и перебежать дорогу, где во дворе нас будет ждать его быстроходная «Ока». Ещё драконоборец, человек с опытом, советовал прихватить на память что-нибудь из коллекции сверх того, что у нас украли.

Но Сеня сломал весь замысел. Во-первых, он слишком долго листал альбом с монетами – он увлёкся, так что я стал знаками ему показывать, что пора линять. Во-вторых, пролистав альбом до конца, мой друг сказал:

– Есть повороты судьбы, с коими нужно смириться.

Торговца эта фраза испугала ещё сильнее. Он заморгал и отчего-то закашлялся.

– Что-что, извините? – протянул мужик робким скрипучим тоном.

– Ты купил эти монеты, – Сеня показал на наши великолепные дорогие экземпляры, которых в альбоме было больше половины, – у гадких, плохих людей. Более того, ты поленился их разобрать. Все в одной куче лежат. Ну почему у тебя Елизавета рядом с дешёвыми билонами?

Я тяжело вздохнул и покрепче сжал кастет в кармане. В общем, пока Сеня говорил о честности и лжи, о судьбе и случайности, покорная трусость в глазах мужика сменилась замешательством, после удивлением, а затем – дьявольской злостью.

– Валите отсюда! – прохрипел мужик.

Он понял, что опыта в грабеже у нас нет никакого.

– Послушайте, бедный человек, – сказал Арсений с обидой в голосе, – не ругайтесь. Мы с вами хотим по-хорошему обойтись.

– Ах ты, сволочьё! – прохрипел мужик.

Он толкнул Сеню в грудь и рванул альбом на себя. Я, в свою очередь, выдрал альбом у мужика. Торговец замахнулся на меня. Я закрылся тяжёлым альбомом, и мужик попал по нему кулаком, но сразу же вцепился в альбом и снова потянул его к себе. Я не отдавал. Сеня схватил мужика за шею. Мой друг технически верно выполнял удушающий приём и шипел:

– Держи монеты, держи! Щас он вырубится!

Но мужик был крепкий. Завязалась борьба. Я тащил альбом с монетами на себя. Сеня душил мужика, чтоб он вырубился. Мужик рычал, никак не вырубался и альбом не отдавал. Машина раскачивалась. Я всё же отобрал у мужика монеты и решил открыть дверь машины, но когда я извернулся, чтоб это сделать, наш противник зарычал, сделал отчаянный рывок, так что даже Сенин захват не смог его удержать, и выдрал у меня альбом. Но Сеня тут же выхватил у него монеты, будто мы спасовали друг другу мяч.

Мы выскочили из машины. Мужик выпрыгнул за нами и заорал:

– Я вас порву, сволота!

Сеня врезал мужику кулаком под дых. Торговец сломался пополам, провалился в открытую машину, как в яму, и застрял на полу между передними и задними сиденьями.

Мой друг выхватил из кармана складной нож и принялся кромсать альбом. Мужик крутился в машине, ноги в задранных штанах торчали из открытой дверцы. Пытаясь выкарабкаться, мужик бранился. Если передать его речь вкратце и без ругани, то получится вот что: он грозил нам карами властей, он обещал, что нас будут без устали гнать в ночи с факелами и свирепыми гончими псами, и в конце концов он предрёк, что мы погибнем в тюремной камере от страшных и крайне позорных пыток под свист и улюлюканье криминалитета самого низкого пошиба.

На помощь мужику уже спешили его коллеги: толстяк в клетчатом берете и кожаной куртке и плюгавый мужичок в камуфляже.

– Режь дальше! – сказал мне Сеня и сунул мне в руки нож.

Я в спешке вырезал из альбома листы с нашими монетами и запихивал их в рюкзак, сокрушаясь, что излишняя честность нас до добра не доведёт.

Арсений выхватил нунчаки и ринулся противникам навстречу.

Он мастерски крутил японское оружие и выкрикивал:

– От винта! Руки отрублю!

Сеня привёл мужиков в замешательство. Толстяк близко не подходил, он раскачивался как боксёр, опустив голову и сжав кулаки, а плюгавый мужичок бегал вокруг Сени и вопил:

– А ну, брось её, на хер, манду эту, сраный ниньзя!

Нунчаки чертили в воздухе восьмёрки, и грозно лязгала стальная цепь.

Я бросил разодранный альбом на асфальт и крикнул:

– Готово!

Толстяк не выдержал. Он заревел как бык и кинулся на Сеню. Сеня швырнул в него нунчаки и побежал. Оружие хлестнуло толстяка в лицо и разбило ему нос. Толстяк споткнулся и рухнул на колени. Нунчаки лязгнули, упав перед ним на асфальт.

Мы бежали через дорогу на красный свет. Я оглянулся: щуплый мужичок поднимал толстяка с окровавленным лицом. Обобранный нами торговец кричал нам вслед и грозил кулаками.

Во дворе мы запрыгнули в машину драконоборца и сорвали маски. Степан помчал нас прочь.

Дворы. Перекрёсток. Снова сонные дворы. Затем через арку. Белая кошка метнулась через дорогу – Степан выругался и резко тормознул. Затем поворот на широкий проспект. Мелькнула стальная река до горизонта и мыс на слиянии рек. После машина подпрыгнула, повернула так, что чуть не перевернулась, и Степан затормозил. Мы стояли под мостом. Мы с Арсением выскочили из машины, добежали до остановки и прыгнули в первый же трамвай.

***

В «Сундуке» мы перебрали возвращённые богатства. Лучших экземпляров в нашей добыче не оказалось, но всё же мы обрадовались и тому, что вернули.

На следующий день мы решили отметить наш удачу, но как именно мы вернули наше добро, мы никому не говорили. Пригласили Андрея, драконоборца и ещё нескольких друзей. Степан совсем не пил. Он сказал, что соблюдает режим и тягает гири, и показал татуировку в виде иероглифа на запястье – она служила ему напоминанием о данном обещании.

Андрей повеселел, и печаль в его глазах сменилась теплотой. И когда все разошлись, он вдруг позвал нас к себе – продолжить веселье. Андрей жил на окраине, и мы долго ехали к нему мимо огромного завода, похожего на заброшенный город за жёлтой бетонной стеной.

После помню квартиру Андрея, где целую стену занимали застеклённые полки с фарфоровыми статуэтками. То ли потому, что я был пьян, то ли из-за острого ощущения бытия тем грозным летом, эта коллекция поразила меня: Андрей, словно бог застывшего царства, держал под стеклом целый мир.

Нас усадили за стол. Мимо то и дело проплывала жена Андрея, женщина величественная, словно императрица в изгнании, и у меня под носом появлялись по очереди плов, вино, а затем вишнёвый пирог и чёрный чай.

Вскоре я совершенно осоловел от выпивки и вкусной еды. Я встал из-за стола и, делая вид, что разглядываю хозяйские коллекции, стал искать признаки давней трагедии: фотографию друзей в военной форме на фоне гор, простреленный китель с медалями, варварский карамультук или саблю на стене. Но ничего не нашёл.

Было уже поздно, и нас оставили ночевать. Сеня улёгся на матрасе на полу, я – на диване у стены. Сеня тут же засопел. Я дремал, но уснуть не мог. Поблёскивали в темноте фарфоровые статуэтки за стеклом. Изредка под окнами проезжала машина, и шуршал под её шинами мокрый асфальт. Прогудел за стеной лифт. Я встал и уселся у окна.

«Он тихий человек. Где же трагедия? – думал я. – Я ничего не понимаю. Так и напишу Сенеке. Я всё придумал».

И я стал писать в блокноте кривым почерком несвязное письмо. После я за него стыдился.

Письмо четвёртое. Про ограбление и про Андрея

Уважаемый Луций, дело наше чуть не погибло на корню. Разбойники ограбили нас. Но сегодня мы вернули то, что принадлежит нам по праву. Думаю, так поступили бы и все ваши друзья.

Мой друг проявил твёрдость, и мы пошли до конца. Пострадали люди, но – а ля гер ком а ля гер.

Я должен вам рассказать про Андрея.

Может быть, у него там, в голове, сражение? А здесь, снаружи, ну вот просто как за стеной – ни единого признака этой битвы?

Или там у него внутри – тишина. И ему остаётся лишь протирать пыль с этих дурацких статуэток.

Может, у него внутренние искания? Он ищет последний смысл? А?! Каково!

Нет, нет, он просто коллекционер. Он любит свои идиотские статуэтки. Какая дрянь. Пошлость, ей-богу.

А может быть, так и правильно: нужен человеку тихий тёплый омут, чтоб пережить эту жизнь? Тихий омут вдали от мудаков в дорогих пиджаках, любителей сбросить бомбу на спящий город и распылить в небе над сёлами напалм.

И почему я требую от него жертв? Зачем посылаю под пули? Зачем толкаю в огонь? Разве немало и здесь бед и разочарований, друг мой?

Я говорил сам с собой и разбудил своим бормотанием Сеню. Он выругался и снова захрапел.

И пока я писал это письмо, то сначала разочаровался в Андрее, а после снова зауважал его. И наконец, снова разочаровался, но уже не так глубоко, а даже с примирением.

«Вы, Луций, ответили бы мне что-нибудь, будь вы рядом», – закончив этой фразой свой плач, я поставил точку и завалился спать.

***

Следующим утром, сонные и вялые, мы поехали к Диме.

Сильный ветер гнал по небу рваные тучи. Изредка выглядывало солнце. Блестел мокрый асфальт.

Мы ехали на автобусе через мост, и Сеня снова рассуждал:

– Сделаем скидку сегодня. Всем. В честь удачного рейда.

– Сень, мы ещё ни черта не заработали.

– Пойми, мой юный друг, ты – как завоеватель. Либо ты захватываешь земли – и, конечно, не без потерь. Либо ты снимаешь налоги с захваченных земель и туго набиваешь мешок. Сейчас мы – захватчики.

Когда мы подходили к Диминому дому, то увидели на асфальте чёрный след от колёс. Он извивался и вёл во двор. За углом дома стояла разбитая Димина машина: она врезалась боком в дерево и взрыла колёсами землю. Капот у неё изогнулся пузырём, будто мотор под ним взорвался. Одну дверь разбило всмятку. Стёкла в дверях потрескались.

Мы молча поднялись на лифте. Сеня хмуро глядел себе под ноги. У меня тяжело колотилось сердце, и меня даже подташнивало, и я клял себя за то, что я такой слабак.

Дверь в квартиру была открыта. Вчера здесь прошла попойка, и кругом мы увидели разгром, словно после оргии. Лужи вина и рассыпанный попкорн на полу. В коридоре валялся стул с погнутой ножкой. Пахло сигаретным дымом и травой. Издалека доносился джаз: играл грустный тромбон.

В коридор выполз Кеннеди. Он завернулся в белую простынь, как в тогу. Она волочилась по полу, напитываясь из луж красным вином. В руке он держал стакан с пивом. Пьяный и заплаканный, Кеннеди совсем не походил на себя.

– Вы видали! А? Как Димка зверски въехал в дерево! – сказал он.

Мы разыскивали Диму, заглядывая в каждую комнату, а Кеннеди плёлся за нами, путаясь в простыне и причитая: