355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Перевалов » Третий бастион » Текст книги (страница 1)
Третий бастион
  • Текст добавлен: 16 июля 2021, 21:04

Текст книги "Третий бастион"


Автор книги: Юрий Перевалов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Юрий Перевалов
Третий бастион

Письма Сенеке

Конкистадоры

Во всём виновата монета герцогства Люксембург. Я нашёл её среди хлама на старом шкафу – ума не приложу, откуда она оказалась в нашем доме. Монета была тонкая, но величиною с пятак. Дата на ней совершенно стёрлась – это придавало моей находке тайну и значимость, – зато герб сохранился отлично. Начищенная, медная монета заблестела. Её гордый львиный герб навевал мысли о чём-то старинном: неприступные крепости, рыцари и хриплый зов охотничьего рога в глухом лесу.

Я пробил в монете дыру и стал носить её как брелок для ключей.

Я толком не разбирался в коллекционировании, да и не стремился поначалу к достижениям в этой узкой области знаний, не требующей, честно говоря, особых умственных усилий. Я просто таскал монету в кармане, разглядывал, иногда хвастался перед товарищами – те ценили вещицу. Так я прослыл коллекционером. Трое моих приятелей тоже решили собирать монеты. Они тут же обогнали меня по величине коллекций, так что мне пришлось поддерживать так легко приобретённую репутацию, и я втянулся.

Мы таскали на обмен друг другу килограммы советских копеек, медяков и случайных монет всех государств мира, среди которых изредка попадались редкости. Вряд ли б вы нашли коллекционеров более страстных: мы собирались и хвастались находками, ругались, обманывали друг друга, меняли монеты на детали от мопеда, велосипедный насос или кассеты для магнитофона.

Постепенно кое-что у меня скопилось. Я не знал, как поступить со свалившимся на меня богатством, поэтому сложил монеты в банку и повесил на стену карту, где жирно обвёл карандашом страны, денежными знаками которых я уже завладел.

Тем же летом я оказался в городке под названием Каменск. Я приехал туда вместе с родителями. Десятка полтора наших родственников собрались и зашумели в большом деревянном доме: они справляли чей-то громоздкий и круглый юбилей.

Мне очень понравился этот дом. Весь он скрипел: лестницы, тяжёлые двери с вытертыми до блеска железными ручками, холодный деревянный пол, – но скрип этот был особый, крепкий, он говорил о непоколебимости и добротности.

Комнаты в доме были большие, но с низким потолком. Их загромождала тяжеловесная древняя мебель. Громадное чистое зеркало, в полный рост, висело на стене в коридоре.

Я заходил в хозяйскую комнату, где стояла тишина и где крашеный блестящий пол ослепительно сверкал и, казалось, отражал люстру на потолке и даже деревья и небо за окном. Я забредал в ту комнату, потому что меня влекли старые фотографии в бумажных рамках на стене. Там были двое курносых парней в тяжёлых тулупах и танковых шлемах. Женщина со светлыми глазами и строго сжатыми тонкими губами. Множество других людей. И почему-то на одной фотографии – белая собачонка с закрученным хвостом.

Но обязательно в комнату врывалась сухая и резвая старуха с золотыми зубами и изумрудной брошью на груди. Это была моя троюродная бабка по неизвестной мне кривой генеалогической линии. Старуха резким голосом, не ждущим оправданий, командовала:

– Поди-ка вон на улицу, нечего шататься здесь!

И тут же поправляла ногою палас, и так лежавший идеально, и всем видом давала мне понять, как я шаркаю ногами и вношу беспорядок в её идеальную паласную симметрию. Затем старуха с силой взбивала кулаками подушки и перекладывала их так, чтобы они стройной пирамидой подымались к потолку.

Среди портретов была и она со своим молодым мужем – девушка с тонким испуганным лицом застыла на свадебной фотографии. Парня давно уже не стало. Девушку кто-то заколдовал, и она обратилась в злобную старушенцию, смысл жизни которой – стирать повсюду пыль и бороться с нарастающим хаосом.

Но тогда я не сочувствовал этой женщине. Мне хотелось разозлить старуху, и я шаркал ногами по её половикам и оставлял все двери на своём пути распахнутыми настежь.

Итак, дом и старые вещи в этом доме пришлись мне по душе, и взрослые, нагрянувшие сюда, поначалу вызывали во мне бурную, жгучую радость. Всего за пару дней столько людей поднялось по лестнице, что она не выдержала и сломалась, и тут же её починили. Взрослые шумели, хохотали и шутили друг над другом. От них пахло то духами, то сигаретным дымом, то вином. Два старичка бесчисленное количество раз за день выходили покурить на крыльцо. Они доставали кисеты с махоркой и по очереди забирали грубыми пальцами табак друг у друга, причём каждый другого изо всех сил пытался перещеголять в этой церемонии и старался угостить приятеля первым.

Но только в первый день все были счастливы и радостны. Эти люди лишь казались уверенными и беззаботными. Уже на второй день, обследуя большой дом, бродя по двору, я слышал совсем другие речи. Я почувствовал перемены в словах взрослых людей и заметил, что эти люди навязывают друг другу и даже мне одни и те же разговоры. Все они обращались с беседой так, будто соревновались: кто быстрее добежит до своей обожаемой темы, всегда связанной либо с хвастовством, либо с пережитыми бедами, и выскажется по ней сполна. Я наслушался их разговоров досыта, и тогда сам собой в моей голове появился вывод: взрослые всегда говорят о том, что растеряли в прошлом, и о том, что боятся потерять в будущем, а также о тех предметах и занятиях, в которых они, по их же мнению, смыслят гораздо больше других. Получалось, что в доме собрались одни гениальные люди – однако они растеряли в жизни почти всё и теперь усердно строили планы: как бы не ускользнули у них из рук последние крохи.

Тогда для меня слово «взрослый» и слово «усталый» стали полными синонимами и слились в одно понятие: устарослый или взрусталый – как хотите. Смысл этого слова я прилагал к любому человеческому существу возрастом старше тридцати лет.

Только один человек мне понравился. Этот молодой дядька чаще других курил на крыльце. Он никогда не лез ко мне с расспросами и каждый день здоровался со мной за руку – в этом я видел какой-то особенный ритуал.

Всё он делал с лёгкой уверенностью и как будто наплевательством. Когда старики играли в карты, он вдруг демонстрировал несколько умопомрачительных карточных фокусов: угадывал масти или запоминал почти всю колоду. А после, подвыпивший, показывал, как правильно отжиматься на одной руке, и, что странно, ему этот гимнастический трюк удавался.

Однажды мы с ним встретились во дворе, и он сунул мне в руки большую, колючую, закрученную винтом морскую раковину.

– Нашёл на чердаке, – бросил он мимоходом так, будто совершил что-то не совсем законное.

И тут я понял: мы видим с ним этот мир одинаково. Я полюбил его за этот поступок сразу и бесповоротно, и между нами, как я твёрдо решил, установилась скупая на слова, прочная мужская дружба.

Гости всё ещё приезжали. Их шумно встречали. Но мне это надоело. Мне стало скучно оттого, что я оказался единственным подростком в этом доме.

На третий день я проснулся рано. Перекусил на кухне, пока все ещё спали. Вышел во двор, поиграл с мохнатой и глупой собакой. Я репетировал с ней утром и вечером следующую сцену: швырял резиновый мячик, затем, схватив за ошейник, тащил псину к месту, куда он упал, и с трудом запихивал мяч собаке в пасть, показывая таким образом, что нужно с ним делать. Затем пёс получал в награду кусок хлеба, и мяч снова летел прочь. Так ничего и не добившись от собаки тем утром, я пошёл гулять по городу. Каменск был совсем небольшой, и я поставил себе цель – пройти его весь насквозь.

Я шёл по узкой улице мимо деревянных домов. Изредка, с грохотом подпрыгивая на ухабах, проезжала какая-нибудь легковушка. Улица вела всё время в гору, и когда я наконец одолел этот долгий подъём, мне с высоты открылся чудесный вид: широкая река огромным полукругом делила городок пополам, кругом цвели сады, кое-где сверкали на солнце железные крыши.

Вскоре я вышел к реке. Дул ветер, и в жарком воздухе носилась пыль. У воды лежали перевёрнутые лодки. У самого берега поднималась из воды ржавая, позеленевшая, затопленная баржа. На крутом противоположном берегу росли высокие сосны.

В реку вторгалась разбитая каменная пристань. У пристани расположился небольшой рынок. Десятка полтора торговцев пеклись на жаре, читая газеты под зонтами и навесами. Они лениво перебрасывались словами, утирали пот, пили газированную воду и смотрели на мир так, словно видят его уже три тысячи лет. В такую жару и без того тихий Каменск совсем обезлюдел – только я и эти отважные предприниматели были в тот час на берегу.

Я прошёл по базарчику, размышляя, кому же они продают свой товар, если никого вокруг нет. Здесь торговали сувенирами и безделушками, связками сушёной рыбы, грибами и вареньем. Кто-то выставил пейзажи – все на крошечных холстах, сантиметров десять на двадцать. Ещё один художник продавал другие работы: на его картинах кошки, собаки и вороны вели себя как люди – сидели за столами, пили чай и гуляли по улицам.

Я обрадовался, увидев на прилавках монеты. Но я постеснялся спросить цену – побоялся выдать свою неграмотность.

Изнемогая от желания приобрести пару монет, я, единственный покупатель, гулял у пристани туда и обратно, и торговцы провожали меня бесстрастными взглядами.

Я подошёл к парню примерно моего возраста. Он продавал монеты и антиквариат. Парень читал книгу и в шутку переругивался с соседом, кудрявым толстяком, который выставил на прилавке плетёные корзинки и деревянные шкатулки. Я решил, что со сверстником вполне смогу объясниться.

– Бери. Сегодня дешевле, – сказал парень, не отрываясь от книги.

– Почему? – спросил я.

– В честь праздника.

– Какого ещё? Нет никакого праздника.

– Сегодня день высадки Кортеса.

– Врёшь! – засомневался я.

– Конечно, вру, – ответил парень. – Кортес высадился поздней осенью. Но так лучше товар берут: слова-то красивые.

– Давай решайся, – поторопил он меня. – Эта – сотню, эта – две, отдам за полторы. Что собираешь-то?

– Монеты княжества Люксембург, – ляпнул я с ходу и достал из кармана брелок.

Нахмурившись, он рассмотрел пробитую монету и сказал с разочарованием:

– Никогда так больше не делай.

На реке тем временем показался пароход. Увидев его, парень вышел из-под навеса. Остальные торговцы тоже заметно оживились.

Туристы на пароходе плыли в город Ипатьев, полный исторических достопримечательностей. Но Ипатьев находился ниже по течению, и торговцы из Каменска на том и зарабатывали: они выставляли сувениры раньше, чем их соседи.

Корабль причалил, и туристы повалили на берег. Парень закричал, сложив ладони рупором:

– Отдам дублон по цене батона,

А два дублона за два батона,

Три песеты за три сигареты.

Четыре марки за вина полчарки.

Пять песет за килограмм конфет.

Шесть крон за молока бидон.

Семь йен за обычный жульен.

Восемь су за колбасу.

Три франка…

Тут он осёкся.

– А дальше? – спросил я.

– Дальше не придумал ещё. Стихосложение – это не моё. У меня аналитический склад ума, – похвастался он. – Целый склад аналитики!

Коллеги по ремеслу посмеивались над парнем. Однако тот не стеснялся и во весь голос кричал стишок, чем смешил покупателей и привлекал их к своему товару.

Он продал пару вещиц и, когда пароход ушёл, сказал:

– Посторожи, я за водой сбегаю. Если кто меня спросит, скажи – Арсений будет через пять секунд.

Я с удовольствием сел на его место, в тень под навесом, откуда мир казался совсем другим: словно ты – владелец важного состояния и снисходительно предлагаешь людям взглянуть на свои богатые кладовые.

***

На следующий день я снова пришёл на рынок и застал там Арсения в полном одиночестве: в будни туристов было меньше. Арсений перенёс лавку на пристань к самой воде. Налетал ветер и трепал газету в его руках.

– Привет, – сказал он, не отрываясь от чтения.

– Здорово, – ответил я. – Как торговля?

– Я стану богатым и счастливым – такой у меня план, – сказал Арсений и вдруг зачитал из газеты вслух:

– Группа археологов ведёт раскопки в областном городе. Как говорит начальник летней экспедиции, профессор, доктор исторических наук, специалист по второй половине XIII века, академик, член-корреспондент, председатель общества медиевистов, заслуженный археолог Полушкин Арнольд Иванович: «Изыскания представляют несомненную ценность …»

Не дочитав, он положил газету на прилавок и, чтоб она не улетела, придавил её позеленевшим медным колоколом.

Арсений, казалось, не был рад моему приходу. Поначалу он хмурился и заносился. Я перебирал товар на его прилавке. Арсений всем видом и короткими ехидными фразами давал мне понять, насколько серьёзно его ремесло и насколько неисчерпаемо моё невежество. Однако вскоре, слово за слово, Арсений разговорился. Мириады мыслей роились в голове у этого парня. Среди своих сверстников я впервые видел такое: много знать, не стесняться этого и не корчить из себя балбеса.

Мимо прошёл пароход – он замедлил движение на повороте, но не остановился. На пристань прибегали приятели Арсения. Они приносили с собой самый фантастический хлам и пытались его тут же Арсению продать. Мой новый друг их находки придирчиво оценивал, но ничего не покупал.

Вскоре Арсений совершенно сбросил свою мальчишескую гордость и спесь и, когда палящее солнце перевалило через зенит, сказал:

– По мороженому?

Мы просидели на набережной до вечера, и я, подросток, узнал за один день о множестве событий и занятий, о которых и малейшего понятия не имел: о добыче металлов, ковке мечей, искусственном интеллекте, изготовлении птичьих чучел, охоте на бекасов и четвёртом крестовом походе (рассказ о последнем Арсений изрядно снабдил выдуманными подробностями и даже диалогами участников).

***

Теперь я приходил на рынок каждый день, а вечером помогал Сене тащить домой тяжеленные спортивные сумки с медными крестами, подсвечниками, деревянными иконами и сотнями монет. Сеня жил в двухэтажке, в тесной квартире. Обстановка там была спартанская: в комнатах самая простая мебель, стены – пустые, без всяких украшений. В прихожей громоздились стопой автопокрышки. Цветов на подоконниках не было – лишь колючее алое и пара кактусов смотрели в окно.

Его мать ни разу не появилась, и Сеня не говорил о ней. Но по вечерам каждый вечер мы встречали его отца. Этот маленький худой человек появлялся поздно вечером – в дымину пьяный и неудержимо буйный. Из нагрудного кармана его рубашки торчали чудом уцелевшие очки. Гнев его был неисчерпаем: он много и раскатисто кричал. По этим воплям и проклятиям любой бы понял, что человек этот борется каждый день с целым миром, ополчившимся на него. Накричавшись вдоволь, отец Арсения отправлялся на улицу – с зажжённой сигаретой во рту, расправив плечи, совсем без следа той затравленности, которую он принёс домой и сбросил здесь, как тяжёлый мешок со спины.

В субботу его отец возвратился домой почти без сознания. Я помог Арсению донести отца до комнаты и стоял столбом, не зная, куда деть себя от стыда. Арсений уложил отца на кровать. Снял с него ботинки, накрыл его лёгким одеялом. При этом Арсений разговаривал с отцом, будто с ровесником. Он укорял его за пьянство, но так бесстрастно, что ясно становилось: такая сцена – обычное дело в его доме. Уходя, Сеня поставил на тумбочку рядом с кроватью бутылку клюквенного морса и положил таблетки аспирина.

На следующее утро я вновь прибежал к Арсению: мы условились идти за город в поле, чтоб тренироваться в метании бумерангов. Тем утром его отец преобразился. В очках, сидя у окна, он читал затрёпанного Джека Лондона.

Отец Арсения говорил тихим, но при этом уверенным голосом. Он расспросил меня, откуда я приехал. Вчера из него вырывался только мат, а теперь он разговаривал как старый школьный учитель и смотрел с пристальным вниманием большими и влажными глазами из-за сильных очков. Он приготовил нам завтрак и поел с нами, но больше я от него не слышал ни слова.

Арсений хоть и жил с отцом в одном доме, но жили они по отдельности – у каждого собственный уклад и привычки. Отец проводил жизнь в большой комнате с телевизором и книжным шкафом. Книга в руке, телевизор работает без звука – словно этот человек читал по губам мировые новости. Сеня жил в длинной узкой комнате среди антикварного хлама, коллекций и различных артефактов, назначение которых было сомнительно, а происхождение покрыто тайной.

***

Так я пробыл в Каменске больше недели и за это время сдружился с Арсением. В последний день я просидел с ним на набережной до вечера. Я вспомнил, что завтра я должен уехать, и приуныл.

– Полезли на баржу, – сказал мой друг.

Мы спустились к реке и залезли на железный, нагретый солнцем борт.

Баржа покоилась в воде, словно железный цепеллин, что грохнулся в воду со страшной небесной высоты. Арсений снова много говорил, но я его почти не слушал, расстроенный отъездом.

– Смотри чего покажу! – вдруг сказал он.

В борту ржавой баржи зияла дыра. Сеня зацепился носками за край борта и пополз вниз по борту, уходившему в воду под уклон. Сеня вытянулся и заглянул в эту дыру.

– Валяй за мной! – крикнул он.

Голос его прозвучал глухо, потому что Сеня почти наполовину залез в баржу.

Я проделал то же самое.

Мы висели вниз головой, и перевёрнутый мир, заключённый в барже, словно в капсуле, предстал перед нами. Плескалась вода, ударяясь о ржавый остов. Сквозь дыры и щели в бортах проникал солнечный свет. Он дробился на воде и чертил на дне причудливые рисунки. Стрекозы появлялись из темноты. Хрупкие крылья этих насекомых разбрасывали мельчайшие искры. Стрекозы застывали в солнечном пятне – их синие и зелёные тельца металлически блестели – и кидались прочь, так что глаз не успевал поймать их молниеносного полёта, словно они исчезали и появлялись из ниоткуда. Роем вилась над водой мошкара, и на дне реки извивались водоросли.

– У меня тут неувязка вышла, – сказал Сеня, когда мы снова уселись на барже.

– Чего такое? – отозвался я.

– По весне мой напарник провалился в барсучью нору и сломал ногу, – сказал он трагическим тоном.

– Правда? – удивился я.

– Мне нужен новый напарник. Начался новый сезон. Пора идти на раскопки, – сказал Сеня, не ответив на мой вопрос, и тут же добавил тоном, не ждущим отказа: – Сверим часы!

Сверили: его механические и мои электронные с той минуты часто показывали одно и то же время – секунда в секунду.

Так Арсений легко меня завербовал, и я возвращался домой взволнованный и довольный, в предвкушении путешествия. Тайком от родителей я собрал рюкзак. Накануне отъезда я соврал им: сказал, что еду всего лишь к другу в Каменск. В ответ я получил наказ передать привет родственникам, ночевать только у них и не шляться почём зря (я, конечно, никаких приветов не передал – приветствие предназначалось главным образом той злобной старухе).

***

В Каменске мы встретились с Арсением на пустом одноэтажном вокзале.

– Сверим часы, – снова сказал он.

Мы сели в электричку и через полчаса вышли на никому не нужной остановке с названием «15-й километр».

В лесу исчезала узкая тропа, тени деревьев лежали на мокрой траве. Электричка скрылась из виду, и наступила тишина. И тогда внезапно я почувствовал мистической зов дороги – непреодолимое желание идти в любую чащу и глушь, через топкие болота и знойные пустоши.

Мы двинулись в путь. Сеня шагал впереди. У него временами что-то звякало в рюкзаке – словно механический прибор с шестерёнками отсчитывал пройденное расстояние.

Через час мы добрались до высокого холма, взобрались на него и начали раскопки. Сеня вручил мне удивительное орудие. Он громко именовал его «прототип Д». Сеня сказал, что разработал специальный инструмент, чтоб не таскать с собой сразу несколько. Орудие состояло из короткой и крепкой палки, обмотанной синей изолентой для крепкого хвата, и заканчивалось узкой заточенной лопатой с кривым штыком сбоку. В целом вся конструкция напоминала алебарду.

Сеня бродил с металлоискателем. Я ковырял землю «прототипом» в тех местах, где Сене почудились звуки. Мы копали целый день. С вершины холма во все стороны открывался вид на синий лес. День выдался облачный, но когда солнце изредка показывалось, то шее становилось горячо и припекало согбенную спину, и во все стороны вдруг открывалась даль. Мы с Арсением не сговариваясь отрывали взгляд от земли, разгибались и смотрели вокруг, пили воду и отдыхали. Река сверкала серебряной нитью на горизонте, и дорога убегала тонкой белой лентой прочь. Но снова тяжёлые облака наваливались друг на друга, перекатывались валами и скрывали солнце. Даль тонула в синей пасмурной дымке, и казалось, будто закрывается страшных размеров яркий глаз, что смотрел на землю.

Мы работали с таким воодушевлением и пылом, что к вечеру совершенно вымотались. Мы сплошь избороздили верхушку холма, но ничего не нашли, и Сеня расстроился, потому что его стройная теория о древнем городище провалилась.

Закончился первый день, и мы крепко заснули в палатке.

***

Следующим утром было пасмурно. Мы выбрались на шоссе и поехали на гремящем пыльном автобусе. Высадились на пустой остановке и снова пошагали по ухабистым, непроезжим дорогам. Мы проходили мимо заброшенных деревень. Дико и грубо торчали из зарослей бурьяна провалившиеся крыши. Памятник – свинцовый солдат со склонённой головой, с автоматом ППШ в опущенной руке – подымался из зарослей на брошенной улице. Часть пути мы прошагали по дороге, покрытой толстым, по щиколотку, слоем пыли. Мы решили, что пыль лежала на дороге потому, что здесь долго никто не ездил.

На окраине большого заброшенного села нас встретила громадных размеров мельница. Хотя две лопасти у неё отломились, серое дерево казалось камнем, и мельница походила на крепостную башню.

Я развернул подробную карту, с которой Сеня всё время сверялся, и увидел, что мы прошли нежилые деревни под названием Волки, Караси, Блины, Богатыри – я повторял про себя эти красивые и простые названия.

Погибшие дома, заросшие дороги и брошенные сады пробуждали в глубине души тяжёлые, чёрные чувства. Даже Сеня раскис и потерял сосредоточенность. Мы ковыряли землю то тут, то там, но Сеня не радовался находкам.

Я помню, как однажды в Каменске, в доме, где собрались тем летом мои родственники, один из старичков раскричался. Сей пламенный пророк вязал в единую сеть причин и следствий события прошлого, настоящего и будущего. Он обладал невиданной эрудицией в довольно узкой области: он точно знал, кто, где и сколько своровал. Он называл всех властвующих воров по именам и приводил точные факты и даты, он обвинял во всех грехах тех людей, кто правит, правил и будет управлять страной в будущем. Старик раскрывал бесхарактерность, слабость и сребролюбие людей у власти. Глаза у взрослых тяжелели и мутнели, а мой приятель, что подарил мне раковину, во время кульминации той речи выругался шёпотом и вы. Женщины ахали и повторяли: «Ну как же так!»

Завидую этому старичку – он узрел связь событий. Однако должен сказать, что ни одно из его страшных предсказаний до сих пор не сбылось. Прошло время людского напора на эти земли. Сейчас наступило время отлива. А те, наверху, что забрались с великим боем на пирамиду из людских тел, те, кого больше всего ругали, —им просто дела нет до этого, у них же обе руки заняты, чтоб грозить лезущим наверх соперникам и перезаряжать пистолеты.

В тот день мы нашли несколько медных монет – позже мы собирались их почистить – и позеленевший медный крест. Мы перебрали артефакты, что-то выкинули, загрузили нужное в рюкзаки и пошагали обратно, в сторону дороги. Но мы выбились из намеченного плана, стало темнеть, и мы разбили палатку там, где застали нас сумерки.

Темнота скрыла пустые дома и брошенные сады. На фоне заката вдали высилась мельница, словно великан, что взмахнул могучими руками в дырявых рукавах.

***

На следующий день был долгий поход. Сеня торопился. Изредка мы останавливались где-нибудь, Сеня сверялся с картой и пробегался по полю с металлоискателем – только чтоб успокоить совесть. Я бежал за Сеней, рылся в земле и кидал находки в рюкзак.

Под вечер мы совершенно вымотались. Мы уничтожили почти все припасы и завтра собирались закончить наш рейд.

Хорошо помню, как дорога привела нас в берёзовую рощу. Деревья в роще были старые, их стволы почернели и огрубели у корней. Ветви берёз низко нависали над узкой дорогой, которая то поворачивала, то поднималась, то падала в распадок, где в русле высохшего ручья лежал мосток из брёвен. В роще было прохладно. Солнце садилось, и я вдруг подумал, что здесь, на этой старой дороге, в час заката, хорошо бы смотрелся богатырь, что свернул у камня налево и теперь отправляется на роковой подвиг.

Мы вышли на широкий луг и вдалеке увидели дом. Он стоял на пологом холме, крепкий, высокий, с широкой оградой. У нас обычно так не живут: все жмутся друг к другу.

Вокруг дома росли старые липы и дубы. Хозяйство сторожили крупные собаки – они басом лаяли на нас издалека, выбегали за изгородь, но не приближались. Мне казалось, что из окон дома кто-то пристально наблюдает за нами.

– Кто живёт здесь? – спросил я напарника.

Сеня пожал плечами.

Мне так хотелось зайти в этот дом. Мне хотелось знать, как живут подобные люди на отшибе от остальных, что они знают, что любят. Я взял у Сени бинокль и рассмотрел дом издалека. В окнах я никого не заметил. За домом оказалась обширная пасека, а за ней раскинулось целое поле синего люпина. Я увидел, как пёс, что лаял на нас, улёгся в тени у дверей и клацал зубами – ловил мух. Но Сеня меня поторопил, и нам снова пришлось торить путь через поле, оставляя тайну позади – и в этом тоже таилась особенная прелесть.

Моё безмятежное настроение грубо прервал крепкий бычок с широким кудрявым лбом. Он бродил без всякой привязи за кривой изгородью, которая тянулась вдоль неглубокого ручья. Бык отыскал в старом заборе дыру и кинулся на нас. Мы скинули с плеч каменные рюкзаки и с криками разбежались в разные стороны, чем сбили быка с толку. Тот стал как вкопанный, помотал башкой и вернулся в загон, а мы подкрались, подобрали нашу поклажу и убежали прочь.

***

Вечером мы развели костёр и поужинали. Сеня надолго задумался и замолчал. Я расстелил пенку и улёгся около костра.

– Я пишу роман. Исторический. Об испанских завоевателях. Знаешь таких? – прервал тишину Сеня.

– Слыхал, – ответил я.

Со смущением и одновременно дерзостью в лице Арсений передал мне пухлую мятую тетрадь и сказал:

– Почитай. Мне нужен первый читатель. Начинай с середины, где закладка. Впереди неудачный кусок. Надо переделать. Короче, в джунгли они залезли без проводников и топают.

В тетради среди мелкого рукописного текста часто попадались вклеенные альбомные листы. На них Сеня криво нарисовал простым карандашом испанцев с донкихотскими усами и носатых ацтеков.

При свете костра я читал:

«…мы погибали в краю диких язычников. По ночам пантеры наблюдали за нами из кустов. Их жёлтые глаза светились то тут, то там. Пантеры задрали десяток лошадей, в том числе и моего верного иноходца Гамилькара. Обезьяны воровали из наших рюкзаков припасы, и мы жестоко голодали. Мухи величиной с воробья впивались в наши руки, лица и другие неприкрытые одеждой части тела, и многих сразила лихорадка. Лошади ломали ноги на дьявольском бездорожье, а наш капеллан сошёл с ума.

На тридцатый день джунгли расступились. Мы вышли на бескрайнее маисовое поле. И тут в воздухе засвистели стрелы. Индейцы, разрази их гром, числом не менее ста тысяч, бросились на нас из засады с криком войны и ярости. Наш барабан забил тревогу. Наше знамя взметнулось ввысь и затрепетало. Ощетинились пики. Мушкетёры дали залп, и поле заволокло пороховым дымом. Двадцать тысяч индейцев, сражённые насмерть, пали наземь. Ещё тридцать тысяч, обманутые дымовой завесой, пробежали мимо нас, попали в болото и утонули в трясине. Разъярённый битвой капеллан, размахивая крестом и рапирой, успел обратить десяток варваров, пробегавших мимо, в истинную веру.

Однако битва разгорелась с ужасной силой. Кровь лилась на землю. Безбожники теснили нас к лесу, и не оставалось надежд на спасение, но наш мудрый и храбрый дон Мигель приказал:

– Заряжай!

Мы развернули нашу пушку. Мы забили в неё порох. Мы закатили в неё тридцатифунтовое ядро. Наводчика пронзила отравленная стрела, и он рухнул на землю. Камень попал заряжающему по голове, но герой всё же успел крепко забить пороховой заряд.

Тогда дон Мигель скомандовал:

– Пали!

Залп сломил дух язычников, и они обратились в бегство, побросав обсидиановые копья, деревянные дубинки, луки, стрелы, кинжалы из вулканического стекла, мечи из железного дерева, пращи, дротики, палицы, боевые топоры, знамёна с изображением языческих богов, щиты, украшенные птичьими перьями, и копьеметалки. Выстрел из пушки сорвал листья с пальм. Спугнул стаю фламинго. Убил наповал десяток обезьян – они попадали с деревьев на землю. От грохота нашей пушки кокосы посыпались нам на головы и застучали по шлемам, а вдали с горы сошла лавина.

Пересчитав убитых и раненых, сделав перекличку и воздав хвалу Создателю за спасение от неминуемой гибели, мы двинулись дальше».

– Сильная сцена, – сказал я.

– Там, где они говорят с Великим Инкой? Да, она мне тоже нравится. Я пишу её уже второй месяц.

– Нет, там, где с индейцами дерутся, – уточнил я.

– А, ну это так, баловство. Я пытался передать ужас кровавой битвы, но при этом старался не погрешить против исторической и психологической правды.

– По-моему, получилось, – ответил я.

– Нужно доработать, – сказал Сеня довольно, зевнул и залез в палатку.

Я прочитал ещё несколько страниц. Отряд маршировал по неизведанной земле. Людей косили болезни. Сумасшедший капеллан на время пришёл в себя и беседовал с мудрым и храбрым доном Мигелем о своём визионерском опыте. Невидимый же рассказчик, всё время говоривший «мы», видел белые города и золотые пирамиды, что высились в джунглях, но никак не подпускали отряд к себе.

За чтением я уснул, и мне снились безобразно усатые испанцы в чёрных шляпах и кружевных воротниках и смуглые горбоносые индейцы. И ещё мне снился пернатый Кецалькоатль. Он дремал, словно кот, свернувшись на ветвях исполинской плакучей берёзы, крона которой терялась в облаках.

***

Утром мы добрались до шоссе. Мимо в сторону столицы проносились фуры. Вскоре мы поймали попутку и к полудню уже добрались до Ипатьева. В городе Сеня привёл нас на квартиру к приятелю. Мы долго жали на звонок и уже собрались уходить, как дверь вдруг резко открылась. Из квартиры выглянул толстый белобрысый очкарик. Он жевал бутерброд. Взгляд его был встревожен и глубок.

– Заходите. Родители на даче, – сказал он.

Как только мы вошли, парень перестал обращать на нас внимание: в столовой за столом он рисовал в тетрадке сложные формулы. Мы бросили на пол рюкзаки. Отдохнули. Попили чаю. Подремали: я – в кресле, а Сеня – на диване.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю