Текст книги "Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория"

Автор книги: Юрий Вяземский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Свасория двадцать первая. Фаэтон. Обуглился

И что ты думаешь, Луций! Я едва успел прийти домой – ты помнишь, мы с Лусеной жили у римлянина-гельвета Гая Рута Кулана? – к нам во двор явился один из посыльных рабов Вардия, который объявил мне, что Гней Эдий приглашает меня этим же вечером у него отобедать.

Я, помнится, сказал, что занят, чем очень удивил раба, который заметил: какие могут быть дела у юноши, когда его призывает к себе столь уважаемый господин?

Тогда я сослался на нездоровье. И раб еще искреннее удивился: только что был здоров и вдруг – на тебе, заболел!

Не зная, какую еще выдвинуть причину, я заявил, что сделаю всё возможное, чтобы к вечеру быть у Вардия, однако не обещаю. «Никто от тебя обещаний не требует, – снисходительно улыбнулся мне раб и сурово прибавил: – Надо просто прийти вечером. Это понятно?»

Я сказал, что понятно. И раб ушел.

А вечером я вышел из дома и отправился гулять по окрестностям, специально – в противоположную сторону от Вардиевой виллы, на юг, по дороге вдоль озера; благо, ярко светила луна, и мне не потребовалось ни факела, ни фонаря.

На следующее утро я пошел в школу. Не более часа там отсидел, как вдруг в класс без всякого предупреждения вошел Гней Эдий Вардий. Ученики повскакали со скамеек, Манций-учитель как птица вспорхнул-взлетел с кафедры и, подлетев к благодетелю, зачирикал и затрепетал крылышками. А Гней Эдий, непривычно для него хмурый и чуть ли не злой, ткнул пальцем в мою сторону и процедил:

– Вот этого забираю. Раз он сидит у тебя, значит, здоров.

– Конечно, забирай. Конечно, здоров, – в ответ лепетал-щебетал услужливый Манций.

Выбора у меня, как ты видишь, не было. Откажись я следовать за Вардием… Высекли? Нет, физические наказания у нас в школе не применялись. Но выставить из школы запросто могли, даже без специального на то указания.

Я стал собирать свои вещи. Но мне было велено: оставь, тебе принесут.

…Едва мы вышли на улицу, Гней Эдий тут же поменял выражение лица: с грозного на приветливое и улыбчивое. Ни словом не обмолвившись о вчерашнем обеде, на который я не явился, он, однако, мне заявил:

– Говорят, ты любишь гулять по берегу озера. Позволь мне составить тебе компанию. Сейчас, правда, не вечер. Но мы пойдем в другую сторону. Не на юг, а на север.

…Стало быть, накануне за мной следили.

Мы спустились к Леману, и отправились по тропинке, ведущей к дальнему мысу, к гельветской деревне.

Во время нашей прогулки никто нам не попался навстречу. И вот почему: впереди, на приличном от нас отдалении, шли два рослых германца или северных галла, носильщики и прогулочные рабы Вардия, которые, как я несколько раз заметил, заставляли встречных прохожих – не только бесправных гельветов, но и законнорожденных римлян – сворачивать с тропы и стороной обходить нас. И еще два галло-германца – или фракийца, или гета, я тогда плохо в них разбирался – на том же большом расстоянии шли позади нас…Ну, прямо-таки ликторы! Хотя без секир и без фасций. А мы с Вардием, будто римские консулы, шествовали берегом варварского Лемана!

Представляешь себе зрелище? Замечу, что ни разу, ни до, ни после этого случая, Гней Эдий так прямо и бесцеремонно не демонстрировал мне свою власть и свое положение в городе. Думаю, что встреться нам на пути дуумвиры, их бы тоже попросили посторониться и не мешать нашей прогулке… Впрочем, они нам, по счастью, не встретились.

I.Вардий начал без предисловия:

– Феникс, который, можно сказать, прилип к Юлу Антонию, вдруг совершенно неожиданно с ним расстался: не заходил ни к нему, ни к Юлии и прятался от Антония, когда тот пытался его разыскать. Слуги объявляли Юлу, что хозяина нет дома. Несколько раз наткнувшись на подобный отказ, Антоний разгневался и, ударив привратника, сбив с ног номенклатора, самовольно проник на виллу. Так Феникс – ты представляешь? – спрятался от него в сундуке, в котором хранилась одежда!..Он мне сам об этом рассказывал.

Но когда я поинтересовался, что же случилось между бывшими близкими друзьями, Феникс сказал: «Запомни. У меня только один близкий друг – это ты!». Причем о том, как, заслышав возню в прихожей и в атриуме, он бросился в кладовую, залез в платяной сундук, прикрыл за собой крышку и долго, «свернувшись драконом» – так он выразился, – лежал, затаив дыхание и прислушиваясь, как Юл мечется по вилле, бранит слуг и призывает хозяина, – об этом Феникс рассказывал мне подробно и оживленно. А о том, что я теперь единственный его близкий друг, сказал коротко и злобно, глянув на меня так, будто я ему… злейший враг.

Одним словом, не только ушел от ответа, но разом отбил у меня охоту задавать дополнительные вопросы на эту тему.

Это случилось в феврале двенадцатого консульства Августа, то есть на следующий год после отъезда Тиберия на Родос.

II. – А в марте с открытием навигации, – продолжал Вардий, – в Рим после долгого отсутствия возвратился Семпроний Гракх, бывший, как ты помнишь, любовником Юлии и уехавший из Города вскорости после того, как та вышла замуж за Тиберия Клавдия. Он, Гракх, говорят, путешествовал, как странствовал Платон или некоторые другие греческие мудрецы. Год или два с разрешения Августа провел в Египте. Затем отправился в Сирию. Из Сирии – чуть ли не в Вавилон, далеко за пределы Империи. На обратном пути подолгу гостил в Эфесе, на Самосе, на Родосе, в Афинах и в Коринфе. Никаких должностей при этом не занимал, поручений – по крайней мере официальных – не выполнял, а путешествовал за свой счет и для собственного удовольствия, встречаясь с местными жрецами и гадателями, беседуя с философами, посещая выступления греческих ораторов и, как я догадываюсь, попутно еще более совершенствуя свое любовное мастерство, обогащая его экзотическими – в первую очередь египетскими, сирийскими, вавилонскими, персидскими – приемами эротики.

Его многочисленные клиенты и поклонники – молодые мужчины и женщины разного возраста – так долго ожидали его возвращения и так по нему соскучились – ведь Гракха почти шесть лет не было в Италии! – что многие из них отправились встречать Семпрония не в Остию, а в Брундизий, будто он с легионом возвращался из победоносного военного похода. В Риме же приветственные обеды были расписаны почти на месяц вперед, причем люди заранее бросали жребий, кто будет первым принимать у себя Гракха, кто – вторым, а кто – шестнадцатым или двадцатым.

Но очередность эта в последний момент была грубо нарушена. В Остии – Гракх, пересеча полуостров, из Неаполя плыл морем, – в Остии, бесцеремонно оттеснив встречавших, на корабль первым поднялся Юл Антоний и объявил Семпронию, что Юлия приглашает его на пир, а прочие, дескать, подождут.

Прочие,конечно же, негодовали. Но Гракха усадили в экипаж Антония и увезли в Рим. И целую неделю не отпускали от себя. Первый торжественный обед был устроен в доме Тиберия. Второй – в доме Антония и Марцеллы Младшей. Третий – в доме Луция Домиция Агенобарба и Антонии Старшей. Четвертый – в доме Антонии Младшей, вдовы Друза и матери Германика. Далее следовали Клавдий Пульхр и Корнелий Сципион.

Юлия присутствовала лишь на первом пиршестве, у себя дома. А далее Гракха взял под крыло – заезжал за ним, отбирал от осаждавших его дом друзей и поклонниц, привозил на обеды, первым провозглашал хвалебные тосты, более других расспрашивал о путевых наблюдениях и впечатлениях, – всё это делал Юл Антоний. Чем вызвал искреннее удивление у многих людей и прежде всего – у самого Семпрония Гракха, ибо до сей поры Юл никогда не проявлял к Гракху особого расположения, скорее наоборот – пренебрегал его обществом, позволяя в адрес Семпрония едкие замечания. А тут вдруг такая прыть, такое внимание, такая увлеченная симпатия! Он, презительный и холодный Юл Антоний, прямо-таки излучал теперь тепло и радушие!.. Но только в направлении Гракха – с другими по-прежнему был резок и бесцеремонен.

И, странное дело, Гракх, такой утонченный, такой деликатно-ироничный, такой подозрительно-предупредительный ко всякого рода избыточным демонстрациям чувств, особенно со стороны мужчин, он, Гракх-Силен, Семпроний-Сфинкс, как его иногда называли, весьма охотно принял ухаживания со стороны Юла Антония, сумрачного циника, казалось, на весь мир обиженного Геркулеса. Они не то чтобы сошлись и стали дружить, но через месяц всюду, где появлялся Гракх со своей свитой, с ним рядом оказывался Юл Антоний, эту свиту рассекая и отодвигая, дабы завладеть Семпронием, увлечь его вперед во время прогулки, его одного пригласить на обед к себе или к Юлии; и Гракх с ним уединялся, принимал приглашения, покидая своих прежних спутников.

III. – А еще через месяц, – продолжал Вардий, – по городу поползли слухи. Сначала утверждали, что где-то в районе Суб-урры Юл арендовал домик со специально оборудованным потайным кабинетом, из которого через несколько просверленных в стене дырок можно наблюдать за тем, что происходит в соседней спальне. В кабинете якобы располагаются Юл и Юлия, а в спальню Гракх приводит своих любовниц и на глазах у тайных зрителей демонстрирует свое любовное искусство, заранее оговорив, какой именно вид «представления» будет даваться: египетский, или арабский, или лидийский. Некоторые уточняли, что в качестве партнерш для Гракха иногда использовались женщины из Юлиного окружения: Феба, или Полла Аргентария, или Аргория Максимилла.

Потом стали нашептывать, что дело, дескать, не ограничивается демонстрациями, что Юлия в разгар «представления» покидает потайной кабинет и, явившись в спальню, так сказать, «поднимается на сцену», дабы самой испробовать и отведать по-египетскии по-арабски.Сначала она «сотрудничает» с другими «хористками» и всеми ими, словно корифей хора, «дирижирует». А позже, в том, что греки в комедиях называют «агоном», «хор» удаляется, на «постельной орхестре» остаются Гракх и Юлия, и им на помощь из укрытия спешит Юл Антоний. И с Гракхом Юлия исполняет медленный и плавный лидийский танец,а с Юлом – огненную, неистовую фракийскую пляску.Иногда «танец» и «пляска» совершаются отдельно: долго, до чувственного опустошения тянется лидийский танец,а следом за ним, словно взрыв или каскад взрывов, устраивается фракийский припляс,быстрый, но многократный и неутомимо-неиссякаемый. Но иногда «танец» и «пляска» чередуются, перемежаются, как строфы и антистрофы: немного лидийской изнеженности и тут же – фракийский порыв, и снова, как отдых, – истома лидийская, а следом – фракийский огонь и неистовство, и опять, с быстрой сменой партнера – лидийская томительная ласка, а за ней – фракийская ярость, восторг и безумие. И эдак до полного изнеможения.

– Повторяю, то были слухи, – подчеркнул Вардий. – И я им долгое время не верил, так как они исходили из двух очень далеких от Юлии и Юла источников. Две бывшие Грахковы воздыхательницы их распространяли. Но, во-первых, постоянно путались в деталях. Во-вторых, я сразу же понял, что сами они в этих любовных оргиях не участвовали… К тому же, как я тебе признавался, у меня было несколько осведомителей среди Юлиных адептов, и те в ответ на мои осторожные прощупывания единодушно показывали, что слыхом не слыхивали о каком-то секретном доме в Субурре, что Юлия часто бывает в обществе Гракха и Юла Антония, но никогда с ними не уединяется.

Я решил – грязная клевета. И стал вычислять: кто эту пакость про Юлию сочиняет, кто может быть в ней заинтересован? Я так увлекся своими розысками, что однажды не удержался и поделился с Фениксом: дескать, никак не могу определить автора слухов.

«А что за слухи?» – спросил тот.

Я в общих чертах пересказал, разумеется, опуская скабрезные подробности.

«Понятно», – невозмутимо ответил мой друг.

«Что тебе понятно?» – удивился я.

«Он дождался Гракха и пригласил его вместо меня».

Тут я вообще перестал что-либо понимать. А Феникс:

«Помнишь, ты спрашивал, почему я прекратил встречаться с Юлом Антонием? Потому что однажды он предложил мне… он предложил вместе с ним… он грубое слово использовал, которое я не могу повторить… Я не успел ударить его, потому что он тут же сообщил мне, что это желание Юлии, что она просила Юла Антония мне передать эту просьбу. При этом она велела напомнить, что когда-то я все ее просьбы обещал исполнять».

– Обрати внимание, юноша: Феникс назвал ее «Юлией», а не «Госпожой»! – заметил Гней Эдий и продолжал:

– Когда Феникс мне в этом признался, я воскликнул:

«И ты ему поверил?! Этому лжецу и провокатору!»

Феникс смотрел на меня… К этому времени у него стало появляться выражение лица, ранее ему не свойственное. У него будто слепли глаза: стекленели зрачки, выцветала вокруг радужная оболочка, взгляд устремлялся куда-то в сторону, мимо тебя и наверх, а лицо превращалось как бы в гипсовую маску. На этом ослепшем лице ничего нельзя было прочесть. И, глядя на него, становилось не по себе – особенно когда посреди этой безжизненности вдруг на тонких губах появлялась едва заметная улыбка, похожая на оскал.

Этакое лицо он повернул в мою сторону и произнес без всякого выражения в голосе:

«Не кричи. Почему я должен не верить? Это в ее характере. Юл груб и напорист. Ей потребовался нежный и бережный любовник. Я отказался. Тогда они дождались Гракха и пригласили вместо меня. Гракх может любить и вдвоем, и втроем. Гракх согласился».

IV.Эдий Вардий некоторое время шел молча. Потом продолжал:

– И все-таки не берусь утверждать, что Юлия уже тогда, через год после отъезда Тиберия, так низко пала. В любом случае у слухов, которые бродили по городу, не было никаких зримых оснований. Ведь повторяю: Юлия постоянно была в окружении своих адептов. Никто, даже самые близкие к ней люди, ни разу не видели ее в обществе только Гракха или только Юла Антония. Более того, в непосредственной близости от Юлии чаще оказывались шутливый и дурашливый Квинтий Криспин, громкоголосый и велеречивый Корнелий Сципион и торжественно-непроницаемый Аппий Клавдий Пульхр. Гракх же и Юл старались держаться несколько в стороне, как правило, в окружении своих собственных почитателей.

– Ибо со второй половины года, – продолжал Вардий, – число Юлиных адептов заметно возросло. Образовались как бы три группы различного рода людей. Первую составила молодежь, примерно с десяток развязных щеголей из патрицианского и всаднического сословий, которые держались, как правило, Семпрония Гракха, а когда тот в компании отсутствовал, крутились возле шутника и балагура Квинтия Криспина, подыгрывая ему и подражая. Вторую группу образовывали люди достаточно зрелые и в большинстве своем сумрачные видом, всадники главным образом и должностью не выше квестора, хотя двое из них были сенаторами, а один когда-то был претором; они тяготели к Корнелию Сципиону, который ими не то чтобы верховодил, но часто собирал их вокруг себя долгими рассказами о своих великих предках и горькими сетованиями по поводу канувших в Лету «старых добрых времен».

Третья группа, центром которой стал Юл Антоний, составилась из людей, как греки говорят, «разноцветных». Тут был, например, Луций Авдасий, всадник, публикан и коммандитор – один из крупнейших римских богатеев, но человек очень слабого здоровья. А рядом с ним – Азиний Эпикад, пышущий силой и крепкий, как пень от древнего платана, но варвар из племени парфинов, недавний раб и беднейший из вольноотпущенников. Был некто Вибий Рабирий, безродный эдил, ведавший римскими проститутками, составлявший их списки и следивший за их поведением. А под руку с Рабирием прогуливался, на пирах рядом с ним возлежал Сальвидиен Руф, именитый патриций, к тому же фламин Аполлона, возлюбленного бога великого Августа. Напомню тебе, что долгое время фламином Аполлона был Юл Антоний, а после смерти Агриппы, когда Юла женили на Марцелле, его на этой жреческой должности сменил Руф Сальвидиен.

Групп не имели и держались особняком величавый и неприступный Клавдий Пульхр и колченогий и колчерукий Квинтий Криспин, который, накуролесив в одной компании, тут же перемещался в другую, дабы и там эдакое откаблучить и нафордыбачить…Ты знаешь такие слова?.. В латыни их не встретишь, даже в ателлане. Но в греческой комедии они когда-то часто использовались. И я их решил применить, характеризуя поведение Квинтия Криспина, как я упоминал, одного из главных моих информаторов…

Ну и несколько женщин, разумеется, прибавилось, чтобы разбавить это почти сплошь мужское сообщество. Штук пять или шесть приняли в число новых адептов. Из них одна, Домиция Марциана, была прямо-таки ослепительной красавицей, а другая, Помпония Карвилия, – пугающей уродкой, так что, глядя на нее, действительно страшно становилось. Первая, Домиция, была дочерью богатого вольноотпущенника, сколотившего свое состояние на торговле рабами! Вторая же, Помпония, Каракатица, как ее за глаза называли, – из древнего, но вконец разорившегося патрицианского рода, особенно прославившегося своими добродетельными женщинами. И двух этих новых адепток Юлия настолько к себе приблизила, что в пирах и застольях, а также в лектике на прогулках, они часто оказывались по обе стороны от нее: красавица Домиция – справа, уродка Помпония – слева. А мы ведь не греки, и левая сторона, позволю тебе напомнить, у нас считается благоприятной, а правая – опасной и зловещей.

V.Гней Эдий Вардий опять ненадолго замолчал. Потом продолжал:

– Позволь мне сделать небольшое отступление, чтобы некоторые вещи нам стали более понятны. Речь пойдет о так называемых «кругах Августа». В разное время их было разное число, и в них входили различные люди.

После того как Август – тогда еще Октавиан – победоносно закончил гражданские войны и вернулся из Египта, кругов было три. В первый круг входили преданные друзья и усердные соратники принцепса. Во второй – люди вполне благожелательные к Августу, но не выказывавшие особого рвения содействовать новому правителю мира; к числу таковых можно отнести, например, Мессалу Корвина. Третий круг образовывали не то чтобы оппозиционеры, но подчеркнуто независимые и старавшиеся держаться в стороне от Августовых нововведений сенаторы и полководцы, среди которых самыми влиятельными были, пожалуй, Азиний Поллион и Луций Мунаций Планк, часто позволявшие себе разного рода критические замечания в адрес тогда несменяемого консула.

Со всеми из них Август сохранял дружеские отношения. Но кругиуже тогда были прочерчены: друзья – благожелательные – нейтралы.

И два человека были изъяты из этих кругов и вознесены на самую вершину: Агриппа и Меценат, Меценат и Агриппа – в первые годы этого периода они были равновелики: Агриппа реформировал армию, Меценат преобразовывал сенат и высшую магистратуру; обоим, Агриппе и Меценату, Август бесконечно доверял и был благодарен: первому главным образом – за Актийскую победу, второму – за недавнее раскрытие заговора Лепида Младшего.

Но годы шли, и Август мало-помалу из двух своих ближайших друзейстал отдавать предпочтение Марку Агриппе. Не возьму на себя смелость объяснять, как и почему это стало происходить. Но знающие люди утверждали, что с некоторых пор Меценат, дескать, возомнил себя таким мудрым и незаменимым, что в некоторых важных вопросах стал высказывать мнение, противоположное мнению принцепса, и главное – тогда высказывался и настаивал на своем, когда Август уже принял решение и в ничьих мнениях не нуждался. Агриппа же такого рода своеволием не отличался. Он мог, например, обидеться и уехать на Лесбос. Но молча, не умничая и не противореча.

Тяжелая болезнь Августа и следом за ней случившийся заговор Варрона Мурены и Фанния Цепиона знаменовали собой второй период в… в геометрии кругов,так скажем. Меценат, которому консул-заговорщик Мурена приходился шурином, который потом, как ты помнишь, упорно противился браку Юлии с Агриппой, Гай Цильний Меценат отныне перестал быть равновеликим с Марком Агриппой: Август освободил его от решения важных вопросов внутренней политики, оставил за ним лишь управление поэтами, историками и ораторами и убрал с вершины политического Олимпа, лишив звания ближайшего другаи переведя в первый круг своих подчиненных.

Этих кругов теперь стало на один больше: первый – близкие друзья,второй – просто друзья,третий – благожелательныеи четвертый – нейтральные.

А после смерти Агриппы и с началом третьего периода еще один круг добавился.

Позволь мне начать снизу. Нейтралыи благожелательныебез различия сословий составили теперь соответственно пятый и четвертый круги. Новые магистратуры им, как правило, не предоставлялись. Но большинство из них оставались сенаторами.

Люди третьего круга теперь стали именоваться кандидатами в друзья.Тут толпились, толкая друг друга, сенаторы и всадники, плебеи и даже вольноотпущенники. Им от имени Августа или сената давались разные поручения и предоставлялись магистратуры от квесторов до преторов. К Августу они не имели прямого доступа, получая задания от деятелей второго круга и перед ними отчитываясь. Наиболее старательные, наиболее преданные принцепсу и его делам, наиболее, не скажу, чтоб умные, а скорее наиболее сообразительные и исполнительные из этих кандидатов, обратив на себя внимание Августа, имели возможность перейти во второй круг.

А в этом втором круге располагались уже полновесные друзья принцепса: консулы и высшие магистраты, такие как вторые пятилетние имперские трибуны (первым пожизненным трибуном, как ты помнишь, был сам Август), наместники крупных провинций, ведущие полководцы, префект Города, секретарь сената или, скажем, фламин Юпитера. Эти деятели уже непосредственно общались с Августом, но лишь тогда, когда он сам приглашал их для доклада или для беседы, или когда, удовлетворяя их просьбу, предоставлял им аудиенцию.

И, наконец, первый круг образовывали так называемые близкие друзья.Они имели свободный доступ к Цезарю, часто завтракали и обедали с ним, сопровождали его на прогулках и во время служебных поездок. Они были его главными советниками и исполнителями самых ответственных поручений. Должностей они не занимали, но по своему положению и по своему влиянию на текущие дела были выше консулов и намного выше проконсулов.

Теперь пойдем в обратном направлении: от первого круга к последнему.

В те годы, которые нас с тобой интересуют, среди близких друзей– ближайшийАгриппа уже давно умер, а Меценат за несколько лет до своей смерти был оттеснен чуть ли не в благожелательные– среди близких друзей Августа пребывало человек пять или шесть. И, пожалуй, самым приближенным был уже известный нам Фабий Максим, друг и покровитель нашего Феникса. Консулом он был вместе с Друзом Старшим, то есть пять лет назад. А после своего консульства никакой больше должности не занимал, ибо, попав в первый круг, целиком был загружен своими обязанностями советника принцепса. Про него говорили, что он обладал чуть ли не сверхъестественной способностью угадывать желания Августа, причем именно такие желания, которые сам Август желал, чтобы их угадали. И развивая эту способность, давал только такие советы, которые Августу хотелось, чтобы ему дали, настаивал и возражал, когда чувствовал, что принцепс не только на него не рассердится, но что он ожидает от него возражений и огорчится и разочаруется, если Фабий возражать перестанет. И наоборот, учитывая печальный опыт Мецената, знал, когда промолчать, отступить, взять на себя чужую ошибку, польстить так вовремя и так незаметно, чтобы никто из посторонних людей, даже самых внимательных и придирчивых, не мог в лести его заподозрить… Конечно же, Август, который насквозь видел всякого человека, своим божественным взором пронизывал и Фабия Максима. Но, судя по всему, то, что он видел в Максимовой глубине, ему нравилось и располагало. Эдакое чуткое, подчиненное, исполнительное и вместе с тем искреннее, ненавязчивое и вполне самобытное созвучие. Тут именно комбинация данных мной определений привлекала. Ибо многие перед лицом Августа старались быть чуткими, подчиненными, исполнительными, но сочетать эти качества с искренностью, деликатностью и самобытностью никому не удавалось. И потому после смерти Агриппы ближе человека к принцепсу, пожалуй что, не было. Август однажды про Фабия так выразился: «Этому человеку от меня ничего не нужно. Ему только я сам нужен. И я ему нужен только тогда, когда мне это удобно».

Других людей первого кругая, с твоего позволения, лишь перечислю. Второй после Фабия – Сей Страбон, этруск по происхождению. Его еще юношей ввел в свою команду Гай Меценат, тоже этруск. Когда же Август стал незаметно, но планомерно отдалять от себя Мецената, Страбон вместе с ним не отдалился, а, напротив, как шутили, «прикипел» к принцепсу, ибо особенно отличился на одном из римских пожаров. Корпуса вигилов тогда еще не было. Но Август уже тогда поручил Страбону городскую стражу. В год поражения Лоллия, когда префектом Рима был назначен Статилий Тавр, Сей стал его заместителем и возглавил преторианцев. А в консульство Марция Цензорина, незадолго до смерти Мецената, когда Тавр по старости покинул свой пост, Страбон его заменил и, сохранив за собой преторианцев, стал во главе Города.

Третий – Публий Квинтилий Вар, дважды консул, многократный наместник. Он был советником Августа по управлению провинциями.

Четвертый – Гней Пизон Старший, отец Гнея Кальпурния Пизона. Этот – отец, а не сын, – после смерти Агриппы ведал военными вопросами: то есть, все военачальники, в том числе даже Тиберий и Друз, сыновья добродетельной Ливии, регулярно перед ним отчитывались, а он об их действиях докладывал Августу – вернее, дружески рассказывал, иногда давая советы, но чаще внимательно прислушиваясь к, так сказать, стратегическим рассуждениям самого Августа, беря их на заметку и превращая в распоряжения, в приказы конкретным главнокомандующим, в сенатские постановления.

Пятый – Луций Домиций Агенобарб, сын Гнея Домиция Агенобарба, консуляр и муж Антонии Старшей. Он ведал имуществом Августа, его рабами и вольноотпущенниками.

Таков был первый круг.

Во втором круге, круге друзей,как я уже говорил, находились высшие магистраты, и в первую голову консулы. Однако, отслужив срок и став консулярами, они, за редким исключением, не попадали в первый круг, в лучшем случае там, во втором круге, и оставались, а в худшем – возвращались в третий круг, как это случилось, например, с Гаем Антистием и Децимом Лелием, которых, когда окончились их консульские полномочия, Август вообще перестал принимать у себя и проконсульские должности им не пожаловал.

В третьем круге в рассматриваемое нами время особое внимание на себя обращали уже известные нам ораторы и юристы: Мессалин сын Мессалы, Помпоний Греции и Атей Капитон. Последнего Август, как ты помнишь (см. 19, VIII),якобы наказал за то, что тот доносил на Феникса, и не отправил в Иллирию, Мессалина ему предпочтя. Однако именно ему, Капитону, в громких судебных процессах поручались ответственные обвинения или трудные защиты, и слухи ходили, что делалось это чуть ли не по личной рекомендации принцепса. В тот же проверочныйкруг тогда входили Гай Кальвизий Младший, Луций Пазиен, Гай Лентул, Луций Каниний и Авл Фабриций; все они потом стали консулами: Кальвизий и Пазиен – на следующий год, Лентул – через год, Каниний и Фабриций – через два года.

Четвертый и пятый круги, благожелательные и нейтралы,нас, вроде бы, не должны интересовать – потом объясню почему. Но, раз уж зашла о них речь, скажу: бывших своих сначала противников, а потом соратников по гражданской войне, очень влиятельных и демонстративно независимых сенаторов – таких, как Луций Мунаций Планк, Азиний Поллион, Мессала Корвин – Август как бы связал по рукам и ногам, продвигая и возвышая их сыновей. О Мессалине, сыне Мессалы, я уже только что говорил. Добавлю лишь, что через два года Август сделал его консулом. Сына Азиния Поллиона, Азиния Галла, если ты помнишь, он сделал мужем бывшей жены Тиберия, Випсании Агриппины; и хотя поначалу отправил его управлять Сардинией – местностью не очень-то престижной и денежной, однако после удаления Тиберия на Родос вернул в Рим и назначил префектом по снабжению продовольствием – должностью во все времена почетной и весьма доходной для того, кто ее занимал. Так же поступил принцепс и с сыном Мунация Планка, Гнеем Мунацием.

Вернее, с Мунацием было еще показательнее. После того как однажды папаша Планк позволил себе в сенате резкую критику в адрес Цезаря, Август, от которого родственники критикана со страхом ожидали ответных действий, на несколько лет отправил Планка-сынка… претором в Нарбонскую Галлию, где тот не только сам обогатился на торговых операциях, но и двух своих младших братьев, что называется, озолотил! Когда же впоследствии Мунаций-папаша снова взбрыкнул и осмелился что-то проржать против принцепса – на этот раз, впрочем, весьма осторожно, – Август сыночка вернул из Нарбоны и… сделал его фламином Юпитера, то есть после себя, великого понтифика, вторым жрецом в государстве! И Планк с той поры замолчал, не то чтобы благодарно – чувство благодарности этому вспыльчивому и переменчивому человеку никогда не было свойственно, – а, как шутили наши тогдашние острословы, из страха перед гневом Юпитера: ведь сын его, Гней Мунаций, отныне чуть ли не на каждом празднестве при огромном скоплении народа прославлял принцепса Августа и молил Царя Богов сурово покарать его врагов и недоброжелателей.

– Понятна система? – спросил меня Гней Эдий Вардий.

Я ответил, что в целом понятна.

И Вардий:

– Нет, именно взятая в целом она была непонятной. Ну вот, скажем, усыновленные Августом Цезари, Гай и Луций. Они в какой круг входили? Август с ними не только не советовался – они еще были юнцами пятнадцати и четырнадцати лет, – он с ними редко виделся, заботу об их подготовке к государственному поприщу поручив своим близким друзьям:Фабий наставлял их в ораторском искусстве, Пизон Старший обучал военному делу, а

Вар – юриспруденции и управлению. Однако уже через год после отъезда Тиберия Гай Цезарь получил должность консула, а еще через год консулом стал брат его Луций.

Или старый вольноотпущенник Пол и молодой Талл, тогда еще не отпущенный на свободу и раб – первый и второй секретари Августа, с которыми принцепс часто и подолгу работал, диктуя им свои размышления по самому широкому кругу вопросов. Они, вроде бы, слуги – пришел, записал и ушел. Но близкиеФабий, Вар и Пизон, выполняя порученную им работу, с этими Полом и Таллом нередко советовались; и не Фабий указывал Полу, а Пол – Фабию: дескать, вот тут ты правильно предлагаешь, а тут не совсем, ибо в последнее время Август иного мнения придерживается. А Талл, греческий раб, двадцатилетний мальчишка из захудалого Пилоса, запросто мог объявить седовласому, покрытому шрамами Пизону или изнеженно-величавому, презрительно-усталому Публию Квинтилию – ты ж его собственными глазами, кажется, видел, тогда, в Тевтобургском лесу… так он и в наше время таким же являлся перед народом – Вару Талл мог заявить: «Нет у меня сейчас для тебя времени. Хозяин долго мне диктовал и велел отдыхать, потому что скоро снова будем работать». Яне преувеличиваю! Фабий в моем присутствии сам рассказывал об этом Фениксу…