Текст книги "Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг."
Автор книги: Юрий Жуков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
План, не предполагавший прямого обвинения Зиновьева и наиболее известных его сторонников в причастности к убийству Кирова, отвергли три недели спустя. Заменили иным, в соответствии с которым дела семерых видных оппозиционеров перенесли для процесса, а Драуле выделили в отдельное судопроизводство.
Второй и третий процессы проходили также в Ленинграде, 15—16 января 1935 г. На первом из них, «по делу Зиновьева, Евдокимова, Гертик и других» («Московский центр»), носившем откровенно политическую окраску, предстало 19 человек, в том числе: Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев, Г.Е. Евдокимов, И.П. Бакаев, AM. Гертик, А.С. Куклин, И.С. Горшенин, Я.В. Шаров. Если за три недели до того НКВД во всеуслышание заявил, что в отношении большинства из них «следствие установило отсутствие достаточных данных для предания их суду», то теперь якобы нашлись весьма веские факты, подтверждающие вину обвиняемых. Факты столь весомые, что мера наказания колебалась от десяти лет тюремного заключения (Зиновьеву, Гертику, Куклину, Сахову) до пяти (Каменеву, Башкировой, Браво)[18]
[Закрыть].
Третий официальный процесс, явившийся следствием убийства Кирова, в те же дни проводило Особое совещание. Оно быстро рассмотрело дела 77 человек, из которых 65 были членами партии (их исключили из рядов ВКП(б) только после ареста), а 57 действительно в прошлом являлись активными участниками оппозиции. Более того, именно в данную группу включили таких непримиримых противников политики сталинской группы, как Г.И. Сафаров, П.А. Залуцкий, А.И. Александров, Я.И. Цейтлин, К.С. Соловьев, в прошлом в той или иной степени открыто участвовавших в оппозиции, разделявших взгляды и позиции Зиновьева. Вместе с ними попали на скамью подсудимых первая жена Зиновьева – С.Н. Равич, хранитель части зиновьевского архива К.Н. Емельянов, а также чуть ли не все родственники Николаева – его мать М.Т. Николаева, сестры Е.В. Рогачева и А.В. Пантюхина, муж последней В.А. Пантюхин, двоюродный брат Г.В. Васильев, жена брата А.А. Николаева – Максимова.
Подобная пестрота, разноликость группы, представшей перед Особым совещанием, объяснялась, скорее всего, теми трудностями, которые необходимо было преодолеть и следователям, и только что избранному первым секретарем Ленинградского обкома А.А. Жданову, санкционировавшему все аресты. С одной стороны, требовалось изолировать бывших участников оппозиции, а с другой – хоть как-то доказать предъявляемые им обвинения, чего на обычном, даже закрытом суде добиться вряд ли было возможно. Отсюда, несомненно, и та «мягкость» Особого совещания, председателем которого являлся Агранов. Сорок человек приговорили к заключению в концлагерь сроком на 5 лет, 7 человек – на 4 года, 25 человек – к ссылке на 5 лет, 4 – на 4 года, 1 – на 2 года[19]
[Закрыть].
23 января, на этот раз в Москве, военная коллегия Верховного суда СССР определила судьбу бывшего руководства УНКВД по Ленинградской области. Начальника управления Ф.Д. Медведя и его первого заместителя И.В. Запорожца, вообще отсутствовавшего в городе с середины ноября, приговорили к 3 годам тюремного заключения. Начальника оперода А.А. Губина, замначальника особого отдела Д.Ю. Янишевского, начальника 4-го отделения (охраны) М.И. Котомина, уполномоченных различных отделов Г.А. Петрова, П.М. Лобова, А.М. Белоусенко, А.А. Мосевича – к 2 годам, а еще одного уполномоченного, М. К. Бальцевича – к 10 годам. Так была оценена их «преступная бездеятельность»[20]
[Закрыть].
Наконец, 26 января 1935 г. закрытое постановление ПБ, занесенное в «особую папку», завершило карательные меры по отношению к зиновьевской оппозиции, зарегистрированной секретно-политическим отделом УНКВД по Ленинградской области. 663 бывших сторонников Зиновьева высылались на 3—4 года на север Сибири и в Якутию, и еще 325 человек переводились из Ленинграда на работу в другие районы страны[21]
[Закрыть].
Завершилось дело об убийстве Кирова пятым по счету процессом, информация о котором в то время нигде не появилась. 9 марта 1935 г. в Ленинграде выездная сессия военной коллегии Верховного суда СССР «за соучастие в совершении Николаевым теракта» приговорила к расстрелу М.П. Драуле, ее сестру О.П. Драуле 1905 г. р., члена ВКП(б) с 1925 г., работавшую секретарем парткома Выборгского дома культуры, и ее мужа P.M. Кулинера 1903 г. р., члена ВКП(б) с 1923 г., начальника планового отдела треста Ленштамп[22]
[Закрыть].
Итак, за убийством Кирова последовали беспрецедентные, небывалые еще по масштабам аресты, жесточайшие репрессии. На пяти процессах приговори ли к расстрелу 17 человек, к тюремному заключению на различные сроки – 76 человек, к ссылке – 30 человек, да к тому же сугубо партийным постановлением к высылке – 988 человек. Затронула же столь суровая кара в подавляющем большинстве бывших участников оппозиции, но лишь зиновьевской.
Следствие по делу об убийстве Кирова и порожденные им процессы завершились, но слишком многое так и осталось необъясненным, даже в закрытом письме ЦК. И прежде всего, почему столь раздувавшийся шумной пропагандистской кампанией в декабре 1934-го – январе 1935 г. «терроризм», который якобы стал для оппозиции единственным орудием политической борьбы против сталинской группы, не привел к адекватным мерам со стороны узкого руководства? Не привел к изменению штатного расписания и структуры органов охраны высших должностных лиц партии и государства (это все же произошло, но лишь в ноябре 1936 г.)?
Отсутствовал ответ и на самый важный, решающий вопрос: почему именно выстрел в Смольном 1 декабря 1934 г. послужил для Сталина поводом для начала устранения своих политических противников с помощью репрессий? Ведь если принять во внимание то, на чем даже сегодня упорно настаивают последовательные антисталинисты безотносительно к их политической ориентации, – чисто патологические черты характера Сталина, приписываемая ему паранойя, постоянный и безосновательный, безумный страх за свою жизнь, власть, судьбу, то следует оценить два события. Два события, позволявших Сталину, пожелай он того, начать ликвидацию своих противников более чем на год раньше.
Как достаточно хорошо известно, 18 августа 1933 г. у Сталина начался очередной отпуск, который он решил использовать и для ознакомительной поездки по стране. Из Москвы Сталин выехал поездом «особой нормы» в Нижний Новгород. Там пересел на теплоход «Клара Цеткин» и плыл до Сталинграда. Четыре дня путешествия по Волге в компании с Ворошиловым, Ждановым и начальником оперативного отдела ОГПУ и по совместительству специального отделения (охраны) К.В. Паукером пролетели незаметно. Столь же спокойной, ничем не нарушаемой оказалась и поездка автомобилем от Сталинграда до Сальска, посещение воинской части и конного завода, где хозяином выступил инспектор кавалерии РККА СМ. Буденный. От Сальска через Тихорецкую до Сочи Сталин и Ворошилов снова ехали поездом.
25 августа в 23 часа 55 минут они прибыли в Сочи, а спустя примерно час выехали на «бьюике» Сталина на одну из правительственных дач – «Зеленую рощу» близ Мацесты. И практически сразу же, при проезде через небольшой Ривьерский мост в самом центре Сочи, произошло то, что на языке милицейских протоколов ныне именуется дорожно-транспортным происшествием. На «бьюик», в котором сидели Сталин с Ворошиловым, налетел грузовик. Охрана, находившаяся во второй, хвостовой машине, немедленно открыла стрельбу. Испуганный более других всем происшедшим шофер грузовика – им оказался некий Арешидзе, изрядно выпивший перед злополучным рейсом, – тут же скрылся, пользуясь темнотой и знанием местности. После непродолжительной задержки Сталин и Ворошилов поехали дальше. На следующее утро в Сочи были приняты экстраординарные меры, издано и расклеено по всем улицам постановление горисполкома, ужесточавшее правила дорожного движения во всем районе: Все без исключения шоферы обязаны были незамедлительно пройти перерегистрацию и заодно дать подписку в том, что будут нести самую строгую ответственность за любые, даже незначительные нарушения вводимых правил.
Месяц спустя, 23 сентября, Сталин, уже перебравшийся на другую дачу – «Холодную речку» близ Гагры, решил совершить морскую прогулку на незадолго до того доставленном из Ленинграда катере «Красная заезда». В 13 часов 30 минут катер отвалил от причала и взял курс на юг, к мысу Пицунда, где Сталин и сошел на берег. После пикника отправился назад, на дачу. Однако разыгравшаяся непогода, поднявшая сильную волну, затянула возвращение на лишних два часа. Уже при подходе к Гагре, примерно в 17 часов, катер был внезапно обстрелян с берега из винтовки. К счастью для всех, пули легли в воду и на борту никто не пострадал.
Поздно вечером из Тбилиси в Пицунду прибыли 1-й секретарь Заккрайкома Л.П. Берия и начальник управления погранвойск НКВД ЗСФСР С.А. Гоглидзе. Согласно бытующей легенде именно они якобы инспирировали это покушение на Сталина лишь для того, чтобы Лаврентий Павлович смог прикрыть собою любимого вождя, спасти ему жизнь и доказать тем самым свою безграничную преданность, готовность погибнуть, но обезопасить Иосифа Виссарионовича. На самом же деле Берии пришлось всячески оправдываться, доказывать свою невиновность и непричастность к происшедшему, вместе с Гоглидзе и Н.С. Власиком, в то время помощником начальника 4-го отделения (охраны) высших должностных лиц страны оперотдела ОГПУ, отдыхающими на Черноморском побережье Кавказа, проводить расследование инцидента. Им требовалось во что бы то ни стало найти «стрелочников», чтобы именно на них и возложить всю вину за очередное чрезвычайное происшествие.
Спустя два дня до истины удалось докопаться. Установили, что была допущена преступная небрежность, что пограничный пост не был информирован о задержке катера, что рядовой пограничник никак не отреагировал на появление «неизвестного» судна в закрытой зоне, а командир отделения Лавров, проявив излишнюю инициативу, выхватил у подчиненного винтовку и сделал положенные по уставу три предупредительных выстрела.
Обо. всем этом по ходу расследования Власик, Берия и Гоглидзе сообщали в Москву Ягоде и вернувшемуся к месту службы Паукеру по нескольку раз в день. И с огромным трудом, но все же сумели доказать свою непричастность к происшедшему, определить истинных виновных – шестерых пограничников – тех, кто находился в наряде, включая Лаврова, и их командиров – начальника поста Гетманенко, начальника погранотряда Абхазии Микеладзе[23]
[Закрыть].
Это покажется сегодня странным, но Сталин даже не предложил следствию рассматривать каждое из чрезвычайных происшествий порознь как возможные теракты, а оба вместе – как действия неких заговорщиков.
Коренным образом он изменил свое отношение к такого рода событиям лишь после ленинградских событий.
Практически два года после убийства Кирова, несмотря на выдвинутый официально новый тезис о терроризме как основном орудии бывшей оппозиции, оставалась без изменений служба охраны высших должностных лиц СССР. Она была образована в октябре 1920 г. как специальное отделение при президиуме коллегии ВЧК и насчитывала всего 14 человек, которыми руководил А.Я. Беленький. В 1930 г. спецотделение вошло в состав оперативного отдела ОГПУ, получив шефом К.В. Паукера. И возросло за все время существования до немногим более ста человек, что объяснялось просто. Если с конца 1920 г. сотрудники спецотделения обеспечивали безопасность только троих – Ленина, Троцкого и Дзержинского, то начиная с 8 июня 1927 г. – уже семнадцати – всех членов и кандидатов в члены ПБ (они же и руководство СНК СССР). Лишь с назначением Ежова наркомом внутренних дел в структуре ГУГБ 28 ноября 1936 г. образовали самостоятельный первый отдел (охраны)[24]
[Закрыть].
Глава пятая
Ответы на вопросы, поставленные в предыдущей главе, как и объяснение лишь мнимой загадочности репрессий, последовавших за убийством Кирова, кроются в тех событиях, которые произошли за весьма короткий отрезок времени. Тот, что разделил два сообщения. НКВД – опубликованное во всех центральных газетах 23 декабря 1934 г., несомненно, согласованное с узким руководством: «Следствие установило отсутствие достаточных данных (выделено мной – Ю.Ж.) для предания суду» Зиновьева и Каменева. И второе – прокуратуры СССР, появившееся также в центральных газетах, но через три недели, 16 января 1935 г. Оно было прямо противоположным по содержанию – о найденных якобы доказательствах причастности Зиновьева и Каменева к убийству Кирова.
Именно в эти двадцать три дня, разделившие два противоречивших друг другу сообщения, и произошло то, о чем ранее никто из самых прозорливых противников Сталина не мог даже помыслить. Предельно четко обозначилась смена уже не только внешнеполитического, но и внутриполитического курса. Стало явным, неоспоримым рождение того, что и следует понимать под термином «сталинизм», но без какой-либо предвзятой, личностной, заведомо негативной оценки. Того, что означало на деле всего лишь решительный отказ от ориентации на мировую революцию, провоз глашение приоритетной защиту национальных интересов СССР и требование закрепить все это в конституции страны. Словом, ничем не прикрытый этатизм.
Начался же такой поворот спустя четыре месяца после XVII партсъезда, 25 июня 1934 г., с двух решений ПБ, из-за предельной скупости сведений о них и вроде бы обыденности не привлекших внимания. Ведь в них утверждалось всего лишь донельзя рутинное – даты созыва и повестки дня очередных съездов Советов, XVI всероссийского и VII всесоюзного. Предусматривались, среди прочих, соответственно пятым и четвертым пунктами доклады «по конституционным вопросам»[1]
[Закрыть]. При такой формулировке речь в них могла пойти о чем угодно но скорее всего, если исходить из практики, – о закреплении в основном законе только что образованных наркоматов либо о чем-либо сходном. Между тем, если бы о том стало известно, должна была насторожить весьма необычная процедура принятия этих решений, нарушившая все существовавшие, хотя и неписаные правила.
29 мая 1934 г. секретарь президиума ЦК СССР А.С. Енукидзе направил в ПБ письмо, написанное на простом листе бумаги, а не на официальном бланке: «Партгруппа ВКП(б) президиума ЦИК Союза ССР наметила созыв VII съезда Советов Союза ССР 15 января 1935 г. и приняла следующий порядок дня: …6. Конституционные вопросы… По поручению партгруппы прошу обсудить этот вопрос на одном из заседаний политбюро». Двумя днями позже появилось еще одно обращение, по содержанию аналогичное до мельчайших деталей предыдущему, на этот раз от М.И. Калинина и секретаря партгруппы президиума ВЦИК Н. Новикова. Оформленное по всем правилам, уже на бланке президиума ВЦИК, оно содержало просьбу утвердить созыв съезда Советов республики 5 января 1935 г. и повестку дня, в которой шестым пунктом значился «доклад об изменениях и дополнениях конституции РСФСР».
Почти месяц оба документа оставались «без движения», хотя рассмотреть их можно было уже 6 июня, на ближайшем протокольном заседании ПБ, либо раньше, либо чуть позже, ибо никаких существенных замечаний или разногласий суть их пока не должна была вызвать. Однако решение последовало только 25 июня, накануне очередного заседания ПБ. Скорее всего, именно в тот день Сталин и внес в оба документа незначительные поправки. Вычеркнул в них вторые пункты повестки дня – доклады о втором пятилетнем плане, а двум схожим по смыслу шестым пунктам, ставшим пятыми, придал единообразие: «доклад по конституционным вопросам». После этого заведующий особым сектором ЦК А.Н. Поскребышев зафиксировал, что оба решения приняты «без голосования», но в опросе почему-то приняли участие лишь два члена ПБ – В.Я. Чубарь и А.А. Андреев[2]
[Закрыть], а отнюдь не Каганович, Молотов, Сталин и кто-либо другой. Как показали дальнейшие события, такое оформление решений не было результатом простой небрежности.
Несомненно, слова Сталина в докладе на XVII съезде партии о возможности использовать парламентаризм и буржуазную демократию оказались далеко не случайными и имели отношение не только к европейским странам. Именно от даты произнесения их, скорее всего, и следует вести отсчет медленно вызревавшей идеи конституционной реформы в СССР. Идеи, которая стала приобретать конкретные черты в мае 1934 т., но поначалу, возможно, мыслилась довольно скромно – всего лишь как внесение «изменений и дополнений» в основной закон.
Полная идентичность обращений партгрупп президиумов ЦИК СССР и ВЦИК позволяет утверждать, что Енукидзе и Калинин готовили их вместе, тщательно согласуя содержание и последовательность докладов. Весьма возможно, делалось это при прямом участии Сталина, а также и тех, кому по положению следовало быть в курсе подобных вопросов, – главы правительства Молотова и второго секретаря ЦК Кагановича. Так как произойти подобная встреча, даже в узком составе, непременно должна была до 29 мая, ее следует отнести к 10 мая. Тому дню, когда Енукидзе и Калинин во второй раз после 10 марта побывали в кремлевском кабинете Сталина, где присутствовали Молотов, Литвинов, Ворошилов, Орджоникидзе, Куйбышев, Жданов и Ягода[3]
[Закрыть].
В пользу именно такой датировки первых шагов конституционной реформы говорит еще один, правда, также косвенный факт. Прервавшиеся в феврале 1934 г. в связи с образованием коалиционного кабинета Гастона Думерга переговоры с Ке д'Орсе возобновились 1 мая. В тот день М.И. Розенберг, замещавший смертельно больного Довгалевского, сообщил в Москву, что сумел добиться от нового министра иностранных дел Луи Барту согласия продолжить активные действия своего предшественника по созданию Восточного пакта[4]
[Закрыть].
С этого момента ситуация стала коренным образом меняться, что позволило группе Сталина приступить к работе по изменению конституции. Нельзя исключить, что поначалу предполагалось любым способом и под каким угодно предлогом изъять из нее первый раздел – «Декларацию об образовании СССР», пронизанную духом открытой конфронтации со многими странами. «Декларация» не только провозглашала, что «со времени образования советских республик государства мира раскололись на два лагеря: лагерь капитализма и лагерь социализма». В соответствии с генеральной целью Коминтерна и идеей мировой пролетарской революции объявлялось: «Новое Советское государство открыто всем социалистическим советским республикам, как существующим, так и имеющим возникнуть в будущем», оно является «решительным шагом на пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику»5 .
Неоспоримые, хотя опять же косвенные данные позволяют установить и другое. Подготовку доклада «по конституционным вопросам» поручили Енукидзе. Вызвано это было, судя по всему, двумя обстоятельствами. Прежде всего тем, что Авель Сафронович с дореволюционной поры, еще по подпольной работе в Закавказье являлся очень близким Сталину человеком. Мало того, никогда не принимал активного участия в политических баталиях, долгие годы сотрясавших партию, не участвовал ни в одной из оппозиций. С июля 1919 г. бессменно занимал свой пост – секретаря сначала ВЦИК, а с образованием Советского Союза – ЦИК СССР, безукоризненно исполнял весьма нелегкие обязанности, повседневно руководя юридически высшим органом власти страны, одновременно законодательным и исполнительным.
Для выполнения важного и необычного задания Енукидзе располагал достаточным временем – полугодием, хотя из него и выпадали два месяца отпуска, предоставленного ему 21 мая[6]
[Закрыть]. Однако, судя по всему, работа Енукидзе над «дополнениями и изменениями конституции», которые предстояло утвердить в январе следующего года, а также их обоснованием в виде доклада практически началась только в конце ноября или в начале декабря. Прийти к такому выводу заставляет журнал посетителей кремлевского кабинета И.В. Сталина, зафиксировавший встречи Енукидзе и Сталина после четырехмесячного перерыва 1, 4 и 5 декабря[7]
[Закрыть], всего за месяц до намеченной даты открытия Всероссийского съезда Советов.
Но почему же возникла столь длительная пауза? Начиная с июля узкое руководство более всего было озабочено внешнеполитической проблемой – трудностями, возникшими при создании Восточного пакта, в котором столь остро нуждался СССР. Несмотря на то, что 2 июля о поддержке идеи заключения пакта заявила Чехословакия, 8-го – Великобритания, 13-го – Италия, 29-го – Эстония и Литва, 2 августа – Латвия, стало ясно, что враждебная позиция Германии и Польши, стремление к изоляционизму Великобритании отдаляли перспективу заключения договора о коллективной безопасности. Новый этап активности советской дипломатии начался после вступления СССР в Лигу наций, а завершился два с половиной месяца спустя подписанием с Францией протокола и обменом письмами с Чехословакией, что положило начало созданию пакта. Потому-то группа Сталина и смогла вернуться в декабре к задуманному реформированию политической жизни страны.
С опозданием по меньшей мере на неделю, 10 января 1935 г., Енукидзе завершил работу над теми предложениями, которые и должны были лечь в основу докладов на всероссийском и всесоюзном съездах Советов. «Основываясь на Ваших указаниях, – писал он лично Сталину, – о своевременности перехода к прямым выборам органов советской власти (от райисполкомов до ЦИК СССР), представляю на обсуждение ЦК следующую записку об изменениях порядка выборов органов власти Союза ССР и союзных республик». А далее пространно, на восьми страницах, излагал то, что сам же сумел кратко выразить во втором документе – проекте постановления VII съезда Советов СССР:
«Установленный конституцией 1918 г. и действующий до настоящего времени порядок многостепенных выборов местных исполкомов, ЦИКов союзных и автономных республик и ЦИКа СССР был вызван необходимостью подавления сопротивляющихся советской власти буржуазно-помещичьих классов, вооруженной борьбой с ними рабочих и беднейших слоев крестьянства при малочисленности в те годы по сравнению с крестьянством ведущего революционного класса – пролетариата, распыленностью и отсталостью крестьянских масс и преобладанием в хозяйстве нашей страны капиталистического уклада. В настоящее время социалистический уклад является безраздельно господствующим. Коллективизированное более чем на 75% крестьянство… превратилось в многомиллионную организованную массу… Учитывая все эта изменения и в целях дальнейшего непосредственного приближения органов власти к массам . трудящихся на основе все более полного осуществления ими советского демократизма на практике VII съезд Советов Союза ССР постановляет: 1. Признать целесообразным и своевременным переход к выборам районных, областных и краевых исполкомов, ЦИКов союзных и автономных республик и ЦИКа Союза ССР прямым и открытым голосованием избирателей непосредственно на избирательных собраниях, на которых избираются члены городских и сельских советов, с установлением одинаковых норм представительства для городского и сельского населения…»[8]
[Закрыть]
Заслуживает внимания прежде всего формулировка названия проекта постановления – «Об изменениях порядка выборов органов власти Союза ССР и союзных республик». Несомненно предложенная Сталиным, она была гораздо шире того, на чем Енукидзе сосредоточил внимание – введение прямых выборов, а также равных прав городского и сельского населения или рабочих и крестьян, что юридически означало отказ от диктатуры пролетариата. Наконец, достаточно значима еще одна деталь объяснительной записки – предложение вынести ее на обсуждение не ПБ, а пленума ЦК. При действовавшей процедуре это могло затянуть решение вопроса и даже привести к отказу от конституционной реформы или весьма серьезному корректированию ее. Правка Сталиным проекта постановления дает основание предположить, что Енукидзе проигнорировал третью, бесспорно известную ему составляющую намечаемой избирательной системы. Ведь не случайно Иосиф Виссарионович при чтении документа дважды заменил слово «открытые» (выборы) на «тайные». Следовательно, уже на первом этапе реформы Сталин стремился полностью отказаться от той советской избирательной системы, достоинства которой пропагандировались шестнадцать лет, и перейти к иной, отвергаемой по принципиальным соображениям, уничижительно называемой буржуазно-демократической.
Не найдя, чего он, скорее всего, не ожидал, в Енукидзе сторонника своих взглядов и идей, Сталин не отказался от задуманного. Уже 14 января 1935 г., но, вполне возможно, и на день-два ранее он перепоручил подготовку проекта постановления ЦИК СССР и его обоснование Молотову. Когда же удостоверился, что Вячеслав Михайлович выполнил то, что требовалось, воспользовался переносом даты открытия съезда Советов СССР сначала на десять дней, а затем еще на три – в связи со скоропостижной кончиной Куйбышева. 25 января Сталин направил членам и кандидатам в члены ПБ, а также Енукидзе и Жданову письмо, раскрывающее его замысел.
«Рассылая записку Енукидзе, – отмечал Иосиф Виссарионович, – считаю нужным сделать следующие замечания. По-моему, дело с конституцией Союза ССР обстоит куда сложнее, чем это может показаться на первый взгляд. Во-первых, систему выборов надо менять не только в смысле уничтожения ее многостепенности. Ее надо менять еще в смысле замены открытого голосования закрытым (тайным) голосованием. Мы можем и должны пойти в этом деле до конца, не останавливаясь на полдороге. Обстановка и соотношение сил в нашей стране в данный момент таковы, что мы можем только выиграть политически на этом деле… Во-вторых, надо иметь в виду, что конституция Союза ССР выработана в основном в 1918 г. Понятно, что конституция, выработанная в таких условиях, не может соответствовать нынешней обстановке и нынешним потребностям… Таким образом, изменения в конституции надо провести в двух направлениях: а) в направлении улучшения ее избирательной системы; б) в направлении уточнения ее социально-экономической основы… Предлагаю:
1. Собрать через день-два после открытия VII съезда Советов пленум ЦК ВКП(б) и принять решение о необходимых изменениях в конституции Союза ССР.
2. Поручить одному из членов политбюро ЦК ВКП(б) (например, т. Молотову) выступить на VII съезде Советов от имени ЦК ВКП(б) с мотивированным предложением: а) одобрить решение ЦК ВКП(б) об изменениях конституции Союза ССР; б) поручить ЦИК Союза ССР создать конституционную комиссию для выработки соответствующих поправок к конституции с тем, чтобы одна из сессий Союза ССР утвердила исправленный текст конституции, а будущие выборы органов власти производились на основе новой избирательной системы.
Сталин вынужден был отказаться от введения новых норм избирательной системы уже на предстоящем съезде. Но саму идею он так и не оставил, просто решил поступить по-иному, точно рассчитав во времени программу действий. Программу, подразумевавшую, что новая избирательная система должна быть все же принята не позднее осени 1936 г. – ведь сессии ЦИК СССР собирались за двухлетний срок своего созыва всего три раза, а задуманные прямые, равные и тайные выборы пройдут не позже конца все того же 1936 г., когда истекал срок полномочий депутатов vii съезда Советов СССР.
На сей раз Сталину удалось настоять на своем, правда, для этого ему пришлось прибегнуть к нетривиальным действиям.
В день открытия съезда, 28 января, с отчетным докладом о работе правительства выступал Молотов. Уже во внешнеполитическом разделе он сказал непривычное: «В сложной международной обстановке идет соревнование и вместе с тем сотрудничество двух противоположных систем» (выделено мной – Ю.Ж.). Л далее развил, конкретизировал это положение, опровергавшее главную мысль первого раздела еще действовавшей конституции.
«Не видеть приближения новой войны, – отметил Молотов, – значит не видеть и закрывать глаза на главную опасность… В последний период перед нами по-новому встал вопрос об отношении к Лиге наций… Поскольку в вопросе об обеспечении мира Лига наций может играть теперь известную положительную роль, Советский Союз не мог не признать целесообразность сотрудничества с Лигой наций… Советское правительство не только проявляло инициативу, но и поддерживало шаги других государств, направ ленные к охране мира и международной безопасности. В связи с этим следует отметить нашу активную поддержку предложения Франции о так называемом Восточном пакте взаимопомощи…»
В докладе Молотова принципиально новое содержалось не только в международном разделе. Закончился он столь же неожиданным для всех, еще более значимым для судеб страны тезисом о необходимости немедленного пересмотра основного закона.
«Советская конституция, – пока крайне скупо выразился Молотов, – должна быть подвергнута такой переработке, чтобы в ней были закреплены такие завоевания октябрьской революции, как создание колхозного строя, ликвидация капиталистических элементов, победа социалистической собственности»[10]
[Закрыть].
Корректировка конституции в такой интерпретации выглядела вполне естественной, не могла вызвать сомнения и тем более неприятия. Поэтому-то 30 января ПБ и приняло опросом нужное Сталину, но лишь формально, для соблюдения правил игры, весьма обтекаемое по смыслу постановление:
«0 конституции СССР и пленуме ЦК.
1. Созвать 1 февраля в 3 часа дня пленум ЦК ВКП(б) и принять решение о необходимых изменениях в конституции Союза ССР.
2. Поручить одному из членов политбюро ЦК ВКП(б) (например, т. Молотову) выступить на VII съезде Советов от имени ЦК ВКП(б) с мотивированным предложением: а) одобрить решение ЦК ВКП(б) об изменениях в конституции Союза ССР; б) поручить ЦИК Союза ССР создать конституционную комиссию для выработки соответствующих поправок к конституции с тем, чтобы одна из сессий ЦИК Союза ССР утвердила исправленный текст конституции, а будущие выборы органов власти производились на основе новой избирательной системы»[11]
[Закрыть].
Пленум же, собравшийся 1 февраля, принял более радикальное решение, буквально повторив все, что содержалось в письме Сталина:
«3. Об изменениях в конституции СССР (т. Сталин). 1.Принять предложение т. Сталина об изменениях в конституции СССР в направлении: а) дальнейшей демократизации избирательной системы в смысле замены не вполне равных выборов равными, многостепенных – прямыми, открытых – закрытыми; б) уточнения социально-экономической основы конституции в смысле приведения конституции в соответствие с нынешним соотношением классовых сил в СССР (создание новой социалистической индустрии, разгром кулачества, победа колхозного строя, утверждение социалистической собственности как основы советского общества и т.п.).
2.Поручить комиссии в составе тт. Сталина, Молотова, Калинина, Кагановича и Енукидзе набросать проект постановления VII съезда Советов СССР на основе предложения т. Сталина об изменениях в конституции СССР. 3. Поручить т. Молотову выступить на съезде Советов и внести проект изменений конституции СССР от имени ЦК ВКП(б)»[12]
[Закрыть].
И все же сначала, как и предусматривалось повесткой дня, 5 февраля слово предоставили Енукидзе. Он же с подчеркнутой отстраненностью поведал:
