Текст книги "Тайны политических убийств"

Автор книги: Юрий Папоров

Соавторы: Сергей Утченко,Валентин Холявин,Ефим Зильберман,Константин Малафеев,Б. Борисовский,Александр Измайлович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

Следственная комиссия

Пятого апреля, на следующий день после ареста, неизвестный, который еще в Третьем отделении назвал себя Алексеем Петровым, был передан в распоряжение следственной комиссии.

Эта «Высочайше учрежденная следственная комиссия» и занялась расследованием дела о покушении на Александра II.

Одним из первых на допрос был вызван Степан Заболотин – городовой, который прислуживал у царского экипажа четвертого апреля.

В комнату, где заседала комиссия, вошел человек очень высокого роста, сухощавый, с продолговатым лицом и чрезмерно пышными усами. На вид ему было лет сорок – сорок пять. Лихо щелкнув каблуками, он замер по стойке «смирно» перед восседавшими генералами.

Председатель комиссии улыбнулся, подумав про себя, что именно такие служаки всегда бывают полезны трону, верны государю и отечеству.

– Так вот что, братец, – произнес он. – Ты должен показать нам все так, как это было в тот печальный день.

– Рад стараться, ваше высокопревосходительство! – отчеканил городовой.

– Фамилия, имя?

– Заболотин… Степан, ваше высокопревосходительство!

– Православный?

– Так точно.

– На исповеди аккуратно бываешь?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Что же ты, братец, можешь рассказать комиссии?

– Это про то, как случилось?

– Да.

– Стою я, стало быть, около экипажа… Государь император уже из сада выходили… Я тут же за свои дела взялся… Только что я отстегнул фартук экипажа с левой стороны и хотел подать государю императору шинель, как услыхал выстрел и крики, вследствие которых обернулся и увидел бегущего по направлению к Прачешному мосту по середине мостовой человека в пальто, без фуражки. Я бросился за ним в погоню и в саженях восьми от ворот Летнего сада успел догнать. Схватил за правую руку и вырвал пистолет, у которого один курок был взведен. В это же время какой-то мастеровой или мещанин, не знаю точно, рванул его за волосы.

– Кто же первый его схватил?

– Я, ваше высокопревосходительство!

– В Третье отделение сопровождал его ты?

– Так точно. Я и Слесарчук.

– Как вел себя задержанный?

– Тихо. Слесарчук спросил у преступника, когда мы ехали на извозчике: «Кто вы такой есть?» А преступник на это ответил: «Нечего вам меня спрашивать, хорошие вы люди, много вы нашего брата перебрали».

Члены комиссии переглянулись. Председатель кашлянул:

– Хватит. Ясно.

– Рад стараться, ваше высокопревосходительство!

– Можешь быть свободен.

Потом был допрошен отставной солдат, сторож Летнего сада Дмитрий Безменов.

Когда председатель хотел вызвать следующего свидетеля, вошел дежурный офицер и доложил, что прибыл Осип Иванович Комиссаров.

– Пригласите!

Через минуту дверь открылась и в комнату вошел молодой человек лет двадцати трех – двадцати четырех. Он был одет в новый костюм и пострижен по последней моде.

– Проходите, присаживайтесь, Осип Иванович, – мягко, но без тени подобострастия, произнес «их высокопревосходительство».

– Благодарствуем, – ответил Комиссаров.

Кто-то из членов комиссии услужливо подставил стул. Комиссаров немного растерялся, но, почувствовав, что здесь он – желанный гость, сел, закинув ногу на ногу.

– Позвольте спросить вас о том, что произошло в тот трагический день, Осип Иванович, в день, печальный для всех нас.

Председатель подошел к Комиссарову и сразу заметил, что тот изрядно пьян. Однако это обстоятельство сути дела не изменило.

– Мы вас слушаем… – любезно произнес председатель комиссии.

– Я был у Летнего сада… Пришел полюбоваться на нашего любимого и бесценного монарха… – сказал Комиссаров, затем встал и перекрестился. – И вот в тот печальный день я был там… в толпе около Летнего сада. Все долго ждали выхода государя императора… Наконец они показались, толпа зашевелилась… В то время неизвестный мне молодой человек стал проталкиваться мимо меня вперед…

Секретарь аккуратно, слово в слово записывал показания Комиссарова:

– И когда государь изволили одеваться… то есть, надевать на себя шинель, то этот молодой человек выхватил из-под полы пальто пистолет и начал целиться в их величество. Я и без того уже, по назойливости этого человека, с которой он пробирался вперед, обратил на него внимание, а когда увидел его с пистолетом в руке, то догадался, что он задумал недоброе, и потому в тот самый момент, когда он целился, толкнул его в локоть… Курок щелкнул, но выстрел, благодаря богу, пошел вверх!

Через два часа молодого человека, стрелявшего в Александра II, снова привели в комнату, где заседала комиссия, на повторный допрос.

– Как ваше имя, отчество и фамилия?

– Алексей Петров, – процедил сквозь зубы арестованный.

– Сколько от роду имеете лет?

– Двадцать четыре.

– Какой губернии уроженец?

– Одной из южных.

– А какой именно?

– Я не могу сказать.

– Почему?

– Потому что этим я бы открыл мое семейство, а я не желал бы, чтобы родители мои узнали о совершенном мною поступке. Это ускорит их смерть.

– Давно ли находились в Петербурге?

– Около года.

– Какого вы звания?

– Из помещичьих крестьян. Отец – староста.

– Какое получили образование?

– Окончил на юге гимназию. Имел желание продолжать учение.

– Вы студент?

– Нет.

– Чем же вы занимались в Петербурге?

– Разбивкой камня для мощения улиц, забиванием свай при поправке мостов!..

Члены комиссии недоуменно переглянулись.

– При вас находился запечатанный конверт с двумя экземплярами статьи под заглавием «Друзьям рабочим». Кто сочинял и переписывал их?

– Конверт этот принадлежит мне, писал и сочинял статью тоже я.

– Что означает на одном из этих экземпляров номер восемьдесят шесть?

– Количество переписанных мною экземпляров статьи.

– Почему же на другом нет номера?

– Это черновой лист, вероятно.

– Сколько всего экземпляров вами написано и где они?

– Этот экземпляр последний. По возможности я старался, чтобы все экземпляры попали в руки рабочим, для чего оставлял их в таких местах, где каким-либо образом случайно собираются рабочие.

– Когда вы начали распространять эти экземпляры?

– Только в недавнее время.

– На конвертах вы писали, что вскрыть их следует через неделю. Что значит этот срок?

– Я предполагал, что успею приобрести надежных помощников по распространению статей между рабочими, которые в известный срок одновременно могли бы включиться в это дело…

– Но таковых не оказалось?

– Я говорю только о себе.

– Ну что же… А были ли такие надписи на конвертах, в которые вы вкладывали другие экземпляры?

– Да. Эта надпись была и на прочих конвертах.

– Почему на некоторых был назначен срок пятого апреля?

Молодой человек, назвавшийся Петровым, улыбнулся, подумав о том, что уже сегодня во многих уголках Петербурга будут вскрыты его конверты и что люди поймут, во имя чего он стрелял в Александра II. Прочитают, передадут другим, третьим, четвертым… И он мысленно повторил про себя: «Все же я верую, что найдутся люди, которые пойдут по моему пути! Мне не удалось – им удастся!»

– Так почему же все-таки? – вторично спросил председатель комиссии.

– Срок этот не имел какого-нибудь определенного значения… Он нужен был для одновременного распространения этих листов.

– С какой целью?

И тут Петров, помолчав немного, решительно произнес:

– Сегодня пятое! Сегодня люди узнают, почему я стрелял! Это можете узнать и вы, прочитав мою прокламацию. Вы ее ведь тоже имеете. Стоит только потрудиться и тогда незачем будет спрашивать меня. Мотивы моего преступления означены в моем листке к рабочим. Тяжело мое преступление, и наказание будет соразмерно ему, а поэтому я прошу у государя единственной милости – это скорейшего возмездия!

– Всему свое время, – ответил председатель.

Затем он достал из стола еще один конверт и, показав его Петрову, спросил:

– Это тоже ваш?

– Мой! – последовал ответ.

– Кому вы его передавали?

– Какому-то незнакомому студенту, – сказал Петров, посмотрев на номер переписанной копии, и отвернулся.

«Спаситель»

На следующий день Комиссаров был приглашен в Английский клуб. В таком обществе он не бывал еще ни разу в жизни. Осип был ошеломлен всем: и вином, и едой, и блеском нарядов, и обстановкой, и поклонниками… Не было только поклонниц. Не было потому, что это был Английский клуб, куда женщинам вход был запрещен.

На несколько недель растянулись празднества дворянства – обеды и ужины в честь Комиссарова-спасителя с его присутствием. Многие двери богатых особняков и дворцов гостеприимно распахивались перед Комиссаровым. «Самые что ни есть сановитые генералы возили бедного картузника чуть ли не в золотых каретах из дома в дом, из ресторана в ресторан, упитывая такими яствами, какие и во сне ему не могли присниться, вливая в него целые бочки шампанского, одурманивая его приветственными речами, в которых патриотическое красноречие всевозможных ораторов являлось в полном блеске и на которые его заранее учили отвечать. Почти каждый раз на эти торжества привозили и супругу новоявленного героя, которая, впрочем, скоро познала свое величие и придала себе титул «жены спасителя».

Комиссаров стал пользоваться большим покровительством царя, который даже поместил его фотографию в свой семейный альбом.

Московское купечество прислало в Петербург свою депутацию, для того чтобы вручить Комиссарову золотую шпагу.

Из Парижа прибыло известие: Луи Наполеон награждает Комиссарова орденом Почетного легиона.

Вскоре стало известно, что профессора Петербургского университета по подписке собрали деньги и, пользуясь случаем, открыли на родине Комиссарова, в селе Молвитино, сельское училище. Никто в этом ничего «противозаконного» не увидел, хотя обычно царское правительство неохотно открывало сельские училища. Помог случай…

Петербургское дворянство собрало пятьдесят тысяч и купило Комиссарову-Костромскому, новоиспеченному дворянину, поместье… В связи с этим острословы потешались над дворянскими заслугами Комиссарова. В столице был распространен такой анекдот:

– Вы не знаете, кто стрелял в государя?

– Дворянин.

– А спас кто?

– Крестьянин.

– Чем же его наградили за это?

– Сделали дворянином.

Министр внутренних дел П. А. Валуев 26 мая записал в своем дневнике: «Пересол разных верноподданнических заявлений становится утомительным. Местные власти их нерассудительно возбуждают канцелярскими приемами. Так, могилевский губернатор разослал эстафеты, чтобы заказать адреса от крестьян. Тот же губернатор задерживал адреса от дворянства. Факты о «чудесном» спасении жизни его величества доходят до смешного… Стихотворное верноподданничество производит стихи, вроде следующих:

 
«Рука всевышнего спасла отца России
И мужа сберегла жене его, Марии…»
 

Прошло несколько месяцев. «Торжества» не прекращались. Это становилось явно утомительным делом далее для самих организаторов. К тому же Комиссаров, по мнению Валуева, «скоро обнаружил под рукою приставленных к нему неловких дядек свою умственную несостоятельность. Но главное то, что самый подвиг его в день 4 апреля оказался более чем сомнительным. Не доказано при следствии, чтобы он отвел руку или пистолет убийцы. Ген. Тотлебен, который первый пустил в ход эту повесть и, вероятно, действовал под влиянием мгновенных впечатлений и на основании непроверенных сведений и рассказов, теперь вообще признается изобретателем, а не отыскателем Комиссарова».

И от Комиссарова решено было избавиться. «Спасителю» присвоили офицерский чин и торжественно выпроводили из столицы.

Поезд шел на Украину…

Офицеры полка, куда прибыл нести службу Комисcaров, встретили его с любопытством. Однако восторженных приемов, к которым он привык в Петербурге, не было. Провинция, глушь, тишина после столицы тяжело подействовали на «спасителя». Новоиспеченный офицер не обременял себя службой. Целыми днями он пьянствовал. Появились признаки белой горячки. Однажды Осип выстрелил в свою жену, но промахнулся. Попытался покончить жизнь самоубийством – неудачно.

Через некоторое время Комиссаров вынужден был уйти в отставку и уехать в свое поместье, подарок столичного дворянства. И здесь, в припадке белой горячки, Осип Комиссаров повесился…

Допросы, допросы, допросы…

Среди вещей, отобранных у арестованного, внимание следственной комиссии привлекли флакон с жидкостью и порошки. Все это было направлено на анализ, и через несколько часов стало известно, что «жидкость содержит синильную кислоту, один порошок со стрихнином и восемь порошков с морфием».

Заинтересовавшись этим фактом, следственная комиссия уже далеко за полночь вызвала Петрова на новый допрос.

– Среди вещей, изъятых при аресте, оказались порошки с морфием. Откуда они у вас? Кто вам их выписывал? Кобылин?

Петров удивленно поднял голову: каким образом следственная комиссия установила фамилию врача? Между тем фамилия Кобылина – врача 2-го сухопутного госпиталя была обнаружена на обрывке записки, найденной в кармане арестованного при обыске. Скрывать дальше не было смысла.

– Да, доктор Кобылин.

– Он имеет частную практику?

– Я с ним познакомился в клинике профессора Боткина.

– Когда?

– Точно число не помню. Дней двадцать, наверное, назад.

– При каких обстоятельствах?

– Я обратился с жалобами на состояние здоровья. Был им принят. От него же я получил и рецепты.

– Он знает вашу фамилию?

– Я ему представлялся Владимировым.

Небольшая передышка, и члены комиссии собираются вновь.

Петрова-Владимирова снова вызывают для допроса. А идет уже второй час ночи.

– Значит, медику Кобылину вы были известны под фамилией Владимирова?

– Да.

– Где же вы проживали в Петербурге?

– В разных местах.

– Точнее?

– Жил на Выборгской стороне, на Оренбургской улице, в доме Шиль, у мещанина Павла Семеновича Цеткина.

– Под какой фамилией?

– Под своей.

– Под фамилией Владимирова?

– Да.

– У вас были документы на имя Владимирова?

– Нет.

– Как же вы остановились у Цеткина?

– Цеткину я объяснил, что я мещанин Владимиров, приехавший сюда из Москвы искать какого-нибудь конторского или иного дела.

– И он от вас не потребовал паспорта?

– Потребовал, но я сказал, что поторопился уехать из Москвы, а поэтому не захватил с собой паспорта, но что у меня есть там довольно значительные по своему положению и влиянию знакомые и благотворители, которые могут и без меня выхлопотать увольнительный вид… и выслать его мне.

– И сколько же времени вы прожили таким образом без вида в квартире Цеткина?

– Около двух недель, пока хозяйка не предложила мне сама удалиться.

Ни пятого, ни шестого апреля Владимиров так и не сказал своего настоящего имени. Допросы продолжались и днем, и ночью. Несколько раз его принимался увещевать священник. Владимирову не давали отдыха. Требовали, чтобы он назвал сообщников.

Между тем Александр II потребовал от председателя следственной комиссии подробного отчета. Тот был вынужден признать:

– Все действия следственной комиссии, ваше императорское величество, остаются до сих пор безуспешными… Подсудимый из. каких-то видов с упорством скрывает свое настоящее имя и звание.

– Может, он все-таки поляк?

– Нет, ваше величество… Преступник пишет по-русски грамотно, я бы даже сказал литературно… Все усилия снять с него фотографический портрет не увенчались успехом: он умышленно закрывает лицо рукой.

– Что же вы думаете делать дальше?

– Все необходимое для того, чтобы преступник сказал правду.

– Потомите еще, пока он не согласится на откровенность! Запирательство преступника необходимо сломать. Я обязываю вас принять по отношению к нему самые деятельные и энергичные меры. С завтрашнего дня мы всемилостивейше назначаем председателем комиссии графа Михаила Николаевича Муравьева.

8 апреля в «Сенатских ведомостях» было опубликовано сообщение о приеме сенаторов, где Александр II, между прочим, заявил: «Личность преступника до сих пор еще не разъяснена, но очевидно, что он не тот, за кого себя выдает. Всего прискорбнее, что он русский». На сии последние слова сенатор, тайный советник Матюнин сказал: «Государь, мы питаем себя надеждою, что дальнейшее следствие разъяснит личность преступника, и имя русского останется незапятнанным». На это Его Императорское Величество изволил ответить: «Дай бог».

Александр II надеялся, что с приходом в комиссию Муравьева дело изменится. И он не ошибся. Муравьев был известен в то время всей России под именем Муравьева-вешателя. Грубый и жестокий человек, он снискал себе печальную славу при подавлении польского восстания в 1863–1864 годах. Муравьев трезво оценивал свою деятельность и даже говорил сам о себе, что он «не из тех Муравьевых, которых вешают, а из тех, которые сами вешают». Покушение на Александра II он считал делом большого заговора.

Через некоторое время заместителю председателя следственной комиссии генерал-адъютанту П. П. Ланскому доложили, что его уже около часа дожидается какой-то посетитель, назвавшийся Никодимовым – служителем Знаменской гостиницы.

– Пригласите! – распорядился Ланской.

Через минуту в комнату вошел как-то боком невысокий человек и, остановившись у дверей, поклонился. Поклонился с подобострастием.

– Садитесь, – произнес Ланской.

– Ничего-с, благодарствуем, – ответил вошедший и приблизился к столу, но не сел.

– Садитесь… я вас слушаю, – вторично произнес свое приглашение Ланской.

Человек сел, но сел на краешек стула и опять как-то боком.

– Итак?..

– Никодимов – я… стало быть… служитель гостиницы Знаменской, ваше сиятельство.

– Что же вас привело ко мне?

– Дело одно подозрительное…

– У меня есть подчиненные, дежурный по отделению офицер, наконец… Вы могли сказать им.

– Нет, ваше сиятельство, это государственной важности дело… как я его своим умом разумею и я могу только вам…

– Ну?

– Жилец у нас пропал… Второго занял номер, а четвертого не вернулся…

– Четвертого? – переспросил Ланской.

– Четвертого, ваше сиятельство. Как ушел с утра, так и все… День нет, два нет… А сегодня утром зашли к нему и на столе обнаружили мелкие такие пылиночки – порох стало быть!..

– Фамилия?

– Никодимов, стало быть…

– Нет! Его фамилия?

– Владимиров, ваше сиятельство, Владимиров Дмитрий Алексеевич!

Ланской чуть не подскочил на стуле:

– Адъютанта!

Вошедшему адъютанту он немедленно приказал доставить арестованного террориста.

– Он? – спросил Ланской, когда в комнату ввели Владимирова.

– Он.

– Кто?

– Владимиров… Наш бывший жилец… В шестьдесят пятом номере проживать изволили… И вещички там свои оставили… Ни бог весть какие, но все же вещички…

– Провести немедленно там обыск! Вещи доставить сюда! – распорядился Ланской.

– Слушаюсь, ваше сиятельство!

– Будьте добры расписаться в протоколе очной ставки, – произнес Ланской, обращаясь к Никодимову. Затем повернулся к Владимирову.

– И вы тоже.

Владимиров медленно поднялся, подошел к столику секретаря и расписался.

В это время в кабинет вошел адъютант:

– Ваше приказание выполнено! Наряд в составе трех низших чинов под командованием полицмейстера 2-го отделения Банаш фон дер Клейма направлен для проведения обыска в Знаменскую гостиницу!

– О результатах обыска прошу немедленно доложить мне. Арестованного распорядитесь увести.

Владимирова вывели из кабинета.

– Я хотел бы спросить… – сказал Никодимов после того, как расписался в протоколе очной ставки. – Мне ведь, должно быть, за сообщение награждение полагается?

Ланской пристально посмотрел на служителя гостиницы. Никодимов как-то весь сжался, низко поклонился и выскочил из кабинета.

А через час в комиссию были представлены «отысканные в Знаменской гостинице оставленные там в номере шестьдесят пятом неизвестным лицом армяк… шкатулка, бумаги, пузырек…»

Лакской распорядился вызвать Владимирова.

– Ваши вещи? – спросил он у него.

– Мои.

В это время адъютант поставил на стол запертую шкатулку.

– Тоже ваша?

– Моя.

– Что в ней?

– Разные мелочи.

– Откройте, – распорядился Ланской.

– Нечем. Нет ключа.

– Взломайте.

– Зачем же ломать? – вмешался Владимиров. – Ключ в моем портмоне, которое вы у меня забрали при аресте.

Шкатулку открыли. В ней действительно, ка первый взгляд, ничего существенного не оказалось. Пять медных двухкопеечных монет, письменный конверт, пилюли, два карандаша, стальное перо, какой-то небольшой сверточек…

Но когда Ланской развернул его, то, к удивлению своему, увидел в нем три пистона.

– Где пистоны, конфискованные у арестованного?

– Вот они, ваше сиятельство, – произнес адъютант, доставая их из шкафа.

– Того же калибра, – произнес Ланской.

Адъютант положил на стол клочки какого-то письма.

– Что это? – спросил Ланской.

– Обнаружено в номере. На полу, за диваном.

Когда же клочки разорванного письма сложили, то прочли следующее: «Милый друг! Приезжай в Москву, тебя очень нужно, поговорим обстоятельно, потом, ежели сочтешь нужным, опять отправишься». На этом письме был указан адрес Цеткина. Письмо было адресовано на имя Дмитрия Владимирова. Сохранился и обратный адрес: «В Москву, на Большой Бронной, дом Полякова № 25. Его Высокоблагородию Николаю Андреевичу Ишутину».

– Кто это такой Ишутин?

– Не знаю.

– Как же так? Он вам пишет, а вы его не знаете?

– Я жил с ним по соседству.

– Значит, знали?

– Да нет, просто шапочное знакомство.

– А о чем же поговорить ему надобно с вами?

– Вероятно, о квартире. Я задолжал там. Вот хозяйка, наверное, и просила написать, – ответил Владимиров.

Ланской внимательно рассмотрел штемпеля на конверте и определил, что письмо было отправлено из Москвы двадцатого марта и получено в Петербурге двадцать первого. Это была уже новая ниточка. И комиссия «положила: просить управляющего Третьим отделением собственной его императорского величества канцелярии о приказании по телеграфу Московскому Жандармскому Штаб-офицеру разыскать в Москве, обыскать и доставить в Петербург в комиссию арестованным Николая Андреевича Ишутина со всеми бумагами».

Поздней ночью Владимирова вызвал к себе на допрос Муравьев.

– Садитесь…

Владимиров ничего не ответил и только начал было садиться, как услышал вновь:

– Садитесь, садитесь, Дмитрий Владимирович…

– Дмитрий Алексеевич… – поправил тот Муравьева.

– Простите, но я имею честь разговаривать с Дмитрием Владимировичем Каракозовым.

– Вы ошибаетесь. Моя фамилия Владимиров. Дмитрий Алексеевич Владимиров.

Тогда Муравьев еле заметным кивком головы подал дежурному офицеру условный знак, тот впустил в комнату Ишутина и проводил его до стола.

– Вам известен этот человек? – спросил у него Муравьев, указывая на Владимирова.

Арестованный повернулся к Ишутину и замер от неожиданности.

– Дмитрий! – воскликнул Ишутин.

– Вы его знаете?

– Конечно! – ответил Ишутин. – Это мой двоюродный брат.

– Фамилия, имя?

– Каракозов Дмитрий Владимирович!

– Ложь! – сказал Каракозов. – Этого человека я вижу впервые.

– Не будем играть в прятки, господин Каракозов! – произнес Муравьев и кивком головы распорядился увести Ишутина.

Только сейчас Ишутин понял, что настоящая фамилия Каракозова до сих пор не была установлена.

Е. Зильберман, В. Холявин

От составителя: Дмитрий Каракозов Верховным уголовным судом был приговорен к смертной казни через повешение. Казнен на Смоленском поле в Петербурге в 1866 году.