Текст книги "Карибский сувенир"
Автор книги: Юрий Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
Акулы. Эти мерзкие хищники вредили нам в течение всего рейса. Они выедали рыбу вместе с кусками трала, набрасывались на тунцов, попавшихся на крючки, и рвали живых рыб в клочья. На снимке слева один из тунцов, побывавших в акульих зубах.
Но акулы и сами часто попадались на крючки. И среди других – вот такая удивительная рыбина с плоской широкой головой, за форму которой акула получила название «молот-рыба». Глаза у нее расположены по бокам головы, а серпообразный рот с тремястами зубами– снизу. На фотографии (внизу) автор книги с акулой-молот.
Коля Хлыстов вспоминает про остров Сейбл. Остров находится у побережья Канады. Интересен Сейбл и опасен тем, что он… передвигается. Сложен остров из мелкого песка с ракушечником и летом покрыт изумрудной травой. С той стороны, что ближе к берегу, остров омывают воды течения Гольфстрим. Они размывают берег с запада и переносят песок на восточную сторону. И остров постепенно перемещается. Ученые считают, что со временем остров Сейбл вообще исчезнет: мощное течение смоет его с мелководья в океанскую глубину…
Затем разговор возвращается к острову Святого Павла, или, как его именуют бразильцы, Сан Паулу. Найдем мы его или нет?
– Боюсь, что нет, – немного помолчав, убежденно говорит Жаров. – Год назад здесь работали паши суда «Оскол» и «Остров». Однако на том месте, где должен был быть этот Святой Павел, ставили ярусы…
Очень хочется увидеть заброшенный в просторах океана кусочек каменистой земли, и я не соглашаюсь с ним. Немного поспорив и решив, что утро вечера мудренее, мы расходимся по каютам.
На другой день поднялись рано. Прекрасная видимость обнадеживала – тем теплоходам, о которых говорилось выше, приходилось искать остров во время тропических ливней. Точно определить свое местонахождение в океане было трудно.
– По моим расчетам, через час-полтора подвалим к острову, – говорит старпом и кивает головой на руку. – Вот часы на сигнал поставил. Как задребезжат, так и увидим те таинственные камни.
Почти все собрались на верхнем мостике. Бинокли нетерпеливо шарят по горизонту: ну где же он? Неужели проскочим?
– Вижу! – неожиданно раздается голос дяди Вити из ходовой рубки. – До него еще десять миль!
Дядя Витя смотрит в океан через экран радиолокатора. И там, на зеленоватом поле, виднеется несколько темных точек – остров.
А мы еще целый час дожидаемся, пока на руке Виктора Литуна задребезжит сигнал. Как только он прозвучал, мы увидели гряду темных скал, одетых в воротник белого прибоя.
Тишина. Почти штиль. Глубина вокруг острова четыре-пять тысяч метров, поэтому подходим к острову почти вплотную. Скалы его залиты сверху донизу белым птичьим пометом. А вот и первые обитатели острова – над судном закружились птицы. Они удивленно не то хрипло крякают, не то каркают и рассматривают нас желтыми глазами. Одна из них, олуша, полетав немного и покрякав, облила верхний мостик зловонной белой струей, а потом как ни в чем не бывало уселась на клотике фок-мачты. Такого прощать нельзя! Коля Яковлев вскарабкался по мачте, схватил птицу за ее оранжевую перепончатую, как у утки, лапу… Ну и галдеж же подняли остальные олуши!.. Они летали над палубой теплохода, на которой сидела, очумело ворочая во все стороны тонкой шеей, наша пленница, и отчаянно кричали. По-видимому, на острове любопытная птица оставила свое гнездо, и птиц просто выводила из себя ее легкомысленность. Немного придя в себя, олуша разбежалась и, тряхнув на прощание своим коротким, грязным хвостом, взлетела.
А над островом черно от взметнувшихся в небо птичьих тел. Ветерок со Святого Павла доносит до нас тошнотворный запах помета и гниющей рыбы. Скалы покрыты таким толстым слоем гуано, что им бы можно было удобрить многие тысячи гектаров земли. Это очень цепное удобрение, в нем содержится много минеральных веществ. Разработки гуано ведутся на многих островах Тихого и Индийского океанов. Пытались вывозить удобрения и с этого острова. Однако предприниматели были вынуждены отказаться от этой затеи – остров находится слишком далеко от материка и не имеет бухт, в которых можно было бы грузить гуано… Так гуано и осталось миллионным капиталом, брошенным посреди океана…
Между прочим, из-за тысяч птиц, обитающих на острове, бразильское правительство не смогло построить здесь небольшой автоматический маяк – птицы буквально заливали постройку своим пометом. И сейчас лишь маленькая часть недостроенного маяка торчит из-под толстого слоя гуано.
В бинокль хорошо видны скалы с узенькими карнизами, на которых сидят птицы. Они то срываются группами в воду в поисках рыбы, то возвращаются на скалы к своим гнездам – отвоеванным друг у друга маленьким площадкам. На них лежат по одному, по два зеленоватых каплеобразных яйца: один конец тупой, а другой очень острый. Такое яйцо, если даже его подталкивать, не свалится вниз, в пропасть, оно будет крутиться па одном месте.
Бинокль опускается вниз, к подножью скал, на торчащие из воды камни. Но что это? Глаза, что ли, устали? Кажется, будто камни шевелятся… Нет, дело не в глазах – камни действительно шевелятся! Но только не сами камни, а тысячи коричневато-зеленых большущих крабов… Сильная волна пенным шлепком сбрасывает крабов прочь с камня. Но стоит ей схлынуть, как на обломок скалы со всех сторон карабкаются сотни плоских глазастых существ. Более крупные отталкивают, щиплют своими клешнями слабых, мелких крабов и занимают самые лучшие места – в центре камня, где больше солнца и тише волна. Но крабы не только нежат под лучами солнца закованные в панцири тела. Они зорко следят за птицами. Вот одна из них уронила в воду рыбу – тотчас крабы дождем сыплются с камня вниз. Надо полагать, что сейчас там, в глубине, произойдет короткая схватка из-за нежного рыбьего мяса. Через несколько минут от рыбы ничего не остается: сильные крабьи челюсти-жевала пережуют все – мясо, кости, плавники, чешую и жабры… Кроме крабов, у острова много и раков-лангустов. Во французской лоции сказано, что их можно добывать здесь при помощи обыкновенной палки с гвоздем…
– Такую снасть можно сделать запросто, – говорит Петрович, внимательно и настойчиво вглядываясь в каменное капитанское лицо.
Мы поддерживаем боцмана – действительно, всего час-другой, и набьем полную лодку раков, наловим крабов, а я сделаю фотографии птичьего царства. Ведь вон там есть маленькая бухточка – как раз для нашей лодки. Час-другой, но зато сколько впечатлений!
– Яешню можно превосходную заделать, – вставляет свое замечание кок, – говорят, яйца диких уток очень питательны.
– Нет тут уток, – решительно возражает капитан, – а яичницу ты все равно пережаришь или пересолишь… Штурман, полный вперед!
Не соблазнили мы капитана ни лангустами, ни яичницей. «Олекма» ложится на левый борт, и вот остров уже исчезает за кормой, а мы, поскрипывая зубами от разочарования, расходимся по рабочим местам. Разрешения на посещение острова у нас нет…
Ну что ж, прощай, Святой Павел! Разошлись наши дорожки и навряд ли сойдутся еще когда-нибудь.
Медленно, неторопливо потекли однообразные душные трудовые дни: утром, днем и глубокой ночью – станции, через день, а то и каждый день – ярусы. Ребята научились быстро и сноровисто управляться с гигантским переметом, и теперь на постановку и выборку яруса уходит в два раза меньше времени, чем в начале рейса. Вот и сейчас ярусоподъемная машина вытягивает из воды мокрую хребтину, поводцы, поплавки…
Бригадир с вечной сигаретой в зубах стоит на помосте. Одной рукой он держит рычаг, регулируя скорость вращения шкивов на ярусоподъемнике, другой подправляет хребтину. Рядом Владик Терехов. Чуть щуря светлые, немного близорукие глаза, он укладывает хребтину в ящике. Он, как всегда, с открытой головой и без рубашки. Широкие плечи его и сильная спина гимнаста окрасились в светло-шоколадный цвет, а волосы на голове стали совершенно белыми. Владик давно соорудил себе деревянную кровать и спит под открытым небом. Спит даже тогда, когда с низких лохматых туч сыплет мелкий, въедливый дождь, – закаляется.
У борта, встав на специальную скамеечку, коплает, то есть скручивает поводцы, худощавый молчаливый Вася Носов. На голове его повязан носовой платок, а на груди синеет татуировка: «В любви счастья нет». Однако все матросы считают, что Васька самый счастливый: накануне выхода в рейс он женился на симпатичной бойкой девчонке и получает каждую неделю от нее по две-три радиограммы. Получив от радиста белые, испещренные нежными словами, он забирается куда-нибудь подальше от шума и вчитывается в текст очередной радиограммы. А потом смотрит в воду и улыбается своим, наверное, очень хорошим мыслям…
Вместе с Васей скручивает поводцы матрос первого класса Володя Пузыня. Он фотограф и делает с помощью «Киева» превосходные снимки.
– Кадр нужно суметь поймать. Чтобы в снимке содержание было… – любит говорить он, когда показывает свои фотография: безработных, валяющихся под крючковатым деревом у портовых ворот Дакара, самодовольную физиономию гибралтарского полицейского, занявшего позицию около матросского кабачка «Без руля и без ветрил», тонкую фигурку бразилианки, танцующей самбо…
«Ловец кадров» плавал раньше штурманом. Но что-то сделал не так, и послали его в рейс простым матросом. Но это не отразилось на характере Володи. Он посмеивается и скручивает поводцы. И среди команды считается одним из наиболее трудолюбивых парней. В свободное время, вместо того чтобы поспать лишний часок, Пузыня сидит в штурманской рубке над картами или ловит в вечернем небе секстантом звезды, решая сложные астрономические задачи.
Буйки и вешки подхватывают из воды два дружка, два Витьки – Виктор Герасимов и Виктор Ломакин. Второго, в отличие от первого, зовут еще Санчо. Оба Виктора – крепкие, мускулистые парни. Они похожи друг на друга. Может, потому, что всегда работают с какой-то особенной приподнятостью. Все у них получается быстро, хорошо.
По вечерам Герасимов запоем читает, а Санчо ломает голову над алгебраическими примерами, готовится в рыбопромышленный техникум. За его плечами десять классов. Но этого, конечно, маловато – техникум, техникум нужно кончать, а там и об институте можно будет подумать. На политзанятиях Санчо всегда задает массу сложных, интересных вопросов, а Витька, его дружок, обычно дремлет где-нибудь в сторонке или же листает книги.
От сильнейшего рывка хребтина сорвалась с роликов машины, туго натянулась и густо, басовито загудела.
– Стоп машина! – закричал Яков Павлович. – Ярус порвем!..
Штурман метнулся к телеграфу. Внизу, в утробе теплохода, тревожно звякнул звонок, и судно замедлило свой бег, остановилось…
– Что там у тебя? – спросил капитан, выглянув из рубки.
– А черт его знает… Рыбина какая-то здоровенная зацепилась. Ишь тащит… будто трактор… – Бригадир свешивается за борт.
В прозрачную воду вертикально уходит хребтина, а там, внизу, крутится что-то очень большое, серебристо-голубое.
– Марлпн, наверное, – небрежным тоном говорит бригадир.
Крупные марлины были для нас уже не в диковинку. Сейчас подтянем, приподнимем его голову над водой, а потом всем скопом осилим, вытянем на палубу. Только и всего.
Жаров тоже смотрит в воду. Смотрит внимательно, пристально, а затем радостно и немного испуганно вскрикивает:
– Ребята, так это же тунец!
Тунец? Такой громадный? Только бы не упустить!
Тунцы, как правило, оказывают сильное сопротивление. Поэтому в голосе Жарова вместе с радостью звучали испуганные нотки: рванется рыбина как следует – и тю-тю! Только ее и видели!
Багры крепко стиснуты в руках – только бы не упустить, только бы он не сорвался.
– Давай, Петрович, давай, родной, подтаскивай поближе… стоп! Ну и рыбка!
– Обыкновенный тунец, – возбужденно говорит Жаров. – Воздуха, воздуха дайте ему глотнуть!
«Обыкновенный» – так называется один из видов тунцов. «Обыкновенный»! Вот так обыкновенный: из воды показывается громадная голова с широко открытой пастью и тяжеленное, массивное тело. Оно содрогается от усилий, рыба напрягает свои мускулы, но, как видно, тунец очень долго бился на крючке: он почти не сопротивляется, а лишь широко раскрывает жаберные крышки и вращает громадными глазами, в которых отражаются наклонившиеся над ним матросы. Уже все багры впились в тело, в жабры и пасть рыбы. В страшном усилии вздулись мускулы, покраснели от натуги лица парней, пот мелкими каплями оросил плечи, спины…
– В воду прыгну, если упустим! – грозится Жаров. – А ну, ребята, взяли! Еще раз!.. Еще!..
Но нет, не взять руками такую рыбку: не под силу. Тут нужна техника. Володя Пузыня ловко накидывает на тунцовую голову канат, Петрович становится у лебедки, включает ее, рыба, чуть трепеща плавниками, выползает из воды и плюхается на палубу своим грузным телом. Несколько минут рыба как-то вяло бьет метровым хвостом по палубному настилу, а потом затихает…
– Ах ты, слоненочек!.. – ласково говорит Жаров, звонко похлопывая тунца по тугому боку.
Я понимаю радость Жарова – ведь наша экспедиция тунцеловная, а пока мы ловили только марлинов да макрелей. И вот наконец первая ласточка почти в полтонны весом!
– Теперь дело пойдет, – возбужденно говорит Жаров, липкими от рыбьей слизи руками выуживая из пачки сигарету, – пойдет дело…
Он оказался прав. Через полчаса около первого обыкновенного тунца забился второй, затем третий, четвертый… И все здоровяки. Отличный улов! Промысловики со своим более длинным ярусом смогли бы взять здесь многие тонны ценнейшей рыбы. И они будут брать ее. Только крючки следует сделать покрепче: когда мы выбрали всю снасть, то обнаружили около двух десятков разогнувшихся крючков. Если бы не эта беда, то двадцать таких же рыбин-слонят могли оказаться на палубе нашей «Олекмы».
Этот день для нас был радостным: после нескольких посредственных по улову ярусов мы наконец нашли в океане район, представляющий большой интерес для промышленников. Мы не случайно натолкнулись на тунцов, а именно нашли их – еще накануне, склонившись над картами температур, течений и химических характеристик этого места, Хлыстов и Брянцев заявили: здесь должны быть богатые скопления рыбы. И вот они – красавцы тунцы, известные у всех рыбаков мира под названием «курица с плавниками». Такое название рыбам дали за исключительно вкусное и нежное мясо.
Боцман с матросами, радостно чертыхаясь, ворочают на палубе тяжелые туши, разделывают их и отправляют в морозильную камеру.
Обыкновенные тунцы… Вот где нашли мы их! В тропиках обычно встречаются тунцы желтоперый, большеглазый, длинноперый, пятнистый и полосатый. Самые крупные из них – большеглазые, достигающие веса в 100–150 килограммов. Обыкновенные же тунцы предпочитают более холодные, северные воды Атлантики. Они великаны среди тунцов. Иногда попадаются рыбки весом 600–700 килограммов!
Поймать двух-трех таких рыбий значительно интереснее, нежели, предположим, двадцать—тридцать тунцов желтоперых или полосатых. Поэтому некоторые рыболовные фирмы, в частности шведские и норвежские, предпочитают обыкновенных тунцов всем остальным видам.
В Северном, Норвежском и Ирландском морях, па мелководных банках у побережья Канады тунцы подплывают к рыболовным судам во время выборки сельди. Не боясь людей, они выедают объячеившуюся сельдь вместе с сетями. По-видимому, некоторые из тунцов, так же как корифены в Гвинейском заливе, кормятся у рыбацких судов и держатся около них, дожидаясь выборки сетей. Нередко рыбакам удается ловить их, бросая в воду селедку, насаженную на большие крючки. Но делать это надо осторожно.
Однажды один из сотрудников нашего института чуть сам не попался тунцу. Когда рыба весом килограммов в триста клюнула и потянула капроновый шнур, рыболов в азарте намотал конец снасти себе на ладонь и потянул тунца на палубу. Но силы были далеко не равные – тунец рванул так, что наш уважаемый ученый шлепнулся на скользкие от рыбьей слизи доски. Тунец ушел в воду и потащил рыбака к борту… Все замерли – еще мгновение и… В этот момент большой узел, завязанный на шнуре, попал в расщелину и затормозил стремительный бег взбесившейся рыбины. В следующее мгновение шнур, выдерживающий тонну мертвого груза, лопнул, как нитка…
Но как же все-таки ловят обыкновенных тунцов? Только ли на ярус? Нет. Норвежцы и шведы добывают этих сильных тяжелых рыб при помощи электрических удочек. Лишь только тунец хватает наживку – включается ток, мгновенно парализующий рыбу. Не теряя ни секунды, очумевшего тунца затаскивают на палубу и отсекают ему голову. Если же рыболовы зазевались и рыба пришла в себя, то она ударами хвоста способна разнести в щенки маленькие деревянные боты рыболовов. Лов обыкновенных тунцов сопряжен с серьезной опасностью. Но люди в надежде на заработок идут на риск.
В поисках пищи обыкновенные тунцы совершают переходы в несколько тысяч миль. Бывает, что, рыская по океану в поисках пищи, тунцы надолго задерживаются в том районе океана, где находят обильное питание. По-видимому, один из таких кормовых районов мы и обнаружили… В последующие дни уловы были такими же добычливыми. На крючках бились обыкновенные тунцы.
Удачный улов воодушевил людей. По вечерам все стали собираться на палубе. Возобновился захиревший судовой шахматный чемпионат. Лучшими шахматистами на судне оказались Пузыня и Валентин Николаевич. Из научников неплохо играют Виктор и Николай. Это два старых соперника, сыгравших друг с другом сотни матчей в различных морях, заливах и проливах земного шара. Оба они и в жизни и в шахматах совершенно различные люди. Хлыстов – быстрый, порывистый, Жаров – неторопливый, внимательный. Хлыстов играет в бешеном темпе. Играет легко и непринужденно, а переставляя фигуры, стучит ими об доску так, что сотрясается деревянная голова у короля противника. Во время игры Николай любит распевать песни и делать каверзные ходы: подсовывает слабые фигуры, а когда торжествующий противник берет их, то оказывается – это ловушка. Тут же Хлыстов переходит в наступление и шахует жаровского короля…
В отличие от Николая, Виктор играет очень осторожно. И, прежде чем пойти, то протягивает к фигуре руку, то убирает ее. Наконец берет фигуру, ставит ее с упором, как будто ввинчивая в клетку, и, не отрывая от нее руки, еще раз окидывает настороженным взглядом все шахматное поле. При этом он всегда говорит:
– Ну-с… что же делать дальше?
– Сдаваться, – отвечает Николай и, громыхнув своей фигурой по доске, делает очередной каверзный ход.
…А на палубе в это время, в самом ее центре, у носового трюма, ярко краснеют огоньки папирос и слышны голоса: матросы рассказывают друг другу разные морские истории. Когда все истории и происшествия иссякают, вспоминают профессора, с которым команда плавала в предыдущем рейсе. Впечатлениями о нем обычно делился Петрович.
– До чего же хороший мужчина был… – задумчиво начинает боцман, – вежливый, обходительный. Если когда и ругался, то потом всегда «простите» говорил. Кушал так, что смотреть приятно: пару мисок борща хлобыстнет, а потом еще второе, косточку погрызет и баночку литровую компотику выпьет… Но уж работает – страшно смотреть: в пять часов уже на ногах. Сидит себе, что-то под нос напевает и ножичком в рыбьих животах ковыряется. Четырнадцать, пятнадцать часов за столом с рыбами высиживал. А тралы – так всю рыбу руками перещупает! И только нас подгоняет: давай траление, еще, еще, еще… Всю команду загонял! Очень работящий мужчина был, очень…
– Рыб ему в мешочке там подарили, в Дакаре… – замечает кто-то из тьмы.
– Да, рыб… Две штуки. Это ему знаменитый профессор Кодена, тот, что определители рыб тропиков составляет, подарочек преподнес. В шелковом мешочке… Так рыбки в том мешочке до самого Калининграда и маялись. На иллюминаторе висели…
Живые рыбы в мешочке? Загнул, наверное, боцман! Но нет, боцман говорит чистейшую правду: привез профессор из далекой знойной Африки в прохладный туманный Калининград двух рыб. И не в аквариуме, а именно в шелковом мешочке.
Обычно рыб ловят удочкой или сетями. А этих рыб, о которых сейчас пойдет речь, добывают… лопатой. Да, самой обыкновенной. И не из воды, а выкапывают, будто картошку, из земли. Что же это за рыбы, обитающие в земле, словно черви? Называются они протоптерусами. Живут во многих африканских реках, плавают, ловят мелких рыбешек, лягушек, червей и другую живность. Но вот наступает засуха, реки мелеют и, наконец, совсем пересыхают. Все живые обитатели мутной воды гибнут. А протоптерусы? Высыхают вместе с водой? Нет. Они закапываются в сырой ил, сворачиваются клубком и засыпают. Не на день, не на два, а на весь период засухи, длящийся почти три месяца. Кожа протоптеруса выделяет особую слизь, которая, смешавшись с илом, образует вокруг рыбы нечто вроде твердого кокона. Но сон рыб не всегда бывает спокойным – жители ближайших к речке деревень берут лопаты и идут на пересохшую речку. Они раскапывают потрескавшуюся от зноя землю и вынимают из сухого ила тяжелые шары-коконы с протопгерусами. Дома их хранят в прохладном месте, впрок.
Захочется свежей рыбки – принесет хозяйка в дом кокон, расколет, как куриное яйцо, и бросит извивающуюся рыбину на сковородку…
Ну, а если протоптерус удачно избежит этой неприятности, то, как только на истосковавшуюся по влаге землю упадут тропические ливни, река вновь наполняется водой, кокон намокает и разваливается. Рыба выплывает и начинает охотиться: за время длительного поста она очень изголодалась и теперь рыскает в речке в поиске добычи…
Вот таких-то двух рыб и подарил советскому ученому Александру Николаевичу Пробатову французский профессор Кодена. Подарок очень оригинальный и дорогой – такие рыбы в СССР есть лишь в Московском зоопарке. Два месяца раскачивался шелковый мешочек около иллюминатора. А когда судно пришло в родной порт, Александр Николаевич налил в аквариум воду и опустил в нее илистые коконы. Земля набухла, рассыпалась, и рыбы выплыли; вылупились, словно цыплята, из илистых яиц. Выплыли и набросились друг на друга: протоптерусы – хищники и когда голодны, то пожирают более слабых, себе же подобных рыб. Пришлось их рассадить в разные аквариумы и срочно позаботиться о питании: накормить жирными неповоротливыми лягушками. Теперь злые протоптерусы живут в аквариуме Калининградского зоопарка. Живут, плавают в аквариуме и, наверно, удивляются – отчего же не пересыхает река?
Постепенно голоса на палубе смолкают. Наконец и боцман, тяжело вздохнув – может, оттого, что слушатели разошлись, или потому, что с берега, из дому, давно нет радиограмм, – тоже уходит.
Судно, чуть раскачиваясь, бежит по лунной дорожке навстречу луне. Где-то над мачтами нежно и таинственно попискивают не земными, а морскими голосами невидимые птицы. Иногда они налетают на фонари ходовых огней и разбиваются насмерть.
Отправляемся по каютам и мы. Уже поздно, и завтра рано вставать, но спать что-то не хочется. Сначала мы лежим молча и смотрим в открытый иллюминатор, в котором раскачивается черно-бархатное небо в россыпи крупных дрожащих звезд. Потом вспоминаем институт, наших общих друзей. Где-то они сейчас? Что делают? Сидят ли в институтских кабинетах и пишут отчеты о прошедших рейсах, составляют ли прогнозы на уловы рыбы или, как и мы, бороздят воды Атлантического океана? Конечно, одни корпят над научными трудами в кабинетах, а других, как и нас сейчас, раскачивают волны океана. Так уж всегда: одни на берегу, другие в море…
– Серега Кудерский где-то у Кейптауна, – говорит Виктор, – а потом они пойдут в Индийский океан.
– Рем Берников – в Гвинейском заливе… А Карасев уже, наверное, возвращается домой… Они работали у Багамских островов. Интересно, нашли они рыбу или нет?
– Рыбу? Конечно, нашли… – Над моей головой запищали пружины.
Сейчас мой сосед повернется на другой бок и, наверное, заснет. А я еще полежу вот так, с открытыми глазами. Подумаю о друзьях, об институте.
Я люблю свой институт. Здесь работают энергичные люди, пропахшие соленым морским ветром и свежей рыбой. Люди очень интересные, много повидавшие, побывавшие в далеких страдах, знающие, что такое ураганы, жажда и тяжелый рыбацкий труд.
В институте много лабораторий. Очень важных, нужных. В них за плотно прикрытыми дверями сидят серьезные люди в белых халатах. Ученые… Лаборатории, лаборатории… В одних создаются новые орудия лова рыбы, в других совершенствуются, изобретаются поисковые приборы, чертятся карты, составляются промысловые атласы, пособия для рыбаков, изготовляются новые виды продуктов из рыбы.
Но главная лаборатория нашего института – море, океан. Здесь, в океанских просторах, испытываются новые приборы, новые орудия лова, созданные в институте; здесь, в океане, мы ищем и находим рыбу для нашей страны.
И когда я думаю об институте, то представляю себе океан. Жизнь, работа – моя и моих друзей – связаны с этой синей беспокойной громадиной. Я провожаю в океан друзей; я жду их возвращения из очередного рейса. Или сам ухожу далеко и надолго… А иногда в открытом океане, в этой удивительной природной лаборатории, происходят прекрасные волнующие встречи: кто-то идет домой, в порт, а кто-то уходит от родных берегов все дальше и дальше. Навстречу трудностям, навстречу новым открытиям…
– Слушай, гаси свет, – раздается недовольный голос Виктора, – совесть надо иметь…
Щелкает выключатель. В каюте становится темно.
