Текст книги "Золотая корифена"

Автор книги: Юрий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Все во мне напряглось, в висках гулко грохочет сердце… воздуха! Но нет, бросаться вверх нельзя. Чаще всего акулы нападают на впавшего в панику, барахтающегося в воде человека. Мако уже рядом. Я поднимаю ружье, но что толку стрелять? Гарпун не пробьет толстой шершавой кожи. Это уже проверено. Нужно бить в морду, в глаза, в пасть, А рыбы из акульей свиты совсем обнаглели. Чувствую, как больно щипают они мне шею, спину. Акула разворачивается, надвигается… разрастается… ничего больше не вижу, только большую акулью морду. Мгновение, еще секунда… глаза сбоку… в них не попасть. Оцепенев, я замираю, и… сверху что-то падает, проносится перед моим лицом, акула испуганно бросается в сторону, я пробкой вылетаю из воды. Руки товарищей подхватывают меня, я в изнеможении валюсь на горячий брезент. Меня трясет, колотит нервный озноб.

– Ребята… ребята, вот такая морда! Вот… и прямо на меня! – Я хочу еще что-то рассказать, но почему-то начинаю смеяться. Смеюсь только я. Все молчат.

Петр сидит на корме, наблюдает за горизонтом. Стась швыряет в воду надраенную до ослепительного блеска блесну «Успех». Валя размышляет над картой. А я лежу и трясусь. Стоит закрыть глаза – и опять вижу равнодушное акулье рыло, медленно надвигающееся на меня. Побаливают шея и спина: там синяки. Это рыбы из акульей свиты пытались «опробовать» меня. Ведь еще бы немного, еще… если бы Валентин не швырнул вниз, между мной и акулой, весло…

– Плывет за нами, – слышу я голос Скачкова. Да, теперь она от нас не отстанет. Будет кружиться возле лодки. И нечего рассчитывать на спиннинг или какие-нибудь иные рыболовные снасти; все, что не попадет на крючок, окажется в акульей пасти. Нужно что-то придумать. Но что?

– Ну как ты там? Отошел? Давай ужинать… – Валентин хлопает меня по плечу, – поднимайся… рыболов-подводник.

Ужин… По последнему кусочку хлеба, по апельсину и планктон. Ужин весьма экзотический: "заморские фрукты" и живая кашка, Хейердал писал, что планктон напоминает то черную икру, то омаров. Черта с два! Планктон отвратительно пахнет, он скользкий и жгучий. В желудке от него саднит, и к горлу все время подкатывается тошнотворный клубок.

Ужин пролетает быстро. Скачков, как вахтенный, наклоняется к воде, чтобы помыть миску, испуганно чертыхается: около самого борта мелькает спинной акулий плавник,

– Нет, так я путешествовать не могу! – решительно говорит он всем. – Чуть руку не оттяпала. А без руки какой я к черту штурман?

– Завтра, парни, мы ее выловим, – обещает Корин. – Ха, она нам порядком надоела. Разжигай, Петр, трубку. Курить будем.

Домашний запах "Золотого руна" повисает над «Корифеной». От крепкого табака, а может быть просто от слабости, кружится голова. С черного неба, высыпав табунком между тучами, посматривают на нас звезды. Они мелко, зябко дрожат.

Бенка сидит на моих коленях, расчесывает пальцами мою бороду, жмется к ней теплым ухом. Посасывая трубку, мы по очереди втягиваем в себя крепкий, душистый дым. Бенке тоже хочется пососать трубку. Я даю ему. Вытянув губы трубочкой, он втягивает в себя дым, потом отчаянно кашляет, машет лапами. Немного успокоившись, прячет свою голову у меня под подбородком, затихает.

– Послушай, Стась, расскажи что-нибудь. Помнишь, на судне ты всегда рассказывал разные истории. Только не про своего папку… – предлагает Валентин.

Стась вздыхает, трет лоб. Мы ждем.

– Ну что ж, не хотите про папку, то, может, про женщину? Ха, вот помню забавную историю. Петя, дай затянуться.

Действительно, на «Марлине» по вечерам в лаборатории Корин любил рассказывать нам всевозможнейшие истории, в которых главными действующими лицами обязательно был он и то "незнакомка с громадными черными глазами", то "блондинка с громадными синими глазами", то "такая стройная девчонка с громадными серыми глазами". После его «историй» мне иногда снились толпы «незнакомок» с громадными черными, синими, зелеными глазами, среди которых терялась массивная фигура самого рассказчика.

Стась молчит, вздыхает, трет лоб. Мы терпеливо ждем.

– Жрать, ребята, хочется, – начинает он, – гм… так вот… познакомились мы с ней в трамвае, Я ей билет оторвал… Она говорит: "Спасибо…" Я отвечаю: «Пожалуйста», В общем когда из трамвая выходили, уже были знакомы. Такая рыженькая с громадными сине-зелеными глазами. Ну… вечер, на улице холодно: мороз как на Колыме. "Пойдемте, – говорю, – в ресторан… музыку послушаем…" "Пойдемте, – отвечает, – только недолго… Мне мама не разрешает". Сели за столик возле самой эстрады, и я заказываю по отбивной, салаты под майонезом, сыр, колбасу, селедочку с холодной картошкой, уксусом, маслом и…

– Отбивную баранью или свиную? – судорожно глотнув воздух, уточняет Скачков.

– Баранью. Разве я не сказал сразу? Такую большую, поджаристую. С гарниром. Ну вот, парни, уже и официант бежит, селедочку несет…

– А она стройная была? – интересуется Валентин.

– Кто? Селедочка?..

– Нет. Твоя знакомая…

– Не помню. Да разве в этом дело? Селедочка была сочная, такая жирная… Исландская. Съел я ее и говорю официанту: "Принеси, дружок, еще одну. Только пускай кок побросает побольше лука и картошечки… такими узенькими ломтиками нарежет!"

Потом Стась очень подробно и обстоятельно рассказывает, как они ели сыр, колбасу, салат под майонезом и, наконец, отбивную – чудесную, мягкую, душистую, с такой хрустящей золотой корочкой…

– Давно это было, парни, – заканчивает свой рассказ Корин, – но она была очень хорошей, парни. Очень, Скачков поднимается и мечтательным голосом говорит:

– Да, конечно… разве такую отбивную забудешь?

– При чем тут отбивная, Петька? – вздыхает Корин – Я ведь о девушке говорю. А ты «отбивная». Чудак.

…Тихо. Все спят, только я сижу на корме. Дежурю. Скачков крутится, кашляет, вечно неспокойно спит. Рядом с ним лучше не ложиться; всю спину коленками обобьет. Корин, тот спокоен: лежит на спине, скрестив на груди могучие руки. До утра не шелохнется. К его плечу прикорнул «адмирал» Ему холодно. И сквозь сон он пытается натянуть на колени свои короткие тропические брюки. Я накрываю его ноги краем брезента и опять возвращаюсь на корму. Окидываю взглядом горизонт: нет, он все так же пустынен. Ни огонька. Пусто на горизонте. Куда ни кинешь взгляд – одна темная, в дрожащих оспинах отраженных звезд вода да еще месяц, выплывший ярко начищенной лодочкой из-за тучи… Месяц здесь не такой, как у нас дома. Он похож на лодочку с задорно вздернутыми носом и кормой. А иногда эту небесную лодку кто-то переворачивает, и она сверкает с незнакомого неба, перевернувшись вверх килем.

Просыпается Корин. Поднимает всклокоченную голову, очумело оглядывает лодку, меня, Петра. Откидывается на спину, тяжело, гулко зевает.

– Путешествие продолжается… – слышу я его хрипловатый со сна голос. Глаза закрываются, забота и удивление соскальзывают с лица: спит.

А мне нельзя спать. Мне нужно дежурить, следить за горизонтом: не появится, не мелькнет ли где огонек?

Устроившись на двигателе, я поднимаю воротник рубашки, прячу ладони под мышки; прохладно. Вот климат! Днем от жарищи деться некуда, ночью от холода кожа пупырышками покрывается. Тяжелый, неприятный климат. Уж очень много влаги; днем весь мокрый, и сейчас рубашка сырая, на лбу капельки пота. Жара и влага, жгучее солнце днем, влажный озноб по ночам. Нет, все не так, как дома. Все не так.

…За бортом что-то всплеснуло. Вздрогнув, я поглядел в черную воду: нет, ничего не видно. Встав, размял ноги; привычно окинул взглядом горизонт – пустынно: ни огонька, ни силуэта. Одна вода, звезды и месяц лодочкой. И еще мы, четверо русских парней…

глава IV

Скачков остается за кормой лодки. – Петр ловит акулу. – Мако-людоед, – Схватка в океане, – Корин готовит «сошими», – Рыбы спешат на пиршество. – Бочонок пуст. – К берегу – в Африку

Остаток ночи был отвратительным: лег спать и видел во сне акулью морду, ее зеленые глазки подмигивали, а пасть растягивалась в мерзкой усмешке. И рты. Много-много больших беззубых ртов. Они жадно, торопливо раскрывались, показывая бело-розовое небо и мягкие оранжевые десна…

Проснулся весь в холодном поту. В тех местах, где меня хватали рыбьи рты, багровели большие синяки. Темные пятна на коже были окружены ободками нагноения. Как видно, у рыб из акульей свиты были все же зубы, но только очень мелкие. Невидимые на глаз. В ранки попала слизь с зубов, и поэтому меня так знобило: слизь с рыбьих зубов действует на человеческую кровь, как яд.

Голова тяжелая. В висках ломит. А солнце уже пробует свои силы. Скоро оно начнет подпекать, подсушивать нас.

Я поднимаю глаза на Скачкова.

– Горизонт чист… – говорит он, – только акула. Уже часа три бултыхается возле лодки.

Просыпается Валентин, делает несколько приседаний. Открывает глаза Корин. Садится, долго трет лицо ладонью. Думает о чем-то, потом, словно приняв какое-то решение, хлопает себя ладонью по коленке, достает коробку. Роется в ней, позвякивая блестящими блеснами, свинцовыми грузилами, карабинчиками, крючками…

– Акула здесь, – останавливает его Валентин, – после завтрака немного отбежим. Тогда и покидаешь…

Потом мы с Кориным сооружали гарпун, привязывали к бамбуковой палке нож. Мы забыли о Скачкове и вспомнили лишь тогда, когда услышали испуганный, невнятный вскрик и плеск воды. Лодка резко рванула влево, к упал на Корина, тот грохнулся на дно лодки и чуть не пропорол себе живот гарпуном. Вскочили на ноги: корма пуста. Скачкова нет…

– Э-Э-Э-!.. На пома-а-а!.. – услышали мы его крик. Валентин, прыгая через банки, подскочил к румпелю, крутнул его, и лодка понеслась к Скачкову. Тот отчаянно бултыхался в воде. Казалось, что его кто-то тянет Б глубину: Петр то выскакивал на поверхность, то погружался в воду с головой. Вынырнув, он отчаянно, невнятно вскрикивал. Из его рта торчала трубка, Валентин повернул рычаг, лодка замедлила свой бег и заколыхалась возле Скачкова.

– Руку! – Корин наклонился над водой, схватил Петра за руку, я вцепился в его трусики. Дернули…

– В-вай!.. – вскрикнул Петр. Корин выхватил из его рта трубку, бросил ее на дно лодки. Дернули Скачкова еще раз; подбежал Валентин, обхватил., свесившись за борт, Петю за пояс.

– Акула! Я держу акулу! – крикнул тот. – Беритесь за поводец!

Что? Акула? Я наклонился ниже. Вокруг Петиной руки намотан конец капронового поводца. Веревка, врезавшаяся в кожу, отвесно уходила вниз, в фиолетовую глубину. Там металась из стороны в сторону акула и вся ее обеспокоенная свита.

Схватившись за веревку, я дернул ее двумя руками на себя, и ребята втащили Скачкова в лодку. Потом все втроем мы вытянули несколько метров капрона на борт, закрепили его и повалились на брезент.

– Где моя трубка? – отдышавшись спросил Петр. – Понимаете, кричать не мог: торчит в зубах. А выплюнуть жаль. А тут эта гадина в глубину тянет. Клюнула! В общем попалась, подлая…

– Клюнула! – воскликнул Валентин, – Я вот тебе дам «клюнула». Еще бы немножко и… Тоже мне, сообразил! Конец на руке наматывать…

– Так кто его знал…. в общем не сварило у меня здесь немножко, – Скачков постучал чубаком трубки по голове и поморщился: я перевязывал руку. Кожа в нескольких местах была содрана. Потом он вопросительно поглядел на Валентина, и тот, еще раз для острастки сердито хмыкнув, достал коробку с табаком.

Скачков затянулся, блаженно закрыл глаза и, привалившись спиной к борту лодки, несколько минут молчал. И мы тоже. Успокаивались, Только акула не могла прийти в себя, она металась, пытаясь избавиться от крючка, застрявшего в челюсти, но где там.

– Ну давай. Выкладывай, – сказал Валентин, и Петр, затянувшись, рассказал как было дело.

– В общем так. Раз «адмирал» приказал – сижу на корме и думаю, как словить эту мерзкую акуленцию. Говорят: раз акула преследует судно – жди покойника. Это все моряки знают.

– Хватит про покойников, – остановил его Валентин,

– Да я это так. Между прочим. Сижу, разматываю конец и думаю, И придумал: взял и насадил на крючок кусок колбасы. Кругляшок свой. Не съел я его, все нюхал. Потом думаю: "А, черт с ним! Все равно не наешься, а попробовать можно". Только в воду бросил, стал конец с руки сматывать, а она цап! Ну я пятки вверх и в воду… Дергает она меня, тянет вниз, а я кричать не могу: трубку жаль выплевывать.

Акула рвалась, пытаясь сойти с крючка. Но нет. Теперь-то уже мы с ней расправимся. Валентин поднялся, покусывая нижнюю губу, осмотрел лодку. Достал из-под брезента кусок линя, сделал петлю. Мы, докуривая трубку, тоже поднялись.

– Алло, Леднев, – сказал Скачков, – выдашь мне из казенного пайка кругляшок колбасы. Тот, что я на акулу пожертвовал. Нюхать буду,

– Хорошо, – ответил за меня Валя, – получишь полтора кругляша. А на судне банку свиной тушенки.

Акула устала. Одев перчатки, мы втроем подтягиваем ее к борту лодки. Скачков сидит на двигателе, попыхивает трубкой и дает указания. Как же, ведь это его акула! Ведь это он ее поймал. Хотя чуть не получилось наоборот. Но мало ли что могло получиться. Главное, что акула на крючке, а он, Петр Скачков, сидит на двигателе, втягивает в легкие душистый дым и командует нами.

Бенка сидит рядом с Петром и испуганными глазами смотрит, как из воды медленно поднимается к поверхности темное массивное тело.

Мако… Сквозь прозрачную воду нам уже хорошо видна ее темно-синяя спина, вытянутая острая морда, ее полуоткрытая, окровавленная пасть. Пасть так напичкана острыми, искривленными внутрь зубами, что они не помещаются во рту и колючей щеткой торчат наружу. Она то закрывает, то открывает свои глаза. Наверно, от боли. И вяло шевелит хвостовым плавником с широкими, сильными лопастими.

– Та самая, – уверенно говорю я. Мне кажется, что я узнал ее. Пожалуй, вот этот шрам, рубчатой полоской виднеющийся на нижней челюсти, я видел там, в воде, когда акула, щуря от предстоящего удовольствия свои кошачьи глаза, подплывала ко мне. Подплывала, наверно, размышляя, с какой бы стороны приступиться к этому странному существу.

– Крепче, крепче, ребята! – командует Скачков. – Сейчас она покажет!..

Лишь только острое акулье рыло высунулось из воды, как акула «показала». Высоко подбросив в воздух свой хвост, она взлетела из воды. Потом еще прыжок, еще один. Столбы воды, сверкая радугами, словно взрывы, взметаются над «Корифеной». Взбесившаяся от боли рыбина отчаянно сопротивляется капроновой веревке; гибкое тело раз за разом взметается в воздух. Глухие удары, как выстрелы, сотрясают нашу лодку. Это акула лупит, хлещет по воде и бортам «Корифены» своим хвостом.

– Воздуху ей!.. – Воздуху! Дохнуть дайте! – кричит Петька. Вместе с дрожащим от страха Бенкой он перебрался на самую корму. Размахивая дымящейся трубкой, командует, как полководец во время сражения, а мы как верные и послушные солдаты выполняем его указания. Напрягая до предела мышцы, подтягиваем конец, и акулья морда поднимается над бортом. Мако судорожно разевает свою пасть, косит в лодку глазом. Мне становится не по себе; кажется, что зеленоватый неподвижный рыбий зрачок гипнотизирует, манит меня к себе… к разинутой в розовой пене пасти.

Все мы сидим на корме, как воробьи, пристроившись на узком планшире.

– Осторожнее! – вдруг вскрикивает Скачков. Акула напряглась, мышцы под ее шкурой вздулись буграми… В следующее мгновение рыбина всей своей тушей обрушивается в лодку. Хвост акулы молотит во все стороны и с силой парового молота бьет по бортам.

– Вв-во… вв-во… – командует Валентин, но мы уже и без его команды валимся один за другим в воду. Только Бенка, отчаянно вереща, пулей взлетает на верхушку мачты.

Рядом со мной плавает Скачков. Он высоко поднимает над головой перевязанную руку, а другой держится за борт. Лодка раскачивается из стороны в сторону. Акула без устали работает своим хвостом. Мы слышим, как трещат ящики с инструментами; сухо крякает бочонок с водой. Подтянувшись на руках, Валентин заглядывает с кормы в лодку. Потом влезает в «Корифену», подает руку мне… Глазам открывается скверная картина: все наше имущество перемешано в кучу. Ящики с инструментом разбиты в щепы, продуктовый мешок разорван в клочья и полкруга колбасы, наш неприкосновенный запас, торчит из-под акульего брюха. Запутавшись в брезенте, она с тупым ожесточением грызет рейки. Страшный акулий хвост чуть колеблется возле наших ног. Взмахни она им… ну не шевелись, голубушка, подожди, секунд десяток, отдохни. Валентин осторожно приседает, достает приготовленную им веревку, завязанную петлей. Кивает мне головой на широченные вздрагивающие серо-сизые лопасти, Я вспоминаю: Хейердал писал: чтобы обезопасить акулу, следует схватить ее за хвост.

– Ну! – командует Валентин, и мы падаем животами на акулий плавник. Акула дергается, пытается смахнуть нас, как букашек… я чувствую, как хвост жесткой теркой, сдирая кожу, выползает из-под моего живота. Валя, прикусив губу, затягивает вокруг основания хвоста веревку.

– Быстрее, – тороплю я его, – вырвется! Лепешка будет…

Мако дергается, по телу пробегает дрожь. Пожалуй, все…

Я поднимаюсь, весь живот ярко пламенеет. Множество мельчайших, невидимых глазу ранок сочатся кровью. Это зубы. У акулы они имеются не только но

рту, но и на всей шкуре. Маленькие острые зубки покрывают все ее тело. Это так называемая плакоидная чешуя. Бот почему для самой тонкой шлифовки ценных пород дерева мастера-краснодеревщики пользуются акульими шкурками…

– Промой как следует, – говорит мне Валентин, – а то разболится.

С носа влезает в лодку Корин.

– Фу… освежился немного, – небрежно замечает он, – а то жарища… кожа трещит.

Вместе с Валентином мы втаскиваем в лодку Скачкова. Тот невозмутимо усаживается на двигатель и начинает внимательно изучать свою трубку.

– Готовь свое сошими., – распоряжается Валентин, – слышишь, Корин?

Стась откидывает со лба мокрые волосы, вытирает ладонью лицо и достает из груды барахла бамбуковую палку с ножом на конце. Наш гарпун. Наклоняется над акулой, та неподвижна. Из пасти струйкой сочится кровь, в зубах завязли переломанные щепки. Кончиком кожа Корин осторожно дотрагивается до акульего глаза. Если акула еще жива, то из особой щелки должна выскочить кожистая шторка-веко. Но нет. Шторка не выскакивает. Корин уже имеет опыт обращения с этими удивительно живучими тварями. Однажды на судне, когда команда повально заболела сувенироманией, из акул вырезались, а потом сушились челюсти, чтобы там, на берегу, поразить воображение своих родных и близких. Корин решил тоже изготовить сувенирчик. Он обезглавил одну из акул и голову бросил в корзину. Спустя пяток минут, наточив нож, вытащил голову и сунул в пасть большой палец посмотреть, хороши ли зубы. Пасть тотчас сомкнулась, и острый, кривой, как турецкий кинжал, зуб пронзил коринский палец насквозь. Палец долго болел, и Стась даже требовал, чтобы зашли в какой-нибудь порт. Однако все обошлось благополучно. Только с той поры Стась относится ко всем акулам весьма подозрительно.

Нет, шторка не захлопнулась, и Корин, подняв гарпун над головой, поставил свою босую ступню на плоскую голову поверженной маки.

Пока Стась вырезал из акульей спины белые, чуть желтоватые пласты неприятно попахивающего мяса, я быстро избавил акулу от челюсти, распялил щепкой и как флаг поднял на самую верхушку мачты. Пускай знают все: мако, одна из страшнейших акул океана, акула-людоед, как еще ее называют рыбаки-африканцы, побеждена. И что не она, а мы сейчас съедим ее в виде изысканного ресторанного деликатеса, жемчужины японской кухни под интригующим названием "сошими".

– Вот вам и «сошими», – говорит между тем Корин, подавая нам по пласту акульего мяса, – правда, здесь кое-чего не хватает… гм, перца, лука, уксуса, масла… такой травки душистой, для приправы, холодной картошки и…

– …и музыки, – добавил Скачков, мрачно рассматривая акулятину со всех сторон и брезгливо нюхая ее.

– Точно, Петенька, музыки. Смелее! Представьте, что сидим мы в ресторане первого класса, джаз наигрывает блюз и вместо неумытой скачковской физиономии ты, Коля, видишь перед собой милую девичью мордочку с …ха, громадными фиолетовыми глазами. А официант подает к столу заморское блюдо, за которое придется платить чертовски дорого… Смелее, парни… ап!

Корин глотает кусочек мяса и тянется за другим. Он сидит на акуле и берет мясо прямо из ее спины, Валентин, мученически зажмурившись, тоже жует узенькую, сочащуюся сукровицей ленточку.

Я постарался представить себе все: и ресторан, и джазистов в черных костюмах, мордатого официанта, несущего на вытянутых руках заморское блюдо. Я даже представил себе "милую мордочку с громадными фиолетовыми глазами"… представил себе все. Но от прозрачного пластика мяса исходит тошнотворный, такой отвратительный, чисто акулий запах, что мои челюсти сводит судорогой.

– А вроде ничего, – слышу я философски спокойный голос Скачкова, – хелло, человек на акуле, выдайте еще одну порцию.

– Я в Сибири строганину ел, – говорит Валентин, – тоже сырое мясо. Только замороженное да с луком…

– Лопай, Колька, насыщайся, – петушится Корин, – привыкай, парнишка!

Мясо теплое и чуть сладковатое. Я его заглатывал, как чайка рыбу, не разжевывая. Потом съел еще один кусок, еще пластик. Желудок приятно отяжелел, стихла постоянная ноющая боль, гнездившаяся все время где-то в районе пупка… Ну что ж, придется привыкать и к акулятине. Конечно же, все дело в привычке. Живая устрица – это деликатес. Строганина – привычное блюдо сибирских охотников и рыбаков. Ну а мы должны привыкнуть к акуле. К акулятине. И что тут такого? Ничего особенного. Тем более в нашем-то положении. Скачков встает, хлопает себя по округлившемуся животу, заглядывает в воду.

– Смотрите-ка, ребята! – восклицает он. – Вода около лодки буквально кипит.

Прилипалы, лоцманы, десятка полтора беззубых рыб метались в воде, подхватывая кусочки мяса и пленок, упавших за борт. А невдалеке от лодки режут тихую океанскую поверхность акульи плавники. Один… три… восемь…

– Ха! Избавились от акулки! – Корин отрезает большой кусок мяса и швыряет его в воду. Беззубые рты, прилипалы, лоцманы набрасываются на него, треплют, раздирая на клочки. Корин вытаскивает поводец с крючком, насаживает на него белый пластик и опускает в воду… Подсечка… Через борт, трепеща плавничками, перелетает беззубая рыба. Скачков хватает ее за хвост и стукает головой о борт. Корин снова подсекает, и еще одна «беззубка» шлепается в лодку. Рыбы налетали на приманку очертя голову. Они не присматривались к наживке, не «клевали», а с ходу заглатывали свежий кусочек и попадались на крючки.

Когда в лодке лежало с десяток рыбин, Валентин остановил Корина.

– Хватит… Все равно испортятся. Давайте акулу за борт.

– Подождите, парни. Только хвост у нее не отвязывайте… – говорит Корин и помогает нам перевалить располосованную тушу в океан. Она тяжело плюхается и повисает вниз головой. Вокруг нее расплывается в воде мутновато-красное облачко. Осиротевшая свита окружает труп своей хозяйки и… нет, рыбы не пришли в отчаяние. Они нетерпеливой, жадной сворой набросились на акулье мясо и начали кусать его, рвать, торопливо заглатывая белые мышцы, сухожилия, лоскутья

– Неблагодарные… – философствует Скачков, – никакой совести. Лишь бы пузо набить.

А потом на пиршество поспешили акулы. Косые острые плавники заходили вокруг лодки; осторожно, словно принюхиваясь, акулы приближались к истерзанной мако. Затем одна из акул распахнула громадную пасть, мы ясно услышали хруст, и почти половина головы мако исчезла в акульем брюхе. Как по команде, остальные хищники набросились на окровавленную тушу… по воде плывет розовая пена. Мне кажется, что я слышу жадное сопение. Раздираемое мощными челюстями тело мако с хрустом и с каким-то неприятным, чавкающим звуком быстро уменьшается. И вот уже все, что было в воде, съедено. Акулы все выше задирают свои головы. Они хлещут по воде плавниками и вылезают из воды, стараясь отхватить от туши еще кусочек.

С омерзением смотрим мы на отвратительную картину. Жадные, чавкающие рты совсем близко… сверкают острые зубы, мигают маленькие злые глаза.

– В лодку влезут!.. – вскрикивает Скачков и, схватив наш самодельный гарпун, ударяет одну из акул в отвратительное рыло. Нож скользит по твердой шкуре, оставив на ней едва заметную полоску. Корин поднимает весло и сует одной из акул в пасть; та разворачивается боком, челюсти сжимаются и как бритвой отсекают половину лопасти. Стась что есть силы бьет акулу по башке. Рыбина выскакивает из воды и звонко лязгает челюстями, пытаясь вцепиться зубами в древко.

Ножом я перерезаю веревку, и все, что осталось от мако, погружается в воду. Акулы, «беззубки», лоцманы устремляются в глубину за истерзанной тушей.

– Крути ручку! – командует Валентин и, не дожидаясь Скачкова, сам хватается за пусковую ручку. Скачков повозился над двигателем, тот простужено чихнул, кашлянул и деловито залопотал.

…Жара. Тихо. Штиль. Вода в океане прозрачная и теплая. Откуда-то подкрадывается к заливу шторм. Длинная, пологая зыбь мерно раскачивает лодку. Волна неторопливо, важно подкатывается под правый борт «Корифены», и лодка наклоняет навстречу ей свою мачту с зубастой челюстью на клотике.

Жарища. В воздухе никакого движения. Солнце в самом зените, до вечера еще далеко, ох далеко. Утомленные борьбой с акулой, мы сидим на дне лодки среди разбросанных вещей и потускневших рыбин. Скачков громко, мучительно икает после мужественно заглоченной акулятины.

– Испугайте меня, ребята, – просит он, вытирая подкладкой фуражки свое потное, измученное лицо, – не могу больше. Выворачивает всего…

Меня тоже выворачивает. Я не говорил, но тайком от всех, когда ребята, свесившись с бортов, наблюдали за кровавым пиршеством, освободил свой желудок. И теперь мне кажется, что живот наполнен острыми гвоздями и лезвиями бритв. Все внутри режет, болит. Нет, это мясо не для моего желудка. Пускай его едят японцы. Я не могу.

Мотор выключен. В ушах тонкий надоедливый звон. И еще неприятные, какие-то утробные булькающие звуки: это Петр. Икает, спрятав лицо в свою флотскую фуражку.

– Слушай, перестань… – раздраженно говорит Корин.

– Ну испугайте же… ик!.. – отрывает от лица фуражку Скачков. – Я не нарочно…

– Вот в компанейку попал, – ворчит Корин, – с ума сойти можно. Кстати, пить мы сегодня будем? Петька, да замолчишь ты или нет?

– Ну чего пристал к человеку? – поднимается Валентин. – На «Корифене» никому икать не запрещается. Икай, Петя, не стесняйся, Николай, раздавай воду. Во рту все печет.

Из носового отсека я выжимаю ведро с кружками, сбросив брезент с бочонка, наклоняюсь над ним. С кормы приходит Скачков с Бенкой. В последнее время мартышка почти все время жмется к Петру. Подперев волосатыми кулачками свой подбородок, она садится рядом с бочонком и внимательно следит, как я раздаю кружки…

– Давай быстрее, – торопит меня Валентин, – не томи.

Я поднимаю бочонок – и сердце мое испуганно замирает: бочонок слишком легок. Переворачиваю: в его

выпуклом дубовом боку зияет трещина. Он пуст. Воды нет.

– Мако… она обрушилась на бочонок и раздавила его, – говорю я и, как бы оправдываясь, повторяю: – Это мако, ребята… раздавила.

Потом я ставлю бочонок на попа, зачем-то вынимаю деревянную затычку, смотрю внутрь… Пуст. Бочонок абсолютно пуст. Бенка тоже заглядывает в бочонок, разочарованно вытягивает губы трубочкой и тоненько, расстроено свистит. Корин швыряет кружку. Длинно, виртуозно ругается.

– Отставить… – вздрогнувшим голосом говорит Валентин. – Вода на дне лодки… быстро разобрать барахло. – Валентин начинает торопливо перетаскивать брезент, ящики, все наше имущество на корму. Мы помогаем ему, поднимаем решетки – на дне лодки плещется грязная, в щепках и мусоре вода. Здесь смешались пресная вода и соленая, акулья кровь и немного солярки.

Забыв про зной и обжигающие лучи, мы вычерпываем воду из лодки в ведро. Вода совершенно черная. По ее поверхности плавают розовые и фиолетовые нефтяные пятна. Вода неприятно пахнет гнилью, Примерно восемь кружек. И все. Я наливаю через марлю всем по четверть кружки,

– Может, икать перестану, – говорит Петр и, мучительно сморщившись, выпивает воду. – Б-рр… керосин, ик!

Вода отвратительна. Но я все же глотаю ее. Густая, противная пленка солярки оседает на деснах и языке. В горле першит.

Корин выплескивает воду за борт и показывает кулак продолжающему нудно и покорно икать Скачкову. Стась сегодня как-то по-особенному взвинчен. Кажется, что все нервы у него обнажены. И на них, как и на коже тела, выпаривается едкая морская соль. Бросив кружку на дно лодки, Корин пробирается в корму и ложится на спину. С презрительной гримасой он затыкает уши пальцами и смотрит в белое от зноя небо. Петр виновато посматривает на нас и извиняюще пожимает плечами: ну как бы остановить эту икоту?

– Испугайте… – слышу я его уставший голос, – ну же, ребята.

Корин садится, сплевывает и, сосредоточенно нахмурившись, оглядывает горизонт.

– Теплоход! – вдруг вскрикивает он и вскакивает.

Нас словно пружины подбрасывают, шарим глазами по воде: пусто. Горизонт дрожит и колеблется в струях накаленного воздуха. Где же? Где?.. Валентин поднимается на капот двигателя, щурит заслезившиеся от напряжения и яркого света глаза. Нет, ничего не видно. Мы смотрим на Корина. Тот валится на брезент, криво усмехается. Подмигивает Скачкову:

– Ну как, испугал?.. Прошла икотка?..

День бесконечен. Солнце не торопится на покой. Жаркое, сухое пламя врывается в легкие; язык во рту толстый, шершавый. Очень хочется пить…

Как сонные мухи, мы по приказанию Валентина производим "большую приборку"; разбираем свое имущество, моем, чистим лодку… Петр сидит на корме и потрошит рыбу. Решили пяток рыбин завялить. Уже две распластанные «беззубки» висят на мачте, затекают прозрачными каплями желтого жира. Несмотря на свои беззубые рты, рыбы весьма упитанны. Как видно, акулы-хозяйки успешно промышляют в океанских просторах, И «беззубки» редко бывают голодными.

Валя все о чем-то думает, сосредоточенно потирает лоб. Достав карту, внимательно рассматривает ее, сверяется с компасом. Потом спрашивает у Скачкова:

– Петр… ты не помнишь по лоции, каков здесь берег?

Скачков втыкает в банку нож, споласкивает в океане руки, тоже наклоняется над картой.

– Почти везде низменный. Пляжи песчаные. За пляжем лес. Джунгли. Приливная волна очень высока, да у самого берега встречаются рифы и гряды скал.

Валентин размышляет. Мы с Кориным смотрим друг на друга: пойдем к берегу?

– Вот что, ребята, – говорит Валентин, – положение наше чертовски сложное. Продуктов нет, воды тоже… Кроме того, течение потянет нас вскоре в открытый океан Сейчас мы, пожалуй, вот здесь. Видите? Отсюда течение сворачивает. Пожалуй, на «Марлина» рассчитывать больше нечего. Может, он проскочил мимо и ищет нас теперь где-нибудь южнее… Я принимаю решение, – Валентин задумывается.